Странный акцент

На чтение потребуется 8 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Не знаю, насколько правдива эта история. Её поведал мне пожилой попутчик в поезде Киев-Москва в августе 2012-го года, и я пересказываю её почти дословно по моим записям, лишь опустив второстепенные детали и придав литературную форму его излишне эмоциональным высказываниям. Правдива или нет, эта история несёт, я думаю, определённый этический заряд – и, значит, может быть интересна читателям «Новой Литературы».

 

 

 

Женщина была очень старой – ей было, по всей видимости, около девяноста.

Я же был молод – мне было всего семнадцать.

Наша случайная встреча произошла на песчаном левом берегу Днепра, как раз напротив чудной холмистой панорамы правобережного Киева.

Стоял тихий тёплый летний день тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Я играл с друзьями в футбол прямо на пляжном песке. Мы хохотали и орали что есть мочи.

Женщина лежала неподалеку, под самодельным матерчатым навесом, читая книгу. Было весьма вероятно, что наш старый потрёпанный мяч рано или поздно врежется в её навес.

И, конечно, он врезался!

Мяч ударил по убежищу женщины с такой силой, что всё шаткое сооружение тут же рухнуло, почти похоронив под собой несчастную старушку.

Я был в ужасе. Я подбежал к ней, быстро убрал деревянные столбики и оттащил в сторону навес.

– Бабушка, – сказал я, – простите.

– Я вам не бабушка, молодой человек, – сказала она со спокойным достоинством в голосе. – Пожалуйста, не называйте меня бабушкой. Меня зовут Анна Николаевна Воронцова.

Воронцова!? Я был начитанным парнем, и я знал из исторических книг, что это имя принадлежало знаменитой династии дореволюционных российских аристократов. Я никогда не встречал простых людей с такой фамилией.

– Простите, Анна Николаевна.

Она улыбнулась.

– Мне кажется, вы хороший юноша, – сказала она. – Как вас зовут?

– Алексей. Алёша.

– Отличное имя, – похвалила она. – У Анны Карениной был любимый человек, которого звали, как и вас, Алексей. – Анна Николаевна подняла книгу, лежавшую в песке; это была «Анна Каренина». – Их любовь была трагической – и результатом была её смерть. Вы читали Льва Толстого?

– Конечно, – сказал я и добавил с гордостью: – Я прочёл всю русскую классику – от Пушкина до Чехова.

Она кивнула.

– Давным-давно, ещё до революции, я была знакома со многими людьми из среды русских аристократов, которых Толстой сделал героями своих романов.

– Анна Николаевна, – осторожно спросил я, понизив голос, – вы были княгиней?

– Да, конечно.

 

– ...Лёшка! – кричали мои товарищи. – Что ты там делаешь? Ты будешь играть или нет?

– Нет! – заорал я в ответ.

– Оставьте его в покое, – объявил один из моих футбольных друзей. – Он нашёл себе подружку.

И они расхохотались.

Женщина тоже засмеялась.

– Я немного стара, чтобы быть чьей-либо подружкой, – сказала она, и я заметил лёгкий иностранный акцент в её произношении. – У вас есть подружка, Алёша? Вы влюблены в неё?

Я был смущён.

– Нет, – сказал я. – Мне ведь только семнадцать. И я никогда ещё не был влюблён, по правде говоря.

– Молодец! – похвалила Анна Николаевна. – Вы ещё слишком юны, чтобы понять, что такое настоящая любовь. Она может быть опасной, странной и непредсказуемой. Когда я была в вашем возрасте, я почти влюбилась в мужчину, который был старше меня на сорок восемь лет. Это была самая страшная встреча во всей моей жизни. Слава богу, она длилась всего лишь три часа.

 

Я чувствовал, что она вот-вот расскажет мне удивительную и трагическую историю.

– Анна Николаевна, вы знаете, я заметил у вас какой-то иностранный акцент. Это французский?

Мы уже сидели под восстановленным навесом и ели яблоки.

Она улыбнулась.

– Да, конечно. Французский для меня такой же родной, как и русский... Тот человек, в которого я влюбилась, тоже заметил мой акцент. Но мой акцент тогда был иным, и иным был мой ответ. И последствия этого ответа были ужасными! – Она помолчала несколько секунд, а затем добавила: – Это случилось в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, в Париже. Мне было семнадцать; ему было шестьдесят пять...

 

 

*   *   *

 

Вот что рассказала мне Анна Николаевна Воронцова в тот тёплый летний день на песчаном берегу Днепра.

 

Он был очень красив – пожалуй, самый красивый изо всех мужчин, которых я встречала до и после него – высокий, широкоплечий, с копной чёрных, не тронутых сединой волос. И с первой же минуты нашего разговора мне стало ясно, что это был умнейший, образованный и обаятельный человек.

В Париже был канун Рождества. Мой отец, князь Николай Александрович Воронцов, был в то время послом России во Франции; и было неудивительно, что его пригласили, вместе с семьёй, на празднование Рождества в здании французского Министерства иностранных дел.

Вы помните, Алёша, как Лев Толстой описал в «Войне и Мире» первое появление Наташи Ростовой на московском балу, когда ей было шестнадцать, – её страхи, её волнение, её предчувствия?.. Вот точно так же чувствовала себя я, ступив на паркетный пол министерства, расположенного на великолепной набережной Кэ д'Орсе.

Он пригласил меня на танец, а затем на другой, а потом на третий... Мы танцевали, болтали, смеялись, шутили – и я с каждой минутой ощущала, что я впервые встретила человека, который возбудил во мне неясное, но восхитительное предчувствие любви!

 

Разумеется, мы говорили по-французски. Я уже знала, что его зовут Жорж, и что он является сенатором во французском парламенте. Мы отдыхали в креслах после бешеного кружения в вальсе, когда он задал мне тот самый вопрос, который вы, Алёша, задали мне.

– Анна, – сказал он, – у вас какой-то странный акцент. Вы немка?

Я рассмеялась.

– Голландка? Шведка? – спрашивал он.

– Не угадали.

– Гречанка, полька, испанка?

– Нет, – сказала я. – Я русская.

Он внезапно повернулся и взглянул на меня со странным выражением на лице – растерянным и в то же время ошеломлённым.

– Кстати, – сказала я, – я не знаю вашей фамилии, Жорж. Кто вы, таинственный незнакомец?

Он помолчал, явно собираясь с мыслями, а затем сказал, понизив голос:

– Я не могу назвать вам мою фамилию, Анна.

– Почему?

– Не могу.

– Но почему? – настаивала я.

Он опять замолчал.

– Не допытывайтесь, Анна, – пробормотал он.

Мы спорили несколько минут. Я настаивала. Он отказывался.

– Анна, – сказал он, – не просите. Если я назову вам мою фамилию, то вы, будучи русской, немедленно покинете этот зал, и я не увижу вас более никогда.

– Нет! Нет! – почти закричала я.

– Да, – сказал он с грустной улыбкой на лице. – Поверьте мне.

– Клянусь! – воскликнула я. – Что бы ни случилось, я навсегда останусь вашим другом!

– Не клянитесь, Анна. Возьмите назад свою клятву, умоляю вас.

С этими словами он полуотвернулся от меня и еле слышно произнёс:

– Меня зовут Жорж Дантес. Сорок лет тому назад я убил на дуэли Пушкина...

 

Он повернулся ко мне. Лицо его изменилось. Это был внезапно постаревший человек; у него обозначились тёмные круги под глазами; щёки обвисли; лоб перерезали морщины страдания; глаза были полны слёз...

Я смотрела на него в неверии и ужасе. Неужели этот человек, сидевший рядом со мной, был убийцей гения русской литературы!? Я вдруг почувствовала острую боль в сердце. Разве это мыслимо?! Разве это возможно!? Этот человек, в чьих объятьях я кружилась в беззаботном танце всего лишь двадцать минут тому назад, этот красивый обаятельный мужчина вонзил некогда пулю в сердце легендарного Александра Пушкина, чьё имя известно каждому русскому человеку – молодому и старому, бедному и богатому, простому крестьянину и знатному аристократу...

Я встала. Не произнеся ни слова, я повернулась и выбежала из зала, пронеслась вниз по лестнице, пересекла набережную и прислонилась к дереву. Мои глаза были залиты слёзами. Я рыдала.

Несколько дней спустя я получила от него письмо.... Хотели бы вы увидеть это письмо, Алёша? Приходите в понедельник, в час дня, ко мне на чашку чая, и я покажу вам это письмо. И сотни редких книг, и десятки прекрасных картин...

 

 

*   *   *

 

Через три дня я постучался в дверь её квартиры. Мне открыл мужчина лет шестидесяти.

– Вы Алёша? – спросил он.

– Да.

– Анна Николаевна находится в больнице с тяжёлой формой воспаления лёгких. Я её сын. Она просила передать вам это письмо. – И он протянул мне конверт.

Я пошёл в соседний парк, откуда открывалась изумительная панорама Днепра. Прямо передо мной, на противоположной стороне, раскинулся песчаный берег, где три дня тому назад я услышал невероятную историю, случившуюся с семнадцатилетней девушкой в далёком Париже семьдесят пять лет тому назад.

Я открыл конверт и вынул два листа. Один был желтоватый, почти истлевший от старости листок, заполненный непонятными строками на французском языке. Другой, на русском, был исписан колеблющимся старческим почерком. Это был перевод французского текста. Я прочёл:

 

Париж

30 декабря 1877-го года

Дорогая Анна,

Я не прошу прощения, ибо никакое прощение, пусть даже самое искреннее, не сможет стереть то страшное преступление, которое я совершил сорок лет тому назад, когда моей жертве, великому Александру Пушкину, было тридцать семь, а мне было двадцать пять. Сорок лет – 14600 дней и ночей! – я живу с этим невыносимым грузом. Нельзя пересчитать ночей, когда он являлся – живой или мёртвый – в моих снах.

За тридцать семь лет своей жизни он создал огромный мир стихов, поэм, сказок и драм. Великие композиторы написали оперы по его произведениям. Проживи он ещё тридцать семь лет, он бы удвоил этот великолепный мир, – но он не сделал этого, потому что я убил его самого и вместе с ним уничтожил его будущее творчество.

Мне шестьдесят пять лет, и я полностью здоров. Я убеждён, Анна, что сам Бог даровал мне долгую жизнь, чтобы я постоянно – изо дня в день – мучился страшным сознанием того, что я хладнокровный убийца гения.

Жорж Дантес.

 

Ниже его подписи стояла приписка, сделанная тем же колеблющимся старческим почерком:

 

Сенатор и кавалер Ордена Почётного Легиона Жорж Дантес умер в 1895-м году, мирно, в своём доме, окружённый детьми и внуками. Ему было восемьдесят три года.

 

 

*   *   *

 

Княгиня Анна Николаевна Воронцова скончалась в июле 1952-го года, через десять дней после нашей встречи. Ей было девяносто два.