Я, которого не было

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за май 2023:

 

На чтение потребуется 45 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Уважаемый Глеб Давидович!

В связи с отсутствием ответа редакции на мою рукопись вынужден отправить её повторно, но уже в новом, улучшенном и переделанном варианте. По-прежнему жду вашей благосклонности по поводу публикации произведения, которое, несомненно, заслуживает внимания читательской аудитории журнала «Приумножение». Вынужден предупредить, что в случае отказа в публикации или игнорирования рукописи с вами может случиться нечто непоправимое и крайне ужасное.

Искренне ваш,

Неизвестный Автор

 

 

Глеб Давидович разглядывал кривоватый почерк письма и пытался понять суть послания. Это шутка? Ему кто-то действительно угрожает, если он не опубликует рукопись? Cнова перечитывал письмо, убеждаясь, что автор серьёзен и в чём-то даже патетичен. Ни стоявшая в кабинете тишина, ни горящие сроки сдачи редакторских проектов больше не казались такими важными по сравнению с рукописью Неизвестного. Вот она, лежит у него на столе, прямо перед глазами. Обычно Алина кладёт рукописи в лоток «На рассмотрении». Глеб Давидович отбирает лучшие и раскладывает по лоткам «В публикацию» и «Отказать». Но эта – бесцеремонно расположилась посередине стола, отвлекая на себя всё внимание.

Чем дольше он смотрел на рукопись, тем больше его осмысленный взгляд становился пустым. Из ступора Давидовича вывели голоса коллег, работавших за стеной: спешка к публикации юбилейного номера. Главный редактор снова пробежался глазами по письму. «Вынужден отправить её повторно», – пробормотал он. Подумаешь, отказали, редакция отсеивает девяносто процентов таких работ – и никакими угрозами этого не исправить. Глеб Давидович прикрепил конверт с письмом к рукописи, потянулся к стопке «Отказать», напоследок ещё раз взглянув на подпись. Потом набрал номер секретарши.

– Алина, ты не знаешь, к нам когда-нибудь в редакцию приходила рукопись с подписью «Неизвестный Автор»?

– …

– Именно так, Неизвестный Автор. Заглавными буквами.

– …

– Если нет в качестве автора на рассмотрении, посмотри среди отказников. Может быть, среди поступлений из внутренних редакций. Да даже если жалобы по почте, не важно, главное, чтобы там была эта подпись.

– …

– Да-да, поищи хорошенько. Ставлю тебе приоритетной задачей.

Главный редактор положил трубку. Оставалось только ждать, но работать нормально он не мог – ожидание его отвлекало. Чтобы лучше думалось, он закурил и переложил рукопись в центр стола. На конверте не было ни адреса, ни телефона, а вместо имени и фамилии красовалось «Неизвестный Автор». Мистика какая-то, пробормотал Давидович. Не решаясь определить судьбу рукописи, он не стал добавлять её к стопке «На рассмотрении», а спрятал в портфеле для личных документов. Зазвонил телефон. Алина сообщила, что в архивах издательства нет никого с псевдонимом «Неизвестный Автор».

– Ты уверена?

– Более чем, Глеб Давидович.

Он положил трубку. Что ж, рукопись пришла впервые, стоит дать ей шанс, даже если письмо отправил неуравновешенный манипулятор.

 

Прошёл месяц. Подготовку юбилейного номера закончили. Трёх новых авторов журнала включили в список претендентов на национальную премию. Портфель рукописей был полон. Редакция работала как часы. Значит, главному редактору можно отвлечься и на личные дела. Жена просила проверить деловые бумаги. Глеб Давидович полез в портфель. Забытая рукопись с прикреплённым письмом лежала в боковом отделении. Слегка терзаясь угрызениями совести, Глеб Давидович извлёк рукопись на свет, и вся эта история с Неизвестным Автором ожила. Рукопись снова лежала по центру стола, отвлекая на себя всё внимание главного редактора.

Когда за стеной щёлканье компьютерных клавиатур сменилось звуком отжима половой тряпки и шарканьем уборщицы, Глеб Давидович всё ещё читал историю Неизвестного Автора в своём кабинете.

 

 

*   *   *

 

Он проснулся один в бетонной коробке без окон под тусклой лампочкой, сидя на стуле без спинки, отчего ломило затёкшую спину. Первое, что он заметил – стройный ряд прутьев из легированной марганцовистой стали. Его холодные пальцы крепко сжимали фотографию от старенького SX-70 Polaroid. На карточке был незнакомец в той же камере. «Может, увели на допрос?», – подумал он. Что ещё более странно, при попытке вспомнить собственное имя голова взрывалась горячей волной боли. Мигрень сменилась недоумением, когда такое же недоумение он увидел на лице подошедшего полицейского. Несколько секунд оба играли друг с другом в гляделки, после чего полицейский с возгласом «чё за хрень тут творится?» быстрым шагом удалился по коридору. Может, вот оно? Может, полицейский пошёл разбираться, почему в камере сидит человек, который не знает ни своего имени, ни за что его заперли. Человек встал, чтобы размять ноги после долгого сидения. Суставы трещали после неудобного сна, спина ныла, шея затекла.

Недоумевающий полицейский вернулся со старшим товарищем, и теперь, глядя на человека в камере, они недоумевали вместе.

– Что-то случилось? – Единственное, что ему удалось произнести, чтобы не смутить их ещё сильней.

Лязг замка, и вот в камере уже трое. Полицейские проверили в помещении каждый угол, будто один из них потерял обручальное кольцо или связку ключей от автомобиля. Потом старший подошёл к человеку и навис над ним.

– Почему я здесь? – выдавил из себя человек.

– Вопросы тут задаём мы, – громогласно ответил полицейский. – И на повестке дня основных вопроса два: кто ты такой, и как из камеры сбежал тот, что на фотографии?

 

 

*   *   *

 

Глеб Давидович спал в кабинете недолго и тревожно, мучаясь несвязными образами из ночного чтива. Вернувшись домой позавтракать и сидя напротив ещё более заспанной жены, которая в отсутствие мужа решила пригласить подруг, он чувствовал, как прочитанные за ночь страницы смешиваются с подгоревшей яичницей, чёрствым хлебом и подступают к горлу изжогой. Прочитанный отрывок показался Давидовичу графоманией жуткой, но не лишённой какого-то шарма; его не покидало ощущение, что он уже читал что-то похожее, но память упорно отвергала попытки вспомнить название. Забрасывать чтение рукописи главный редактор не собирался, тем более манипуляторский тон письма разжигал в нём азарт дочитать историю до конца, чтобы с чистой совестью разгромить и забыть.

С утра в редакцию позвонил спонсор и попросил Глеба Давидовича встретиться в картинной галерее, чтобы обсудить финансовые вопросы и кадровые перестановки. Приводя дела в порядок, главный редактор так забегался, что к моменту, как он доехал до места, на лице его лежала такая густая тень усталости, словно он заболел чем-то хронически неизлечимым.

В галерее была толкучка, зевающие москвичи смешивались с китайскими туристами, все сплошь с фотоаппаратами – делали снимки живописи старых мастеров. Глеб Давидович остановился у картины Дали «Метаморфозы Нарцисса», где с ним условился встретиться спонсор. Картина показалась ему параноидальной: образ призрачного овала яйца с пробивающимся сквозь скорлупу белым цветком нарцисса словно враждовал с золотым изваянием юноши, любующимся своим отражением в озере, – будто художник с фотографической точностью запечатлел момент трансформации одного в другое. У Глеба Давидовича началась головная боль: то ли от картины Дали, то ли от фотовспышек проходящей мимо толпы китайских туристов.

Глеб Давидович выглядел единственным человеком, которому было плевать на картины художников – он заглядывал в лица людей, пытаясь выцепить взглядом, не идёт ли с какой стороны опаздывающий на встречу спонсор. Через пятнадцать минут он посмотрел на часы и, сердито поморщившись, собрался уходить. Но тут тонкий как царапина человек, всё это время стоявший рядом с главным редактором, спросил его: «Волшебные картины, не правда ли? Хочется украсть частичку их волшебства, хотя бы фотоаппаратом».

– Нет, извините, – рассерженно ответил редактор, – я жду встречи с одним человеком, не мешайте мне.

– Все мы кого-то ждём, Глеб Давидович. – Человек любезно улыбнулся редактору. – Не будьте так нетерпеливы, скоро я вами займусь, дайте только закончить фото.

– Мы знакомы?

– Конечно. Это я посылал вам рукопись месяц назад.

– Мне присылают столько рукописей, что я и не упомню, так что…

– Неизвестный Автор, – перебил редактора улыбчивый незнакомец.

– Так вы тот тип, приславший письмо с угрозами, – разгневался Глеб Давидович. – Ну что ж, неприятно познакомиться.

– Право слово, Глеб Давидович, ещё рано сердиться, – преградил незнакомец дорогу редактору. – Так вы прочли мою рукопись? Ну, что скажете? Вас впечатлила трансформация личности Безымянного?

Глеб Давидович грубо отпихнул Неизвестного Автора, освобождая себе дорогу.

– Вы обязательно должны это опубликовать, иначе с вами или с вашими родными случится нечто непоправимое!

Главный редактор резко развернулся к надоедливому типу, наставил на него указательный палец и процедил:

– Только попробуй что-нибудь такое вытворить, гадёныш, мигом окажешься за решёткой, только не понарошку, как в твоей писанине, а уже взаправду.

Неизвестный Автор невозмутимо сделал ещё пару фотографий на Polaroid и протянул снимки главному редактору:

– Вот эти хорошо получились, как считаете?

На фотографиях был запечатлён Глеб Давидович: вот он за работой в собственном кабинете, тут обедает в любимом ресторане, здесь провожает любовницу, тут отдыхает за городом. От последней фотографии похолодело внутри: на расстоянии вытянутой руки от фотокамеры в кровати спали двое – Глеб Давидович и Марина, это точно была их квартира, их кровать, лицо его жены. Необъяснимым образом этот человек уже долго наблюдал за ним с опасно близкого расстояния, и, видимо, не собирался шутить.

Неизвестный Автор, не двигаясь с места, шёпотом добавил:

– Только попробуй уйти сейчас, и я расценю это как отказ.

Давидович развернулся и пошёл к выходу, не говоря ни слова. Он сам не понимал, почему уходит в спешке – то ли от страха, потеснившего внутри грудной клетки сердце, то ли из принципа и гордости. Всё же он не давал закрыться журналу уже много лет, сам человек старой закалки, и много раз выходил из сложнейших ситуаций, так неужели не выйдет и теперь? Вслед ему неслись слова Неизвестного Автора:

– Ты сам так решил. Я предупреждал.

Вернувшись к «Метаморфозам Нарцисса», Неизвестный Автор, улыбаясь и глядя в объектив фотокамеры, сказал сам себе:

– Какой чудный экземпляр попался.

Щёлкнул затвор фотоаппарата.

 

 

*   *   *

 

В допросной было теплее и светлее, чем в камере, в общем, терпимо, если бы допрос не продолжался уже три часа. Полицейским так и не удалось узнать, кто он такой и как именно попал к ним в отделение. Его пробили по базам данных, подали запрос в паспортный стол, сверили по фотороботу и отпечаткам пальцев, но тщетно – человек будто никогда не рождался. Его спрашивали о родственниках, но их он тоже не помнил, спрашивали о работе, но вместо ответа Безымянный жаловался то на мигрень, то на пробелы в памяти и молил его выпустить. Кто-то из полицейских, то ли Бержавин, то ли Коржавин, порыкивал на него, дескать, такой геморрой нам устроил, что теперь до конца смены остаётся только возиться и материться. Безымянный, глядя снизу вверх, лишь извинительно улыбался, дескать, «ну что поделать». Тогда Коржавин, хотя, возможно, и Бержавин, предложил коллеге повесить на неизвестного какое-нибудь мелкое правонарушение, типа бродяжничества, что позволит продержать Безымянного на законных основаниях пятнадцать суток. Но Безымянный заявил, что, хоть он и забыл своё имя и много чего ещё, у него вообще-то имеются права, держать его пятнадцать суток не за что, да вообще он больной человек. То ли Бержавин, то ли Коржавин пытался тщательно пережевать эту мысль, проглотить и принять решение. Тем временем Коржавин, или, возможно, Бержавин, продолжил давить на Безымянного, дескать, ты тут права не качай, раз тебя в базах нет, родни нет, значит, и искать тебя никто не будет. И тогда Безымянный потребовал адвоката. Оба полицейских поглядели друг на друга сперва со смехом. Но… Может, действительно позвать адвоката? Того, делового, который собирался защищать сбежавшего на фото. Они-то тут вообще ни при чём, Безымянный сам в камере объявился, пусть с ним кто-то другой мучается. Да и до конца смены осталось немного, и тогда можно будет домой с чистой совестью… Адвокат прибыл через пять минут.

– Как можно было прошляпить моего клиента?

Полицейские скривились и вышли из допросной.

– Не отделение, а цирк. Вы простите меня, что я так резко, но не каждый день узнаёшь, что твой клиент пропал.

– Ничего-ничего, я понимаю. Вернее, я ничего не понимаю

– Не волнуйтесь, у вашей проблемы существует простое и единственно верное решение: вы не мой сбежавший клиент, следовательно, и обвинений вам никаких предъявить нельзя. Вы личность совершенно новая, законов не нарушали, следовательно, чисты, а то, как вы появились в камере, вопрос таинственный, но, к счастью, к сфере правосудия не относится.

– И что это для меня значит?

– Значит, удерживать вас в камере никаких законных оснований нет. Вас немедленно отпустят на свободу.

– Было бы славно. А что же мне делать на этой, как вы говорите, свободе?

– Это уже вам решать. Что обычно делают свободные люди, недавно вышедшие из тюрьмы? Наверное, отмечают это, не знаю.

Безымянный прислушался. Гудение электрической лампы исчезло. Вместе с ним отлетели и страх, и головная боль. Остался единственный вопрос: что делать дальше? Но в сладкозвучной тишине Безымянный не смог ничего придумать и просто наслаждался спокойствием.

 

 

*   *   *

 

Глеб Давидович поднимался по лестнице домой в беспокойстве. Он был недоволен собой и потому чувствовал себя хуже обычного, уязвимее и, несмотря на приличную физическую форму, слабее и трусливее. Его обвёл вокруг пальца и шантажирует какой-то щенок.

– Как ему только удалось? – произнёс он вслух, добравшись до лестничной площадки. Осмотрел замочную скважину на предмет взлома – но царапин или лишних отверстий не было.

Дома настроение упало ещё ниже. В прихожей Глеб Давидович споткнулся о груду обувных коробок, откуда вывалились несколько пар кроссовок, походные хайкеры и летние мюли.

– Марина! – заорал он, добравшись до большой комнаты. – Ты что, свихнулась?

Жена набирала текст на ноутбуке, что-то слушая в наушниках, разумеется, не обращая на мужа внимания. На экране с огромной скоростью появлялись новые строчки. Глеб Давидович снял с жены наушники, кивнул головой в коридор и спросил:

– Ты зачем это сделала?

– Что именно?

– Зачем купила столько обуви, Марина?

– А! Это курьер привёз. Я не успела померить, поэтому убирать не стала.

– Зачем столько? – взвыл Глеб Давидович.

– Затем, что мне скоро ходить не в чем будет.

– Я даже не буду спрашивать, сколько ты за это отдала, но потрудись, чтобы сегодня же этих коробок тут не было.

– Куда их вынести?

– Куда угодно, только чтоб на пороге их не было, а то ни войти, ни выйти. Можешь вынести их на балкон.

– Перенесу их в спальню.

– Ты с ума сошла.

– На балконе и так не продохнуть. Ты что, забыл, сколько там твоих книг скопилось?

– Так ты никогда и не выходишь на балкон! А тут порог квартиры, люди ходят, гости, я хожу! Марин, ну разум-то иметь нужно хоть сколько-нибудь.

– Если бы на балконе все стены и углы не подпирали книги, я бы, может быть, и выходила туда, рассаду посадить или цветы какие.

– Вот и слава богу. Если бы на балконе не было книг, там была бы твоя домашняя дача, разбросанная земля и чёрт знает что ещё. Мне в квартире колхоз не нужен.

– Не издевайся.

– Какого хрена, Марин? Ты думаешь, мы во дворце живём?

– Да уберу я коробки! Уберу!

Глеб Давидович закрылся в своей крохотной деловой комнатке и полчаса сидел, приходя в себя. Жена брюзжала за дверью о пропавшем вдохновении, поэтому ноутбук с недописанным текстом пришлось отложить, чтобы заняться домашними делами. За ужином она всё ещё оставалась не в духе и ничего не ответила, когда он спросил, не ошивался ли в последнее время у квартиры тонкий хлыщ с противной улыбкой.

Небольшая и тесная комнатка Глеба Давидовича была продолжением его кабинета в издательстве. На отдельной стене в рамочках висели обложки лучших выпусков журнала. Старые стол и стул он позаимствовал с работы, когда мебель сменили на новую. Окно выходило на отсутствие какого-либо пейзажа. Коробки с тетрадями его творческих опытов, которые он отказывался выкидывать, подпирала стремянка, которую регулярно одалживал сосед из квартиры напротив. В привычной обстановке нервы Глеба Давидовича поутихли.

Может быть, это шутка коллег, которая зашла слишком далеко, но они решили продолжить? Наняли подставного актёра, состряпали историю про таинственного Неизвестного Автора. Но фотографии? Это легко: порой у него оставались ночевать друзья и коллеги. Нет-нет, исключено, все его знакомые знают, что Глеб Давидович не любит розыгрышей. Кто-то из недоброжелателей? Если вспоминать, кому Глеб Давидович в жизни переступил дорогу, то наберётся очередь на всю Тверскую. Врагов у него, как и у любого серьёзного человека, было в достатке. Хотя полноценными врагами он их не считал, скорее конкурентами или завистниками, которые вряд ли опустились бы до шантажа.

Пока не установлена правда, Глеб Давидович решил подозревать всех. На всякий случай. Ему так легче думалось. Если этот некто смог проникнуть к нему в квартиру, застать его спящим, значит, сейчас надо держать себя в тонусе, смотреть по сторонам, не ходить по тёмным переулкам и почаще оборачиваться через плечо. Закурив и выдохнув густое облако дыма, он позволил себе ненадолго расслабиться.

 

 

*   *   *

 

В рюмочной собирался разный народ: кто-то – спасаясь от дождя в первом попавшемся заведении, кто-то – из завсегдатаев, посещавших заведение при любой погоде. В помещении отчётливо слышался шум ливня, изредка перебиваемый звоном столового стекла или гортанным покашливанием. У буфета натекла небольшая лужица с натоптанной грязью. Безымянный за пластиковым столиком, не поднимая головы, запивал горячим чаем дешёвый бутерброд с тонко нарезанными ломтиками красной рыбы. Отмечал своё освобождение. Идеи, что делать дальше, так и не появились. Рядом такой же бутерброд жевал мужик, повыше Безымянного, помрачнее, с пожелтевшими от времени и курения пальцами. Безымянный не сразу понял, что этот на удивление знакомый ему мужчина – писатель. Стесняясь заговорить первым, Безымянный бросал прямые взгляды, пытаясь привлечь внимание этого человека. И ждал. Через несколько нескончаемых мгновений он мотнул головой, делая знак «подходи, поговорим», и, словно его против собственной воли подтолкнули невидимой рукой, Безымянный подошёл к столику, а язык сам развязался:

– Возможно ли такое, что я вас знаю?

– Да, так и есть. Мы уже встречались, не помните? Вы у меня просили совета с рукописью. Хотите чего-нибудь выпить? Не беспокойтесь, я оплачу. Извините, не запомнил вашего имени, как вас зовут?

– В общем-то, ради этого я к вам и подошёл – я не знаю, кто я.

– Чудный случай. И до боли знакомый.

– Правда?

– Ну конечно, вы же сами мне об этом и говорили. Ваша рукопись, не помните? О человеке, который забыл сам себя.

В эту секунду мир Безымянного сузился до размеров крошечного столика в рюмочной, потому что ничто другое не было важно. Мужчина в чёрном улыбался ему как хорошему знакомому, которому требуется помощь. Через минуту он принёс выпивку с закуской и спросил, помнит ли он хоть что-нибудь о собственной рукописи.

– Вы, наверное, пытаетесь так вжиться в персонажа, экспериментируете?

– Нет, даже если бы я в самом деле был писателем, такие опыты над собой ставить – это за гранью.

– Тем не менее, это так. И вы сами просили у меня совета, как осуществить подобное.

– Да?

– Даю вам слово, так и было. Просили совета, как быть, что делать. Идей нет! Пришлось рассказать вам о собственном методе борьбы с прокрастинацией.

– И что же это за метод?

– И всё же мерзавка эта память, верно? Придётся выдать вам мой секрет второй раз.

Несколько секунд Безымянный напряжённо молчал. Теперь он чувствовал, что слишком волнуется.

– Знаете, это всё похоже на какую-то злую шутку, будто кто-то играет со мной.

– Именно это вы мне сказали в тот раз. Пришлось рассказать вам о самосбывающейся бумаге.

– Такая в самом деле существует?

– Да. Я вам давал одну страницу. Поэтому вы и здесь, в таком состоянии. Неумело воспользовались ею.

– Но как исправить этот эффект, может быть, есть какой-нибудь способ?

Мужчина взъерошил чёрную шевелюру и улыбнулся, но на сей раз более тонко и вызывающе.

– Вы же знаете старую поговорку: «Что написано пером, того не вырубишь топором», – немного издевательски сказал мужчина. И, осушив рюмку, добавил: – Я вас предупреждал! Этот метод опасен для людей неуравновешенных. Вы сами решили опробовать его эффект на себе.

– Так и есть, что-то припоминаю, но слабо. Может быть, расскажете, можно ли хоть что-нибудь сделать в моём случае? Где ещё раздобыть этой бумаги?

Мужчина в чёрном что-то подлил в чай из карманной фляжки и молчал, не сводя глаз с Безымянного. Наконец отведя взгляд, он сказал:

– Я могу вам дать несколько листов. Но простыми словами тут ничего не исправить.

Безымянный нервно пригладил волосы рукой. На этот раз молчание продлилось ещё дольше.

– Что мне придётся сделать?

– Может быть, лучше вам этого в самом деле не знать.

– И всё же я настаиваю. Я весь внимание.

– Раз вы использовали самосбывающуюся бумагу, то стали частью её нарратива. И подвластны ему.

– Вы хотите сказать, что у моей жизни теперь есть сюжет?

– И вы можете на него повлиять.

– Как?

– Любая выдумка сойдёт. Важно, чтобы она имела начало, середину и конец.

– Хотите сказать, мне придётся выдумать себе новую жизнь?

– Схватываете на лету.

– Другого способа нет?

– Увы, но есть только этот путь. Если вы хотите спокойно и без происшествий жить прежней жизнью и всё вспомнить – придётся придумать сюжет, в котором вы живёте как обычно. Но есть риски.

– Серьёзные?

– Очень. Вам будет казаться, что вы контролируете ситуацию, но это не так. Кто-то другой может вмешаться в вашу жизнь и управлять ходом событий, а вы этого даже не поймёте.

– Я готов рискнуть. Сколько это будет стоить?

– Нисколько. Цену вы заплатите, когда напишете историю.

 

 

*   *   *

 

На рабочем столе, словно головоломку из тех, что он в детстве любил собирать, Глеб Давидович разложил бумажки с именами возможных подозреваемых. Имена, адреса и номера телефонов всех, кому он случайно или намеренно причинил вред, в основном из издательской среды. Сердце его колотилось от негодования, когда он оживлял в памяти образы этих людей. И от удовольствия, потому что вспоминать их обиженные лица было чертовски приятно.

В десятом часу Марина вернулась с вечерней прогулки. Глеб Давидович всё ещё сидел в деловой комнате, разгадывая головоломку.

– Глеб, у тебя что-то случилось? Весь день сидишь взаперти. Что это у тебя?

Она повернула исписанные листки с именами в свою сторону, нарушив сложную логическую цепочку.

– Я так понимаю, это детали для твоего романа? – сделала предположение жена, выпрямляясь и расправляя плечи.

– Нет, дорогая, я просто пытаюсь вспомнить, кому я насолил в последнее время.

– Интересный у тебя способ отдыхать. А я уж думала, ты правда что-то придумываешь. Обрадовалась, что поможешь мне дописать мой роман, а потом, может быть, и издать в твоём журнале, – улыбнулась Марина. И, выходя из комнаты, спросила: – Посмотрим кино перед сном? Хочешь, что-нибудь приготовлю?

Глеб Давидович кивнул в знак согласия, скорее рефлекторно, чем осознанно. Только что его посетила идея. А что если весь этот розыгрыш устроила его жена? Всё как нельзя складывается по всем параметрам: она мнит себя писательницей, но восторга или хотя бы минимального интереса её истории у Глеба Давидовича не вызывали; Марине не везло с публикациями, но она продолжала писать. Хотя он говорил, что это явно не её, литературные амбиции жены только разгорались с каждым отказом издательства. В конце концов она стала прямо требовать опубликовать её истории в «Приумножении», чего Давидович, как главный редактор, допустить не мог – они не подходили по теме, да и написаны были плохо. Что если Марине пришла в голову безумная идея так надавить на него? Наняла частного детектива, дала ему ключи от квартиры, чтобы он ночью сделал фото для устрашения. Всё разнюхал, где Глеб Давидович часто обедает, как и где изменяет жене. А та отправила рукопись анонимно, как будто это сделал Неизвестный Автор. Головоломка собралась сама собой. Такого Глеб Давидович простить жене не мог. Он открыл дверь и произнёс грубым голосом:

– Марина, нам надо поговорить.

 

 

*   *   *

 

«Зачем возвращать себе прежнюю жизнь, когда можно жить новой, – подумал Безымянный, сидя в автобусе. – Если прошлый я был настолько глуп и самонадеян, чтобы стереть собственную личность ради творчества, то настоящий я должен стать лучше. И это прекрасно! Я могу подарить себе жизнь любого из восьми миллиардов жителей Земли или воплотить самые смелые мечты».

После этого принципиального заявления он почувствовал себя просто замечательно. Ушла тревога о туманном будущем и переживания о потерянной памяти. Головная боль забылась окончательно. Особенно его радовала мысль, недавно поселившаяся у него в голове и приобретавшая всё более ясные очертания: раз уж он, словно демиург, способен направить собственную жизнь в любое русло, то может это делать и с другими людьми, будто они персонажи одного большого романа. Разве не может он быть вершителем судеб для других людей? Теперь он действительно сам может на что-то повлиять и решать, как поступить, теперь он стоит выше всех обстоятельств, случайностей и форс-мажора, достаточно только сформулировать желание и записать его на бумаге, встроив в линию повествования. Доступны все варианты, о которых можно только подумать. Он может позволить простому прохожему разбогатеть просто так, не повинуясь логике повествования – пусть инкассаторская машина попадёт в аварию, распахнув свои двери и выронив сумки с деньгами, или в случайно забытом кем-то рюкзаке у лавочки окажется миллион рублей. Он может прекращать мировые конфликты, просто написав, что у ответственного за все страдания человека случится сердечный приступ, и тот даже не пикнет, а всем после его смерти станет только лучше. Теперь, решил Безымянный, нужно попрактиковаться на ком-то из пассажиров автобуса, прежде чем менять собственную жизнь.

С этим пришлось повозиться: прежде чем решать за кого-то, что исправлять, надо хотя бы немного узнать о человеке побольше. Из девятнадцати пассажиров автобуса никто на роль «лабораторной крысы» не годился, слишком разные люди с уникальными судьбами, мотивами и взглядами, за которыми не уследишь. А вот водитель автобуса, напротив, показался Безымянному идеальной «жертвой»: каждый день разъезжает по одному маршруту, следовательно, живёт рутинной жизнью, значит, за ним можно легко проследить и попробовать немного разузнать о его потребностях. Доехав до конечной остановки на незнакомой улице, водитель вылез из кабины, зашёл в круглосуточный на углу, через минуту вышел и закурил. Сидя на скамеечке на остановке, Безымянный, вооружившись терпением, наблюдал за движениями водителя и потихоньку описывал в блокноте для заметок его внешний облик, повадки с привычками, манеру говорить, распорядок дня и перемещений. Через несколько дней наблюдений у него собрался готовый образ реально существующего человека, который ещё не осознаёт, что до конца недели его жизнь поменяется кардинальным образом.

Рассчитав график водителя во второй половине дня, демиург Безымянный похлёбывал чёрный чай во всё той же рюмочной и глядел, как его «эксперимент» заходит в заведение, обращается к знакомой буфетчице за витриной, коротко воркует с ней и направляется в туалет. Буфетчица, ни секунды не раздумывая, варит водителю крепкий кофе, как обычно он любит. Когда она ставит его на стойку, Безымянный пишет на самосбывающейся странице судьбоносные строки и уходит, ему даже не надо ждать и наблюдать, так как он знает, что должно произойти дальше. Водитель вернётся, возьмёт стакан с кофе, отхлебнёт, ожидая ощутить прогорклый вкус, похожий на всю его жизнь, но в этот раз вкус кофе покажется ему другим, словно буфетчица приготовила его иначе, он удивится, посмотрит на неё другими глазами и решит, что пора развестись с женой, которая уже несколько лет отказывается съездить в отпуск куда-нибудь за границу, хотя бы в Турцию, нет же, они берут двухнедельный отпуск, чтобы ехать на старой машине в Краснодар, где нечем заняться, кроме как ходить на Кубань купаться, напиваться и жрать у её родни. Потом водитель подумает, что буфетчица Олька не отказалась бы отдохнуть где-нибудь, они всё же дружили со школы, он заходит к ней на кофе после работы и в выходные, как сейчас, и почему-то раньше не замечал, что она красивая и рядом с ней он чувствует себя куда увереннее, чем с женой, к тому же Олька всегда его подбадривала, если на работе или в семье возникали проблемы. Допив кофе, водитель автобуса выбросит стаканчик, подойдёт к стойке и спросит буфетчицу: «Ольк, не хочешь поужинать вместе?» – и так далее. Дальше Безымянный не придумал, но, кажется, что на этом моменте позволительно отпустить бразды управления чужой судьбой и просто наблюдать, как всё сложится дальше. Будь у него побольше писательской практики, он остался бы понаблюдать за результатами своих решений, но пока следовало действовать благоразумно и с расстояния.

На следующий день, проезжая всё по тому же маршруту, Безымянный обратил внимание на водителя автобуса, который сиял и что-то напевал себе под нос. Делал комплименты женщинам-пассажиркам, здоровался со всеми, приятельски болтал с мужичком рядом, хотя даже не знал его. Безымянный ненароком спросил: «Сегодня праздник какой-то, чему вы радуетесь?». На что получил положительное: «Мужик, я начинаю новую жизнь!». Ему хотелось разделить радость вместе с водителем автобуса, насладиться результатом своих трудов и ещё какое-то время пожить спокойно в этом безымянном состоянии. А ещё он хотел поразмыслить, нельзя ли назначить кого-нибудь из людей своим постоянным «подопытным», чтобы тренироваться на нём для развития навыков повествователя и уже потом написать для себя идеальную жизнь. И честно говоря, его это немного тревожило. В нём произошли изменения, он больше не чувствовал себя тем скромным и неловким человеком, что очнулся в заключении. Тревожило – и в то же время придавало смелости, что он всё делает правильно; чувство вседозволенности и безнаказанности захватило его. Он чувствовал, что жизнь никогда не была так привлекательна.

 

 

*   *   *

 

Сперва она прикидывалась дурочкой. Перебранка с Мариной вышла совершенно несоразмерной её поступку. Глеб Давидович напирал, добиваясь от неё признания; серьёзный разговор перерос в скандал со взаимными обвинениями. Ему пришлось выслушать, как его обзывают бабником и завистником. А он стоял и думал, зачем Марина упорно отказывается сознаваться, когда он уже поймал её за руку и выкручиваться смысла нет. Ну почему не сознаться? Почему не облегчить свою участь? Она же знает, как ему неприятны все эти розыгрыши, но продолжает стоять на своём. Всегда в ней бесила эта черта – невозможность смириться. Она упрямилась, когда он говорил ей, что достойную работу с её образованием не найти и надо принять то, что дают, устроиться библиотекаршей или какой-нибудь продавщицей в книжный. Упрямилась, когда он отговаривал её от городских марафонов, с её-то астмой и слабостью никакие прогулки не исправят дела, и ей не стать стайером. Когда он отказывал ей в публикации, сперва намекая, что в их издательстве на такие темы истории не подходят, чтобы не обидеть её, а после разбивая по всем фронтам, что писателем ей не стать, сюжеты скучные, сколько ни публикуйся – никто тебя читать не станет, займись чем-то другим. Тут же она заявляла, что он делает ей больно, очень больно. И вот опять Марина думает только о своих чувствах, а о том, что его раздражает эта нездоровая шутка с Неизвестным Автором, она даже не догадывается, ей всё равно. И, сложив руки на груди, Глеб Давидович смотрит на жену испепеляющим взглядом, готовый раскрыть ещё больше правды, которую она в себе отказывается замечать.

– Вот всегда с тобой так. Хочешь как лучше, а ты не слушаешь. Не научилась ещё слышать и слушать. Всё, что ты делаешь – только думаешь о себе.

– Ни разу ты меня не поддержал. Не проявил внимания к моим интересам. Я не знаю, что с тобой случилось, ты будто стал другим человеком, и очень сильно меня обидел. Я не хочу здесь больше находиться.

– Вот-вот, вместо решения проблем ты от них убегаешь. И так всю жизнь.

– Я не хочу общаться с тобой. Видеть тебя. Даже внимания обращать на тебя не желаю.

– А ты никогда его не обращаешь. Ты же с дыркой в голове, всегда всё забываешь. Даже простые мелочи. Забываешь наполнить лёдницу всеми кубиками льда, как я прошу, потому что люблю много льда в стакане с виски, но нет же, каждый раз ты заливаешь только половину, Марина! Меня это бесит!

– Так сделал бы хоть раз это сам! Всё время я да я, а обо мне ты хоть раз подумал? Что ты для меня хоть раз сделал?

– Да как я могу что-то хотеть для тебя сделать, если ты даже элементарные вещи выполнить не можешь?! Когда идёшь в магазин, что я тебе говорю? Я люблю апельсиновый сок конкретной марки, конкретной, Марина! И пью только его. Но ты покупаешь каждый раз не тот.

– Да какая разница, если он везде одинаковый?

– Вот оно, вот! В этом-то вся и проблема. Сколько раз я говорил, что не люблю привкус аскорбиновой кислоты в соке, поэтому беру такой, где её нет в составе. И просил тебя покупать только такой! А ты специально берёшь другой, потому что ненавидишь меня, мстишь за то, что я считаю тебя бездарностью и не хочу публиковать твои дурацкие рассказы!

– Знаешь, что, Глеб? Раз мы опустились до таких откровений, то я рада, что изменяла тебе. Думаешь тебе одному можно, да? Думаешь, я не знала? Я давно замечала, что ты перестал быть близок со мной, а теперь я с чистой совестью подам на развод.

– Слушай ты, шантажистка. – Он сам удивился, что не нашёл слова поувесистее. – Этот трюк со мной второй раз не прокатит. Ты мне уже высылала фотографии через своего подставного дурачка. А может быть, это с ним ты мне изменяешь, а? Ну и как оно? Чем он лучше меня?

– Я не понимаю, о чём ты говоришь. Прошу, дай мне собрать свои вещи и уйти отсюда. Я поеду ночевать к подруге.

– Да что ты! Я помогу тебе собрать манатки. – Глеб Давидович обратил внимание на стену обувных коробок, которая до сих пор стояла в прохожей. – Заодно и от лишнего хлама избавлюсь. Что я тебе говорил по поводу коробок? Чтобы их здесь не было, чёрт тебя дери!

Глеб Давидович разметал коробки, стал открывать их и разбрасывать обувь. Потом демонстративно открыл окно и стал выбрасывать туфли на улицу. Марина пыталась остановить его, била по лицу, и это стало для него последней каплей. Ведь он, Глеб Давидович, никогда и никому в своей жизни не позволял поднимать на него руку. Как его учил отец – надо всегда отвечать, немного побыть боксёром, на любой вызов отвечать таким же вызовом, на любую колкость отвечать колкостью, на любой удар – ударом. Он схватил подвернувшуюся туфлю и как-то под неожиданно точным углом ударил тонким краем шпильки Марине по... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в мае 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: