Как Гёте за немецкий язык переживал

Что и говорить, великим писателем был Йоханн Вольфганг Гёте. Поэтому, видать, и после кончины своей оказался он способен на нечто необыкновенное. В то время как все простые смертные, покинув бренную оболочку свою, отправлялись по месту назначения – кто в рай, а кто прямиком к чёрту на сковородку – где и пребывали оставшуюся часть вечности, Йоханну доводилось посещать время от времени нашу землю-матушку, и при этом даже принимать человеческий облик.

Вот и на пороге 3-го тысячелетия занесло его любопытство в Германию. Хотя нет, «любопытство» – это у обычных людей. А у подобных Гёте – любознательность, жажда знаний, полёт мысли и т.п. Одним словом, занесло его всё это дело прямиком в Берлин. Сначала, правда, думал в Ваймар полететь – как-никак большую часть жизни там провёл. А потом головой покачал: «А что там Ваймар – деревня деревней! Это не то что раньше – Ваймарский двор, центр цивилизации. Да и был я там в прошлый раз – сразу после развала ГДР – одно расстройство. Нет, теперь столицу объединённой Германии хочу посмотреть!» Решил так, махнул рукой и... приземлился на Александерплатц, прямо около памятника Нептуну. Сидит на скамеечке возле фонтана и осторожно к окружающим людям присматривается. А те, видите ли, и не подозревают, что их сам трёхсотлетний старец навестить удосужился – дальше себе мороженное едят, общаются меж собой как ни в чём не бывало, кто пивко попивает, кто фотоаппаратом щёлкает. «Приезжих много, иноземельцев, – отметил про себя наш гость и стал прислушиваться к разговору гуляющих под телевышкой людей. – Это французы... это итальянцы,.. а вон те, небось, голландцы», – определял он с улыбкой – как-никак 6-ю языками при жизни владел. Ходил он так ходил, переводил про себя, улыбался, да вот только захотелось ему в конце концов и земляков своих послушать, так сказать, современный «живой» немецкий. Отошёл Гёте немножко в сторону от «Алекса», в Гумбольдтовский университет, что неподалёку стоит, заглянул, пару лекций послушал, потом студенческое кафе посетил, на автобусе прокатился, даже у пивного ларька постоял. И остался, честно говоря, весьма недоволен результатами своего наблюдения. От того плавного, степенного и благородного немецкого языка, к которому он привык, не осталось и следа. Люди перебрасывались торопливыми, незаконченными фразами, глотая и коверкая окончания слов. Да ещё и бравируя этой своей безобразной манерой, называя её «берлинским жаргоном». Иностранные словца-паразиты типа «супер», «окей», «секс», «чао» и т.п. практически вытеснили соответствующие немецкие понятия, а что касалось мира науки или торговли, то там происходило совершенно явное замещение немецкого языка английским. И это несмотря на то, что большинство специальных терминов можно было прекрасно выразить и по-немецки. Даже бесстыдно пестреющая повсюду реклама – опять-таки в большинстве своём на том же британском, порой без всякого перевода, словно каждый – и стар, и млад был обязан им владеть. А музыка? Это же просто форменное безобразие – ни единой немецкой песни за полдня путешествия было не услышать – ни по радио, ни по телевидению! Да что там говорить – в университете целые лекции, за исключением коротенького вступления, читались на английском языке. «Neudeutsch» – так называли его даже сами профессора, подчёркивая, как расценил это Гёте, полное отсутствие своей национальной гордости. Взгрустнулось Йоханну не на шутку: «Глядишь, когда я в следующий раз здесь появлюсь, великого когда-то немецкого языка и в помине не останется. Все, небось, будут на «neudeutsch» общаться!..»

Углубился он так в эти печальные мысли, да и сам не заметил, как в трамвае очутился. И завёз его этот трамвай куда-то далеко-далеко от центра города. Высоченные угловатые дома, все как один, зловеще обступили трамвайные пути – ни деревьев вокруг не видать, ни другой какой природы – одни лищь угрюмые монотонные коробки. Тоскливое такое впечатление производили и странное – словно и не Берлин это был уже вовсе. Но Гёте наш вдруг приободрился: «Ага, видать здесь простой люд живёт! Может, я тут хоть чистый немецкий услышу? Ведь здесь-то, в глубинке, влияние Запада поменьше должно быть!?»

Напротив него две женщины сели. Мягкие черты лица такие, губы подведены, голова у одной из них косынкой покрыта. «Вот-вот, они, простолюдины, не подвела меня интуиция!» – и старец напряг свой слух. До него стали доноситься обрывки фраз:

– Бевербоваться надо, абзаги собирать для арбайтзама, а то хильфу шперуют, и будем лапу сосать! И так уже шпарить на всём приходится, – озабоченно проговорила та, что в платочке.

– А ты бевербунги надрюкай, да и заходи с ними везде – к фризёру, бекеру, в кнайпы всякие, и пусть тебе штемпели шлёпают, что, мол, отказ – работы нихт цу финдэн! – скороговоркой ответила другая.

Йоханн наш опешил. Нет, не то чтобы он вообще ничего не понял – ведь как-никак гением был. Однако такая лихая и замысловатая комбинация 2-ух языков его просто потрясла.

Тем временем к «простолюдинам» подсели ещё двое, видать, супружеская пара, и тема разговора несколько изменилась:

– Ну, как дела, вас нойес? – поинтересовался мужчина.

– Да, ничё, пойдёт, а зельбст?

– Ой, девчата, не спрашивайте, – с тревогой в голосе произнесла женщина. – Одни проблемы – что у нас, что у киндэров наших!.. Шпрахи нам больше не дают, говорят, один курс безухали, и генуг, теперь – арбайт зухен. А что мы там назухаем, с нашим-то дойчем – только если путцами где полы драить!

– Да и что ты там выучишь – на этих шпрахах, – поддержал её муж, – Одни витцы по-русски шпарили! Сама наша лерерин – ГДР-овка бывшая – с нами на занятиях по-русски шпрехала!

Две первые женщины в согласии закивали головами.

– Ну, а киндэры-то чё? – осведомилась одна из них. – У них-то должно легче идти?

– Легче-то да, конечно, малой, вон, 3-ий класс без троек абшлисал, – женщина несколько приободрилась. – По матэ – так одни айнцы – молодец! Уже даже русские вёртэры забывает... А вот у Наташки хуже!.. У неё-то этот год выпускной, заниматься надо! А она всё по своим фроиндинам – нашим же аузидлершам – бегает, цу хаузе совсем не бывает!

В косыночке сочувственно пожала плечами и взглянула на мужчину:

– Ты, Виктор, смотри, ауфпасай за своей тохтэр, у ней сейчас альтер такой- паберитет! – глаз да глаз нужен!..

Четверо вышли на своей остановке, а Гёте остался переваривать услышанное. Его терзали противоречивые чувства. Конечно, он догадывался, кто это были такие – о прошлой и нынешней судьбе немцев-переселенцев он был наслышан. Однако несмотря на то, что великого писателя коробило безбожное коверкание немецких слов, эти люди, с проблемами которых он только что познакомился «из первых уст», стали ему неожиданно близки. И, странное дело, ощутил он вдруг в глубине души своей какую-то непонятную гордость. Гордость за его любимый немецкий язык, который явно доминировал, хоть и в таком несуразном виде, над другим, – русским, являющимся как-никак родным языком этих людей. И ещё ощутил великий гений надежду. Ведь в их несуразной смеси русского и немецкого не было ни единого английского словца. «Так, может быть, ещё не всё потеряно? Мы им покажем „neudeutsch“!» – воскликнул Гёте с торжеством, грозя кому-то пальцем, – переселенцы не дадут совсем пропасть немецкому языку!» – и с облегчением полетел себе обратно на небо.