Ласточки еще прилетят

 

 

 

Особенно роскошным нынешний июль был в Благовещенской усадьбе с ее цветущими старыми липами. Очарованный Странник, и тот перебрался в душистые аллеи – жарко, и лениво, и хочется в тенек.

Но скоро город совсем засох. На небо начинали поглядывать с надеждой уже не на погожий день, а на дождливый. Ане приходилось затаскивать на смотровую площадку ведра с водой, чтобы смачивать веник и не глотать пыль. Туристы и из автобусов вываливались полуживые и ползали потом, как мухи, почти ничего не слушая. А урожай на огороде уже просто поджаривался. Аня с Кариной вытащили всю весеннюю воду из овражка и переключились на довольно далекий пруд. Вадим в выходной потаскал оттуда воду и потом посоветовал Ане бросить огород: такая поливка – пустое занятие, а прогноз опять на жару. Но ей, конечно, было жалко уже вложенного труда.

– Мамочка, давай здесь останемся! Здесь хорошо!

Источник неподалеку от деревянной часовни считается святым. Вода в нем вкусная и хранится по нескольку дней. Ручеек бежит неторопливо, в сумрачной тени необхватных вязов со срезанными верхушками. Отсюда правда не хочется уходить. Тут даже комары уцелели.

Зато через несколько шагов, на выходе из-под сырых деревьев – золотое звенящее лето, и желтые заросли зверобоя по обе стороны от белых камешков дорожки. Звенят пчелы над разноцветными ульями и внутри желтых цветов, и длинные тонкие осы, и сами золотые лучи, заливающие лужайку и зримые в воздухе. Здесь всегда хочется задержаться, ощущая себя не на обочине жизни, а в центре ее, и ощущая саму жизнь, струящуюся зноем и золотом, и побыть в редкостном равновесии. И можно снять с Егора курточку.

– Потом еще посидим на бревнышке. Надо твой горошек полить, пока утро и не так жарко, он ведь живой, тоже пить хочет. Смотри, Иринка уже здесь!

А навстречу несется улыбка и любящий взгляд Иринки, и сама Иринка в красном платье, раскинув руки в полете. Они с Кариной пришли на «дачу» пораньше. Карина и на огороде – такая же эффектная, в неизменной коротенькой юбочке, светлые пепельные локоны выгодно оттеняют южный еще загар.

Их изобретение уже на ходу. Если снять с прогулочной коляски кожаную оболочку, посередине укрепить доску, а потом установить на нее бочку, то получится спасительное устройство. Это куда легче, чем таскать воду ведрами.

– Мамочка, а мы когда-нибудь пойдем в наш музей, как туристы?

Разноцветная толпа туристов потянулась сверху, от барского дома. Гомон постепенно приближается, любознательные взгляды обозревают древнюю архитектуру, огороды и работающих женщин, потом экскурсовод указывает на святой источник, и все радостно кидаются на водопой.

К пруду ведет пыльная земляная дорога. Железная бочка весело погромыхивает: она едет, остальные бегут за ней. За прудом – заросли, говорят – дикая малина. Когда-нибудь можно проверить. Сейчас некогда. Одно за другим в бочку ухают десять ведер, коляска проседает, а бочка обретает мутную, зеленоватую, таинственную глубину, ребристые бока уходят в нее, как ребра песчаного дна.

– Не раскачивайте бочку! Идите сюда. Готовьтесь! Раз, два, три!

Одиннадцатое ведро выплескивается на голые спинки под восторженный визг. Это называется купание. Ножки сразу облепляются теплой пылью, и обуваться уже нет смысла. Сандалии пристегивают друг к другу ремешками и перебрасывают через раму коляски.

Бочка движется в обратный путь – понемножку, медленно, обходя ямки и неровности. Суставы коляски сдержанно постанывают. Несмотря на плавность движения, вода раскачивается и переплескивается туда-сюда, туда-сюда. Но если остановиться, а потом тронуться, выплеснется еще больше – это проверено, и лучше уж ехать, почти не дыша, на цыпочках. По пути обсуждается идея надевать на бочку целлофан, может быть, даже обшитый резинкой, наподобие купальной шапочки.

Дети весело бегут впереди, Аня с Кариной толкают коляску. Пестрая толпа туристов по ошибке направляется им навстречу, по дороге, ведущей к пруду, полагая, что там что-то есть для осмотра. Громкие голоса приближаются – американцы, судя по выговору. И Ане хотелось бы оказаться где угодно, только не здесь и сейчас, в дачных джинсах, с бочкой.

– О, мой контингент! – замечает и Карина. – Кто это их сюда отпустил? Наверное, на родник вели.

Но в отличие от Ани она и не думает тушеваться.

– Погоди, сейчас я их отловлю! А то уйдут туда, не знаю куда. Надо же, в выходной работать приходится!

И, побежав к отбившейся группе, начала что-то говорить на своем хорошем английском..

Аня ее ждала, все больше падая духом, и одновременно сердясь на себя за это. Чего тут, собственно, стыдиться – того, что работаешь? Низменности этого занятия? Технического несовершенства бочки?

А дети всё так же непосредственно щебечут, не замечая толпы и вдохновенно обсуждая свои дела. Они собираются пойти на то место, где селятся плоские красные жучки, пожарники. Они не будут их мучить, только подрессируют немножко. Интересно, найдут те дорогу домой, если унести их подальше?

Вдруг Ане пришло в голову: а детям, наверное, кажется, что так и должно быть, что она и должна везти по жаре найденную на свалке бочку, и таскать тяжелые ведра, и копошиться в земле, добывая травинки на пропитание. И только ей самой это еще кажется странным – словно это и не она. А дети и не думают ее стыдиться. И всем прочим это видится естественным: вот русские церкви, вот русская усадьба, а вот женщины с бочкой и босыми детьми.

А Карина как ни в чем не бывало объясняет туристам, что надо возвращаться, что дальше только лес и пруд. Wood and pound.

Те наконец находят нужное направление и исчезают так же быстро, как появились, бочка продолжает мерное движение и – заваливается на повороте. Веревки крепко притягивают ее к коляске, и бочка валится вместе с коляской. Вокруг мгновенной лужищи разбегаются десятки ручейков, пыль под ними не успевает промокнуть, и всё это играет на солнце, и само похоже на детское рисованное солнышко с кривыми лучами. А малыши, забыв про пожарников, полунапуганно-полувосторженно скачут рядом с этим рисунком.

– Почти довезли! – всплескивает руками Карина.

Она начинает поднимать громоздкое сооружение и не сразу видит, что Аня не спешит ей на помощь. Аня сидит на траве, уронив лицо в ладони.

– Да ладно тебе! – кидается к ней Карина. – Еще привезем.

Аня медленно качает головой.

– Ноги моей больше здесь не будет. Осточертело все. Хватит с меня.

Карина, вздохнув, садится рядом и начинает говорить тихонько и рассудительно, прямо как Иринка.

– Ну, о ноге – это сильно сказано. Вот поливать больше не будем, даже если дожди не пойдут. Надо остановиться. Растения жалко, конечно, но мы тоже живые. Надрываться ни к чему. Вырастет – хорошо, не вырастет – ладно. Не убивайся так! Ты молодец, что до последнего пытаешься спасти то, что гибнет, но нельзя брать на себя больше, чем можешь вывезти.

Она остановилась, сообразив, что Аня может отнести сказанное не только к огороду, но и к своей семье. А там вроде бы не так уж безнадежно. Иначе не ходил бы Плотников такой притихший, видимо, поняв, что его мелькания ни к чему не ведут.

Но Аня, казалось, ничего не заметила. Она уже справилась с собой. Боже мой, как стыдно! Кто ее утешает? Карина, не имеющая в этой жизни ничего, даже собственного угла, «лишняя русская» без гражданства, одинокая женщина без опоры. Кто кому должен помогать? Кто кому подавать пример жизнестойкости?

– Давайте мы сегодня сами будем туристами! – предложила Аня притихшим малышам. – И устроим завтрак на траве. Пойдемте к роднику на бревнышки!