Найти чёрную кошку в тёмной комнате

На чтение потребуется полтора часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы

 

 

 

Йенс долго болел. Зрение более или менее восстановилось к утру – правда, появилось стойкое, противоестественное отвращение к зелёному цвету – но началась лихорадка, ломота в костях, бред. Плюшевый диван в съемной квартирке вдруг сделался огромным, как мир – и Йенс, сколько ни напрягал мышцы и волю, никак не мог его покинуть. Всё, на что он был способен – это лежать в обнимку с диванной подушкой и навязчиво перечитывать «хаусорднунг» на двери. «Не шуметь, не курить в коридорах, не мусорить, зашторивать окна в тёмное время суток...» Как ни странно, с каждый новым прочтением в незамысловатом документе всё сильнее ощущалось нечто глобальное.

Бредом казался и весь предыдущий день. «Это всего лишь грипп, – бормотал Йенс в редкие минуты просветления, когда жаропонижающие помогали и температура опускалась ниже тридцати девяти. – Не было ничего... не было. Такое и не выдумать – разве в кошмарном сне увидеть». Охваченный досадой, он сдирал с себя мокрую от пота майку, а вместе с ней – липкую красноту инкубатора, и туман андсдорфских улиц, и жутковатую пустоту разлома. Он гнал прочь наваждение и давал себе слово быть разумным. Но не проходило и получаса – и Йенс снова трясся в ознобе, метался и звал Торику, потом – Джессику, оправдывался, умолял вернуться – хоть живой, хоть мёртвой – и выслушать его, обещал, что всё будет иначе... Клялся не мусорить в коридорах и курить при закрытых окнах.

 

За ним ухаживала хозяйка квартиры – фрау Шмельц. Урсула Шмельц. Просто Урсула, сдобная, кроткая, с мягкими, умными руками. Кормила, меняла бельё, ходила в магазин и в аптеку. Разобрала, наконец, его злосчастный чемодан и аккуратно разложила вещи в шкафу, по полочкам. Утешала, как маленького – в тяжкие дни его болезни – и развлекала беседой, когда он начал поправляться. Выспрашивала – но ровно столько, сколько ему самому хотелось рассказать. Ничего не скрывала, но и не утомляла откровенностью. За три недели она умудрилась стать для него чуть ли не родной душой.

Доброй фрау было за пятьдесят, и Йенсу она – с некоторой натяжкой – годилась в матери. Но будь ей и в два раза меньше, он всё равно воспринимал бы её, как мать или сестру. Не как жену, нет. Жена – это другое. Не та, от кого принимаешь заботу, а та, о ком заботишься, за кого отвечаешь.

«Ох, Йенс, – удивлялся он сам себе, – давно ли ты это понял?»

«Наверное, лучше поздно, чем никогда, но бывает и слишком поздно – ведь правда?»

– Почему женщину надо потерять, чтобы полюбить? – спрашивал он Урсулу.

Горячее блюдце обжигало ладони. Над ним поднимался упругий ароматный пар, которым так приятно дышать, зажмурившись и опираясь локтями на стол. Йенс ещё не достаточно окреп, чтобы выходить на улицу, и сердобольная хозяйка отпаивала его травяными чаями.

– Такая натура у нас, людей – подлая, – ответил он сам себе, – что и пяти минут не можем побыть счастливыми. Не разрешаем себе – и точка. Всего-то нам или слишком много, так что и не знаем, куда от этого деваться – или чего-то не хватает. Вот, как была она рядом – Джессика – и говорить могли – дни и ночи напролёт. Прикасаться. Быть вместе. Так не ценили, отшатывались друг от друга, искали одиночества. Нет, я отшатывался. А сейчас что? Ищу вчерашний день. Или даже позавчерашний.

 

Урсула тихонько вздыхала, колдуя над заваркой, настаивала и разливала в узкие кувшинчики янтарную жидкость. В один – светлую, на липовом цвете, в другой – потемнее, на зверобое. А в третий – зеленоватую, душистую, на каких-то белых лепестках. Старомодный пузатый чайник заботливо укутала шалью, точно простуженного ребёнка, а сверху – в довершение сходства – натянула вязаную шапку с помпоном.

– Что я ищу, Урсула?

Она качала головой, и глаза у неё были, как у человека, которому многих довелось любить и терять.

– Просто разреши себе жить, Йенс. Это проще, чем ты думаешь.

– Нет.

Он потянулся и откинулся вместе со стулом, пытаясь выглянуть в окно. На стекле – соляные разводы, за которыми – всё та же белёсая каша, манка-размазня, белая слепота.

– Что там, снег?

– Да, в этом году рано выпал. Морозит. Долежит, даст Бог, до Рождества.

«Опоздал!» – мелькнула испуганная мысль.

– Помню, в 19**-ом, чуть ли не весь декабрь – лужи, на дворе плюс пять... – Урсула окунулась в прошлое и забыла про чай: пар, вьющийся над кувшинчиками, медленно истончался. – Ливни сутками напролёт. А мы с Лориком о белом Рождестве мечтали, так, чтобы ёлка перед ратушей – в алмазах, и чтобы гирлянды отражались в снегу. Сказки хотелось. Тогда ещё доппельгангеров не было в Анде и позволялось вешать на окна световые гирлянды. И вот, в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое – повалило, будто пух, прости Господи, из рваной подушки. А Лорик-то... Лорик...

Задумчиво прикусив губу, Урсула принялась раскутывать чайник.

– А как Джессика мечтала, – тотчас подхватил Йенс. Умом-то он понимал, что надо подтолкнуть разговор – поинтересоваться, хотя бы из вежливости, кто такой Лорик – но ничего не мог с собой поделать. Не слушать его тянуло, а говорить. – Как она мечтала... сначала путешествовать, мир посмотреть, ну, пусть не весь мир, но как можно больше новых мест увидеть... Как будто не все места на свете одинаковы. Потом квартиру мечтала купить, а ещё лучше – домик на отшибе, где-нибудь за городом. Свой собственный уголок, такой, чтобы ни родителей, ни соседей – только для нас двоих, и всё по-своему сделать – обои, занавески, мебель всякую и обязательно цветы на балконе. Потом о ребёнке мечтала. Ей нельзя было рожать, она с одной донорской почкой жила. Беременность от меня скрыла, я заметил, но поздно. Сынок наш умер на второй день, а Джессика – через три месяца.

– На что же она надеялась?

– На чудо, наверное. Бывают ведь на свете чудеса, вот только происходят они, увы, не с нами. А в последние недели ей ничего уже не надо было – только жить. Ещё день, ещё два дня... Мучилась сильно, а уходить не хотела.

– Мечты растут вместе с человеком, – кивнула Урсула.

Йенс давился остывшим чаем.