Жизнь на берегах реки Тьмаки

 

 

 

Прислуга собрала, оборудовала и загрузила всем необходимым большую надувную лодку со складным брезентовым верхом, в нём имелись овальные иллюминаторы. При поднятом верхе лодка становилась герметичной. Внутри два спальных термомешка, каталическая плитка, продукты, частью свежие, частью в прочных пакетах с азотом, сублимированные. Проверили работу связи, спутниковую навигацию, системы безопасности. На носу и на корме по два надувных кресла, перед ними на турелях автоматическое пневмооружие; впрочем, достаточно мощное. Углепластиковые удочки с мультипликаторами. Галогеновые прожектора.

На перекладине и вершине мачты навигационные огни.

Флаг: салатовое поле, на нём шитый серебряными нитями вензель «АС», над ним золотой петушок, как на шпиле башенки замка Авелия Сегуна.

Отплыли от западной оконечности Клеверного острова.

Охрана грохнула разноцветный салют из всех стволов. Потом на флейте и валторне сыграли фамильный гимн. Карменка стояла в сторонке, тихо рыдала и вытирала глицериновые слёзы. Слуга в чине старшины, уткнувшись в пышное плечо жены дяди Серахима, тёти Серафимы, рыдал, вздрагивая. Одной рукой он мял большую титьку тёти Серафимы.

– Дурак, нашёл время, – шипела она.

 

Наконец, отплыли.

Прошли устье, долго плыли в чудесных эфирах раннего утра по глади реки Тьмы, широкой, величавой. Ленточный сосновый бор тянулся по высокому правому берегу; левый из-за неопрятного лиственного однообразия взгляд не привлекал. Но если присмотреться, там, среди бурьяна, стояли группками светло-буроватые глыбочи и глыбочихи и махали лапками.

Вскоре встретился небольшой теплоход «Сегун» под таким же, как лодка, флагом.

На корме, украшенной гирляндами флажков, вымпелов и разноцветных лампочек, слепя золотыми раструбами, играл духовой оркестр – и замолк, когда теплоход поравнялся с лодкой.

– Капитан приветствует капитана лодки и желает счастливого плавания! – в растяжку сказали в мегафон с теплохода.

Оркестр грянул корпоративный марш и опять замолк.

На верхней палубе в белых кителях и брюках стояли одинаковые офицеры. Пуговицы, лампасы, золотые кокарды фуражек горели на солнце.

 

– Что у нас по фарватеру? – сказал в микрофон радиостанции Авелий Сегун. – Какие опасности?

– Через один километр шестьсот метров опасные пороги. Держитесь левого берега. По правому и стрежню непроходимо. По левому тоже. Запретная зона начинается через шестьсот метров.

Оркестр снова заиграл знакомый марш, валторны выделялись. Первая флейта просолировала «Шутку» Баха. Эта музыка часто звучала в имении папы, когда были праздники и приёмы. На обыкновенных вечеринках играли марши Петровской эпохи.

– Налево, – скомандовал папа. – Лево руля. Малый вперёд.

– Но почему? – удивился Юльчик, хлопнув по штурвалу ладонями. – Ведь у нас лодка непотопляемая. По порогам в сто раз интереснее. И жилеты спасательные есть, и шлемы.

– Этому капитану надо, чтобы я жил долго.

Юльчик удивлённо вскинул брови:

– И мне! И маме, и всем.

– А мне ещё больше, чем тебе и всем капитанам. Потому рули налево, ближе к глыбочам и глыбочихам. Там порыбачим, на перепёлок поохотимся. Или на скворцов. Такая программа.

Авелий пристально посмотрел в глаза сыну:

– Матрос, куда ты крутишь штурвал? Я же сказал, лево руля. А то нас занесёт на пороги. Приключений захотелось?

– Папа, я знаю, как проходить пороги и шиверы. Энциклопедию читал и всякие руководства. Я готов к плаванию любой сложности.

– Ну и как же? – иронически улыбнулся папа. – Теория, мой друг, мертва, если нет опыта. А у тебя нет. Мы с тобой только на плотиках на Клеверный плавали, вот и весь опыт.

Юльчик поднял сияющие глаза:

– Надо править на самую страшную струю, где самые большие валы и буруны. Там от дна лодки или байдарки до верхушек валунов будет самое большое расстояние. Чем сильнее струя, тем она безопаснее. А если сядем, то струя снесёт.

– Правильно, милый, правильно. А если развернёт бортом к волне или к буруну? Оверкиль! Тогда нам крышка.

 

Авелий пристально смотрел на пенные барашки, появившиеся вдалеке, прямо по курсу, такие безобидные на вид. Маленькие радуги вспыхивали над ними там и сям.

– Господин Сегун! – донеслось с медленно удаляющегося теплохода. – Пороги искуственные, они состоят из обломков корпусов ваших ракет ^«Аку-Аку» первых поколений. Не советуем. Если не измените курс...

– И что тогда? – рявкнул в микрофон Авелий.

– Если не измените курс на рекомендованный руководством корпорации, у нас приказ – взять вашу лодку на абордаж и отбуксировать обратно к Клеверному острову. Вы будете помещены во флигель для прохождения дополнительного курса лечения и коррекции. Конец связи.

Двигатели теплохода взвыли, и он задним ходом начал приближаться к лодке.

– Сынок, мне в избушку к щам и тараканам неохота, – сказал Сегун.

Оркестр заиграл вальс. Три пары, офицеры и девушки в бикини закружились на палубе.

– Вот видишь, милый, – сказал папа, – это вовсе не спортивное приключение, а смертельный эксперимент. Нам там, по порогам, не проплыть. Рули влево, пока не поздно. Да прибавь газу.

– Но папа, – удивлённо сказал Юльчик, испуганно глядя на приближавшуюся громаду теплохода, – разве они тебе не подчиняются? Ты же самый главный. Флаг же на теплоходе твой!

 

Четыре офицера точно одинакового роста выстроились на корме перед оркестром и отдавали честь. В свободных руках у них были абордажные крючья.

– Товсь! – стальным голосом прозвучала команда капитана теплохода.

Оркестр умолк. Вальсировавшие замерли и слились в поцелуях. Фанфары протрубили «атаку» и возникла барабанная дробь.

– Есть товсь! – дружно проорали офицеры.

– Они мне подчиняются, сынок. Но сначала они меня охраняют. Нас с тобой охраняют. Выворачивай руль. Сначала охраняют, а подчиняются потом.

Отец показал теплоходу язык и два кукиша.

Юльчик максимально вывернул штурвал влево, резко прибавил обороты.

Вскоре лодка плавно вошла в просторную заводь левого берега.

– Сбрось якорь и выключи мотор, – сказал папа. – Постоим. Пускай капитан удостоверится.

Барабанная дробь стихла. Офицеры с девушками опять принялись вальсировать.

Теплоход плавно развернулся по большой дуге, снова зазвучал веселый вальс.

Судно скоро скрылось за поворотом, ушло вверх по течению.

Наступила тишина.

 

Вода в лагуне была почти стоячей. По движению лёгкого мусора на её поверхности можно было уловить, что течение всё же есть – круговое, спиральное. Присмотрелись: в центре залива была воронка, там торчком крутились затягиваемые прутья и исчезали.

Сквозь кристальную, слегка зеленоватую толщу воды было видно, как на далёком каменистом дне вяло ползают большие раки и медленно плавают крупные толстые рыбы с красными плавниками. Кусты изумрудных водорослей в строгом шахматном порядке.

– Это голавли или таймени, – сказал папа. – Мы их всех поймаем. – И раков, – заворожено глядя в зелёную бездну, сказал Юльчик. Надо лягушат и мальков наловить.

– На раков лучше кусок вороны или галки. Намертво присосутся.

Причалили к низкому травяному берегу.

На чистой, с ровно подстриженной травой поляне смирно горел костёр из толстых коротких брёвнышек. Аккуратная пирамидка-поленница берёзовых чурбачков высилась рядом. Невдалеке выбухал из громадных лопухов и двухметровых стеблей дудника серебристый купол палатки.

Ни одной мухи, ни одного комара.

Алюминевый раскладной столик, пластиковые тарелки, вилки, стаканчики. Глиняный горшочек, накрытый льняной салфеткой, на боку надпись: «Молоко топлёное». Два стула. Из густой тополиной кроны свисает жёлтая тарелка с лампочкой внутри. Шнурок выключателя висит над столом.

Обжились быстро.

Купались, загорали. Папа много спал, даже днём. В палатке ночью пахло лавандой и ландышами.

Рыба ловилась отлично.

Никаких глыбочей и чёрных птиц с жёлтыми шеями не появлялось.

Изредка в тёмной чаще мелькали люди в еле отличимом от растительности камуфляже. В одном Юльчик узнал дядю Серахима. Поймав взгляд мальчика, дядя Серахим приложил палец к губам – и тут же исчез. В этот момент папа, не оборачиваясь от костра, произнес: «Кыш!»

 

Вечером третьего дня Юльчик сказал:

– Папа, ну что у нас за путешествие такое дурацкое какое-то? Немножко проплыли, полдня препирались с твоими капитанами, три дня тут стоим. Я уже объелся судаками, смотреть не могу. И раки странные. Это омары или лобстеры, что ли? Чего они сами выползают к нам на берег? А один, я видел, прямо сам в котелок запрыгнул. Правда-правда. Не охотились, не стреляли никуда... Хоть бы скворцов десяток. Если их посолить и глиной обмазать, знаешь они какие вкусные в углях получаются?

– Да? Это верно. Скворушки вкусные. Надо организовать.

– Ну папа, поплыли на пороги, а? Посмотрим что там.

– Возьми бинокль пошли на берег, – вздохнув, сказал папа. Они взяли стулья и устроились у самой воды.

– Присмотрись. Видишь, за порогами над водой рыжеватый такой туман с искорками.

– Ага, вижу. Клубится слегка. Там внутри его какие-то золотые блёстки, как звёздочки. Что это? А справа... выше переката сплошные белые купола, цилиндры с антеннами, громоотводы, наверное? Что это там? И радар вроде... Где-то я уже видел такие золотые звёздочки.

– Такое ты не мог видеть нигде, Юльчик.

– Нет, папа, видел. Только не могу вспомнить где.

– Это ангары наших заводов, Юльчик. А ниже переката совсем другая вода, сынок. После порогов Тьма становится ядовитой, как царская водка, кислота такая. С размятых корпусов ракет смывается лептонный гель, он там как парафин или очень плотный кисель, и всякие другие вещества. После этих порогов вода в Тьме мёртвая. Наша лодка и мы с тобой в ней растворимся за пару часов. Без следа. Только рыжий туман останется. Так-то, дружок.

– А что же ты мне сразу не сказал?

– Хотел пороги посмотреть. Профессиональный интерес. В каком состоянии корпуса моих ракет. Я не был вблизи них никогда. Впрочем, нас с тобой за километр до них вертолётом бы выловили.

 

Юльчик рассматривал в бинокль рыжие буруны над порогами, затор из кривых белых ракетных корпусов; стабилизаторы торчали, словно акульи плавники.

Лес правого берега в этом месте был похож на лес левого: громадные тесные купы старых деревьев, тёмно-зелёная непроглядная листва. Несколько чёрных птиц с длинными жёлтыми шеями кружились, не махая крыльями, над перекатом и диким лесом, периодически пикируя неизвестно за чем.

Юльчик опустил бинокль,

– Мы туда не поплывём.

– Да ты не огорчайся, сынок. Можно будет на вертолёте слетать, если очень хочется посмотреть.

– Нет. И на вертолёте не хочу. А на правом берегу, после заводов и порогов, люди живут?

– Нет, там не живёт никто. И на заводах почти никого нет, там всё автоматическое.

– А если сломается что-нибудь?

– Биороботы, они сами себя ремонтируют. Кроме того, всё дважды дублировано. Никогда никаких сбоев.

– А глыбочи есть?

– Говорят, уже есть. Только пока очень маленькие, как зайчики. Щенята. Что-то растут медленно, хотя размножаются быстро.

 

Юльчик опять приник к окулярам бинокля.

Долго смотрел, тщательно сканируя прибрежные заросли правого берега.

Среди корней, кустарников и завалов каких-то серых и зеленоватых, слегка светящихся глыб, шмыгали буроватые существа, обликом и величиной похожие на очень больших кроликов, еле различимые среди жухлой травы. Один помахал Юльчику лапкой. Или показалось?.. Юльчик поднял руку. И глыбочёнок поднял руку.

– Папа, – сказал Юльчик, не глядя на папу. – Папа, зачем вы это сделали?

– Что – это? – тихо и сухо произнёс Авелий после долгой паузы.

– Чем ты кормишь наших рыб в бассейне? Кроликами или ребёнками глыбочей?

– Сынок, смотри, у тебя здорово клюёт. Наверное, хороший судак попался. Или таймень. Подсекай! А эти, что на правом берегу после порогов, не скоро вырастут. Ты же знаешь, у всех наших знакомых есть всякие пираньи в бассейнах. Это очень энергичные, умные, но прожорливые рыбы, им надо много еды, и они ничего кроме кроликов не едят. А голодные глупеют, могут и хозяина укусить.

– Ничего не едят кроме ребёнков глыбочей?

– Что же делать. Там, на правом берегу, за порогами, у нас большой питомник. Много съедобных цветов и сорняков, масса крыс и съедобных змей. Кролики хорошо размножаются, быстро. Они очень бодрые, и мясо качественное. Только вот что-то растут медленно.

– Это не кролики, папа, – тихо сказал Юльчик.

 

Авелий медленно выпил кружку горячего топлёного молока. С громким стуком поставил её камень. Кружка развалилась пополам.

– Давай собираться, сынок. Два дня осталось от отпуска. Надо отдохнуть. Мне вчера ночью уже приснился сад.

– С цветами и бабочками? – промолвил Юльчик.

– Пока нет, – сказал Авелий. – Без цветных цветов. Но было много разных бабочек. Это второй раз за последние две недели. Скоро со мной всё будет в порядке, милый. Только не сердись на меня. Забирайся в лодку. Отчаливаем. Пора домой.

– А это? – обвёл рукой поляну и всё, что было на ней Юльчик.

– Без нас уберут, соберут. Дядя Серахим с отрядом здесь, ты же его видел.

Юльчик сел за штурвал.

Отодвинул сиденье назад, чтобы руки и ручки руля составляли одну прямую линию. При таком положении управлять гоночной можно жёстче и точнее.

Вывел как бы замерзшую, ждущую скорости лодку на середину светлой реки Тьмы.

Включил мотор.

Подождал шесть секунд.

– Не бесись, – сказал папа, предчувствуя.

Юльчик прицелился на вишнёвый огонь бакена.

– Помеха слева? – сказал Юльчик.

– Нет, – сказал Авелий.

– Помеха справа?

– Нет.

– Спереди?

– Нет помехи, – сказал Авелий и пристегнулся.

– Держись, папа! – воскликнул сын и выжал сцепление до предела. Лодка изумлённо дрогнула, осела и – вздымая широкие пенные крылья за кормой, глиссером понеслась против течения светлой реки Тьмы, к устью тёплой коричневой речки Тьмаки, Клеверному острову, к ручью Тьмушке, к родному замку, к Масяне, ёжику и Карменке, к маме Амелии, которая уже должна была прилететь с берега своего океана... Юльчик всегда удивлялся видеозаписям маминых отпусков: на них было одно и то же из года в год: бесконечные жёлтые пустынные пляжи, под громадными пальмами лёгкие тростниковые хижины на сваях, какие-то странные длинные тонкие лодки, несколько долговязых негров, стоящих в кружок у костра, и – голая, загорелая мама с распущенными белыми волосами, хохочущая, рапидом бегущая по изумрудному мелководью, взлетающая над белопенными барашками долгих волн – мириады вспыхивающих брызг и радужные нимбы– радуги сопровождали её. И – пальмы – они мощно и медленно колыхались на ветру, могущественно махая своими зелёными крылами, словно собираясь взлететь. Мама, пальмы, океан – и больше ничего.