Страдания Альбины

На чтение потребуется 47 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

– Ну ты, Альбина, в своём репертуаре, бляха-муха, как снег на голову. То пропадаешь на месяцы, на звонки не отвечаешь… То срочную встречу устраиваешь. Да я к тебе привыкла, терплю. Хе-хе. Чего случилось-то? Я по телефону так ничего и не поняла. Какие-то книги, грехи, скорби. Опять эта твоя чушь собачья. Смешались в кучу кони, люди… – зарокотал, наконец, над головой знакомый басок с хохотком. Толстая, несуразная, в огромном цветастом балахоне, Верка Слепцова улыбается. На её таком же, как и наряд, ярком, наполненном сочностью косметических красок, но всё равно заметно ноздреватом, мясистом, одутловатом лице добродушие и искренняя радость. Приятельницы обнимаются.

– Так, первым делом покурить, – и без того скособоченная из-за больного позвоночника, Верка ещё более кренится, роется в кармане шёлковых шаровар, обвисших сзади модным мешком. – Тьфу ты, склероз, я же бросила с утра курить. Нет, так неинтересно!

– Ты недурно выглядишь. Чем волосы красишь? – говорит Альбина, чувствуя с появлением подруги облегчение на душе. – А я, знаешь ли, мазюкаться перестала. Наплевать. На работу не надо. А в церковь крашеной как-то неловко. Пенсия – это тебе не хухры-мухры, а настоящая жизнь с чистого листа. Не понимаю, и чего ты за эту работу держишься? В нашем возрасте пора о покое думать, да и о душе, в конце концов, – Альбина говорит наигранно-бодрым тоном, в одной из своих привычных разухабистых манер. А ведь как всё это ей опротивело…

Напускная беззаботность с игривостью – результат настроения. Точнее – попытка замаскировать его, такое паршивое и далеко не игривое это самое настроение.

Нередко настроение являлось причиной многих взбалмошных необдуманных поступков, экзальтированных демаршев Альбины Потоскуевой, чем, собственно, она и славилась в кругу своих знакомых. Однажды написала покаянное обращение к очередному обожателю, которого, как она решила, наградила «страшной болезнью». Откуда у неё эта зараза, она не могла разобраться, но признаки налицо: пятно красное, воспалённое, на животе. Пятно обнаружила до свидания с новым другом, а уже после встречи с ним вдруг и решила, что больна, а значит, и этот «невинный человек» теперь тоже. В порыве бурных переживаний настрочила открытое письмо, чтобы после визита в поликлинику отослать в областную газету, в редакции которой работал герой её романа, с просьбой о публикации. «Только пройдя через горнило бесчестья, такие, как я, могут стать людьми», – не без пафоса, но при этом с искренними слезами в глазах заявила Альбина в разговоре по душам с наперсницей. Большого труда стоило Верке Слепцовой забрать конверт «на временное хранение». «В любом случае я его отправлю, неважно, что скажет венеролог, дело не в анализах, а во мне самой. Я действительно больна, и уже давно. И ни в каком медицинском справочнике названия этой болезни не найдёшь», – заявила Альбина. Диагноз улыбчивый доктор не подтвердил, а Альбина вдруг успокоилась, и как-то постепенно забыла и про покаяние, и про письмо, которое Верка потом сожгла.

 

– Покой – покойникам, а нам, живым – работа, зарплата, коллектив, энергия. Дома киснуть? Нет уж, уволь. Я ж не ты. У тебя, так сказать, самокопания, а у меня хахаля. Каждому своё. Подожди. Я сейчас… – Верка делает движение, чтобы куда-то идти, но потом вдруг подмигивает, наклоняется к Альбине и добавляет шёпотом. – У меня деньжата завелись. Любовник новый, настоящий, хороший.

Верку распирает. Она воздевает полные руки, трясёт, давая понять, как прекрасна жизнь. Потом начинает лаять насыщенным, хриплым кашлем курильщика, без смущения отхаркивает в носовой платок мокроту. И пытается снова куда-то идти, но сделав два шага, не выдерживает, вновь возвращается, опирается на плечо подруги. И повторно ухо Альбины щекочут усы Верки, а в ноздри бьёт гнилое дыхание.

– У меня уже четвёртый месяц с ним… эээ, нет, не повесть, а роман! Каждую неделю!

– Ого, а я почему не в курсе?

– Да зачем раньше времени трезвонить? Счастье так легко сглазить. А счастья и правда в достатке: у него и машина, и квартира. Пенсия огромная. И сбережения на чёрный день приличные. При советской власти какой-то крупный партийный пост занимал. А потом, как страна посыпалась, в бизнес ушёл. И книги любит читать. Посетитель нашего читального зала. Есенина и Лермонтова цитирует… Жена пять лет назад умерла. В общем, хочет жениться. Только бы не умер. Не первой молодости, и даже не третьей… Ой, ладно, я сейчас…– плечо Альбины освобождается от тяжёлой руки Верки.

Альбина смотрит ей вслед и ловит себя на непривычном отсутствии зависти. Обычно она завидовала безмятежности, с какой умеет жить подружка. Может, именно лёгкость характера и привлекает к Верке кавалеров... Но сейчас Альбина испытывает к ней жалость. Та идёт, припадая всем корпусом на больную артритом ногу. «Бедные мы, бедные люди, – думает Альбина. – Живём так, будто и смерти нет. И ведь уже и песок сыпется, и кости скрипят, а всё не уймёмся, всё на низменность да свинство тянет».

 

Возвращается Верка с тем самым официантом, который похож на погибшего старшего сына. Альбина с показным весельем хлопает в ладоши. Вспыхнувшее было покаянное настроение сметается новыми впечатлениями. Юноша в свежей белой рубашке и отутюженных чёрных брюках любезен. На столе появляются коньяк, шоколад, фруктовые десерты.

– Простите, молодой человек, – говорит Альбина, чувствуя душевный подъём при виде лакомств. Она узнаёт в себе этот ажиотаж чрева, затуманивающий проблески духа, и это вызывает грусть. – А как вас звать?

– Серёжа! – откликается официант и с мальчишеским интересом смотрит на бабушек.

– Серёжа… А моего сына звали Митя… Вы здесь давно?

– Второй год.

– Студент? Подрабатываете?

– Да.

Она залпом опустошает рюмку и неожиданно заводит голосом профессиональной гадалки, копируя интонацию той ушлой тётки с картами в руках, которая торчит при входе на рынок и у которой не раз паслась Альбина в поисках счастья:

– Вы надеетесь на благополучную женитьбу, успешную карьеру и ждёте от жизни сюрпризов и благоденствия. Всё будет именно так, Серёжа. Угоститесь коньячком, – Альбину, как говорит Верка, «несёт».

– На рабочем месте не положено. Простите, – он говорит просто и дружелюбно.

– Вот так всегда в моей жизни. Подождите, не уходите. Вы похожи на моего сына. Он погиб. Послушайте, что я вам скажу, – в приливе вдохновения, когда море вдруг по колено, она хватает официанта за пуговицу и притягивает к себе, как когда-то сынишку. Мите хотелось к детям, играть в войнушки. А она заставляла его слушать нотации и учить наизусть стихи Пушкина. – Когда у меня поёт душа, другие этого не слышат. Когда хочется швырнуть миру своё сердце, вспыхивают мировые катаклизмы. Когда я просыпаюсь и вижу солнце за окном, и колокольный перезвон стучит в мою душу, и я уже готова бежать в новую жизнь, начинается гроза, а у дома рушится крыша. Эх, Серёжа, когда-нибудь вы поймёте таких, как я, уставших от жизни балаболок, вам захочется сделать для них нечто прекрасное, но…. Впрочем, пусть будет именно так. А мне ещё принесите мороженое, настоящее советское эскимо, в серебряной бумажке, на палочке, – жалобным тоном добавляет Альбина и отпускает официанта.

Верка хохочет:

– Альбин, ты, блин, не устаёшь меня поражать своей эксцентричностью. Всё тебя к безумию влечёт, как старую курицу в суп. Ладно, рассказывай, чего у тебя там…

 

Верка под исповедь Альбины набивает рот шоколадом, запивает коньяком и жалуется на нехватку курева. В уютной кофейне в этот обеденный час достаточно многолюдно. Кто-то прячется от зноя, кому-то нравится убивать время и швырять на ветер деньги. Публика гомонит, стучит посудой, похохатывает. Воздух пропитан соусом из парфюмерно-кондитерских ароматов с примесью корицы и амбры. Благодушие, как отзвук хорошей пищи, отражается на лицах людей. Сквозь светлые шторы просвечивают экзотические завозные пальмы, сухое солнце, быстрые автомобили и фланирующие вдоль бутиков и кофеен гости города.

– Дети прокуроров никогда не сядут, понятно? Никогда! – развязно, излишне громко от выпитого, говорит за соседним столиком нарумяненная загорелая дама в белых шортиках и маечке, оголяющей тёмные плечи. Полный, лысоватый мужчина с красным, обгоревшим на солнце лицом и облупленным розовым носом-картошкой, в футболке с надписью «Моя Родина – СССР», кивает и невпопад напевает между глотками шампанского:

– Мне нравится, что вы больны не мною…

– В общем, Вер, решила вернуть всё это в библиотеку, – Альбина тычет пальцем под ноги.

Верка переводит взгляд на две большие дорожные сумки, набитые доверху книгами, из-за которых не застёгивается молния.

– Тю… У меня нет слов. Их всё равно давно списали.

– Это сейчас их списали. А когда домой таскала, они были не списанными.

– Ну и ну. Да как ты их притарабанила?

– На такси.

– Ого. Тебе явно пора в санаторий. А сейчас кто тебе это попрёт?

– Ваше мороженое, – рука официанта мелькнула перед носом Альбины.

– Серёжа, вот кто! – воскликнула Альбина. – Серёжа, правда, вы не откажете нам? Вот эти сумки отнесёте в библиотеку, да? В ту самую, вон, напротив!

Она с удовольствием слышит приветливое «да» и думает о том, что её Митя тоже не отказал бы, он вообще был добрым мальчиком.

– Ну, тогда, Верунь, идите прямо сейчас, пока у Серёжи есть возможность. А я тут столик покараулю. Только дорогу переходите там, на перекрёстке, где подземный переход, – напутствует Альбина. – Вы, Серёжа, не волнуйтесь, это очень быстро. Вера Николаевна подсобку откроет, вы поставите, и сразу обратно.

– Какой перекрёсток, какой подземный переход, до них ещё пилить и пилить, с моей ногой и с твоими причиндалами! Нет уж, мы напрямик, правда, Серж?

Верка бесцеремонно подталкивает юношу к поклаже и продолжает ворчать:

– Что ты скажешь, ну, удумала, бляха-муха…

Неохотно поднимается, наваливаясь на стол пышным бюстом. Золотая цепочка с крестиком выпрыгивает из декольте и окунается в рюмку с коньяком. Взглядом библиофила Верка подмечает на коленях Альбины брошюру:

– Ну-ка, ну-ка, что там у тебя…

Серёжа с сумками в руках заглядывает через плечо. Верка вслух читает:

– «Таинство исповеди. О грехах явных и тайных недугах души». Ишь ты… Серж, сейчас, уже идём. – Листает книжечку. – Хм.

– Бери себе. У меня ещё есть, – говорит Альбина.

– Врёшь ведь.

– Вру, – соглашается Альбина. – Но всё равно бери.

– Возьму, – не отказывается Верка, и так, поглядывая на ходу в книжку, и ковыляет.

– Серж, да не бегите, я не успеваю! – доносится уже издалека Веркин голос.

 

– Клён ты мой опавший, клён заледенелый… – «СССР» и нарумяненная дама с шумом отодвигают стулья и, покачиваясь, плывут в обнимку к выходу.

– Я так не играю, почему ты не прокурор, а? Ты всего лишь вертопрах! – жеманно тянет женщина и с хихиканьем шлёпает спутника по попе.

Дверь за ними захлопывается неожиданно с таким громом, что кафе вибрирует…

Или не дверь?

Люди, будто по команде, обгоняя друг друга, устремляются к выходу.

Через открытую дверь в охлаждённый кондиционером зал кафе вместе с горячим воздухом врываются голоса, гудки машин, плач ребёнка. «А книг-то сколько, мама родная, это что, книгопад?».

Тяжёлое предчувствие внезапно охватывает сердце. Вот такое же состояние у неё было в тот самый день... Она оглянулась. Митя нёсся к ней через дорогу, перепрыгивая через лужи, лавируя между машинами, весело махал рукой. А потом… «А потом…». Надо бежать, надо бежать... Там… Она оглядывает опустевший зал. Ей не хочется уходить отсюда туда, где, может быть, началась мировая война и вместо города она увидит руины. Лучше сидеть на своём месте и ждать Верку с Серёжей. Такой милый, хороший мальчик. Сейчас они придут, а потом… «А потом…». А потом сына не стало. Альбина смотрит на недоеденное «эскимо», затем освобождает от обёртки, хочет пихнуть в рот, чтобы добро не пропадало, но вдруг сердится и бросает его в бокал с минеральной водой. Пятнышки от расплескавшейся жижи проступают на белом хлопчатобумажном платье. Отдуваясь, выбирается из-за стола. Бьёт по голым пяткам упавший стул. Грузно, с одышкой, ступает, опираясь на палку, с силой припадая на каждую ногу, и больные ноги хрустят в коленках. Белая евродверь, наконец, выталкивает её тушу наружу, как сырую котлету в раскалённую духовку.

 

Верка смотрит на Альбину из-под ног толпы, оттуда, где распаренный асфальт, где пыльно и жарко, как в аду. Но Верка не хочет в ад, её глаза умоляют Альбину не отпускать в место, где не будет книг, солнца, коньяка и любовников. Книги устилают проезжую часть дороги так живописно, будто это библиотечная акция по рекламе мировой классики. Толстые, тонкие, подклеенные и не подклеенные, ветхие и крепкие, теперь они достояние города. И Альбине в одной из частей души легко от освобождения от когда-то присвоенных библиотечных сокровищ. Они зовут к себе читателей. Ну же! Для каждого из вас приготовлена своя, особая, книга жизни. Но зеваки не осмеливаются заглянуть ни в одну из них, будто страшась обнаружить там для себя чёрную метку. Где-то видела Альбина нечто похожее. Что-то смутно тревожит. Как за ниточку, выдёргивает из памяти клубочек подзабытых событий...

Над сугробами вьются вырванные из книг листы. Их всё больше. Школьницы Потоскуева и Слепцова шествуют по заснеженной тропинке в библиотеку сдавать прочитанное. Снежная крупа набивается за шиворот ледяными колючками. Метель подгоняет в спину. Девочки развлекаются: со смехом выдирают из книг листы, они устилают тропу, кружатся, то скрываются в снежной круговерти, то возвращаются, ветер несёт их вперёд, к двухэтажной библиотеке с освещёнными окнами...

«Овод», «Анна Каренина», «Три мушкетёра», «Дон Кихот», «Анжелика», – заложив руки за спину, вслух зачитывает заголовки мужчина в футболке «СССР». «А Серёжа, где он?» – спросила, но тут же, увидев Серёжу, прикрыла рот ладонью вышедшая из кафе немолодая, выкрашенная под блондинку, официантка с сигаретой в руке. «Счастливчик, он уже в раю…», – доносится пьяный мужской голос. В ответ шикают. «Господи, помилуй», – говорит официантка с удивлением на лице и, бросив взгляд на виднеющийся в конце проспекта собор, крестится. По её щекам вдруг быстро бегут слёзы, смывая пудру. Она прячет не раскуренную сигарету в кармашек белого фартука, снова крестится и, понизив голос, говорит, то и дело шмыгая носом, тем, кто рядом: «Вы представляете, нет, вы не поверите, это невероятно, но он вчера покрестился, а сегодня утром, именно сегодня, вы представляете, перечислил свою зарплату на счёт для онкобольных детей.… Нам как раз зарплату выдали, а он вдруг говорит, что не может жить дальше так, как жил. Я ещё его отговаривала, всех не пережалеешь, а он ни в какую, нет и всё. Да ещё и говорит: может быть, потом такой возможности не будет, надо спешить. Вы представляете, так и сказал – надо спешить... И всё мне про своё крещение рассказывал, так радовался. Он мне как сын родной был... И вот... Как после такого не уверовать...».

 

«О грехах явных и тайных недугах души», – декламирует очередной заголовок «советский». Замолкает, вдумывается, хмыкает, так же, как десять минут назад хмыкала при виде этой книжки Верка. Наклоняется, заглядывает под обложку. Оглядывается. До него никому нет дела. Его подружка курит в сторонке возле пальмы. Скрутив «Таинство исповеди» в трубочку, мужчина засовывает обретенное в карман шортов.

На проспекте затор. Водители обступили четыре смятых автомобиля, матерятся в адрес удравшего виновника.

На крыльце «Салона красоты» молча курят три парикмахерши в синих халатиках, из-за их спин тянут головы в политэтиленовых колпаках две клиентки. С балкона Дома офицеров смотрит вниз горстка стариков, участников какого-то партийного собрания. Люди подходят, уходят, их сменяют новые любопытные… Всё колышется, вздыхает, подавленное общим чувством настороженности. Вполголоса обсуждают случившееся. «Бережёного бог бережёт. Пойди они через подземку, ничего бы не случилось!». – «А кто сбил-то?». – «Говорят, «Лексус» прокурорского отпрыска, который на той неделе отличился». – «Я, простите, здесь на отдыхе, ничего не знаю…». – «Да ночью у вокзала укокошил девчонку на мотоцикле. Ему скорость было жалко снижать. Мажоры есть мажоры». – «Я же говорю, дети прокуроров никогда не сядут!». – «От судьбы не уйдёшь».

Перед глазами всё плывёт. Альбина снимает очки, вытирает мокрые стёкла о платье. Хочет что-то сказать, но лишь кивает распластанному под ногами цветастому балахону, и уже, не сдерживаясь, всхлипывает, трёт кулаком лицо, и начинает скулить. Боковым зрением она видит неподалёку от себя Серёжу, ей кажется, что он тянет к ней руки, она на мгновение смотрит в его сторону, и в глаза бросается маленький крестик на верёвочке, выпавший из-за ворота рубашки. Её глаза невольно закрываются, и дрожь бежит по телу. Множество мыслей проносится в голове, ей кажется, что она глубоко виновата перед этим мальчиком, и это он добровольно взял на себя её вину, пошёл вместо неё на ту Голгофу, которая была изначально предназначена ей, такой скверной, мерзкой, страшной... Она ощущает вину перед подругой. «Почему я не отвезла сумки сразу в библиотеку? Я побоялась там показываться, я решила через посредничество Верки, тайком расстаться с грузом прошлого, я снова думала только о себе, о своей репутации... И теперь за меня расплатились эти люди...». Она скулит всё громче, раскачивается всем туловищем, обхватив руками голову и выронив палку.

 

Альбину щиплют за ногу. Голос снизу сердито говорит:

– Идиотка. Чего хоронишь?

Постучав длинными, ярко красными ногтями по шлёпанцу Альбины, Верка продолжает:

– Достань-ка лучше кошелёк и ключи из моего кармана… Да. Эти. Вон тот, английский, от моей квартиры. Пойдёшь ко мне домой. И все, какие найдёшь книги, отдашь в дар в библиотеку. Не ты одна тырила. Ну, чего теперь… Да бери всё подряд, и мои, и не мои, с печатями и без печатей, всё чтобы забрала. Кошелёк тоже возьми, там и на такси, и вообще… А по подземному переходу я не люблю ходить. Как и в метро тоже. Суеверие дурацкое. Под землёй для меня – ну что в гробу…

С языка Верки готово сорваться то, что мучает... «Альбина, я давно хочу попросить прощения, но всё язык не поворачивается. Помнишь тот год, твои неприятности на работе. Это я на тебя донос сделала. Я завидовала тебе, Альбина. Завидовала тому, что у тебя семья. А ещё, солнце моё, пыталась я у тебя мужа отбить. Да Петька крепким орешком оказался…» Верка собирается с духом, но от стыда и страха губы её сжимаются, и она чувствует облегчение от того, что промолчала. Боль ползёт по телу всё сильнее, что-то крутится внутри тела Верки, мешает, будто змеи заползают внутрь, их всё больше. Слабость схватывает и замораживает, становится холодно. Одежда набухает от крови. Вдали слышны завывания приближающихся полицейских машин. Гудят скорые. Кто-то громко ругается матом.

– Боже мой, там ангелы! Альбина! – тихо, угасающим голосом говорит Верка и расширившимися глазами указывает на небо. – Видишь? Нет? И там Серёжа! Боже мой… Я хочу жить, Альбина. И я буду жить! И всё будет теперь не так! Всё будет иначе, Альбина…

– Да, всё будет иначе...

 

 

 

Сентябрь, 2014 г.