У Тома Сойера тоже не было мамы

 

 

 

Кровать Тони стояла у окна. Тоня вставала коленями на колючее покрывало, локтями упиралась в подоконник и долго-долго смотрела в окно, не меняя позы. В какой-то момент она обращала ко мне своё светящееся лицо и таинственно произносила:

– Саша, расскажи мне, что ты видишь сейчас за окном.

Я смотрела на её нежно-розовые губы, очерченные чётким контуром. Они всегда были сложены в откровенную улыбку. Даже когда Тоня слушала рассказ о плетёной корзинке, в которой я нашла её у своей двери 29 января 19.. года, Тоня улыбалась. Грустно и виновато, но улыбалась. В своей жизни она ни разу не произнесла слово «мама». Словно для особого случая Тоня берегла это святое слово. Никогда не задавала вопросов касаемо своих родителей. Просто знала, что кто-то однажды поставил корзинку с ней, крохотным свёртком, у моей двери. Она даже не знала, плохо это или хорошо. Может быть, просто боялась узнать. Но без страха Тоня просила меня описать вид из нашего окна. В ней уже жил мир, неведомый мне, в котором присутствовали свои запахи, свои краски. Тоне просто нужно было знать, что её мир такой же, как наш.

– Саша, сегодня очень яркое солнце. Да?

Как я могла сказать ей о том, что на нашей улице солнце не появится никогда. На наше окно всегда будет падать тень многоэтажного нежилого дома. И я говорила:

– Да. Сегодня солнце особенное.

– Оно же вчера было особенное. Сегодня ещё особеннее? – смеялась Тоня, – а люди… Правда, лица у всех красивые. Посмотри. – Она легонько колотила указательным пальчиком в стекло.

И я не могла ей сказать, что из нашего окна не видно лиц. На уровне наших глаз мелькали подошвы тяжёлых рабочих ботинок, бегущие на проходную металлургического завода утром и, устало цепляющиеся друг за друга, вечером по дороге домой. Реже радовало изящество туфелек на женских ногах. И всегда удручало тело на картоне у дома напротив. Того самого дома, что перекрывает солнечный свет. Тело принадлежало мужчине с грязными спутавшимися волосами, в бушлате с отложным воротником и пуговицами в два ряда. Сколько помню, его ноги всегда были забинтованы в одни и те же черные бинты. Над ним летали мухи, и время от времени трёхногая собака по кличке Гуля приносила щенков. Куда они исчезали, я не знаю, но не проходило суток, как не оставалось ни одного.

Я отвечала Тоне:

– Люди загадочны.

– А разве загадочное не прекрасно? – вдохновлялась моя девочка.

– Да, наверно, – с сомнением подтверждала я и снова принималась чистить вялую морковь тупым ножом с рукояткой, подплавленной по краям. А моя Тоня снова обращала своё бледное личико к унылому пейзажу окна.

Я выносила очистки на свалку у нашего дома и каждый раз замечала, что она охватывает всё большую площадь.

Ветер менял направление. Он подхватывал запах свалки и гнал удушливые потоки в сторону нашего дома. Я прикрывала нос рукавом кофты, пропитанной нафталином, и ускоряла шаг. У пыльного окна я садилась на корточки, и некоторое время вглядывалась в блаженное личико Тони. Её неподвижный взгляд оживляли трогательные морщинки, которые время от времени становились глубже или разглаживались в зависимости улыбки, которой играла Тоня.

Из подъезда выходила хозяйка нашей комнаты – пышная хохлушка Гелена, у которой на поясе всегда было повязано льняное полотенце в жирных пятнах. Дома было мало места для её густых длинных волос, потому расчёсывала их Гелена огромным деревянным гребнем на улице. Это был единственный повод, побуждающий её выйти из дома. Всё остальное время Гелена проводила либо во мраке кухни за плитой, либо в ванной за стиркой. Мелкие поручения, связанные с походом в магазин или к родственникам, выполняла племянница – живая девчушка Глаша.

Гелена с едва уловимым презрением переводила взгляд с моего лица и задерживала внимание на Тоне.

– Вам звичайно здасться нахабством, але я хотіла б отримати гроші за кімнату. За 3 місяціВам, конечно, покажется нахальством, но я хотела бы получить деньги за комнату. За 3 месяца, – не сводя глаз с Тони, проговаривала сквозь зубы Гелена.

– Но мы должны всего за два месяца.

– Я змінюю умови. Гроші впередЯ изменяю условия. Деньги вперед.

– Хорошо, – покорно говорила я и вставала с коленей.

Я старалась тихо войти в комнату и садилась перебирать гниющий лук, который щедро отсыпала нам Гелена. После улицы духота в нашей подвальной комнате была ощутимей.

– Саша, Сашенька, открой мне форточку. Пожалуйста, – Тоня складывала на груди обе ладошки в кулачёк и опускала на него подбородок, – там воздух морем пахнет.

Последнюю фразу она произносила аккуратно, словно боялась спугнуть запах своего затаённого мира дыханием.

– Сашенька, пожалуйста…

Я обтирала руки от лука о вафельное полотенце с ромашками и подсаживалась к Тоне. Всё сложнее было каждый раз выскальзывать из реалий нашего мира, чтобы не столкнуть их с Тоней.

– Маленькая, потерпи. Обещаю, совсем скоро мы выберемся к морю. – Я проводила ладошкой по её щеке. – Если открыть форточку, будет сквозняк. Ты простынешь, и тогда точно не видать нам моря.

– Твои руки пахнут лугом, – Тоня брала мою руку в свои ладошки и, уткнувшись в неё носиком, делала глубокий вдох.

Я умилённо смеялась и прикладывала к своим губам её висок.

– Не лугом, Тоня. Луком, – я радовалась, что хоть в этом могла ей не врать.

– Пахнет очень вкусно. Мне кажется, именно так пахнет луг.

– Возможно.

– Когда-нибудь я увижу луг, – Тоня замирала с улыбкой на лице. Начинала глубже дышать. Наверно, она чувствовала сырую утреннюю траву под голыми ступнями. В самые нежные места на них впивались сломанные соломинки. Наверно, она видела малиновый рассвет, верхушки елей, которые выбиваются из дальнего леса, и видела, как рассеивается молочный туман. В эти моменты мне казалось, ещё чуть-чуть и белёсая плёнка совсем исчезнет с её глаз.

 

– «– Том!», – начала я.

– «Ответа нет», – продолжила Тоня.

– «– Том!»

– «Ответа нет. – Удивительно, куда мог деваться этот мальчишка! Том, где ты?», – перехватила мои фразы Тоня.

– «Ответа нет. Тетя Полли спустила очки на нос и оглядела комнату поверх очков», – Тоня кокетливо изображала повествование действиями, – «затем подняла их на лоб и оглядела комнату из-под очков. Она очень редко, почти никогда не глядела сквозь очки на такую мелочь, как мальчишка».

…Я читала Тоне Марка Твена уже третий раз. Она очень любила слушать рассказы о похождениях Тома Сойера. Почему-то ей всегда было жалко ворчливую тётушку Полли.

– Потому что она злая, – отвечала мне Тоня, – злые всегда одиноки…

– Не обязательно быть злым или добрым, чтобы быть одиноким, – задумалась я.

В дверь постучали. На пороге стояла хохлушка Геля. Я успела до того, как она откроет рот, пригласить её выйти за дверь.

– Тоня, я скоро приду, – сказала я моей девочке и плотно закрыла дверь за собой.

 

– Я жалкую, но вам потрібно з'їхатиЯ сожалею, но вам нужно съехать, – глядя куда-то мимо меня, произнесла Геля.

Моё тело показалось в тот момент тяжелее, чем обычно, и я нашла опору в дверном косяке подъезда.

– Післязавтра в'їжджають нові мешканці. Долг за два місяціПослезавтра въезжают новые жильцы. Где долг за два месяца?

– Ах, да, Геля, простите, – встрепенулась я и полезла в оттянутый карман.

– Що цеЧто это? – нахохлилась хохлушка Геля, когда я протянула ей два золотых кольца моей мамы, завёрнутые в носовой платок.

– Это кольца.

– БачуВижу.

– Золотые.

– Нууу…

– У меня нет денег, – я опустила голову и начала считать щербинки в бревенчатом полу.

– Де ви будите житиГде Вы будите жить?

– Не знаю.

– З'їжджайте завтраСъезжайте завтра.

– Хорошо.

 

На коленках Тоня держала книгу и аккуратно, двумя пальчиками, перелистывала страницы. При этом сама себе шептала:

– «– Ты трус и щенок. Вот скажу моему старшему брату, чтоб он тебе задал, как следует, так он тебя одним мизинцем поборет. – А мне наплевать на твоего старшего брата! У меня тоже есть брат, еще постарше. Возьмет, да как перебросит твоего через забор! (Никаких братьев и в помине не было.)»

Я остановилась посреди комнаты и не верила своим глазам.

– Ты видишь? – вскрикнула я.

– Вижу, – улыбнулась Геля.

На меня обрушилась невероятная, огромных размеров радость. Хотелось обнимать мою девочку крепко-крепко, подбрасывать её к небу, целовать.

– Как? Когда? Почему ты молчала? – встревожено бормотала я.

Тоня хотела опереться рукой о спинку кровати, чтобы встать, но промахнулась и упала на пол. Она как всегда улыбалась и беспомощно водила в пространстве ладошками в поисках опоры. Я поставила Тоню на ноги и сильно прижала к себе.

– Больно, – шепнула она.

Я ослабила объятия. Тоня взяла мою ладонь и приложила к своему холодному лбу.

– Вот где-то здесь я вижу.

Потом сместила её к области груди:

– И тут тоже вижу.

Я сглотила большой комок горечи, уткнулась лицом в мягкие волосы Тони и тихо поправила:

– Тут ты чувствуешь.

– Чувствую? – удивилась Тоня открытию.

 

 

Если бы Тоня могла видеть, то этим утром она бы увидела сонные лица хозяев ботинок, мелькавших в нашем окне. Они спешили к проходной металлургического завода, а мы с моей девочкой, взявшись за руки, не спеша, шли куда-то. Я уходила всё дальше и дальше от кровати с колючим покрывалом, от пышной хохлушки Гели, от полумрака душной комнаты, от ботинок в окне и растущей свалки. А Тоня, возможно, приближалась к своему миру.

– Саша, Сашенька, мы на улице?

– На улице.

– А люди вокруг нас есть?

– Есть.

Улыбка на лице Тони стала ещё шире. Она приостановилась на несколько секунд и таинственно прошептала:

– Мы ведь едем к морю?

«Почему нет?!» – подумала я.

– Да, Тоня, к морю.

– Спасибо, – она обняла меня за колени.

Тоня крепко-крепко сжимала мою руку. Мы шли и шли. Нам нужно было ещё много пройти.

 

Однажды в вечерних сумерках на берегу Чёрного моря прозвенел совсем взрослый голос моей девочки:

– Санечка, а ведь у Тома Сойера тоже не было мамы?