Ты

 

Купить в журнале за декабрь 2019 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 6 часов | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

Чтобы понять человека, следуя указаниям идиомы, надо поставить себя на его место. Мол, поставишь – поймёшь. Только никому ещё это не удалось: место занято, место чужое. Может, и мне себя на твое место поставить? Как думаешь, что получится?

У тебя закат долгий, тягучий. А у меня краткий, мгновенный. Человек образованный скажет, что в широте местности дело: чем ближе к экватору, тем быстрее закат. Что? Тут бы в себе разобраться, вспомнить, когда ты от меня отделился. Шел по тропе и вдруг перед собою увидел. Присмотрелся, удивившись, узнал.

Что в окне? Свежий утренний снег, черные пятна деревьев, низкое бесцветное небо, всё окантовано горизонтом – графика пушкинской прозы, точнее и чище не было и не будет. Но растопит, растопчут, грязным потоком прольется бессмысленно, беспощадно. Большими, неподъемными словами – страдание, вдохновение – всё обвалится. Ты их начал стесняться, а если проскакивают, то краснеешь, я же их сторонюсь, прокажённых. Может быть, составить словарь слов, к употреблению не назначенных?

Твоя эпоха была очень стеснительной, этаким юношей, стеснявшимся взрослости, волос на-ногах-руках-верхней-губе, прыщей на щеках, чуралась больных и калечных, загоняя их в резервации (само слово было индейцами занято), которые называла интернатами для (душевнобольных, слабоумных и прочих увечных). Там индейцев гнобили, здесь калечных прятали дальше от глаз, после войны на Соловках, географией отведенных для медленной смерти заглазной, отхожей, жизни, не жить искушающей.

Это эпоха, а в доме из этой эпохи – черный провал ступеньками вниз, из тесноты, пустоты, темноты – дверь в свет, в красное пламя в открытой дверце печи. Топят углем, вода нагревается и теплом струится по дому. Ты забыл, я вспоминаю светлую от входной двери до горящего очага протяженность, посередине на постаменте из двух табуреток жестяная с разводами ванна, которую перед купанием прожигали спиртом, одеколоном. Весело, тенями стены лаская, горело!

А потом не в доме, не жёлтым, не голубым, но чёрным к небу вздымалось, почти ровесником твоим, нашей и вашей свободой безнадежно на площади полыхало, зато в ином углу жизнеутверждающе ликовало победой, второе тысячелетие изгнания завершившей, в честь чего в стране повального сумасшествия в типографских знаках обнаружились шестидневные звёзды.

Дыша чёрным дымом, на другую площадь вышли другие, у одной из них я буду печататься, а когда ты появишься, не будет ни гари, ни следа на асфальте, ни памятника, который поставят при мне. От головокружительной голой готики ошалев, ты поднимешься по ступенькам, чтобы опуститься в подвал на средневековые рукописи поглазеть. А вернувшись на воздух, пойдешь к реке и на средневековом, от времени и от дыма потемневшем мосту бросишь монеты в раскрытый футляр, над которым пальцы-струны-гитара, губы-улыбка-гармошка, зыбкий голос, рыдающий о любви и свободе, не ведающий, что свобода – субстанция горькая, а полынь – самое частое растение на тропе.

Всё это я лишь повторяю, вспоминая, что ты забыл. Повторяю тот дым, город-порог, о который споткнувшись, героя своего поселю, и ту улицу, над которой многоэтажное кладбище нависает, и ту площадь, по которой один за другим, круг за кругом, не догнав, догоняя, несутся два орущих трамвая.

Вокруг тебя всё заботливо, юно, прекрасно, несмотря на то, что отнюдь не полифонично, не благоухая, империя бухает-и-бухает. Аквариум с нежной зеленовато-голубоватой водой. Но в ней выпученные глаза, ни движения, ни реакции – ничего. Рыбьи о таких говорят. На дне, обеззараживая воду, уцелевшие во время войны от торгсина серебряные полтинники с профилем не слишком умного, несчастного человека, погубившего и семью и страну. Пасть под глазами навыкате раскорячена – и темно, слепо, вязко, не выбраться, из бездны себя не исторгнуть. Не вытянуть за уши, за волосы, как ни силься, не вытащить: величайший, прекраснейший лгун уже не выбрался навсегда. Самое страшное: поток обступил, над головой волны проходят, окружила бездна, и голову буря обвила, но в беде не воззвать – не будет ответа, из чрева преисподней не умолить – не услышат.

Ты, напрасно надеясь, обходишь аквариум, безуспешно пытаясь услышать многоголосие немоты. Мир невидим, неведом, а за стеной крепостною, вдали пылится дорога с актерскими шарабанами, представление приближается. Мы на нем встретимся лицом к лицу и, не узнав друг друга, разойдемся в разные стороны, пойдем по тропе: ты назад, я вперед, чтобы однажды, заметив, я шаг ускорил. Ты молчишь, изредка сквозь немоту предупреждая:

– Осторожно! Слева опасность! Страшен источник Леты! Зато справа – другой, Мнемосины, дочери Климены и Зевса, в образе пастуха отцом соблазненной, матери муз, источник безопасный и дружелюбный. Какая муза тебя соблазнит? Какой ты соблазнишься?

– Меня? Ты спрашиваешь, ты предупреждаешь меня? Впрочем, ты прав, ведь обо мне ничего ты не знаешь, Мишель, рядом на сцене друг твой Монго, а повествовавший о жизни жил в последнем гимназическом классе на крошечной улице Дикой. По ней шел к перекрестку, оттуда наверх, в знаменитую Первую, желтый корпус, рядом мне пришлось поработать, а вниз по улице длинно невыносимой, разноименной на разных отрезках и в разные времена, шли на заклание. Руку Авраама остановивший тогда не успел или счел бесполезным: молчаливый ягненок рогами в кустах не запутался.

Вот, такой конспект ты оставил. Почерк ужасный, тройка по каллиграфии – авансом и за другие заслуги, тешился мыслью, что у великих почерк ужасный. Мне от руки писать вовсе не надо, конспект разбирая, насыщая его шепотками идущих, криками стерегущих, сторожевым лаем, несмазанным скрипом, пылью, потом, пыточной неизвестностью, предчувствием неясным, томительным, с шевелящейся на дне полумертвой надеждой, зудом от комариных укусов, перегаром сивушным – гнать самогон не вонючий никто никогда не научится. Под твоей кроватью квартирная хозяйка будет хранить десятилитровые бутыли на празднества и на продажу.

Ты конспектировал. Я записываю.

Умер – родился, снова умер – и снова родился.

А пока для тебя еще смерти нет. Книжка о жизни чужой. Всю жизнь будешь себе представлять, как она чуждо к тебе приближается, и никогда не поймешь. Всю жизнь с мыслью о смерти жить будешь учиться и никогда не научишься.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2019 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению декабря 2019 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.