Февральский подснежник

 

 

 

Сон длился долго, и Рики брел по нему наугад, как по трясине, проваливаясь на каждом шагу в гнилой ил и решая в уме математические задачи. Что-то вроде «из пункта А в пункт Б», только пункты А и Б не были четко определены, носили труднопроизносимые и какие-то нечеловеческие названия и вдобавок постоянно меняли координаты на карманной карте.

Мучительное своей бессмысленностью занятие.

Он проснулся от ощущения, будто кто-то ласково обнимает его за плечи, гладит по волосам, елозит горячими пальцами по шее, лбу, губам, подбородку. Кто-то мягкий и уютный, как нагретая щекой подушка. Рики приоткрыл глаза и понял, что это солнце. Мохнатый оранжевый шар, купаясь в голубизне, медленно плыл по небу и казалось, играл в прятки с верхушками тополей – то погружался в зеленую пену, то выныривал из нее, отряхивая с боков изумрудные искры. Рики последовал его примеру и стряхнул с себя остатки сна – липучие, точно семена чертополоха. Он сидел на скамейке в городском парке. Слева высилось похожее на костел здание готической архитектуры, из приоткрытой двери которого доносились тягучие звуки органа.

Рики отчетливо вспомнил вчерашний вечер: головокружение, тьму и старомодный фонарь у аптеки. «Что со мной было?» – спросил он себя и только теперь заметил, что его пальцы по-прежнему стискивают бутылочку с болотной зеленью, в которой, точно облепленный ряской утенок, трепыхается комочек света.

«Отравление, не иначе. Не надо было вчера есть эти огурцы. Говорил Марайке, банка вздутая...»

Рики взглянул на этикетку и решительно зашвырнул бутылочку в урну, пробормотав: «Простите, из возраста Алисы я давно вышел». Вскочил со скамейки и направился по аллее в сторону костела, обогнул его и очутился на центральной улице, по левой стороне которой тянулись трамвайные рельсы. Странно. Насколько Рики помнил, трамвай в городе ходил в семидесятых годах прошлого века, а потом маршрут сняли, не то за нерентабельностью, не то из-за жалоб обитателей ближайших к линии домов на вибрацию и шум. Так что рельсы старые. Но главное – Рики не мог понять, в какой части города он находится. Похоже на Северный Мальштадт, тогда костел – это, должно быть, Сант-Йохан... Однако, к Сант-Йохану ведь не примыкает парк? «Парк есть в Арнуале, или на Эшберге... – рассуждал Рики, – но это у черта на рогах, вряд ли меня могло туда занести. И костел опять же... Не сходится что-то».

«Невероятная глупость – заблудиться в двух шагах от дома», – ругал он себя, шагая по жирно лоснящемуся тротуару и высматривая припаркованное такси, автобусную остановку или телефонную кабину на худой конец. Марайка его высмеет, это точно. А может быть, наоборот, закроется в ванной, открутит кран и будет плакать под шум льющейся воды.

Ему вдруг очень захотелось узнать, чем закончилась сказка про маленького Дика, достиг ли молодой дубок того, что желал, и что ему открылось среди звезд. Почему-то это представлялось важнее, чем успокоить Марайку, пообедать дома, отдохнуть, выспаться, пойти с утра на работу. Голода Рики не чувствовал, впрочем, как и усталости, только легкое чувство тревоги гнало его вперед, заставляло потерянно озираться, читая смутно знакомые и незнакомые в то же время вывески контор и магазинов. Он петлял по гибким, перепутанным, как медная проволока, улочкам, возвращался по собственным следам, расспрашивал прохожих.

 

– Извините, как пройти на Эгон-Райнерт-штрассе?

– Это которая? А... Так это, молодой человек, совсем не здесь. Вам надо пройти вот по той улице до торгового центра, сесть на автобус. Линия пятнадцать, идет до Аэровокзала, ну, вы знаете. Но вы сойдете на три остановки раньше, потом пройдете триста метров до красного кирпичного здания... это министерство лесного хозяйства, ну, вы знаете, там еще на крылечке викинг рогатый стоит... и свернете. Ну, спросите там.

– Спасибо.

 

– Хэлло, Эгон-Райнерт-штрассе, я правильно иду?

– Да вы на ней стоите.

– Разве?

– А, нет... Вон, за угол повернуть.

 

– Э... Вы не подскажете, до Эгон-Райнерт-штрассе далеко?

– Где-то полчаса. Если идти пешком, но если на автобусе, то десять минут.

 

Через полчаса у Рики возникло стойкое ощущение, что город перестраивается каждую секунду на его глазах. Можно было пройти до конца улицы, затем вернуться – и очутиться совсем не в том месте, из которого только что ушел. Иногда ему казалось, что дома играют в прятки за его спиной. «А ну-ка, отыщи меня, я только что стоял здесь!» «А ну-ка, угадай, что изменилось!» Стоило Рики отвернуться, как арки затягивались кирпичной кладкой, брусчатка прорастала травой, а газоны покрывались толстой скорлупой асфальта. Переулки текли, как дождевые потоки в пустыне, то и дело меняя русло, то разливаясь площадями, то сужаясь до ручейков, и тогда Рики приходилось буквально протискиваться между серыми шероховатыми стенами. Поневоле он заглядывал в чужие окна – так низко те находились, примерно в полутора метрах от земли – и видел семьи, собравшиеся за столом, играющих детей, читающих газеты стариков и старушек, подростков за клавиатурой компьютеров.

Неясная тревога сменилась недоумением, недоумение – растерянностью, растерянность – отчаянием. Рики без сил опустился на теплый парапет, уперся локтями в колени и спрятал лицо в ладонях. «Есть в этом городе хоть один полицейский, будь он неладен? Хоть кто-нибудь, кто может помочь?»

– Полицейский тебе не поможет, – раздался мелодичный голос откуда-то снизу. Рики вздрогнул и отнял руки от лица.

 

Он сидел на толстой, метра три высотой бетонной стене, а под ней среди молодой зелени палисадника стояла худенькая девушка в белом летнем платье с красным пояском.

– Да, бывают здесь и такие казусы, – сказала девушка. – Прыгай, не бойся, только не на камень. Хоть и высоко, но ничего плохого не случится.

– Разве это высоко? – отозвался Рики и спрыгнул, приземлившись на горку распаханной земли. Он никогда не был особенно спортивным, но сейчас во всем теле ощущалась почти мальчишеская гибкость и легкость.

– Меня зовут Стелла, – представилась девушка, и Рики заметил, что подол ее платья порван и запачкан, а на ногах – видавшие виды кроссовки. Зато рыжие волосы полны солнечного света. – Ты один из заблудившихся. Я сразу поняла – по глазам видно. У всех заблудившихся необычные глаза – в них отражается вечность.

– Да ну? – рассмеялся Рики, потом назвал свое имя. – Фредерик.

Стелла ему нравилась и даже напоминала бывшую одноклассницу, девочку, в которую Рики когда-то, давным-давно, был влюблен. Только повзрослевшую, вернее, такую, какой она могла бы стать, повзрослев. Та девочка родила в девятом классе первенца – крошечного, недоношенного мальчика, а после школы – еще двоих. Располнела и поскучнела.

 

– Фредерик! – хихикнула девушка. – Моего предыдущего спутника звали Фрэнк. Похоже, да? Мы бродили вместе, и он все объяснил мне о жизни, и об этом мире. Мы целыми днями ходили и разговаривали. А потом я его потеряла.

– Мне очень жаль, – сказал Рики.

– Не о чем жалеть, – беспечно откликнулась Стелла. – Человек находится и теряется, когда приходит срок. Так говорил Фрэнк, а он не стал бы говорить зря. Он был очень старым, Фрэнк, хотя выглядел, как ты, лет на шестнадцать. На самом деле ему было восемьдесят или около того.

– Разве я выгляжу на шестнадцать лет? – удивился Рики.

Вместо ответа Стелла сунула ему под нос карманное зеркальце. Вернее, не зеркальце даже – заляпанный отпечатками пальцев осколок с отшлифованными временем краями. В нем Рики увидел себя – но не тридцатидвухлетнего, начинающего лысеть мужчину, а мальчика c округлым детским подбородком, еще не знавшим бритвы и покрытым тонким пушком. Даже след от очков на переносице исчез, и волосы на висках завились блестящими черными колечками. В школе его дразнили «пуделем» или – непонятно почему – «десятым негритенком».

Рики долго и недоверчиво вглядывался в свое отражение.

– Должно быть, мы умерли, – сказал он, наконец. – И сами не заметили, как.

– Вовсе нет, – возразила Стелла. Разговаривая с Рики, она накручивала на палец конец пояска, а левой ногой делала странные изящные движения, как будто танцевальные «па». Слегка сгибала ее в колене и плавно отводила в сторону, прочерчивая носком кроссовки полукруг в пыли. – Смерть – это совсем другое. Так говорил Фрэнк. Но я и сама знаю. У мертвых свои пути, они не пересекаются с путями живых. А мы постоянно встречаем обычных людей. Друзей, знакомых, соседей. Правда, не надолго, их тут же относит в сторону. Ты обратил внимание, какой здесь сильный ветер, Фредерик? – спросила Стелла.

Ветер перебирал ее волосы – бережно, точно золотые струны – и шевелил красные головки тюльпанов.

– Нет, – ответил Рики. – По-моему, такой же, как и везде.

– Ну, ты еще увидишь. Ты пока не понимаешь, как здесь все устроено. Но скоро поймешь. Погоди, я расскажу, как это было у меня. Я тогда от депрессии страдала и не то чтобы не хотела жить... но было очень больно. Буквально от всего. Вот, как улитке, которую вытащили из раковины, и она постоянно на что-то жесткое натыкается. Как будто – знаешь – раньше думалось, что жизнь мягкая, как плюшевая игрушка, и вдруг оказалось, что она вся полна острых углов.

– Это не депрессия, – улыбнулся Рики, – когда больно. Депрессия – это когда ничего не хочется, на дворе дождь, а за шкафами пыль и дохлые тараканы. Или когда уронишь яблоко, оно закатится в угол, а у тебя нет сил поднять. Не физических, а внутренних сил нет, душевных. Хоть и не такая великая работа для души – наклониться за яблоком, но ты и этого не можешь. Ходишь мимо и смотришь каждый день, как оно съеживается, чернеет, как у него проваливается бочок. Наблюдаешь за ним, но все равно не можешь заставить себя нагнуться и подобрать с пола. Вот что такое депрессия. Про яблоко – это в переносном смысле, конечно.

– Здесь у тебя не будет ни шкафов, ни тараканов.

– Будут, – упрямо мотнул головой Рики. – Куда же без них? Стелла, извини, пожалуйста, но мне пора домой. У меня там жена и сын маленький. Пока!

 

Он кивнул девушке и направился к дороге, боковым зрением увидев, что стена, на которой он только что сидел, выгнулась разъяренной кошкой, истончилась до дыр и превратилась в ажурные, увитые плющом ворота. Но Рики уже не было дела до ее метаморфоз, потому что из овощного магазина на другой стороне улицы вышла, толкая перед собой громоздкую сумку на колесах, сухонькая, прямая, как флагшток, старушка в темном войлочном пальто.

– Фрау Бальтес, подождите! – Рики бросился к ней через проезжую часть, чуть не угодив под паркующуюся у обочины машину и чудом вынырнув из под колес красного микроавтобуса с рекламной надписью на боку. – Здравствуйте, вы домой? – выпалил он скороговоркой, задыхаясь, и тут же сообразил, что начал разговор неудачно. Фрау Бальтес его, наверняка, не узнает. Но отступать было некуда. – Я двоюродный брат Фредерика Циммера, вы помните, наверное?

Старушка чинно кивнула и строго посмотрела на Рики.

– У меня, между прочим, память получше, чем у некоторых молодых.

– А у меня нет, – признался Рики. – Так давно был у брата, что забыл дорогу. Заблудился, то есть. Можно, пойду за вами, вы ведь соседи с моим братом, если ничего не путаю?

– К огромному сожалению.

Одарив его презрительным взглядом, старушка повернулась и зашагала по огнедышащему тротуару вдоль уставленных безделушками витрин. Тяжелая сумка, катясь под горку, увлекала ее вперед, точно навозный шар жука-скарабея.

 

– Куда ты убежал? – выдохнул кто-то у Рики над ухом. – В последний момент догнала... И как это бабке не жарко в пальто?

Рики обернулся через плечо и увидел Стеллу. Девушка запыхалась и вспотела, силилась улыбнуться, но губы дрожали, а в глазах плескался испуг. И вечность в них отражалась, но не холодная и пустая, какой ее обычно описывают в книгах, а прозрачная, яблочно-зеленая – живая вечность.

– Она и летом так кутается, старая кровь не греет. Зачем ты за мной идешь?

– Фредерик, не гони меня. Пожалуйста! Бродить одному тоскливо и бессмысленно. Мы не можем помочь сами себе, но можем попытаться помочь друг другу. Ты еще не знаешь, как это важно здесь и какая большая удача – встретить такого, как ты, и удержать его рядом. Потому что ветер...

– Лично я не собираюсь бродить, – раздраженно бросил Рики. – Я иду домой. Ведь сказал уже. Извини.

Получилось немного грубо. Гораздо более грубо, чем он хотел. Рики подумал, что когда-то, еще до женитьбы на Марайке, грезил о таком – бродяжничать вместе с красивой девушкой, и чтобы только рюкзак, гитара и крылья за плечами, и задушевные разговоры у костра, и спальник один на двоих, и тишина – такая, что кажется, крикни погромче, и небосвод расколется, как зеркало, а звезды попадают вниз. Глупая романтика юности.

«Ты опоздала, Стелла-мечта, – усмехнулся он про себя. – Раньше надо было меня искушать».

Теперь улица казалась знакомой. Пропитавшая воздух солнечная муть таяла, как сахарная вата на сковороде, а из нее, будто вешки из тумана, выныривали привычные очертания домов, деревьев, фонарных столбов и светофоров на перекрестках.

Старая булочная, в которой они с Марайкой обычно покупали хлеб. Бело-голубое здание с завитушками по карнизам в стиле рококо, на первом этаже копировальное бюро, в окнах второго – таблички с надписью «продается» и телефоном маклерской конторы. Минимаркет – уютный и близко от дома, но дорогой.

Рики едва поспевал за соседкой. «Надо же, старуха, а какая шустрая!» – недоумевал он. Стелла наступала ему на пятки.

 

У изгибавшейся тупым углом пятиэтажки фрау Бальтес остановилась, слегка кивнула спутникам и скрылась в подъезде.

– Зайдешь? – предложил Рики великодушно. – Позвоним от меня в полицию и тебе тоже помогут.

Стелла ухватила его за рукав.

– Не люблю винтовые лестницы, – прошептала чуть слышно. – Закручиваются воронками, выскальзывают из-под ног и проседают, как будто идешь по трапу корабля. Скользко и темно. Почему все лестницы такие темные, Фредерик?

– Лампочка перегорела, – пожал плечами Рики, раздумывая, не позвонить ли вместо полиции в больницу.

Но подниматься на ощупь и в самом деле было трудно, и он пару раз споткнулся.

На площадке пятого этажа оказалось светлее – лучи солнца падали сквозь забранное пыльной металлической решеткой окно – и Рики увидел, что весь пол и дверь их с Марайкой квартиры перепачканы мелом. «Это еще откуда?» – удивился он слабо и принялся шарить по карманам, искать ключи. Не нашел и – сначала робко, а потом нетерпеливо – надавил кнопку звонка. Ни звука. В квартире царила вязкая, густая тишина и, выплескиваясь из замочной скважины, обволакивала двух испуганно прижавшихся друг к другу людей липкой чернотой.

– Я не знаю... она, наверное, куда-то вышла, – сказал Рики и не узнал своего голоса.

Стелла мягко отстранила его, толкнула дверь, и та, сухо скрипнув, отворилась. С потолка посыпалась известка. В глубине пустых комнат сквозняк распахнул окно, и оно захлопало створками, затрепыхалось на ветру, как пришпиленная булавкой стрекоза.

Повсюду валялись обломки досок, куски линолеума, баночки с засохшей на дне краской, инструменты и просто всякий мусор. Кое-где, особенно у стен, пол был устлан обрывками газет, посреди гостиной высилась стремянка – как будто кто-то давно собрался делать ремонт, разломал все и разорил, да так и забросил. Из мебели сохранились только буфет на кухне и высокая колченогая табуретка с продавленным сидением.

Рики слегка нажал на нее ладонью, проверяя на прочность, смахнул меловую крошку и сел.

– Вот так, значит, – произнес он беспомощно.

– Да, так.

 

Встав на цыпочки, Стелла рылась в пыльном зеве буфета, выковыривая оттуда то пластиковый стаканчик, то коробку из-под чая. Нашла два черствых овсяных печенья и протянула одно Рики.

– На, подкрепись. Неизвестно, когда еще удастся поесть. Вообще-то, нам это не обязательно – помню я как-то бродила целый месяц и ни крошки в рот не брала. Но иногда люблю что-нибудь погрызть. По привычке. И настроение поднимает – чувствуешь, что ты еще живая.

– Но почему? Не понимаю, почему ничего не получилось? Я был уверен, что это моя квартира. И фрау Бальтес... она ведь под нами живет, соседка. Разве что, этажом ошибся? – его глаза на секунду вспыхнули надеждой, но тут же потухли, как будто внутри головы перегорела лампочка. – Нет.

– Ничего и не могло получиться, – отозвалась Стелла. – Не ты первый, Фредерик. Я через такое несколько раз проходила, пока не поняла, что все бесполезно. Тоже встречала соседей, приятелей... почему-то мы здесь кого угодно встречаем, кроме самых близких и любимых людей... просила меня проводить. И ничего. Знаешь, что говорил Фрэнк? Никто не может отвести нас домой, потому что мы сами должны найти дорогу. Понимаешь?

Рики вздохнул. Попробовал надкусить печенье – твердое, зубы сломаешь. Разве что слюной размочить. Съесть постепенно – не торопясь утолить голод, а медленно смакуя.

Вкус у печенья был восхитительным. В нем словно слились воедино густая сладость овсяного киселя, которым Рики в детстве кормила бабушка, привкус пыльцы на языке, и острый, гвоздичный аромат цветущего поля. Удивительный букет вкусовых ощущений и запахов пропитал каждую клеточку тела, как солнце пропитывает оттаявшую ото льда и снега землю.

 

– Да кто такой этот Фрэнк?! Местный гуру, да? Этакий пророк с фарфоровыми зубами и пальцами веером? И ответы у него есть на все вопросы? Да я таких... знаешь, за полверсты обходил, я хочу сказать, в прежнем мире.

Стелла огладила юбку и села у его ног на грязный пол, подогнув под себя колени, как маленькая девочка. Теперь она смотрела на Рики снизу вверх.

– Может быть, странно звучит, но мы ведь по-прежнему в том же самом мире. И люди вокруг нас те же самые. Обычные люди, которые ходят на работу, смотрят по вечерам телевизор, ужинают в кругу семьи. Просто мы... как бы это объяснить... как будто сорвались с якоря, поэтому нас и мотает все время по времени-пространству. Это все равно, что сидеть на косогоре и провожать взглядом поезда. Никогда не пробовал?

– Давно, – сказал Рики. – Мы тогда отдыхали в деревне, и рядом была железная дорога. И что теперь?

– А ничего. Так и будем бродить, пока не отыщем разгадку. Если она есть. Сегодня заснем в этой разоренной квартире, а завтра проснемся где-нибудь еще. Знаешь, я только в последние годы поняла, почему Вселенная считается бесконечной. В ней бесконечно много всяких мест и одно никогда не повторяет другое.

– И долго ты так бродяжничаешь?

– Уже не помню. Кажется, много лет, а может быть, и столетий.

При этих словах Рики вздрогнул и недоверчиво покачал головой. Стелла засмеялась.

– Шучу. Но я, правда, не знаю. Когда живешь так, трудно следить за ходом времени. Подожди, давай я лучше расскажу тебе, как все началось. Для меня, потому что у каждого это бывает по-своему.

– Ты говорила, что у тебя началась депрессия, – напомнил Рики и, соскользнув с табуретки, опустился на пол рядом с девушкой.

Он тоже решил рассказать случайной спутнице все: про Марайку и про соседку фрау Бальтес, которая ругалась из-за грязи на лестничной площадке, про Морица и маленького Дика. Про то, как вышел в магазин, но попал в аптеку, а потом заблудился в огромном супермаркете. Стелла права – во Вселенной много странных мест. Много их и в твоем родном городе, на твоей улице, на твоем собственном – крошечном – отрезке пути.

 

День за окном погас, и в комнату заглянула луна – бледная и пористая, похожая на перекошенное болью лицо. Любопытная, она выпустила белый луч и осторожно ощупала фигуры двух людей, сидящих рядом на полу в заброшенной квартире. Теперь рука Стеллы покоилась на колене Рики, а его пальцы перебирали мягкую светящуюся ткань на ее груди. Они уже не говорили вслух, а шептались, как укрывшиеся с головой одним одеялом дети.

– Наверное, это была усталость или не знаю даже, что. Пресыщение успехом, неудачами, чужим вниманием, – тихонько рассказывала Стелла. – Я так хотела работать в этой танцевальной группе, и так радовалась вначале. Свет, громкая музыка, аплодисменты... пусть даже не мне – мы ведь сопровождали спектакли, создавали красивый фон, пока актеры разыгрывали на сцене какое-то действие. Как бы создавали иллюзию жизни. Зрители аплодировали не нам, но на самом деле – нам, потому что они хоть и не знали, но чувствовали, что жизнь важнее любых действий и разговоров. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Рики кивнул.

– Но ведь это, наверное, хорошо? Если ты любишь танцы, то такая работа – как раз для тебя. Разве нет? Я бы, наверное, был доволен.

– Танец, – возразила Стелла, – это нечто интимное. Я слишком поздно поняла. Что-то такое, чему отдаются наедине с собой. Иногда его можно подарить любимому или другу. Но не толпе. Когда танцуешь перед публикой – и кто-то тобой любуется, другой осуждает, третий смеется, четвертый выискивает недостатки в технике, пятый зевает, и все они растаскивают по кусочкам твою душу – как будто ступаешь по лезвиям чужих взглядов. Если делать это достаточно долго – что-то внутри надламывается.

– И тогда ты перестала танцевать, – сказал Рики.

– Я и сейчас танцую, – отозвалась Стелла, – как только услышу музыку из окон. Вечером, когда на улицах темно и пусто, и фонари еле горят – совсем не похоже на сцену. А бывает, что и без музыки: я этих мелодий уже столько слышала, что они у меня в крови. Понимаешь?

– Не знаю, не уверен. Но ты все равно говори. Я из твоих слов складываю свою собственную мозаику.

– Покажешь, какую?

– Попробую.

 

Несколько минут они сидели молча, слушая дыхание друг друга, да еще трель сверчка, притаившегося где-то в куче мусора. Оживленные светом луны, мерцали в полумраке баночки с краской, побелка на полу блестела и переливалась, словно только что выпавший снег, и Рики подумал, что из цветущего апреля они неожиданно угодили в зиму.

– Да, но как ты оказалась здесь? – спросил он, наконец. – Как я, вышла из дома и не смогла вернуться обратно?

– Нет. Я никуда не выходила, наоборот, пыталась войти. Да только получилось – не туда. Я думала, что проблема во мне, в том, что я неправильно к чему-то там отношусь... к себе, к жизни. Читала всякие книги. Потом стала ходить в оздоровительную группу, так она называлась. У них программа была смешанная: дыхательные техники, асаны из хатха-йоги, тибетская гимнастика, медитации, беседы в кругу, при свечах. Все рассказывали, у кого что на душе лежало: о своих страхах, ожиданиях, каких-то неудачах из прошлого или обидах на кого-то, просто о том, как прошел день. Именно там я приучилась говорить о себе откровенно.

– Так ведь это хорошо, – заметил Рики. – Говорить о себе не каждый умеет. Гораздо проще рассуждать обо всем на свете.

Запрокинув голову, он смотрел на ощетинившийся иголками лунного инея потолок, и ему казалось, что сквозь толстый слой побелки, бетона и черепицы понемногу начинают проклевываться звезды. Наверное, так и происходят пространственно-временные смещения.

– Плывет, да? – Стелла словно читала его мысли. – Мне тоже так раньше казалось. Как будто все вокруг становится прозрачным. Стеклянные дома со стеклянными стенами и крышами, стеклянные деревья и облака. Даже солнце точно стеклянное, а из-под него, если внимательно приглядеться – проступает чернота. Удивительно, правда? Но это иллюзия, на самом деле картинка не меняется, пока не повернешься к ней спиной. Порой достаточно просто закрыть глаза, чтобы открыть их уже под другим небом. Аллегорично, если задуматься. Стоит упустить что-то из виду, как оно исчезает, и как правило – навсегда.

 

Рики казалось, будто он сидит на пересечении двух потоков воздуха: холодный шел из приоткрытого окна, а теплый – от дрожащего под тонким платьем тела девушки, от ее беспокойной руки, которая ворочалась в его ладони, точно зверек в норке.

Не это ли тот самый ветер, о котором она говорила? «Ты обратил внимание, какой здесь сильный ветер, Фредерик?»

– И вот, во время одной медитации, – продолжала Стелла, – все сели в круг, и наш учитель... мы его так и называли – учитель или даже Учитель с большой буквы, хотя в самом начале он представился психологом – объявил, что сейчас мы отправимся в путешествие внутрь себя. Собственно, любая медитация – это путешествие в себя, но то была особая, потому что забраться предстояло в святую святых – в пространство сердца.

– А есть такое? – недоверчиво спросил Рики. – Я имею в виду, не анатомически, а...

– Есть, он сказал. Именно анатомически, где-то в районе левого желудочка. Это такая потайная комнатка, которая может быть сколь угодно большой или сколь угодно маленькой, и в ней находится самое для человека дорогое. Хотя нет, про дорогое я, кажется, сама придумала. Не мог он такого сказать – он никогда нас не обманывал, наш учитель. Он честно признался, что не знает, что каждый из нас там найдет, в потайной комнатке. И вот, психолог начал считать до десяти, и мы стали погружаться, так, как он объяснил. Мысленно рассекали ткани, отодвигали в сторону кровеносные сосуды – совсем не больно, только тошнило чуть-чуть и тянуло под ребрами, как будто во время операции под местным наркозом. И перед глазами сплошная краснота.

– А ты уверена, что это безопасно? – обеспокоенно спросил Рики. – Такие вот опыты?

– Это же медитация. Всего-навсего мысли, а мысль бывает острее ножа. Конечно, это опасно.

Рики почувствовал в голосе девушки улыбку и сам улыбнулся.

– Наверное, иногда стоит рискнуть, да?

– Я тогда узнала странную вещь, что мир внутри меня почти такой же, как и снаружи. Только все время пульсирует. Вот ты сейчас ощущаешь биение сердца? – спросила она тихо.

– Твоего? – прошептал Рики, прижимая ладонь к ее груди. – Да.

– Не только моего, а вообще. Как пульсируют стены, пол... привычно и естественно, словно кровоток, но если сосредоточиться, то можно заметить.

– Нет, – ответил Рики серьезно. – Пока нет. Но я и ветер не сразу почувствовал. А теперь он мотает меня и треплет, как листок бумаги – такое чудное ощущение невесомости и полета, и одновременно собственной ненужности.

 

– И вот... не знаю, что было у других – я больше никого из той группы не встречала... но я как будто пробиралась по бoрдовому коридору, у которого стенки ходуном ходили, и все искала заветную комнатку. Пыталась визуализировать, что вот, я уже в ней нахожусь. Но ничего не менялось. И обратно почему-то не могла выбраться, хотя мне становилось все хуже – душно, горячо – и тошнота усиливалась, того и гляди вывернет наизнанку. В собственном сердце, представляешь?

– Что-то пошло не так? – не то спросил, не то подумал вслух Рики.

– Наверное. Ошиблась в чем-то, хотя все старалась делать правильно. Или нельзя мне было так медитировать? Кто теперь может сказать? Я шла – вернее, протискивалась, потому что коридор был очень узким – под ногами хлюпало. Мне казалось, что я иду по трясине в резиновых сапогах. И тут пол начал размягчаться, просел под моей тяжестью, я шагнула и провалилась по колено. С трудом вытащила ногу и шагнула еще раз. И очутилась – представляешь? – возле того самого театра, в котором танцевала, или очень на него похожего – потому что здесь трудно определить, что есть что. На пустой театральной площади, в темноте и тумане. Долго не могла понять, что произошло, потом решила, что потеряла сознание во время медитации, меня откачали, но голова еще какое-то время оставалась дурная, поэтому из памяти выпал кусок. С тех пор реальность вокруг меня начала плыть.

– От шока, должно быть, – предположил Рики. – Правда, я никакого шока не пережил. Почитал ребенку и вышел в магазин купить минеральной воды. Обычный вечер.

– Нет. Я только потом поняла – у меня ведь много времени было, чтобы обо всем поразмышлять – что медитация для меня не закончилась. Я так и осталась там, внутри себя.

– Но тогда получается, – сказал Рики, – что и я тоже заблудился внутри тебя? Парадоксально, нет?

– Получается так. А может, просто двери всех потайных комнаток выходят на одну и ту же улицу, – голос Стеллы прозвучал сонно, а голова склонилась к Рики на плечо. Жесткие медные волосы щекотали ему подбородок.

– Спи.

Рики неловко завозился, стягивая куртку, и попытался укутать девушку. Но та вдруг встрепенулась, выпрямилась рывком, испуганно таращась в лунную темноту.

– Подожди, Фредерик. Нельзя так засыпать, если не хотим потеряться. Ох, я чуть тебя не упустила!

– Да я бы тебя удержал! – засмеялся Рики. – Обхватил бы крепко-крепко, так, что никакому ветру не отнять.

Он так и не успел ей ничего рассказать, ни о Марайке, ни о Морице. Но на душе отчего-то сделалось легко и спокойно, даже весело, как будто он только что исповедовался и получил отпущение грехов.

– Не надейся. Во сне человек слаб, и не в силах удержать даже собственные мысли.

Стелла сняла красный поясок, один конец привязала к своей руке, а другой обмотала вокруг запястья Рики.

Они снова улеглись на пол, обнявшись и укрывшись друг другом, точно одеялом, вдыхая пыльный запах побелки, и Рики подумал, что никогда еще ему не приходилось засыпать в таком странном месте.