Лишний человек

 

Это вам не тургеневский изгой общества, неординарный, ищущий, но никому не нужный. Любому таланту должно быть место в обществе, была бы среда к тому готова. А как быть, если таланты переходят друг другу дорогу?

Говорят, когда маршалу Жукову донесли, что в одном московском ДК анонсировано выступление известного комика, в программе которого якобы содержатся цитаты, осмеивающие поведение отдельных воинов на полях Великой Отечественной, полководец непроизвольно схватился за пистолет…

 

 

 

 

Было это несколько лет назад. Из всей армейской службы едва ли этот случай и запомнился мне ярче всего. Остальное как будто выцвело, поблекло. И хотя событий в армии, понятное дело, хватало всяких, но этот случай был особый: щуплый солдатик со смешливой клоунской мимикой, иногда нагловатой, иногда бесстыжей, но всегда этакий Швейк и Чаплин в одном лице, отпечатавшийся в моей памяти своей застывшей навеки улыбкой; перепуганный лейтенант Степцов, едва справляющийся с обязанностями замкомроты, вечно что-то забывающий; майор с его повреждённой коленкой, тот самый майор, поступок которого мне до сих пор ни понять, ни объяснить не получается...

 

На дальневосточном посту родины, под Читой, расположился батальон погранзаставы, значащийся в засекреченном картографическом ведомстве под цифрой 31838. Новая войсковая часть, просуществовавшая чуть больше года и ещё не полностью сформированная.

 

В армии я оказался по принуждению. Областным парнишкой из глубинки после десятилетки приехал в Липецк, административный центр, поступил в топографическое училище. А когда, по окончании первого курса, стукнуло 18, сам пошёл в военкомат. В окошке прапорщик ответил, что моего личного дела из областного военкомата к ним не поступало. Без этого армии мне не видать. Обещал сделать запрос по месту моей предыдущей областной прописки. Мне же следует придти в военкомат через пару недель. В назначенное время в том же окошке я услышал, что запрос личного дела давно был отправлен по почте, но ответа до сих пор нет. Надо ещё подождать неделю. Однако и через неделю ничего не изменилось.

Сегодня, спустя много лет, меня бы посчитали за сумасшедшего. Но в те годы такое поведение было в порядке вещей. И я такой был далеко не единственный, кто осаждал военкоматы и принуждал их к призыву себя в армию.

Спустя месяц завели, наконец, новое личное дело и отправили в Забайкалье.

 

Каких только чудаков не встретишь в армии! Меня вместе с пятью такими же новобранцами из моего родного Липецка в самый канун первоснега доставили по железке прямо в Читу, добрав по бескрайней дороге еще с полсотни таких же зелёных сопляков. В воинской части мы оказались под вечер. Не успев толком поужинать, получили от замкомвзвода первое боевое задание – вымести территорию от казармы и «докуда глаз видит». Под вечер только успели плац от листвы вычистить, а уже на утро пришлось деревянными лопатами снежные завалы разгребать.

В нашей роте был паренёк, ну точно девка, а не парень. Неделю не прослужил, а уже стонет мне на ухо: если, мол, и я его брошу, то всё погибло, и всё для него кончено. Что именно для него, Вадика, кончено – мне было невдомёк. Я сам, как мог, выживал в чужой среде, приспосабливался. Но на четвёртом месяце службы случилось так, что мы в один день оказались с ним на гауптвахте, да ещё в одной камере.

Я на губу попал за самоволку. На улице патруль подловил. Перелез-то я через забор всего на пять минут, за сигаретами, думал – до магазина и обратно. После жаркой погони по закоулкам окружили-таки меня патрульные во дворе хрущёвки, свалили в снег, заломив руки, из комендатуры дежурный «ГАЗ-66» вызвали.

А Вадик на губу попал по глупости.

В тот же день Вадик в который уже раз получил «наряд вне очереди» и в ночь оказался на кухне. Вместо того чтобы, как все нормальные бойцы, чистить картошку, всё время клевал носом. А когда его окрикивали товарищи, он вздрагивал, бросал недочищенный овощ в чан и брал из мешка новую картофелину. В другой руке он с трудом удерживал большой кухонный нож. Когда поутру Вадика обвинили во вредительстве, будто он намеревался отравить сослуживцев грязной картошкой, он осмелился возразить, что чистил картофель добросовестно, просто у него не хватило сил до конца прорезать кожуру. Замкомроты Степцов не мог выдержать такого вранья и определил бойцу семь суток гарнизонной гауптвахты. В надежде, что там-то уж рядовой Олин наберётся ума-разума. Для того ведь и придумали гауптвахту.

 

Так вот, странные вещи узнал я от Вадика на губе. Оказалось, что мать его – помощник секретаря в Ленинградском Обкоме Партии. И имеет, понятное дело, известное влияние. Я тогда не придал этому значения. Мне и в голову придти не могло, что можно этим как-то воспользоваться. Вадик плакался мне, что уже три вечера подряд над ним издеваются часовые гауптвахты. И пример этому произволу подал лично комендант Петров. В первый же вечер отсидки выстроил вдоль плаца дежурный патруль, поставил напротив арестанта Олина и начал инструктаж:

– Перед вами самовольщик! Ваши действия при обнаружении дезертира?

Не дожидаясь ответа, подполковник бросился на арестанта Олина, заломил ему руки и грубо свалил наземь. Вадик из-за этого сильно страдал.

А перед сном, когда его, всего перепуганного, выводили во двор часовые свободной смены, желая порезвиться над беззащитным, Вадик падал на колени, обнимал ноги обидчиков, умоляя их не бить его и отпустить домой к маме. Бойцы гоготали, глядя на чудо-солдата. Такого бойца им ещё не приходилось встречать.

Вадик, конечно, преувеличивал. Часовые больше измывались над ним морально, чем били. Угрожали, поливали бранью, выбивая из его хилой душонки последние человеческие зачатки. Говорят же: смелость не в мышцах, она в сердце. Ни тогда, ни сейчас, спустя годы, не понимал я, и не понимаю Вадика Олина. Почему он не уважал в себе человека? Почему не явил хоть толики чувства собственного достоинства? Неужели трясся за свою никчемную жизнь? Или просто не выносил боли?

 

Финал истории с Вадиком банален. Он отмотал в паре со мной свои семь суток, потом отсидел ещё суток пять дополнительных, которые ему лично влепил неуёмный комендант Петров, и вышел, наконец, на свободу, в родную казарму. Однако здесь для него было не лучше. Издевались уже все, кому не лень.

Но каким-то образом, в обход батальонной цензуре, Олин сумел-таки сообщить о своих мытарствах куда следует. Во всяком случае, уже скоро войсковой частью 31838 заинтересовалась военная прокуратура, и Вадика перевели дослуживать срок поближе к родному очагу, кажется, в Сертолово. А военного коменданта подполковника Петрова уже через месяц списали на пенсию с вынесением благодарности за успешную и продолжительную службу на благо Отечества.

Служба у Вадика понемногу стала налаживаться. Высокопоставленная мать стала теперь бывать у сына по выходным, и в какой-то момент хотела даже мобилизовать его из армии досрочно, по состоянию здоровья. Но Вадик решительно отказался. И совсем уже недавно случайно услышал я от знакомых, что Вадим Вениаминович Олин служит в горспорткомитете инструктором, готовит ленинградских боксёров к летней Олимпиаде. Вот так нашёл человек своё место.

И если на первых порах я был вправе считать рядового Олина никчемным, лишним человеком для общества, то теперь я в этом уже не был уверен. Как знать, что считать лишним, а что – не лишним?

 

Теперь о том случае.

Этот щуплый на вид солдат по характеру был полным антиподом Вадику Олину. К тому времени прослужил он в батальоне уже немногим более года. Мы же, полугодки, смотрели на таких, как он, ну, почти как на стариков. Хотя настоящими стариками они ещё не были, и сами частенько прислуживали дедам. Среди них был и этот солдат, получивший ещё до моего прибытия в часть за свои смешливые выходки прозвище Клоун. (Надо же, его настоящего имени никак не могу вспомнить, бывает же такое!) Ну, клоун и клоун, хоть в цирке выставляй. Слово ему не успеешь сказать – передразнит, перепародирует твою же интонацию, да так, что хоть под стол лезь. А как походку передразнивает, это отдельный разговор. Мы, молодые, поначалу, хоть и с интересом, но не без опаски поглядывали на Клоуна. Опасались, что из-за его очередной выходки нам перепадёт. Но потом как-то свыклись и с самим Клоуном, и что всё ему с рук сходит. Ну, а дальше без его штучек нам и вообще уже скучно было бы служить. Только и ждали, когда же наш рядовой Чаплин номер выдаст.

И вот что случилось. Под самый Новый год из какого-то Гудермеса перевёлся к нам майор Зимин. Заместителем командира батальона по политвопросам. Другими словами – воспитателем. Человек он был интеллигентный, и чувственный даже. Весь какой-то ранимый и обнажённый. Ханжества не любил, грубостей. Скорее смолчит, отвернётся, чем будет терпеть чьи-то выходки.

Я не раз бывал у него в кабинете, и он часто расспрашивал меня, кем буду после армии, ждёт ли меня девушка, не болеет ли мать. Однажды показал мне книгу наподобие гербария, в которой оказались какие-то очень редкие засушенные травы, растущие только на Северном Кавказе. Душевный был человек. Да и сам он частенько заглядывал в нашу казарму, интересовался службой и бытом.

 

Я уверен, майор Зимин и помог тогда Вадику, когда он с губы вернулся. Переправил по назначению письмо с жалобой. А может, и лично звонил его обкомовской мамаше. Только вот за открытый свой, где-то ранимый характер он, как мне кажется, много терял в своём авторитете. И мне было досадно, когда Клоун, например, за глаза называл замполита малодушным интеллигентишком и высмеивал его на свой лад:

– «Ба-абам в а-армии не ме-есто!» – паясничал Клоун, подразумевая под «бабами» майора Зимина.

Есть категория людей, внешне вполне себе серьёзных, даже солидных, но на облике которых с рождения написано: тебя можно не бояться, мало того, над тобой можно подтрунивать. А там уже до смеха и издевательств недалеко.

 

Однажды – дело было на большом плацу – оказались мы в одной сводной роте: одногодки с полугодками. Готовились к учебному маршу в район южного Байкала. Замком лейтенант Степцов доложил о построении майору Зимину, подменявшему в это время отсутствовавшего командира батальона. Зимин переговорил о чём-то со Степцовым и отправил его в контору за бумагами. А сам принялся расхаживать вдоль роты и разъяснять нам особенности нашей командировки. Думаю, в отсутствии комроты можно было озадачить этими мелочами и Степцова. Но уж таким был майор Зимин.

Пока Клоун находился в строю и, как водится, втихаря передразнивал манеру майора изъясняться с бойцами, ничто не предвещало беды. Солдаты сквозь зубы лыбились, стараясь ничем себя не выдать. К тому времени некоторые из нас уже боготворили таланты Клоуна, и кое-кто даже сравнивал его с Аркадием Райкиным, Геной Хазановым или ещё с каким известным балагуром. А Клоун не только не противился похвалам, а старался, кажется, ещё больше нам угодить.

Майор Зимин, нелепо вытягивая правую коленку и вышагивая туда-сюда вдоль строя, кажется, совсем не замечал ни гримас Клоуна, ни ухмылок солдат. Нам так казалось.

Но вот Клоун вдруг вышагнул из строя и тенью, шаг в шаг за майором, начал передразнивать его смешную походку, его жестикулирование рукой. Казалось, мы к этому были готовы. Но в этот раз всё произошло так неожиданно, и клоунское передразнивание было так схоже с оригиналом, его нелепо болтающейся коленкой, что заржала, кажется, вся рота. Бесшумно, конечно.

Майор, будто что почувствовав, вдруг замолк на полуслове, мгновенно развернулся на сто восемьдесят градусов и резанул взглядом вышагивающего в его сторону паяца. Улыбка на губах Клоуна надолго отпечаталась в моей памяти.

Но что было с лицом замполита, уязвлённого в сердце человека? Не военного. Именно человека. Думаю и поступок его был чисто человеческий. Длилось это секунды две, не больше. Майор одним движением сорвал с торса свой пистолет, сдвинул предохранитель и застрелил Клоуна. Застрелил дважды. Словно это был враг, а не солдат Советской армии. Первый раз в левое лёгкое. А потом прямо в сердце.

Замкомроты лейтенант Степцов в этот момент выходил из конторы и видел только финал: рядового Клоуна расстреливает из пистолета замполит батальона майор Зимин. Бумаги, которые нёс лейтенант, выпали из его рук и ветром разнеслись по плацу…

 

На следующий день по казармам прошёл слух, будто замполит Зимин под следствием, и что получит он за убийство солдата 12 лет с лишением звания.

Каково же было удивление, когда мы узнали, что замполита не только не судили, но даже не было никакого прокурорского расследования. А было, говорят, распоряжение из Москвы – «…в сложившейся ситуации действия майора Зимина считать оправданными и правомерными».

 

Своего замполита мы больше не видели. Только перед дембелем узнал я от Степцова, что ещё до нашего батальона у Зимина был серебряный орден «За мужество».

Об этом он никогда не рассказывал.