Осенний апокалипсис

Обычное явление, у большинства людей не хватает денег, или их попросту нет. Я не исключение. Даже больше того, я – правило. Кроме правила в природе есть еще левило – антипод правилу. Но, всему свое время, как сказал кто-то и был прав.

Я шел не знаю куда, зачем, и вообще, я сомневаюсь, что это можно назвать ходьбой. Видимо, я преследовал какую-то цель, хотя и подсознательно. Передо мной распахнулись двери магазина, и я оказался внутри. Нет, это не юмор, скорее пессимизм. “Дионисический пессимизм” сказал бы Ницше и был бы не прав. В магазине было два сорта пива: подешевле и подороже. Я, как самое, что ни на есть правило, решил взять первое. Я люблю пиво. Кто-то назвал его напитком богов и был, в отличие от Ницше, прав. Так как я люблю пиво, я, пожалуй, люблю еще парочку чего-то, но в данный момент это ускользает от меня. Словно рыба из рук в темноте. Почему в темноте, потому что не видно жабры. Ну, да рыба тут ни при чем. Хотя, конечно, к пиву – милое дело. Но, вообще, я не привередлив. Пиво можно пить по-разному: и с рыбой, и одному, и с друзьями, и с подругами. Хуже всего пить пиво вечером, но все же повторюсь, пиво можно пить всегда. К тому же было утро или день, я точно не помню. Я решил приобрести бутылку этого бодрящего напитка богов. Как раз в продаже был мой любимый сорт, я его обычно покупаю, как правило. И вот тут начинается (что делает?), в слове не пишется мягкий знак, это я знал твердо, но вот, что пиво по этой цене, которая меня устраивает, уже кончилось, я, сознаюсь, предположить никак не мог, хотя это своего рода тоже правило. И вот начинается как левило. Я начал возмущаться по этому поводу. Продавщица, женщина без лица, без носа, без ушей, или уши были, не помню, может, и нос был, запамятовал, но всего остального не было напрочь. Белый колпак и рот, извергающий проклятия, однако, не без должного к себе уважения. Рот сказал, впрочем, я не помню, что сказал рот, только я вдруг, стоя на месте, тут нужно обратить внимание, что я не прыгал, ибо считаю это неприличным в такого рода заведениях, не качался, просто стоял и упал. Вдруг, ни с того, ни с сего, на пол упал. Но суть в том, что я не ушибся, может, ударился (к сведению, пол бетонный), но не ушибся. Я отскочил от пола и взлетел к потолку. В это сложно поверить, очень сложно. Невозможно, не верьте. Я сам не верил, однако факт. И главное, вот что странно: продавщица совсем не была шокирована. Она сказала: “Повторять больше не буду. Пива нет. Есть вот такое. Хотите, берите”. Я совсем уже не понимал, что она несет. Ясно было, что кто-то из нас сошел с ума. Я сделал предположение, что она, и теперь вижу, что не ошибся. Впрочем, окружающих людей ее поведение устраивало, да и, по всей видимости, мое тоже. Я понял, что дальнейшее мое пребывание в этом убогом заведении, наполненном сумасшедшими продавцами и покупателями, нецелесообразно и удалился.

Погода на улице отдаленно напоминала весну. То время, когда количество солнечных дней переходит в качество и воспринимается окружающими как должное. Я перестал обращать внимание на окружающих, я был шокирован. Конечно, не весна ввела меня в такое состояние прострации, так как видеть подобную природную благодать мне уже случалось не раз, а вот летать в магазинах и за их пределами, разве только во сне. Тут надо отметить, что по улице я уже шел, а не летел. Все переплелось в моей голове. “Может, я тибетский лама в каком-нибудь перерождении”, – думал я. Такое вполне могло быть, только не со мной. Почему? Потому что я – правило. А у правила, как правило, мистическое отсутствует, а присутствует скучная правда жизни, даже больше того, звериный оскал бытия (фраза заимствована у Венедикта Ерофеева). Где нам обойтись без заимствований, без мелких плагиатиков. Там цапнул, тут урвал, здесь стащил, никто не обиделся, и у тебя прибыль и вроде не плагиат. Плагиат, скажете вы, а я скажу, говорите, как хотите. Вся ваша жизнь – плагиат, все ваши мысли – плагиат. И кто из вас отважится назвать себя левилом, ан нет такого. И я не левило, я тоже правило. Нужно быть поснисходительнее, что ли. В общем, гонимый мыслию туманной, я шел куда-то. И вдруг я очутился у Маслова.

Квартира находится на пятом этаже пятиэтажного дома. Вот еще одно правило. Если я к кому-нибудь иду, и он живет в доме, где пять этажей, и если дом панельный, то мне придется подниматься на пятый этаж. Дверь налево, рядом с лестницей на чердак. Звонок – обычная кнопка. При нажиме раздается что-то урбанистическое, впрочем, как и многое в квартире. Квартира двухкомнатная. Прихожая, прямо – зал, справа можно увидеть свое отражение или циничный пейзаж кухни, не знаю в каком стиле. Я не архитектор. Кухня – налево, по пути встречаются туалет и ванная. Описание этих комнат я опущу, дабы не шокировать читателя, если таковой отыщется. Но сам я вспоминаю с чувством глубокого... Так как не нахожу слово, уместное вставить сюда, не нахожу – опускаю. В квартире есть еще одна комната, не включая темную, которая переделана под потайной шкаф. Комната небольшая, но повидавшая немало, впрочем, и вся квартирка видала виды.

Вот там я и очутился, терзаемый открытием своего дара. Хозяина дома не было. Однако, были Женя и Коля. Люди, во всех отношениях неординарные своей тихостью и мистицизмом. Женя – это девушка с темными волосами, небольшого роста. Сказать о ней только это, значит не сказать ничего. Это человек, с которым приятно беседовать на многие темы. Сказать только это – не сказать ничего. Она расположена к философии, мистике, кабалистике и неординарным жизненным проявлениям. Я бы сказал, что она для меня является в какой-то степени левилом. В общем, опять ничего не сказал или сказал все, не знаю. Коля – поэт с большой буквы. Он пишет хорошие стихи. Дрянное слово – “хорошие”, словно затычка, куда захотел, туда засунул. Стихи превосходные. Однако, самокритика выше творческого гения. Все рукописное идет в стол или читается друзьям, что случается крайне редко. Хотя, может быть, я не знаю. Его внутренний мир мне незнаком, но, должно быть, он богат. Я встретил их там. Они сидели молча. Женька курила, она часто и много курит. Встретили меня добродушно. Я присел на диван и тоже закурил. Сказать или нет? Я и так не отличаюсь здоровой психикой, к тому же пью не только пиво. Скажи-ка я им сейчас, что я летал. Коля заржет так: игы, игы, игы, игы. Женька подумает, хотя не знаю, что она подумает. Если бы я врал, это было бы видно. Я не умею врать. А так как я скажу правду, да и, зная, что Женька не дура, чтобы сказать, что я вру, то есть не поверить мне, конечно, она сей факт подвергнет сомнению, это естественно, но хотя бы попытается понять, поможет разобраться. Я ведь, честно сказать, в полетах ничего не секу. Такие мысли терзали мою грешную душу. Я решил сказать. Чтобы не плутать вокруг да около, я сразу сообщил им:

– Я могу летать.

Женька посмотрела на меня сквозь свои круглые очки, хитро-хитро, как будто спрашивая меня: “Уж не врешь ли ты, дружок?”, загадочно улыбаясь. Коля молчал. Он смотрел какой-то журнал или газету, не знаю что.

– Ну, что вы, не верите? – обиженно произнес я. Скорее всего, глупо произнес я.

Женя все смотрела и улыбалась. Тут я вдруг подумал, что, может быть, и совсем не продавщица больна. Тут я как-то замялся и начал мямлить вроде того, что может и не совсем, может совсем немножко, а может глюк какой или приснилось. Но тут вдруг понял, что меня несет не туда.

– Черт с вами, не верьте, – произнес я решительно и бесповоротно.

И тут вдруг Женя открыла рот и сказала загадочную фразу:

– Ты тоже.

Я не понял, был ли это вопрос или утверждение.

– Не понял, что тоже, и кто еще, если я тоже.

– Кто? Мы.

“Опять загадка”, – подумал я.

– В смысле, вы тоже сошли с ума, – сделал я нелепое предположение.

– Как ты умеешь летать? – все так же улыбаясь, спросила она.

Я подумал, что она обдолбалась и думает, что я тоже.

– Нет, вы не так поняли. Я не пыхал, – попробовал оправдаться я, понимая, что напрасно. Однако вышло все не так, как я предполагал. Она вдруг приподнялась метра на три, как раз к потолку. Я открыл рот в изумлении. Коля меланхолично рассматривал то ли журнал, то ли газету. Она приземлилась.

Я не знал, как реагировать на это. Если бы она сказала, что мы тоже летали, летали, летали, тоже мы. Вот эти слова, если бы она лишь произнесла их, пусть шепотом, как угодно, Я бы успокоился. Я бы понял, что я сошел с ума, или еще что-нибудь в этом роде и все. Но то, что я увидел, было красноречивее всех слов. Да, это было нечто.

– Понимаешь, какое дело, – сказала она, приземлившись на диван, – то, что ты где-то, как-то воспарил, ничего не значит. Нет, конечно, это значит, что у тебя есть дар, но это еще ничего не значит.

В этих словах я почувствовал какую-то глубину, какой-то непроглядный таинственный смысл.

– И что? – опять глупо спросил я. Она уже не улыбалась, она уже курила.

– Его можно потерять, если не развивать.

– А как развивать-то его? Книг по летанию людей вроде бы еще не печатали, может так, рассказики фантасмагорические, так что с них.

– Покажи, что ты можешь.

Я поднялся с места, где сидел, оттолкнулся левой ногой и ударился головой о потолок. Казалось, я к нему прилип. Вновь те же чувства, что и в магазине, захлестнули меня. Голова отказывалась соображать. Говорить я не мог, не то что говорить, мне даже думать было невмоготу. Транс полный.

– Видишь ли, – раздался ее голос, словно она говорила в пустую кастрюлю, – видишь ли, ты находишься на том уровне, на котором человек не может долго летать, тебе будут мешать, а кто, ты увидишь сам и все поймешь. Но если ты сейчас не преодолеешь его, то ты больше не сможешь летать. Может, еще раза три тебе удастся проделать это, но не больше. И еще, этот дар только для тебя, понимаешь? Если нет, потом поймешь.

Все было как в тумане, ее слова были как бы материальны и проходили сквозь меня, как солнечный свет через стекло.

Когда я пришел в себя, в квартире прибавилось еще два человека. Это были Вовчик Смешной и Мишик. Дотосы его называли Мраков, да и вообще, его по-разному называли. Я же – просто Мишик. Надо заметить, что слово “вообще” мне не нравится, но так как оно является как бы паразитом, то уж пусть будет, хотя паразиты – это плохо. Слово “паразит” мне вообще ненавистно, тем более все то, к чему это слово применимо. Но, как говорится, такова жизнь, бежать некуда.

Мишик часто появлялся у Маслова, ну, может, не часто, но заходил. А вот Вовчик. Я, признаться, удивился, увидев его здесь. Он давненько не заглядывал сюда. Вообще, как и все обитатели этой квартиры, одно время тусовавшиеся там, были люди неординарные, загадочные, я бы даже сказал, неадекватные, и каждый по-своему. Вова был самый придурковатый. Почему был, сейчас он тоже есть, но менее придурковатый, чем кто-либо из нас теперешних. Он, наконец, нашел, что искал, если только это так. А раньше, о ужас. Выпивал, мы все выпивали, дули тоже, дули, кто знает, тот знает, а кто нет, и хорошо. Так вот, он как выпьет, так у него начинались дурные приходы. Он орал: “Я хиппи, я вас всех люблю, всех, всех...” Однажды пришел ночью, мы сидели на кухне и, как водится, выпивали и вели беседы на философские темы. Голова его была перевязана, рука ободрана, сам пьян.

– Гопники – козлы, убью всех, всех убью.

Мы ему:

– Вова, а как же хиппи?

Он:

– Я не хиппи, я убью их.

Ему пробили голову и попинали, он пьяный буйный был. Сейчас он не пьет. Сам, добровольно, пошел и сдался в наркодиспансер. Пролежал он там два месяца и теперь не пьет и всего пять лет не должен пить, а иначе умрет. Вот, что сказали врачи. Их можно по праву назвать гуманоидами, от слова “гуманность”: хочешь – пей, хочешь – помирай. Ну, да ладно, главное не пьет. Еще интересный факт из его биографии. Мы в те времена все болели рок-н-роллом. Даже была у нас своя группа с гордым и звучным названием “Адмирал”. Как-то раз мы ездили на гастроли в город N, правда, с другой группой. Янсон, наш гитарист, играл у них, а меня взяли так, прокатиться, ну и спеть что-нибудь. Как бесплатное приложение к концерту. Так вот, мы там познакомились с девушками, Наташей и Леной. Уехали, пообещав вернуться. 7 марта мы решили собраться всей компанией у Муты, это наш скрипач (бывший). Сейчас все из бывших, что поделаешь, время безжалостно. Я дома сказал, что приду завтра, пошел праздновать женский праздник. Как, водится, напились. Всю ночь сидели на кухне, горланили песни. На утро, часа в 4, кто-то предложил съездить в город N. И, недолго думая, мы двинулись в направлении вокзала. Нас было четверо: я, Янсон, Вовчик и Ринат. Ринат – сочинитель хитов и певец от слова “худо”, ну о нем потом. В дороге никто не пил, кроме меня. С собой у нас была литровая бутыль разведенного спирта и сухари. Дорога неблизкая, решил я, тоска смертельная, почему бы и не выпить. Наливал в крышку, которой закрывали бутылку, и выпивал. Плохо помню, как мы добирались, но бутыль я оприходовал. Нас встретили честь по чести. Прежде чем отправиться в путешествие, мы созвонились, так что там уже знали о нашем приезде. Ну, так вот, когда мы уже были на месте, стол был накрыт. Мне вдруг стало плохо, сильно плохо, очень плохо, просто жутко плохо. Я пил воду и бегал в туалет. Приятели, друзья мои напились, как последние нехорошие, и ушли гулять, оставив никакого Вову, Лену и очень плохого меня в одиночестве. Мы с Леной улеглись в зале, где у меня нашлись силы, не знаю, ну да не об этом, собственно говоря, речь. Вова рвал и метал. Сначала он упал в коридоре, уронив вешалку с одеждой, затем сказал, что пошел домой, стал открывать дверь. Я утащил его в ванную комнату, объяснил ему, что почем. Но что можно объяснить пьяному человеку, который вряд ли вам скажет, если вы его спросите, кто он сам есть такой. Раз пять я укладывал его спать, откуда силы взялись, не знаю, еще успевал бегать в туалет, тошнило. В общем, крови он там у нас попил предостаточно. С утра опохмелились и поехали домой. В поезде добавили, и Вову понесло опять. “Я – хипан”, – кричал он на весь вагон. В тамбуре пристал к старику: “Отец, все это рок-н-ролл”, – повторял он, – “ты не врубаешься, отец. Все это рок-н-ролл”.

Как мы доехали, я помню смутно. Но уже в трамвае, у нас в городе, я попросил его успокоиться и на минуту забыть, что все это рок-н-ролл. Он обиделся и поехал к Маслову, а там его обломили каким-то образом, и с тех пор он стал заходить туда все реже, а потом и совсем перестал. Вот я и удивился, что он вновь оказался в этой квартире, сейчас он не пьет.. Увлечен делом. Человека, прозябающего без дела, можно определить по поступкам, по речи, по поведению, хотя, может быть, это и не так. По сути дела, все мы – одинокие люди и ищем кого-то или что-то, куда бы можно было выплеснуть все то, что накопилось внутри. Нам нужна цель, а без таковой мы вянем и умираем, сначала духовно, потом физически. Все те, кто входил в нашу компанию, сами по себе были людьми нестандартными, неординарными, а таким людям недостаточно того, что имеет простой обыватель, им не нужно этого, им нужно другое, и каждому свое.

Федор – один из обитателей Масловской квартиры. Когда он служил в армии (рассказ о том, как он туда уходил, впереди), мама Янсона прислала ему книгу “Дианетика – наука о психическом здоровье души человека”, как-то так. Он там увлекся этим делом. Приехав после службы, заразил этой самой наукой Вову. Но до психического здоровья и до службы Федор, как и все, выпивал. Сейчас он выпивает тоже, но речь о днях минувших. У Федора была кинокамера, кинопроектор и дача в деревне. Почему все в прошедшем времени, сейчас все это есть, но, повторюсь, речь у нас о днях минувших. На дачу мы ездили круглый год, ели шашлыки, курили сушеный мак, если кончался табак, Паша курил чай. Паша – бас-гитарист, о нем речь дальше.

У нас был концерт. Проводился он под эгидой фестиваля творческой молодежи города или как-то иначе, не помню. За первое, второе и третье места – призы, всем остальным – мерси. Мы поняли, что делать нечего, хотя были к тому времени довольно известной командой в городе. Перед концертом, как водится, взбодрились, до того, что меня в сон потянуло. За пять минут до выступления я заснул на стуле в положении сидя, с кучей примочек на коленях. Янсон растолкал меня:

– Какого хрена ты спишь, долбоеб, Мишик пропал, через три минуты выходить на сцену, Паша стоит у стены, к людям затылком, к ней лицом и никого не узнает.

Я сказал, чтобы он не волновался, и опять погрузился в легкую дремоту, навеянную музыкой “Комы”, выступавшей перед нами. Но отыграли мы на редкость хорошо. Мишик, наш ударник, залез на барабаны, опрокинув все тарелки, Паша поймался за свой бас, дабы не упасть, Янсон подключался. Произошла небольшая заминка, гитара Янсона не хотела включаться. Мы все стояли и скучали, Мишик скучал сидя. Я решил воспользоваться минуткой и рассказать стишок своего сочинения. Я начал громко и с выражением:

– Вижу я, стоит... – и тут гитара у Янсона заработала.

Так как время было ограничено, я тоже решил ограничиться этой фразой. Последняя песня прошла на ура. Я так тряс своей пустой головой, что чуть не потерял ее, Паша с Янсоном начали сражаться на гитарах, у Мишика все время падали тарелки. Я веду все к тому, что Феде на следующий день надо было идти в армию. И вот мы после концерта поехали, как обычно водится, праздновать к Наташе, о ней речь дальше, а, может быть, и нет, будет видно. Приехав туда, отметили, как говорится, на славу. На утро мы уже сидели на кухне, я, Янсон и две Наташки, и тут заходит он, наш дорогой призывник, в белой рубахе, наполовину заблеванной, лицо как три мишиных жопы, и говорит:

– Ребята, я в армию не пойду сегодня, я носок потерял.

Его провожали еще два дня, но уже без меня, по сему сказать не могу, что и как. Насчет стихотворения, оно было придумано на даче у Федора.

Вижу я, стоит осина,
Баба на суку висит,
Посиневшая от злости,
Изо рта язык торчит.

Вообще, надо сказать, дача хорошая. Дом большой, печь большая, природа. Как-то мы с Янсоном там сидели на кухне и часа три решали одну философскую проблему: чем баночка-рюмочка отличается от ситечка. Баночка-рюмочка – это такое приспособление, сделанное мамой Яна, тетей Галей. Она к больничным банкам приклеила ножки, и получилось, что с одной стороны была баночка, а если перевернуть – рюмочка. И вот мы с Янсоном парились, чем же все-таки они отличаются, то есть баночка-рюмочка от ситечка. Сначала мы разобрали полезность каждого их этих предметов и выяснили, что у баночки-рюмочки достоинств больше на одно. Но мы не остановились на достигнутом, проделали кропотливый труд по выявлению положительных и отрицательных качеств, а также их отличие друг от друга, и предметов, и качеств. В другой раз Янсон придумал сказку про Тальков и Вазелинов, которые только и делали, что бились друг с другом. И неизвестно, куда бы завела его бурная фантазия, если бы не Мишик со своими высказываниями, непрерывно повторяющимися. Он хрипел, как бы нараспев:

– Пиздатая рамочка, чайник ставь, где мои папиры, – и так бесконечно, лишь меняя местами свои вымученные фразы.

Паша флегматично курил тридцать шестой чай, наслаждаясь душистым ароматом чайного дыма. Федор кипишил, бегал и орал:

– Заебали, заебут, заебали.

Я курил мак и сбрасывал липкую слюну с губ на землю.

Потом были кирпичные заводы “Унитрон”, выпускающие холодильники, и многое другое.

Но, вернемся в квартиру Маслова.

Янсон именно в этой квартире увековечил свое доброе имя, воспроизведя на свет лозунг:

“Ни хуя себе. Янсон”, – не без скромности произнес он. Потом в течение 6-7 часов была полемика по этому поводу. Янсон объяснял всю важность и своевременность этого тезиса. Он говорил о сжатости и ясности изложения, объясняя этот лозунг другим, уже всем знакомым и приевшимся, “На работе ты не гость, унеси хотя бы гвоздь!” – поражая всех своей логикой. За 6-7 часов это крылатое выражение приобрело неслыханное количество значений. В конце концов, все решили, что это архетип всех лозунгов и тезисов. В соавторстве с Мишиком им было придумано несколько стихов, поражающих своей философской глубиной. Вот два из них:

С надетой сверху теплой кепкой,
Автобус с красною повязкой
Дежурил молча у сортира,
Он поджидал свои колеса.

или такое:

Когда я был предельно весел,
Вдруг наступил веселый праздник,
Где люди бегали с решеткой,
Кричали, надо было ехать.

В кругу единомышленников, посещавших Маслова и его квартиру, больше квартиру, чем его, Янсон считался если не извращенцем, то страшным прелюбодеем, не гнушающимся извращений.

Как-то раз в уже известной квартире появился новый обыватель – девушка, довольно милая. Вы спросите, кто же она, эта таинственная незнакомка. Она вовсе не незнакомка. Будущий журналист, сотрудник довольно известной и почитаемой в нашем городе газеты. Откуда ее выкопал Маслюков, это загадка. Но, тем не менее, она предстала перед нами, во всей ее мерзкой красе. После небольшого флирта, местный мавр Янсон затащил ее в маленькую комнату, видавшую виды, но такие незначительные по сравнению с тем, что ей предстояло увидеть в эту ночь. Так вот, почему мавр. Дело в том, что янсоновский организм (в большей части лицо) неадекватно реагирует на алкоголь. Он краснеет, организм, лицо принимает такой вид, что наблюдающий этот метаморфоз не может не поймать себя на мысли, что физиономия Янсона в таком состоянии отдаленно смахивает на мавра.

В продолжение сказанного ранее, замечу, что девушка оказалась и вправду девушкой. И чтобы не лишать ее этого дара, Янсон решил себе доставить удовольствие, прибегнув к чудовищному извращению. Ах, как заблестели ваши сладострастные глазенки, вы, прелюбодеи и любители острых ощущений. Но вряд ли вам доставит эстетическое удовольствие этот чудовищный акт. Ну что ж, я вижу, как вы, затаив дыхание, ждете, алчете действия, разврата и всего такого. Что ж, извольте, мои прелюбодеи. Он раздел девушку донага и запретил ей под страхом смерти снимать носки. И в таком положении он всю ночь разговаривал с ней. А это ли не извращение, которого не видели стены комнаты. Оставить девушку в носках и наслаждаться этим. Вознегодовали мы и ужаснулись буйной фантазией, заключенной в этом холодном рассудке.

Как я уже сказал, в то время, когда я пришел в себя, в квартире находились Вовчик и Мишик. Они сидели на кухне и пили чай, о чем-то ожесточенно беседуя. Женька сказала, что нужно поспать, так как впереди нелегкая ночь. Мне показалось это немного странным, так как Коля и Женя почти никогда не спали у Маслюкова. Они улеглись на диван. Я беспорядочно ходил по залу, пытаясь упорядочить мысли, хаотично вращающиеся в моей голове. Я прошел на кухню, сел в кресло и принялся ждать. Вовчик и Миха закрылись в маленькой комнате, все еще продолжая спорить. Сколько прошло времени, я не знаю. Кажется, я вздремнул, а, может, нет. На кухне у Маслова времени нет совсем, мы его выкурили напрочь. Курили, курили и выкурили. Сначала оно сжималось, потом растягивалось (резина), а потом бесследно пропало. Вот как раз в это безвременье я и попал, а потому не могу сказать, сколько длилось мое ожидание. Дверь распахнулась, и все вошли.

– Пора, – сказала Женька и открыла окно. – Это второй уровень. Ниже этого больше летать нельзя ни тебе, ни кому-либо другому.

Все молча смотрели в распахнутое окно. Я подумал, что она спятила.

– Это не с печки прыгать, – попытался возразить я.

Но она, не смотря на меня, выпрыгнула в окно. Либо я сплю, либо сошел с ума, но тут уж ничего не поделаешь, решил я и тоже выпрыгнул в окно. Как ни странно, я не упал. Словно бы ветер подхватил меня и поднял ввысь. Я облетел вокруг дома и приземлился во двор. Никого не было. И тут я поднял голову и увидел Женьку, она была на уровне крыши, просто висела в воздухе. Но в следующее мгновение тело ее начало стремительно падать на меня, точнее мне на голову. Словно камень, брошенный сверху, приближалась она к земле. Я уже успел посочувствовать ей и себе, как вдруг она приземлилась прямо передо мной. Подобной порции адреналина мое бедное тело еще не вырабатывало, решил я, и чуть было не потерял сознание. Но ее слова привели меня в чувство:

– Можешь так?

– Нет, – сказал я, не понимая, что говорю и говорю ли вообще. Возможно я только подумал, но она вдруг сказала:

– Покажи, что можешь.

Я оттолкнулся и полетел. Долетел до крыши и повис в воздухе.

– Теперь давай обратно, – крикнула она снизу. И я тихонько приземлился невдалеке от нее.

– Ничего, – сказала она загадочно, – потом получится, когда поймешь.

– Что? – недоумевающе спросил я.

– Приземление. Надо знать, куда ты хочешь приземлиться и мысленно представить себе то место и себя, стоящим там. Понял?

– Почти, – произнес я, не зная, что сказать еще.

– Ладно, все впереди, а теперь полетели, найдем наших.

Мы взмыли в воздух и полетели на поиски пропавших. Разыскав ребят, мы залетели в какую-то квартиру через форточку. По-видимому, хозяева забыли закрыть ее или не закрывали вообще. То, куда мы попали, называлось кухней. Там мы подкрепились, так как у Маслюкова трудно найти что-нибудь съестное. Затем мы снова отправились в путешествие тем же ходом, как и попали в эту кухню. И тут я вдруг увидел, что нас прибавилось. Вообще на улице было что-то странное. Уже рассвело, и множество народу внизу тащили какие-то флажки, шарики, плакаты. Но народ был не только внизу. Я заметил много тех, кто так же как и мы летает. Пролетая мимо какого-то окна, я увидел молодую мамашу, высунувшуюся по пояс на улицу. Она учила летать или что-то в этом роде грудного младенца, привязав его резинкой за чепчик, надетый ему на голову. Она, словно бы мячик был привязан, держала эту резинку и что-то напевала. В суматохе я потерял Женьку и ребят. Я прилетел домой.

Дома было очень много народу. Я вошел, поздоровался со всеми и хотел было рассказать маме о том, что я умею летать, но боясь быть неправильно понятым, не стал этого делать. Она попросила меня сходить в магазин и что-то прикупить, сославшись на то, что нужно угостить гостей. Я взял деньги и вышел. На улице был праздник, толпы народа шли куда-то или откуда-то. Я, чтобы не мешать торжеству шествия взлетел над ними. Как ни странно никто не обратил на меня внимания. Впрочем, они были заняты, поглощены суматохой дня. Подлетая к магазину, я вдруг вспомнил женькины слова по поводу приземлений. Я представил себе, как я стою на том месте перед входом в магазин. И вдруг меня понесло, но в другом направлении. Я падал, подобно кирпичу, сорвавшемуся с недостроенной стены. Страшно было представить, что со мной произойдет через секунду. Меня несло на угол большого кирпичного дома. Я закрыл глаза и начал мысленно прощаться с жизнью. Вдруг раздался восторженный возглас прямо рядом со мной:

– Ух, ты!

Я открыл глаза и увидел кирпичную стену. Она стояла сантиметрах в 10-ти от моего лица. Я решил, что это стена удивилась, но это была не стена. Рядом со мной стоял школьник с рюкзаком за спиной. В его больших глазах читался восторг вперемешку с удивлением, чего больше, не знаю. Я сказал:

– Ты так можешь?

– Нет, – выдохнул он.

Я повернулся и пошел в магазин. Вернувшись домой, я никого не застал. Наверное, они тоже ушли на праздник, решил я. Ну что ж, ничего страшного. Я поставил пластинку и принялся танцевать, хотел было взлететь, но вспомнил, что на первом уровне мне уже нельзя. Почему, я так и не узнал, и кто должен мне мешать, для меня осталось загадкой. Тут вдруг пришел Колян. Он не входил в нашу компанию, но фигура довольно таки своеобразная. Вообще, натура сложная и склонная к пьянству, граничащему с шизофренией, искусно маскируемую под ненормальность. Как обычно, он был в меру пьян, еще стоял на ногах, но соображал уже с трудом.

– Я могу летать, – весело сказал я.

Он что-то пробурчал, было очень сложно разобрать, потом вдруг добавил:

– А где у вас баня, мне надо позвонить.

Я сказал, что она нетопленая, и потому связь отсутствует. Мы вышли во двор, присели на лавочку и закурили. Он начал напевать куплеты. У него хорошо получается, он на ходу придумывает и исполняет замечательные куплеты. Я еще раз ему напомнил, что могу летать и продемонстрировал это. Но он даже не обратил внимания. Его всецело поглощали куплеты или что-либо другое. Я вообще склонен думать, что сочинение подобного рода куплетов – это как бы его способ размышлять о чем-то, погружаться в себя. Он докурил, выбросил окурок, встал и, продолжая напевать себе под нос, зашагал прочь. А я просто полетел.

P.S.: И теперь, когда я уже потерял этот дар, летать, я с грустью сознаю, что попал все же в лапы этих зловещих существ первого уровня. И те обитатели масловской квартиры вряд ли даже помнят, что когда-то могли летать. И, может быть, кто-то скажет, что это бред или сон, то я отвечу, да, и бред, и сон. Бред, потому что мы жили этим бредом, чудили, веселились, выпивали. Сон, потому что вся жизнь – это один большой сон, разделенный на несколько частей. И ту часть, в которой мы могли летать, мы уже просмотрели. На смену ей приходит другая, в которой мы, дай бог, еще не будем ползать.