Была бы ты жена чужая…

 

 

 

Жили они в старом, поделённом на два хозяина, деревянном доме. Аглая его любила за резную веранду, утопающую весной в цветущем жасмине, и за печь, которая обогревала весь дом зимой. Когда их улицу газифицировали, женщина не позволила её сломать и настояла на том, чтобы газовые трубы подвели к печи. Ей нравилось зимними вечерами слушать, как гудит ветер в печной трубе и шумит, закипая, поставленный на горячую плиту чайник. Чай с липовым цветом, мелиссой и чабрецом в обычном чайнике получался гораздо вкуснее, чем в электрическом «бошевском».

Ливни сменялись снегопадами, морозы оттепелью, дни проходили неторопливо, без происшествий. Жизнь текла буднично, скучно. Аглая тосковала по сыновьям, как-то упустив из виду, что тоску пытается «заесть» то сладостями, то необычными кулинарными изысками своего приготовления. Ну и как следствие этих милых привычек – женщина «поплыла», вернее расплылась. Вес набирался быстро, и сбросить его было весьма проблематично.

А тут добавилось новое переживание – загулял Павел. Увлёкся соседкой через стену. Вначале украдкой, а потом, видя не то беспомощность, не то безразличие жены, открыто, никого не стесняясь, шастал на соседскую половину. Трещинка, появившаяся в отношениях супругов, постепенно превратилась в огромную пропасть, и Аглая уже не знала, на чём держатся их отношения. О разводе она не думала, а равнодушие мужа уже не пугало. Просто приняла ситуацию, в которой теперь жила: ни любви, ни ненависти. Поведение жены Павла раздражало, ну просто выводило из себя. Заставить её нервничать у него уже не получалось, она снова превратилась в спокойную «снежную королеву», а как известно, равнодушие страшнее войны.

 

Аглая отрезала ломоть пирога, поставила на плиту чайник и включила телевизор. Благодать, ночь-полночь, а программы идут круглосуточно. На экране замелькали голоногие красавицы, гуляющие по песчаному пляжу, негромко звучала музыка. Она заварила свежего чая и села к столу. Ничего не могла с собой поделать, а только каждую ночь просыпалась и шла на кухню. Тяжело вздохнув, откусила от ломтя и стала медленно жевать, уставившись невидящим взглядом в экран и думая о своём. Рецепт оказался удачным, выпечка таяла во рту.

Шаркая тапками, заглянул на кухню проснувшийся муж и, увидев жующую жену, не очень-то церемонясь, процедил: «Аглаеда, смотри, морда треснет». Аглая не осталась в долгу: «Не твоя забота, Пакемон».

Не замечая чашки и выпив прямо из кувшина воды, Павел повернулся спиной, что-то ещё пробурчал и, почёсывая лысеющий затылок, пошёл спать. Женщина смотрела ему в спину, розовую от первого летнего загара, покрытую редкими крупными веснушками. Павел отдыхал с соседкой на озере.

 

Прошло больше двадцати лет, как они поженились, а он такой же поджарый и худощавый, та же белозубая улыбка, только шевелюра на затылке поредела. Аглая давно привыкла к тому, что муж запросто мог обозвать, обидеть словом, а он всё ждал, когда же эта «немчура» хоть как-то отреагирует, хоть вид подаст, что обиделась. Его выводили из себя спокойствие и невозмутимость жены. Когда она успела превратиться из стройной улыбчивой красавицы в молчаливую, замкнутую «корову»? Ведь все мужики головы на неё сворачивали, когда они шли вдвоём по улице. Не прошло и двух десятков лет, а Павел уже смотреть на неё не мог. То ли дело Светка, соседка через стену. Вот баба-«зажигалка»! И фигурка, и мордашка, и хохотунья, а что в постели вытворяет! Павел аж причмокнул, вспоминая жаркие Светкины ласки. Интересно, когда Васька в рейс уходит? Правда, на деньги падкая, зараза, ну так это все бабы такие. Хотя нет, его Аглая умела на любую зарплату выкрутиться, что было, то было, тут уж ей равных нет: всегда все сыты, ухожены, и когда они вчетвером на гроши жили, и когда он стал хорошо зарабатывать. Никогда от жены ни жалоб, ни упрёков не слышал, да ещё его утешала, подбадривала в тяжёлые времена. Тьфу, снова сравнивает он жену с соседкой! Эх, Глаша, «была бы ты жена чужая, цены бы не было тебе», – завертелась в голове частушка, которую он часто пел, глядя в глаза супруге.

Аглая проводила его тяжёлым взглядом и только потом позволила себе всплакнуть, всё-таки обидно, что ни говори. Но чуть ли не со своим молоком мать внушила ей истину, которой женщина следовала всю жизнь: «при любом горе, при любой неприятности «держи лицо», не смей раскисать, людям только этого и надо. Мы – Кранцы – не можем позволить насмешек в свой адрес. Запомни это!» Вот по жизни и «держит лицо», а в душе такое творится…

«Хам, какой хам!» – вдруг отчётливо услышала она глухой мужской голос. Аглая запоздало прикрыла рукой грудь, виднеющуюся в вырезе ночной рубашки, и попыталась натянуть ткань повыше.

– Кто здесь?

– Я.

– Кто «я»?

– Не пугайтесь, Аглая Францевна. Я ничего плохого вам не сделаю. Давно любуюсь вами, а вот мужа вашего не понимаю. Зачем он так унижает вас? Это так недостойно мужчины.

– Ох, и не говорите, – вздохнула женщина. Потом запоздало спохватилась и снова попыталась натянуть ночнушку, но уже на оголившиеся полные колени. – Да кто вы?

– Уже и сам не знаю. Когда-то очень-очень давно жил здесь, а теперь…