HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Валентин Истомин

Вызов на дом

Обсудить

Рассказ

 

Из цикла «Не тот мессия»

 

Купить в журнале за апрель 2018 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за апрель 2018 года

 

На чтение потребуется 1 час | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

16+
Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 12.04.2018
Иллюстрация. Название: «Младенческая Самуэль» (1750 г.). Автор: Джошуа Рейнольдс (1723–1792). Источник: http://postergrad.ru/search.jsp?q=Джошуа+Рейнольдс&page=3

 

 

 

Все персонажи являются вымышленными, любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.

 

 

– Иди, чего медлишь?

– Я могу медлить. Но труднее будет медлить тебе, ожидая Моего прихода.

 

 

Аркадий раздражённо дёрнул заусеницу на большом пальце. Досада была тем более велика, что в случившемся виноват был он сам. Мог бы ведь честно назваться блогером-путешественником. Ладно, поскольку тут далеко не все в курсе, кто такой блогер, то писателем – ну почти ведь. Опять же, мог бы честно сказать, мол, менеджер, сейчас в отпуске. Долгосрочном. Путешествует по российской глубинке. Но он соврал. Ладно, соврал и соврал, все врут, святые нынче только в книжках и на иконах. Так ведь можно было бы соврать что-нибудь безопасное. Например, что работает… учителем. Хм, директором школы. Или антикваром. Или художником-дизайнером. Или социальным работником. Они бы молча кивнули, подумали что-то своё, но отстали бы. А он взял и назвался врачом! Но это же понятно, что если ты врач, то рано или поздно тебя попросят кого-нибудь осмотреть!

Вот его и попросили. Из соседнего дома. Ладно бы призвали к бабушке какой-нибудь. Или мужичку. В самом расцвете сил. Или не очень. Он бы отмазался как-нибудь. Перенёс на потом. А там – известное дело: либо падишах помрёт, либо ишак сдохнет. Но ребёнку ведь не откажешь! Аркадий и согласился. Автоматически. Не задумываясь. Повинуясь господствующим нормам социального поведения. Ещё и «конечно» сказал.

С другой стороны, ему здесь ещё долго жить, до конца зимы – точно. Растерзают ведь. Не в прямом смысле. Молча, одними только взглядами. Презрением. Саботажем. В магазине, как пить дать, обслуживать перестанут (впрочем, не велика потеря). Здесь все друг друга знают. Всем всё сразу же становится известным. Одна большая семья. Возможно, не очень дружная, но семья.

«Ладно, как-нибудь выкручусь. Буду импровизировать! Где наша не пропадала! – Аркадий решительно откусил заусеницу. – Надеюсь, с ней ничего серьёзного. Что в этой глухомани может произойти с ребёнком?» Мысль о чистосердечном признании и раскаянии во лжи зашевелилась было в его мозгу, однако сразу же была отброшена пинком прагматичного соображения: теперь уж незачем осложнять ситуацию. Он надел синтепоновую куртку (сдавший ему за копейки половину дома хозяин так и не поверил, что она может греть зимой) и вышел: «Дохтур так дохтур! Поиграем в дохтура!».

Белый-белый снег – такого в столице он никогда не видел – покорно захрустел под ногами, и в хрусте этом, казалось, звучала гармония мира. Ему не хотелось бы оставлять это место. Бешеный пульс жизни здесь совершенно не улавливался, словно он держал в руке запястье мертвеца. Да только не мертвец это вовсе – просто нет ему надобности вскакивать и мчаться как угорелый куда-то. Можно спокойно лежать под одеялом снега и ждать хоть бы и второго пришествия. Такая вот житейская почти некромантия. Вспомнилось вдруг чьё-то назидание, что опытный маг запросто может организовывать дыры во времени. Правда, частенько они возникают без его ведома.

 

Двенадцатилетняя Ксения мягко картавила. В этом даже был шарм. «Определённо, не Лолита, хм. Но скорее всего даже у этой серой мышки хватит ума не избавляться от своего… дефекта. Это принесёт ей несколько далеко не лишних баллов, когда дело дойдёт до соперничества с, хм, подругами», – сходу поставил диагноз Аркадий. Его сразу же провели в комнату, и, раздеваясь, он успел насколько мог оглядеться. Делать подобные заключения ему было гораздо привычнее – последним местом его работы значилось модельное агентство, так что в женщинах он разбирался.

«Л'одимый, лесной цал'ь со мной говол'ит: Он золото, пел'лы и л'адость сулит. О нет, мой младенец, ослышался ты: То ветел', пл'оснувшись, колыхнул листы…» – девочка сидела в постели и «сдавала» матери заданное стихотворение. Болезнь болезнью, но уроки делать надо – железная родительская логика. Дочка не возражала: болеть было скучно. «Дитя, я пленился твоей кл'асотой: Неволей иль волей, а будешь ты мой», – Ксюша легонько кашлянула.

В доме было жарко натоплено – девочка сидела в маечке.

– Температура? – сходу взял быка за рога Аркадий.

– Тридцать семь, – вздохнула мать.

«Несостоявшаяся леди Макбет Мценского уезда, – отметил про себя искушённый женский психолог. – Королевство маловато, развернуться негде… Отсюда и трагизм на лице».

– Выше не поднималась?

– Нет. Третий день вот уже.

– Так-так, хорошо! – Аркадий изобразил глубокомысленный лик. Тут же спохватился: – В смысле, что температура не поднималась. Это значит, что воспалительные процессы… не… протекают.

«Черт, или наоборот? – заметался он. – А, ладно, похоже, они действительно ничего не понимают». Мнимый врач лихорадочно соображал, что делать дальше. Тут нечаянно подсмотренная где-то и когда-то сценка лукаво выглянула из-за двери, ведущей в гигантское хранилище воспоминаний. «Бинго!» – возликовал Аркадий, а вслух произнёс:

– Можно попросить у вас ложечку? Чайную.

– Да-да, конечно, – мать подхватилась и поспешила вглубь дома.

– Только чистую! – наставляюще бросил ей вслед «врач» и, повернувшись к сидевшему безмолвным истуканом отцу, на первый взгляд, типичному сельскому интеллигенту, доверительно пояснил: – Я же на отдых приехал, не взял инструменты. Вообще дал себе зарок больными не заниматься! Но ребёнку разве ж откажешь?

Родитель понимающе крякнул.

– Ну, привет! Как дела? – Аркадий сел на стул рядом с кроватью и начал показательно протирать руки гигиеническими салфетками. От них правдоподобно несло спиртом.

– Хол'ошо, – прошелестела Ксюша.

– Хорошо? А зачем же болеем тогда, а? – продолжал усердно входить в роль Аркадий.

На пороге показалась мать, победоносно вознёсшая к потолку мельхиоровую ложечку. «Самое время надеть очки», – рассудил просчитавший всё Аркадий (он был немного подслеповат, но постоянно носить очки стеснялся – линзы же так и не принял). Мир привычно приобрёл более чёткие очертания. Тут-то он как следует и разглядел обнажённую шею девочки. Дыханье перехватило: «Да что же ты делаешь!». Пронзительное дежавю сковало ледяным взрывом мозг – всё это уже когда-то было: и двенадцатилетняя девочка, и её подобающая ухмыляющейся дьяволице шея, и безучастные словно актёры-статисты люди вокруг, и наконец он – недоумевающий, растерянный, загнанный в угол. В панике он неловко принял ложечку – она выскользнула из дрогнувшей руки и тихо звякнула об пол. Мать недоуменно посмотрела на него и отправилась за новой.

«Возьми себя в руки», – приказал себе Аркадий. Горе-врач встряхнул головой, собрался и постарался принять очередную ложечку более уверенно. Получилось.

– А не болела ли… Ксения… до этого? – почему-то произнести имя девочки оказалось трудно. – Скажем… ангиной…

– Да-да-да! Как раз недавно у нас была ангина! – восхищённая его врачебной прозорливостью мать уже простила ему обронённую ложечку. – Во всяком случае, я думаю, что это была ангина. Мы не вызывали врача. В лёгкой форме была. Безболезненная. Вот мы и решили, что можно обойтись. У нас же ни больницы нет, ни поликлиники, скорую присылают только в экстренных случаях, а так всё в город нужно ехать. Вот у меня брат…

– М-м-м, – перебил её Аркадий, лихорадочно складывавший в голове пазлы диагноза. – «Недавно» – это как?

– Ну… Пару месяцев назад… или несколько недель… – мать рассеянно посмотрела на мужа. Тот в ответ лишь беспомощно заёрзал на стуле.

– Может, полгода назад? – недоверчиво переспросил Аркадий, снова приковавшись взглядом к шее девочки.

– Нет, – довольно уверенно отвергала проталкиваемую медицинскую гипотезу мать. – Не так давно.

– Но она долго продолжалась? Ангина, в смысле.

– Ну, как сказать, где-то неделю. Мы, наверное… недолечились… Ксюша чувствовала себя хорошо, просто было немного больно глотать, мы и решили… не пропускать же занятия… Но потом всё совсем прошло!

– Понятно… Надо было всё-таки… показаться врачу, – рассеянно констатировал Аркадий и, обречённо вздохнув, обратился к Ксении: – Ну что, красавица, открой рот и скажи «а».

Родители девочки не заметили, что перед тем, как засунуть ложечку в рот девочке, «врач» весь сжался, словно ему предстояло прыгнуть в ледяную воду.

«Да, действительно, уже никаких следов», – раздумывал он, вглядываясь в глотку ребёнка. Попросил отца держать лампу ровнее, чтобы было лучше видно. На самом деле разглядывать особенно было нечего – требовалось выгадать время на размышления. – «Но если ей было трудно глотать, это очень даже мог быть шанкр-амигдалит. …А вдруг нет? Вдруг это просто аллергия… или… Лимфатические узлы! Надо проверить лимфатические узлы!»

Аркадий положил ложечку, поблагодарил отца за помощь и принялся осторожно, словно сапёр, щупать под ушами девочки вниз к шее. Плотные и набухшие.

– Подними, пожалуйста, руки. Да, вот так достаточно. – Подмышечные – тоже. – Спасибо, хватит.

«Твёрдый шанкр, «ожерелье Венеры», увеличенные лимфатические узлы. Анализы сдавать не надо, всё и так ясно», – Аркадий уставился стеклянным взглядом за окно. Заснеженные луга уходили вдаль и где-то на горизонте нехотя прикрывались лесом. В них не было спасения. – «Так нельзя».

Пауза затягивалась.

– Доктор, всё в порядке? – не выдержала мать. Взволнованный отец приподнялся со своего стула.

«Вы, что, ослепли? У девочки вторичный рецидивный сифилис! Какой нахрен порядок!» – мысленно взорвался Аркадий. Долю секунды он был близок к тому, чтобы обрушить на родителей всю правду. Ужасную и беспощадную правду. Сметающую всё на своём пути правду. Однако он и сам не устоял под напором громады этой монструозной правды – волю парализовало, всё тело охватила апатия, и вслух мнимый врач смиренно произнёс:

– Да-да, всё нормально… Ксения… немного простудилась, вот и всё. Через пару дней всё само пройдёт… То есть, вы ведь что-то ей даёте?

– «Терафлю»…

– А, отлично, сегодня на ночь и завтра утром дайте выпить по половинке порошка, и больше не надо. Впрочем, завтра на ночь тоже дайте. Точно уж последний раз!

– А вот эти пятна на шее… Их у неё никогда не было раньше…

– О, это авитаминоз. Просто авитаминоз. Зима ведь, девочке не хватает витаминов. Бледные пятнышки… обычное дело.

– Я так и думала! Но мы и яблоки едим, и бананы… Мандарины, когда бывают…

– В таком возрасте витаминов требуется больше обычного. Вот что. – Аркадию пришла в голову идея, показавшаяся ему спасительной. – Я съезжу в город, у меня как раз дела там, я достану… хм… витамины… Придётся поколоться, – лже-врач сделал над собой усилие и ободряюще улыбнулся Ксении. – В попу, – он постарался ласково посмотреть ей в глаза. Девочка доверчиво улыбнулась в ответ.

– Ох, уколы? Значит, все так серьёзно? – снова забеспокоилась мать.

– Нет-нет, что вы. Просто с уколами дело пойдёт быстрее, гораздо быстрее, – вдохновенно врал Аркадий. Он чувствовал, что берёт контроль над ситуацией. – А пилюли пришлось бы до лета глотать.

– Сколько мы вам должны?

– Да бросьте вы…

С семьей Мухиных он расстался почти друзьями.

 

Домой пошёл не сразу. Решил прогуляться, немного прийти в себя. Он мечтал отдохнуть и забыться здесь, вдали от цивилизации, в снегах, которые прячут как настоящее, так и прошлое, не позволяя заглянуть в будущее. В первые дни ему казалось, что этот диковинный для него сибирский снег мудро покрывает саму реальность, создавая свой собственный мир, оторванный от всех, видимых им ранее. Чужой и холодный, но одновременно такой гостеприимный к скитальцам по жизни, подобным ему. И вот маленькая Ксения, заражённая сифилисом, сокрушила этот мир.

«Надо как-то достать этот чёртов пенициллин», – вздохнул несостоявшийся отшельник.

 

 

*   *   *

 

«Здесь все друг друга знают. Правда про сифилис мгновенно разнесётся по всей деревне. Тому, что от неё осталось. Ксюше житья не будет», – думал Аркадий, трясясь на следующий день в попутной «газели»-хлебовозке. Он всё ещё терзался, правильно ли поступил, замолчав страшный диагноз. Для себя-то он определился однозначно: меньше шума, меньше крика – лучше для всех. Этот железобетонный конформистский принцип ни разу не подвел его в жизни. Оставалось только уломать совесть, что и девочке так будет хорошо.

«Ну, что уже трахается в свои годы – этим никого не удивишь. Все к этому привыкли. Хвала СМИ и телевизору! Погалдят и заткнутся. А с клеймом сифилички – это ж её мать родная за порог выставит. Она штучка ещё та. Нереализовавшаяся. Но будет орудовать как праведница. А Ксения-то толком не осознаёт, что делает, дурочка. И не поймёт, почему вдруг все начнут шарахаться от неё и плеваться ей в след. Станет чужой в полном соответствии своему имени. В школе так вообще линчуют. Камнями забьют. Дети… На выходе гипертрофированная оценка ситуации, заданная истеричными родителями… Да, тут сомнений никаких: вся жизнь – коту под хвост! Того и гляди, пойдёт вся в слезах в лес – и до первого же сука! На пояске от пальтишка и удавится. Наверняка оно у неё есть… пальтишко… Да уж…» – получив требуемое, совесть успокоилась и смолкла. Аркадий был благословлен действовать словно преступник.

«Но хотел бы я посмотреть на того мальчугана, что стянул с неё трусики. Самому-то, небось, за четырнадцать. Все шестнадцать. Да, как минимум. Старший школьный товарищ. Блин, вот никогда бы не подумал, что Ксения… созрела. Была бы шустренькой, тогда понятно, а так-то… В ближайшие два-три года она вряд ли решится косметикой пользоваться, а тут такое… Ошибочка вышла. Интуиция подвела, опыт дал брешь, – покачал головой опростоволосившийся аналитик. – А впрочем, в тихом омуте черти водятся».

 

Нехотя, словно чужие, наплыли воспоминания, как где-то десять лет назад Семён, случайный знакомый в невесть каком по счёту баре, по которым он тогда ходил один за другим, внезапно проникся дружеским чувством к нему («Мы с тобой родственные души!») и предложил поработать в только что созданном модельном агентстве. Сразу же «настоятельно» порекомендовал «просветиться» по кожным заболеваниям. Причём не «в общих чертах», но «основательно, с толком». Собеседования, в которых Аркадию по долгу службы предстояло принимать участие, полагали в том числе и дефилирования соискательниц в бикини. Требовавшиеся познания были необходимы для того, чтобы «отсеивать нежелательных претенденток ещё на начальной стадии», – справку из кожно-венерического диспансера, как гласил печальный опыт Семёна, можно и приобрести. Не так уж и задорого.

Он также дал понять, что «девушки всех возрастов», с которыми им придётся иметь дело, «будут пристраиваться не только на обложки глянцевых журналов», поэтому ему как менеджеру необходимо было изучить и венерические заболевания.

Нельзя сказать, что Аркадий был таким уж несведущим в этой области. Тем не менее, добросовестно подойдя к выполнению задания, он утонул в зыбучих песках информации. Помимо всего прочего озадачился, что, например, тот же сифилис наружным осмотром можно вычислить лишь на некоторых стадиях, а при определённом протекании заболевания и вовсе нельзя, не говоря уже о хламидиозе, который чаще протекает совершенно бессимптомно. Семён, к которому он обратился за комментарием, досадливо поморщился: да, что поделать. «Но всё равно, нам такие вещи лучше знать как Отче наш». Аркадию оставалось лишь хмыкнуть в ответ.

За всю карьеру в агентстве его узкоспециализированные познания понадобились раз десять: как во всех случаях глубокомысленно выражался босс, проблема «решалась, ещё не родившись». Бывали, конечно, и проколы. К счастью, по ходу дела Аркадий прилежно изучил и методы лечения «зэпэпэпэ» (заболеваний, передающихся половым путём). Самому, как на то с подмигиванием намекал Семён, не пригодилось, ибо, казалось, все болезни мира совершенно не липли к нему, а вот двоих своих подчинённых (агентство лихо раскрутилось и возникла необходимость в расширении штата) он смог вылечить – впоследствии один из них даже успешно прошёл лабораторные тесты в клинике, так что официально его репутация оказалась незапятнанной, чего не скажешь о его популярности среди моделей: от сарафанного радио не затаишься.

Из-за этих-то проколов незадолго до бегства Аркадия агентство всё-таки обзавелось собственной лабораторией для анализа биологических материалов конкурсанток. Удовольствие вышло дорогим, зато давало гарантию. Венеролог-самоучка, правда, этого уже не смог оценить. В этом был какой-то глубокомысленный расчёт Бытия: в очередной раз устать от всего, когда в его познаниях перестали нуждаться.

 

И всё же, несмотря на все отведанные им в жизни мерзости, систематически встававшая перед глазами картина «ожерелья Венеры» на шее двенадцатилетней тихони плющила его. Да, он повидал тысячи почти или совсем обнажённых женских тел «всех возрастов». Да, он знал о венерологических заболеваниях несколько больше, чем, скажем, обычный человек. Да, доводилось ему видеть и вещи действительно страшные. Не мальчик, в общем. Однако эта картина словно проклятие не отпускала его. Она была выше его понимания.

Может, виной оказалось то, что он, отдавшись на милость беспощадным и ласковым снежным просторам, оказался совершенно не готов к такому… проявлению жизни. Вожделенный покой, в который он было уверовал, ослабил броню его опыта, его циничного и большей частью никому не нужного опыта. В эту-то брешь и устремились полчища демонов, вознеся хоругвь с портретом двенадцатилетней сифиличной девочки.

С непонятной тоской Аркадий вдруг припомнил, что если бы Даша («Где-то она сейчас? а впрочем… Даша ли? может, Мария? или Ольга?») не сделала аборт, у него самого, скорее всего, сейчас тоже была бы дочка. Не двенадцатилетняя, нет-нет, всего лишь пятилетняя. До пертурбационного периода было бы ещё далеко, дочурка безмятежно пребывала бы в полусказачном мире невинности – самое то наслаждаться отцовством, когда ты одновременно богатырь, добрый волшебник и… конёк-горбунок? Во всяком случае, тогда ему очень хотелось, чтобы это была дочка. Однако всё сложилось иначе.

Бремя прокажённой девочки. «Да осознает ли она его? Что, что она вообще понимает?» – навалилось всей тяжестью на несостоявшегося отца. Он с тупой болью в груди признал, что, кроме него, никто не заступится за Ксюшу. Её жизнь – в его руках. Он должен её спасти. «Может, тогда она простит меня, моя не родившаяся дочь, – горько усмехнулся Аркадий. – Моя вечно не рождающаяся дочь». Он в который уж раз подумал, что никогда так и не женится, и детей не заведёт – всё так и будет скитаться из одного места в другое.

С такими невесёлыми мыслями мнимый доктор доехал до города.

 

 

*   *   *

 

Подходящую аптеку он выбрал только с четвёртого раза. Подходящую в том смысле, что заправлявшего в ней аптекаря – а это был именно аптекарь-мужчина, а не женщины, как в предыдущих (у них если только хемомицин какой-нибудь получилось бы выпросить) – можно было обработать соответствующим образом. Ибо ставку Аркадий решил делать вовсе не на врачебный долг или сострадание. Дождавшись, когда все отоваренные покупатели покинули заведение, он надел очки и подошёл к окошку. Аптекарь явно изнывал от скуки – то, что надо.

– Скажите, пожалуйста…

– Пожалуйста!

– («Остряк хренов») Ох… ха… ну… У вас есть бензилпенициллин?

– Бензилпенициллин только по рецепту!

– («Без тебя знаю») Мне лечиться…

– Да я понимаю, что не по венам гонять!

– («Шутник хренов») Я, скажем так, оказался в несколько деликатной ситуации…

– Да? – аптекарь хмыкнул, предвкушая унизительное откровение. Заросший щетиной детина в неряшливом халате рвал все стереотипы профессии аптекаря – но в сложившейся ситуации лучше было и не придумать.

– («Навострил ушки?») В общем, я заразился одной нехорошей болезнью…

– Дайте-ка угадаю: сифилисом?

– («Прорицатель хренов») Ох, ну, вот видите, вам ничего объяснять не надо…

– Идите в кожно-венерологический диспансер. Ну или в клинику какую-нибудь частную.

– («Ладно прикидываться-то, все ты уже понял») Дело в том, что мне ни в коем случае нельзя лечиться… по… гм… официальным каналам.

– Из-за жены, что ли? – аптекарь снова усмехнулся и принял совсем уж вальяжную позу.

– («М-м-м, аж расцвёл») Да! Нет! В смысле…

– Да вы уж не стесняйтесь, ничего вашей жене я не скажу!

– («Самаритянин хренов») В смысле, что моя жена является и моим же непосредственным начальником…

– Ого! Ну ты попал! – аптекарь перешёл на панибратский тон. – Как же это тебя так угораздило?

– («Клюёт?») Ох, это длинная история. В общем, ни в какой клинике светиться мне нельзя. Никаких справок, больничных листов или рецептов. Я знаю, как лечиться. Меня… проконсультировали… знакомые с ситуацией. Уколы делать умею!

– Ага, – аптекарь запустил пятерню в пышную шевелюру.

– («Клюёт-клюёт!») И я уезжаю, гм, в командировку…

– С женой, что ли? – духовник в окошке был готов расхохотаться.

– («Прорицатель хренов») Увы, ох и ах, – развёл руками Аркадий и выжидательно уставился на аптекаря.

– Ну… на антибиотики у нас существует ограничение… за несоблюдение… если узнают… меня могут оштрафовать…

– («Ну, давай, давай же!») Я отблагодарю!

– …или даже уволить!

– («А губа не треснет?») Благодарные люди – щедрые люди!

– Щедрые? Это хорошо! Тогда… Бензилпенициллина натриевая соль или бензилпенициллина бензатин? – сощурился аптекарь с видом экзаменатора, загоняющего студента в ловушку.

– («Есть!») Бензатина бензилпенициллин, – уверенно кивнул Аркадий.

Дальше мнимый больной только поддакивал, соглашаясь со всеми доводами пройдохи-аптекаря. И хотя внутри него бушевало желание дать понять этому… барыге… толкачу, что он в курсе и ситуации, и цен, однако страх спугнуть угодившую в расставленные силки добычу, которая в своей жадности полагала, что охотником является именно она, оказался сильнее. Благодаря перешагиванию через гордость Аркадий и вышел из аптеки, неся упаковки бензатина бензилпенициллина, воды для инъекций и одноразовых шприцев. Про оставшегося угорать за его спиной аптекаря он сразу же и позабыл – ему никогда не было дела до людей, которых он использовал.

Напрасно.

 

 

*   *   *

 

С уколами проблем не возникло. Вообще ни с чем не возникло. Родители даже не изучили упаковки, что за «витамины» такие – титул «московского врача» гарантировал в этих краях беспрецедентную и безоговорочную веру. Впрочем, Аркадий всё равно воздавал почести Небесам, хоть и был в «натянутых отношениях» с «данным трансцендентным сектором», что в этой дыре нет Интернета, поэтому никто не может проверить ни диагноз, ни назначенное лечение.

Он вполне уже вошёл в избранную роль и два-три раза в день приходил к Мухиным делать Ксюше уколы. При процедуре неизменно присутствовала мама – это было ожидаемо и закономерно, однако у Аркадия с каждым разом крепло ощущение, что Ирина (она просила называть себя Ирой) охотнее бы оголяла перед ним свою попу, нежели дочернюю. Один раз, когда супруга не было дома, она даже предложила ему «угоститься рюмкой чая». Он хорошо знал спрута, притаившегося в глубине взора, с которым было сделано это предложение, и счёл за благо не связываться с ним.

Таким образом, наедине с Ксюшей Аркадий ни разу не остался. Другой возможности откровенно поговорить с девочкой не было. Автобус, увозивший её в соседнее село, где ещё функционировала школа, останавливался прямо у калитки дома Мухиных, потому речи не могло быть о том, чтобы как-то перехватить её. Вылавливать её в школе было по меньшей мере странно и уж точно подозрительно. Где ещё бывала Ксения – впрочем, где здесь вообще можно «бывать»? – Аркадий не знал.

Положа руку на сердце, за отсутствие возможности поговорить с девочкой он тоже был признателен Небесам, ибо совершенно не ведал, с чего начать разговор на столь деликатную тему. Да и вообще, стоит ли? Пятна на шее прошли и маленькая женщина («пф…») выглядела здоровой – это радовало Аркадия, – а чудотворность антибиотиков не вызывала у него никаких сомнений. Он начал верить, что, возможно, всё так тихонько и закончится, а он таки обретёт в этих чудных краях вожделенный покой.

В общем, всё шло хорошо. Только однажды он ни с того ни с сего вспомнил свою дочь, которая у него почти что вышла. Божена Дворжак, да, вроде её звали Божена Дворжак, родила у себя на квартире. Родила тихо и незаметно в полном смысле этих слов. Ей никто не помогал. Изнурённая родами, она тем не менее поднялась, перевязала ребёнку пуповину, как где-то научилась. Вызвала скорую помощь и полицию. Потом выколола дочери глаза и перерезала себе горло. В заготовленной заранее записке пояснила, что жить не может и не хочет, чтобы её ребёнок увидел своего отца. Девочка не выжила. Наверное, к счастью. Инфекция.

 

 

*   *   *

 

Как-то раз после укола Мстислав Сергеевич (так официально представлялся всем отец Ксении), заговорщически озираясь, отозвал Аркадия в сторону. Выяснилось, что он хочет пригласить «доктора» к настоятелю местного прихода отцу Олегу на чаепитие. От имени хозяина, разумеется – всё согласовано и одобрено. «Чаепитие» было произнесено с широкой улыбкой, не оставляющей сомнений в сути мероприятия, но Мухин счёл необходимым уточнить:

– До поста ещё далеко, так что… Традиция у нас сложилась: по пятницам у отца Олега собираются местные… гм, образованные люди. Ведём светские беседы по актуальным вопросам. Обсуждаем судьбы Отечества, – уже на полном серьёзе пояснил Мстислав Сергеевич. – Священник Олег Грозовой – мой бывший школьный товарищ и хороший друг. Уверен, вам понравится у него.

Аркадий, хоть мысленно и прыснул со смеху, представив собрание сельской интеллигенции, рассуждающей о судьбах России, приглашение принял.

Пятница была уже завтра.

 

 

*   *   *

 

– У нас же тут неподалёку… ну как неподалеку, всяко ближе, чем до Москвы, хех… крупнейший российский производитель глинозёма… то есть оксида алюминия… – невесть почему вкрадчиво объяснял Мстислав Сергеевич. Аркадий зашёл к Мухиным, сделал Ксении укол, и вместе с главой семейства отправился на намеченное мероприятие. – Так вот, я разработал метод, как дёшево… неимоверно дёшево производить оксид алюминия. В виде рубина… На украшения такой рубин уже не потянет, хотя почему бы и нет? Хех, почему бы и нет… Но для лазерной техники он будет идеален! А главное, это очень дёшево! Знаете, мой метод намного дешевле метода Вернейля, вот в чём дело! Это, вне всяких сомнений, революционный метод!

– Рубин… Красивый камень…

– Да-да, прекрасный! А если производить по моему способу, то им можно будет улицы мостить! – глаза изобретателя лихорадочно заблестели.

– Улицы? Хм, а надо ли? Вы знаете, что рубин превращает злобного по природе человека в демона?

– Что-то, простите?

– Да нет, ничего, я просто. – Аркадий вздохнул. – Так от меня-то чего вы хотите, Мстислав Сергеевич? Я не вижу, чем смог бы вам помочь: увы, я не разбираюсь в производстве глинозёма.

– Мне нужно защитить свою интеллектуальную собственность.

– Получите патент, в чём же дело.

– Да-да, конечно, но для этого нужно ехать в Москву… Лучше всего сразу в Москву. И это денежное дело вообще-то, ну, не так уж и дорого, тем не менее, хех, у меня сейчас некоторые трудности… Но самое главное, в ближайшее время я намереваюсь ознакомить со своей идеей некоторых господ… имеющих непосредственное отношение к алюминиевой промышленности… О, разумеется, только в общих чертах, только в общих чертах… Однако мне хотелось бы, понимаете, подстраховаться и как-то непосредственно до этого разговора… хех, застолбить, так сказать, эту идею за собой…

– Отдайте на хранение нотариусу. Копии соответствующих документов, в смысле.

– Гм, юристы… Боюсь показаться параноиком, но у меня нет особенного доверия к этой публике…

– Ну так пошлите самому себе заказное или ценное письмо с документацией на своё изобретение. Чертежи, объяснительная записка… Конверт будет опечатан государственным органом, на нём будет стоять число и дата. Всё будет храниться у вас, и в случае надобности вы легко докажете, что владели этой идеей раньше.

– Правда? Всё так просто?

– О, если бы вы знали, как на самом деле просты многие важные вещи!

 

Между тем они пришли. Воодушевлённый Мстислав Сергеевич по-свойски, без стука вошёл в дом. Их встретила, как шёпотом пояснил Аркадию проводник, жена священника – совершенно бесцветная женщина, которая, похоже, ставила себе целью не держаться в поле чьего бы то ни было зрения дольше минуты. Приняв у них одежду, она чуть ли не растворилась в воздухе. Хозяин же, напротив, возник более чем явственно – как августовским днём подгоняемая стремительным ветром полная дождя туча. Это был довольно высокий статный мужчина, выглядевший моложе и своей супруги, и своего бывшего одноклассника. Он был в светском костюме, однако представился по сану:

– Иерей Олег Грозовой.

– Аркадий Агафонов, – слегка склонил голову гость.

– Добро пожаловать, Аркадий. Кстати, у вас доброе христианское имя. Синонимично символическому именованию Господа нашего Иисуса Христа.

– Вот как? Никогда не задумывался, если честно…

– А как же! Аркадий значит «житель Аркадии», переносно – «пастух».

– Ах, да, «Я есмь пастырь добрый…» – гость показался несколько раздосадованным.

– Ну вот видите! И ведь что самое главное, кто есть врач, как не «пастырь добрый»? – Аркадий замялся, он чувствовал, как краска заливает лицо. – Мстислав Сергеевич рассказывал, как вы, жертвуя своим отпуском, остаётесь верными клятве Гиппократа. Это достойно уважения. Несомненно, вы – профессионал.

Тут уж мнимый врач сквозь землю был готов провалиться. К счастью, хозяин спохватился:

– А что же мы стоим? Пожалуйте, всё уже готово!

Они вошли в просторную комнату, где, действительно, всё было готово. Хозяйка расстаралась на славу: стол был уставлен многочисленными яствами. Дивными и не очень, но с одинаковым успехом прельщающими вкусовые рецепторы. Очевидно, эта Magnum opus была проделана исключительно ради московского гостя, потому как остальные гости, числом около десяти, не походили на шибко избалованных таким застольем: они одаривали стол восторженным взорами и не стеснялись выказывать восхищение, равно как и проявлять признаки нетерпения. Ждали только Аркадия.

Священник поочерёдно представил ему присутствующих местных интеллектуалов. Звучали имена и сопутствующие им «титулы» и характеристики, чаще всего пышные, но редко вразумительные. Впрочем, Аркадий всё равно сразу же запутался в них. Несмотря на то, что процедура знакомства несколько затянулась, серьёзное и вежливое лицо он смог сохранить. Дальше испытывать терпение гостей было рискованно: хозяйка – у неё оказался на удивление певучий голос – пригласила всех к столу. Села первой, однако в скором времени под предлогом проверить плиту выскользнула – и больше за стол не садилась, показываясь лишь на мгновения, чтобы принести новые блюда или унести посуду. Аркадий даже не узнал, как зовут матушку.

 

За столом царила довольно либеральная атмосфера – отец Олег не сковывал гостей необходимостью соблюдать церковный этикет у себя дома. Все воспринимали это как само собой разумеющееся: ведь, допустим, полицейский тоже не обращается к своим гостям «граждане» и не заносит в протокол каждое слово… Священник лишь торжественно прочитал коротенькую молитву перед едой – и покатилось державное застолье. Первый тост прозвучал за встречу, в нём был упомянут московский гость и его «вызывающие восхищение» заслуги, так что впоследствии за него, к облегчению Аркадия, отдельно уже не пили.

А пили уверенно и со знанием дела. Обстановка довольно быстро стала совершенно свободной.

– Внимание!

Пожелавший оказаться в центре внимания Фёдор Николаевич, при знакомстве представившийся Аркадию «русским патриотом и мыслителем», был самым продвинутым из интеллектуального кружка. По крайней мере, как следовало из пояснений священника и его собственных, он не ленился хотя бы раз в неделю ездить в город и проводить пару часов в интернет-кафе, чтобы «полностью быть в курсе текущих событий» и, соответственно, «держать ухо востро».

На этот раз, начал объяснять Фёдор Николаевич, он просидел там почти пять часов и теперь намеревался – прямо-таки сгорал от нетерпения – поделиться с товарищами итогами своего расследования: он раскрыл очередной заговор. (В общем-то, только заговоры его и интересовали: еврейские, масонские, сионистские, американские, атлантистские, банкирские, гомосексуальные, инопланетные и прочие.)

– Все вы, наверное, слышали о разразившейся недавно в Америке моде на признания в сексуальных домогательствах. – Фёдор Николаевич обвёл взглядом собравшихся и выжидающе остановился на столичном госте, без стеснения требуя от него свидетельства в свою пользу. Аркадию ничего не оставалось делать, как кивнуть.

– Я не слышал! – хлопнул пустой рюмкой по столу Тимофей Александрович, учитель труда, а заодно и биологии.

– Да там в Голливуде у них разборки, актрисы жалуются, что их насиловали и лапали, а продюсеры-режиссёры раскаиваются и говорят, что больше не будут, – пояснил его лучший друг Дмитрий Васильевич, тоже учитель – географии, а заодно астрономии, физики и химии.

– Иного, Тимофей Александрович, от тебя и не ожидал, ты у нас окромя Библии ничего и не читаешь, – недовольно пробурчал Фёдор Николаевич. За столом прошёл смешок. – Итак! Надо сказать, разборки сии приобрели масштаб эпидемии и добрались даже до Европы и, что уж совсем удивительно, до матушки России.

– А что ж, не насилуют у нас, что ли? – простодушно брякнул Дмитрий Васильевич, заворачивая блинчик с брусничным вареньем.

– Да не в том-то дело! Насилуют, не насилуют… Cui prodest? Вот в чём дело! Такая мода не могла просто так появиться в американском бомонде. Там ведь как – если что где происходит, если все разом начинают что-то говорить: знать, кто-то дёргает за ниточки, кто-то что-то проталкивает, втирает. Так кому выгоден скандал вокруг всех этих изнасилований? То есть домогательств, – Фёдор Николаевич снова обратился непосредственно к Аркадию.

– Ну, феминисткам, кому же ещё, – пожал плечами тот.

– Вот и я так же сначала подумал! Но ведь никак не феминистки стоят за этим!

– А кто же тогда?

– Производители секс-роботов!

За столом грохнул взрыв хохота. Даже Аркадий с трудом сдерживал улыбку. Между тем Фёдор Николаевич и бровью не повёл на столь унизительную для исследователя реакцию слушателей. Он невозмутимо сгрёб в свою тарелку изрядную порцию селёдки под шубой и налил вина. Гости потихоньку успокоились.

– С чего же вы взяли, что за этим стоит индустрия секс-роботов? – вежливо поинтересовался Аркадий. Ему было занятно.

– С того. Информационная шумиха о достижениях секс-индустрии в производстве андроидов началась незадолго до этого голливудского секс-скандала и, в общем-то, шла бы параллельно ему, если бы не была отодвинута на задний план такими вот более скандальными новостями. Но это же легко понять, что одно с другим связано! – Фёдор Николаевич сделал несколько больших и шумных глотков вина, словно его мучила жажда. – Сами посудите, Аркадий, что теперь после всей этой шумихи мужики у них там не то чтобы переспать с той или иной смазливой актрисой будут опасаться, даже по попке лишний раз шлёпнуть их не захотят! Оно ведь как нынче: сегодня шлёпнул, а через пять лет, когда ты уже и думать об этом забыл – скандал, позор, крах карьеры! Голливудский мужчина в ужасе оглядывается по сторонам: как ему жить дальше? Как же ему больше не хлопать-то по попкам миленьких актрис и не шептать им на ушко слова какие-нибудь срамные? Ведь он так привык к этому! И тут он видит секс-роботов, безропотных андроидов, которые с каждым днём становятся всё больше похожими на живых людей. И он понимает, что робот не подаст на него в суд за то, что он шлёпнул его по попке. С роботом вообще можно делать всё что хочешь – и ничего тебе за это не будет! Всё! Проблема снята!

– Хм, а ведь знаете, Фёдор Николаевич, в ваших словах есть резон, – произнёс столичный гость, задумчиво цепляя вилкой грибочки с луком. Повинуясь благодушной прихоти, он решил подыграть сельскому разоблачителю мировой закулисы. – Производство человекоподобных роботов действительно развивается усиленными темпами, и чтобы стимулировать потребителей к их приобретению, рынку требуется запустить какую-то громкую пиар-кампанию, – это я вам как менеджер говорю. В смысле, я не менеджер, но в менеджменте немного разбираюсь, – вовремя спохватился Аркадий. Он вдруг понял, что уже изрядно пьян.

– Во-во! – возликовал Фёдор Николаевич. Ни он, ни остальные не обратили внимания на оговорку гостя.

– Ну хорошо, а нам-то какое дело до этого голливудского мужчины и его проблем? – хмуро рёк Тимофей Александрович. Он тоже уже изрядно набрался.

– Да то, что скоро секс-роботы станут обычным явлением! Прогресс-то вон какой стремительный, – подбодрённый Аркадием, Фёдор Николаевич разошёлся пуще прежнего. – Вы ведь помните, что, казалось бы, совсем недавно мобильные телефоны были лишь у единиц! У избранных! А теперь они у каждого! И даже не один!

– У меня вот нету даже одного, – парировал Тимофей Александрович.

– Да был у тебя телефон, ты его в колодец обронил, просто не помнишь уже, – ехидно заметил кто-то.

– О тебе, Тимофей, разговор особый, тебя можно и не учитывать, – отмахнулся Фёдор Николаевич. – Так вот, что я хочу сказать, этой своей кампанией красавицы в итоге добьются того, что их действительно никто не будет трогать, ибо все мужики сбегут к андроидам! Ну, а роботы рожать-то не могут, вот и получается, что переведётся наш человеческий род!

Оратор торжествующе огляделся по сторонам. Редко когда ему удавалось досказать свою теорию до конца, не говоря уже о поддержке со стороны слушателей. Хотя бы одного.

 

Хозяину, судя по всему, не очень нравилась тема застольной беседы. Точнее, монолога. Был он немного разочарован и тем, что столичный гость с лёгкостью включился в обсуждение этой, с позволения сказать, проблемы. Вроде как совершенно трезвый, он слегка хмурился. Однако неодобрение высказал в донельзя мягкой форме:

– Друзья мои, полноте вам о всяких греховных роботах судачить. Аркадий, вы не подумайте, бога ради, что мы тут только тем и занимаемся, что обсуждаем голливудские скандалы и развратных андроидов.

– Да нет, ну что вы, довольно актуальная тема, об этом сейчас все в Интернете пишут, мне было интересно послушать такое толкование, – искренне отозвался гость.

– Хм, у нас с Интернетом плохо. Возможно, к счастью, – снова попытался уйти от темы священник.

– На самом деле я тоже думаю, что к счастью. Я у вас тут отдыхаю от цивилизации со всеми её благами, если честно. Прекрасно у вас! – непроизвольно подыграл ему Аркадий.

– Правда?

– Чистейшая правда! Всей душой отдыхаю!

– Что ж, рад за вас. Долго ещё будете у нас гостить-то?

– Да вот не знаю, но до конца зимы уж точно проживу.

– Вы знаете, весной у нас тоже очень красиво, очень! Я не поэт, мне не передать словами! Это нужно видеть!

– Ну, я подумаю, может, и весну пробуду у вас…

– Послушайте, Аркадий, – неожиданно встрял в беседу Мстислав Сергеевич. Бахус застеклил его взор. – Вот всё хотел спросить у вас… – говорил он осторожно и вкрадчиво, глаза же пытливо поблёскивали, – а вы часом не еврейских кровей? Знаете, есть что-то семитское в вашем лице… О, вы не подумайте, я не антисемит вовсе, просто интересно…

За столом воцарилась пауза, которая, впрочем, скорее была выжидательной, нежели неловкой. Один только отец Олег снова нахмурился. Аркадий сохранил невозмутимый лик, внутри, однако досадливо поморщился – он не любил такие вопросы и всё никак не мог привыкнуть к ним. Каждый раз он порывался дать однозначный ответ, однако почти всегда уходил от него. Но на этот раз он даже не успел задуматься, что же им всем ответить.

– А ты сам-то, Мстислав Сергеевич, не пархатый часом? – рубанул Фёдор Николаевич.

– Да что же ты, Фёдор Николаевич, говоришь такое? – опешил Мстислав Сергеевич, не ожидавший подобного вероломства от товарища.

Полагая, что своим не вполне корректным вопросом он выражает общественное мнение и интерес, бедолага совершенно не учёл, что Аркадий оценил и вроде даже как признал легитимность конспирологической теории Фёдора Николаевича, потому тот и проникся само собой разумеющейся симпатией к гостю, несмотря на «что-то семитское» в лице последнего.

– Дочка-то у тебя картавая! А? В кого бы это? – объяснился Фёдор Николаевич и хитро покосился на Аркадия.

– О господи, да у неё просто слабо развиты мышцы артикуляционного аппарата! Причем здесь еврейство, не понимаю, – отмахнулся Мстислав Сергеевич.

Впрочем, было видно, что ему немного досадно за дочь. Обидевшись, он даже отказался от намерения поднять тост за своё изобретение.

– Господа, полноте, давайте оставаться взрослыми разумными людьми, – поучительно произнёс хозяин. Для него это было привычно – усмирять разошедшихся гостей.

Все послушно затихли, пожалуй, даже пристыжено. Ну, немного.

 

А в голове Аркадия между тем произошёл интересный хмельной процесс: картавая дочка Мстислава Сергеевича и безропотные андроиды Фёдора Николаевича нашли общее в своих судьбах, в связи с чем подкинули ему идею обсудить одну очень важную проблему.

– А скажите, святой отец…

– Отец Олег.

– Ох, отец Олег, извините, отец Олег. Мне вот всё не даёт покоя одна мысль: почему господь бог позволяет страдать детям?

Аркадий заметил, что священник чуть вздрогнул от такого вопроса. Он явно не был готов к нему. Гости взволнованно загудели. Ответил отец Олег не сразу.

– Это очень сложный вопрос.

– О, я не сомневаюсь. Тем не менее, мне бы хотелось услышать вашу точку зрения. – Видя, что отец Олег по-прежнему не спешит объясняться, Аркадий продолжил пикирование: – Допустим, мы, взрослые, страдаем за дело. Ну, погрешили чем-то, вот на нас и обрушился гнев господень… А дети-то за что? Ведь они по умолчанию невинны. Я правильно понимаю?

– Да, несомненно. Ребёнок страдает невинно.

– Так вот, почему? За что?

– Ради Вечности, ради своего пребывания в Вечности. И ради нас с вами.

– Вот как. Ради вечности. Интересно. Поясните-ка.

– Извольте, как смогу. Существование во плоти, земная жизнь – это, образно выражаясь, лишь несколько страниц в Книге Жизни, – отец Олег говорил медленно, взвешивая каждое слово, – жизни подлинной, жизни Вечной. Все же остальные страницы этой Книги – за гранью нашего, простого человеческого понимания. Они в Вечности. Там, в Вечности, и воздастся ребёнку всё то, что он перенёс на Земле.

– Это демагогия, – Аркадий не был удовлетворён ответом и с трудом сдерживался от проявления бурных эмоций. – Как та же десятина: не отнекивайся и плати, в загробной жизни зачтётся!

– Не очень понимаю, при чём здесь десятина. Но в том, что вы назвали «загробной жизнью», действительно зачитываются все наши свершения и грехи, юдоли и страдания. И страдания невинного ребенка в Вечности будут – в этом можно не сомневаться – приравнены жизненному подвигу рабов Божьих, кои своё бренное существование посвятили служению людям и Ему, Богу.

– О как! Так он ещё и благодарить его будет за свои страдания, так, что ли? Ребёнок – бога, в смысле, – продолжал заводиться гость.

– Я не в силах направить свой взор в Вечность и сказать вам, что происходит за покровом смерти. Того, что принято называть смертью, – все это откроется нам только в Жизни Будущей. Но я скажу вам, что Душа Вечная, – священник не выдержал и пригубил вино, бокал с которым на протяжении всего нелегкого для себя диалога держал в руке, – она оценивает всё принципиально иначе, нежели человек плотский. Так что, возможно, душа страдавшего ребёнка действительно будет благодарить Всевышнего за свои страдания при жизни. В этом и заключается Промысел Божий, коий для нас, смертных, покрыт Тайной.

– Ну, промыслом вообще что угодно можно прикрыть!

– Не надо так выражаться, прошу вас, Аркадий. Однако Промысел ведь действительно охватывает всех нас, и все мы так или иначе вовлечены в него. Вот вы, например, с чего вы заговорили о страдающем ребёнке? Скорее всего, вы увидели страдающего ребенка, и его страдания перевернули вашу душу.

– Хм, пожалуй, отец Олег, здесь вы в самую точку.

– Вот видите! – священник как-то странно посмотрел на Аркадия. – Так и проявляется Промысел Божий! Он в том, что страдания одних затрагивают других, все переплетается, и в итоге все мы проникаемся особым чувством, все мы преображаемся, все мы очищаемся! Своим страданием ребёнок содействует Спасению Человека!

– Так этот ребёнок страдает конкретно из-за меня, чтобы заставить меня… преобразиться?

– Я ещё раз говорю, что я не в силах взглянуть ни в Вечность, ни приоткрыть завесу над тайной Божьего Промысла, но вполне возможно, что так оно и есть, как вы говорите, только, конечно, не в таких резких выражениях.

– Получается, отец Олег, что ваш бог, будучи не в силах привлечь меня к себе иным способом, заставить меня, как вы выражаетесь, преобразиться, не нашёл ничего более подходящего, кроме как наслать страдание на ни в чём не повинного ребёнка? Так как я после этого могу назвать вашего бога справедливым?

«Бу-бу-бу, еврей, точно еврей, бу-бу-бу», – прошёл шёпот за столом.

– Аркадий, я улавливаю в ваших словах издёвку… Мне очень жаль, если так. Вы какого вероисповедания придерживаетесь, позвольте узнать у вас?

– Да никакого! Я, знаете ли, столько всякого в жизни повидал… э… как врач! что куда мне там до веры!

– Ах, вот оно что. Нет в вас веры! Вы не принадлежите церкви, поэтому вы не можете понять слова мои.

– Не-не, отец Олег, так не пойдёт! Получается, вы, отец Олег, мне говорите: уверуйте, тогда вы и поймёте, почему наш господь, в смысле, ваш господь, допускает страдания ребёнка. А я хочу наоборот: объясните мне, почему ваш господь допускает страдания ребёнка, тогда я, может быть, и приму вашего господа!

– Вы торгуетесь, Аркадий. Но вера и торг несовместимы, вот в чём дело. Вы не верующий, и потому…

– Ах, что бог существует, это я знаю получше вас! Но как мне поверить в него? Как мне пойти за ним? Я бы торговался, если бы требовал себе вперёд блаженства вечной жизни, мол, тогда и поверю в вашего бога, но я всего-навсего требую объяснений, я требую объективности. А вот вы – вы требуете от меня слепой веры!

– Аркадий, если мы так начнём разговаривать, у нас ничего не выйдет! У вас, у вас какая-то детская логика, против которой не сыскать аргументов. Кстати, – священник ухватился за пришедшую ему на ум спасительную, как он рассудил, идею. – Кстати, у меня имеется письмо к Богу, которое написала одна маленькая девочка. Полагаю, Аркадий, вам будет крайне любопытно ознакомиться с этим… документальным свидетельством веры. Конец нашему спору оно не положит, однако, полагаю, накал страстей сбавит. Мои друзья уже так или иначе знакомы с этим опусом, так что давайте не будем мешать им почивать от трудов праведных. Будьте любезны, пройдёмте ко мне в кабинет, я вам его покажу…

 

И хозяин поднялся из-за стола, приглашая гостя следовать за собой. В кабинете отец Олег открыл ящик довольно-таки антикварного комода и начал аккуратно перебирать сложенные в нём бумаги, бормоча дежурные извинения за беспорядок. Аркадий встал рядом и вежливо помалкивал. Вдруг он спохватился, что не сможет прочитать это письмо-символ веры – очки остались в куртке. За ними можно было бы быстро сходить, если бы не одно «но»: в очках «что-то семитское» проступало в лице Аркадия ещё больше, и он об этом прекрасно знал. В зависимости от ситуации у этого обстоятельства были свои плюсы или минусы.

Сейчас – однозначно минусы. Но ему не хотелось портить себе не такой уж и плохой вечер, ему не хотелось провоцировать этих в общем-то довольно милых и, несомненно, безобидных сельских интеллигентов, так что он уже открыл было рот, чтобы объяснить священнику, что искать письмо нет смысла, потому что без очков он его не сможет прочитать, а очки он забыл дома, как вдруг из пачки бумаг, которые отец Олег взял в руки и перебирал, выскользнуло несколько листов и шлёпнулось на пол. Среди них была фотография. Точнее, копия – Аркадий опознал её даже без очков. Это был снимок Льюиса Кэрролла, сделанный им в 1879 году: обнажённая восьмилетняя Эвелин Хэтч, закинув руки за голову, смотрела в глаза зрителю – и взгляд этот был пугающе не детским.

Накрыло очередное дежавю. Голова пошла кругом.

«Всё это уже было, и даже не один раз. – Аркадий оторвал взгляд от фотографии. – Сколько раз я видел эту Данаю-ребёнка? – и посмотрел в глаза отцу Олегу. – И сколько раз я видел эти ясные голубые глаза, в глубине которых…»

…Во взоре священника не было страха, одна только досада и – странное дело! – какая-то немыслимая тоска, что Великая Тайна неожиданно открылась недостойному человеку и теперь будет понята им превратно, изолгана и оплёвана. Они безмолвно смотрели друг другу в глаза, и вдруг какая-то чуть ли не осязаемая мысль промелькнула между ними – она была настолько явственна, что, казалось, её можно было положить на блюдо, поделить пополам и преподнести каждому его долю, ту именно, которой ему не доставало, дабы узреть наконец-то истину во всей её полноте.

Ужас охватил Аркадия. Едва ли он смог пробормотать хотя бы оторопелое «Вы…». Он отшатнулся и застыл, на целую вечность застыл, покачнулся – обречённо, ибо больше ничего не оставалось делать – и, ничего не видя по сторонам – всё было как в тумане, – побрёл прочь к двери. Он не помнил, как оделся и оказался на улице.

 

Придавленный предназначавшейся ему долей правды священник не пытался его остановить – соляной статуей застыл он среди рассыпавшихся бумаг. Гости недоуменно переглядывались, не понимая, что произошло в кабинете.

На свежем воздухе Аркадия стошнило.

«Как же ты хочешь, чтобы я пошёл за тобой, коли позволяешь своим служителям творить такое?» – вознёс он свой взор у небу и, как обычно, не получил ответа. В отчаянии он начал всматриваться в снежные просторы, в сумерках начавшие сереть. Он хотел найти в них хоть что-то, что могло бы немного утешить его – но не мог. Чужие снега не принесли вожделенного покоя.

Аркадий вдруг в который уж раз почувствовал себя бесконечно старым.

 

 

*   *   *

 

 «Дорогой Бог! Я не знала как писать Тебе письмо и спросила у мамы, а она сказала что почти как Деду Морозу только нужно говорить о серьёзном, она так сказала. И я спросила что значит о серьёзном, она сказала что это о справедливости например. Я думала об этом и решила сказать Тебе, что у нас ведь много несправедливости. Я хочу быть балериной и танцевать на большой сцене чтобы все хлопали мне, а папа и мама говорят что не получится что когда я вырасту я должна стать бугалтером. А я видела бугалтера это толстая и некрасивая тетенька но я не хочу быть толстой и не красивой, я хочу танцевать, чтобы всем нравилось. Почему я не могу быть кем хочу разве это справедливо.

И ещё на уроках Закона Божьего отец Олег сказал там что Ты любишь всех одинаково и что у Тебя нет любимых и не любимых людей. А если это так то почему у одних всё есть а у других нет ничего? Почему, одним ты даёшь много а другим и покушать иногда нечего. Почему в Москве всё есть а у нас ничего нет. Это несправедливо. И почему одни живут долго а другие совсем нет. Совсем недавно дядя Сеня замёрз он хоть и дурак был но он добрый был но он умер а дед Фёдор злой как [замарано] и он живёт, вот уже долго. Это тоже несправедливо.

Мама и папа не хотят со мной говорить об этом, они говорят что я ещё маленькая о таких вещах говорить но мне кажется я уже большая, это сестра моя маленькая. Она ещё, не говорит поэтому не может ничего сказать Тебе или маме и папе а я ведь могу.

Я молюсь Тебе как меня научили. И отец Олег сказал что Ты слышишь мои молитвы и что Ты ответишь мне у Тебя просто много людей разных поэтому надо подождать. Я надеюсь что не помешала Тебе потому что у тебя много дел но мне бы хотелось попросить тебя ответить мне. Отец Олег пообещал передать Тебе это письмо.

Еще он сказал и мама и папа тоже говорят что Тебя нужно любить потому что Ты меня и всех нас тоже любишь. Я люблю Тебя Бог, потому что Ты ведь хороший должно быть ты самый хороший. Я просто прошу Тебя не забывать обо мне и что я хочу танцевать и я знаю что это всем будет нравиться так что я хочу для всех на самом деле а не только для себя. Когда кто-то не только ради себя он ведь не эгаист. Может ты поможешь мне хотя бы капельку».

…Собираясь в отчаянной спешке, отец Олег из какой-то совершенно несвойственной ему сентиментальности и ещё более необъяснимого суеверия сохранил единственно это письмо, когда сжигал какие только можно фотографии и документы. Уже ранним утром он с супругой отъехал – у них единственных во всей деревне был автомобиль.

Сибирь устроила ему пышные проводы: рассвет, окрасивший снежное царство в бардовые и голубые тона, гремел гимном Небытию – такому великому и недосягаемому для человека, выпросившему соизволения поселиться на его окраине и поспешно в гордыне своей возомнившего себя царём природы…

Тем же вечером отец Олег вылетел в Израиль. Через два с половиной года после долгих передряг его всё-таки экстрадировали. На родине приговорили к двенадцати годам строгого режима. На третий год заключения его нашли в петле: сам повесился или «помогли» – так и не выяснили.

Письмо же потерялось в Иерусалиме в хаосе, порождённом вторжением полиции. Отец Олег (впрочем, к тому времени его уже отлучили) обитал тогда в отеле в Старом городе, совсем рядом с Храмом Воскресения Христова. Принимая во внимание известные обстоятельства, можно сказать, что своё обещание он таки выполнил.

 

 

*   *   *

 

Аркадию не удалось заснуть в ту ночь. В редкие моменты, когда он, казалось, нырял в Небытие, в его голове начинали скакать бессмысленные и дрянные фразочки вроде: «Последнее место работы? Сутенёр!» – становилось тошно, иногда даже атаковал «вертолёт». Он садился в постели и начинал бессмысленно таращиться во тьму, вслушиваясь в скрипы-хрипы дома. Потом опять пробовал заснуть – и так по кругу до утра.

Поднялся с трудом и кое-как дождался времени, когда было прилично стучаться к Мухиным – разговор с Ксенией больше нельзя было откладывать. Выходя из дома, чуть было не забыл медикаменты для укола.

Мстислав Сергеевич уже встал, выглядел помятым. Пробормотав в качестве приветствия что-то нечленораздельное, но несомненно вежливое, провёл «доктора» в комнату Ксении, попросил подождать Ирину и испарился – он явно стыдился своей вчерашней выходки. При этом извиняться, судя по всему, не рвался. Аркадию не было дела до извинений: предоставившаяся возможность обменяться парой слов с девочкой стоила десяти оскорблений.

– Ксения!

Она вздрогнула от его шепота, словно сразу поняла, о чём пойдёт разговор.

– Отец Олег…

Действительно, двух этих слов оказалось достаточно, чтобы взорвать стену, тихо и незаметно возведенную ребёнком между собой и остальным миром. Личико Ксюши сморщилось, губы задрожали, в её глазах, устремлённых на Аркадия с каким-то едва ли не мессианским ожиданием, навернулись огромные капли, огромные горькие капли…

– Я знаю, что он с тобой сделал.

– Он… он сказал… чтобы я никому не говол'ила… Он сказал, что это великое таинство… что на меня сойдет благодать… б… б… б… – Она едва сдерживалась, чтобы не взорваться рыданиями.

– Когда это произошло?

– В августе, в пл'ошлом августе, в лагел'е, я…

Ей не дали договорить: на пороге вдруг возникли Мстислав Сергеевич, Ирина и… аптекарь. Тот самый заросший щетиной детина, у которого Аркадий купил пенициллин. Теперь, когда они – Ирина и злосчастный фармацевт – стояли рядом, сходство между ними было очевидным для него даже без очков. «Брат», – выстрелило воспоминание.

За пять минут отсутствия Мстислава Сергеевича его внешность претерпела впечатляющие изменения: теперь это был хрестоматийный бешеный пёс, только пены вокруг пасти не хватало. Жена его тоже преобразилась: однажды распознанный Аркадием спрут выкатил свои щупальца уже совершенно не таясь. Один только аптекарь всё так же ухмылялся, как и при первой встрече.

– Руки прочь от моей дочери, сифилитик долбанный! – изрыгнул отец семейства. Слова вылетели со слюной и каким-то не то визгом, не то хрипом.

Аркадий дёрнулся, посмотрел на аптекаря, на Мухина-отца, на Мухину-мать, хотел было выкрикнуть: «Я все объясню!», – однако мгновенно понял абсурдность фразы. Ситуация была патовой. Повинуясь какому-то наитию, Аркадий повернулся к Ксении и торопливо произнес – чуть ли не прокричал:

– Ты должна жить, несмотря ни на что! Ксения, слышишь? Живи!

Его слова грохнули выстрелом стартового пистолета: чета Мухиных набросилась на него, брат-аптекарь принялся бегать вокруг них, а Ксения зашлась в крике. Образовалась остервенелая, но при этом какая-то мультяшная куча-мала. На Аркадия сыпались удары, его дёргали за волосы, стегали чем-то вроде собачьего поводка (собаки у Мухиных не было). С проклятиями и шипением его протащили до двери – и вот он уже лежит в снегу, а Мстислав Сергеевич и аптекарь бьют его ногами. Ирина хватает кричащую Ксению, выскочившую неодетой на улицу и кое-как затаскивает её в дом. Девочка кричит и за дверью, что-то осмысленное, но значение её слов ускользает от Аркадия. На улице появляется заинтересованная публика. Пожалуй, хватит: выдохшиеся Мухин и шурин по очереди плюют на свою жертву и, раскрасневшиеся, уходят в дом. Дверь с грохотом захлопывается. Через секунду снова отворяется – из нее вылетают куртка и ботинки «доктора».

Аркадий с трудом поднимается: нос и губа разбиты, волосы растрепаны, одежда кое-где порвана. Острая боль при вдохе – наверное, сломано ребро. Он неловко хватает ботинки и старается их натянуть. Падает. Снова поднимается. Снова падает.

В ушах звенит.

«По крайней мере, теперь они её хотя бы обследуют. Как-нибудь долечат», – подбадривает себя Аркадий и, пошатываясь, направляется домой.

Он уехал в тот же вечер.

 

 

*   *   *

 

– А скажите, Мстислав Сергеевич, повлияла ли как-то эта ужасная история с вашей дочерью на ситуацию… с вашим патентом? – ведущий вроде как испытующе посмотрел на гостя, однако при этом умело спрятал глаза за бликом на очках, так что в итоге тот и не уловил экзистенциальный подкол в вопросе.

– Да, Николай Андреевич, не буду этого отрицать. История со священником Грозовым привлекла внимание общественности к нашей семье. Появились публикации о моих… разногласиях… с алюминиевым концерном, моё дело заинтересовало нескольких довольно известных адвокатов, некоторые из них связались со мной и предложили свои услуги. Ну и в итоге… Мы победили! (Аплодисменты).

Прошло полгода. Аркадий гостил в небольшом городе, не очень далеко от Москвы – удаляться куда-то к чёртовой бабушке от столицы у него больше не возникало желания. Он наобум ткнул пульт в гостиничном номере и попал на модное ток-шоу: Мстислав Сергеевич, Ирина, конечно же, аптекарь и ещё какие-то люди – в том числе две печальные девочки – сидели на диванчиках в студии Николая Малахина. Ксении среди них не было.

– Благодаря чему вообще удалось выиграть дело? Как вы смогли доказать, что правы вы, а не могущественная компания?

– Вынужден признать, что без маститых и известных адвокатов меня, скорее всего, просто не стали бы слушать, однако решающим фактором в этом противостоянии сыграло всё-таки то обстоятельство, что я своевременно потрудился, так сказать, застолбить за собой свою идею. – Мстислав Сергеевич совсем не изменился, говорил всё так же вкрадчиво. Только в костюм дорогой приоделся.

– И как же вы это сделали?

– Я послал самому себе заказное письмо с документацией на своё изобретение. Чертежи, объяснительная записка… Конверт был опечатан государственным органом, на нём стояло число и дата. Так что я легко доказал, что владел этой идеей раньше.

– Правда? Всё так просто?

– О, если бы вы знали, как на самом деле просты многие важные вещи! (Аплодисменты).

– Вас кто-нибудь надоумил на эту идею?

– Нет, я сам до этого додумался. (Аплодисменты).

– Спасибо, Мстислав Сергеевич! Ирина, к вам вопрос…

– Да. – Ирина оживилась и подалась вперёд. Минувшие полгода явно пошли ей на пользу – она как-то по-особенному похорошела. Расцвела.

– Скажите, Ирина, почему же вы развелись с Мстиславом Сергеевичем? Он же теперь очень состоятельный человек. Ваше решение как-то связано с трагической историей, произошедшей с вашей дочерью?

– Нет, никак не связано. На самом деле это решение назревало уже давно. Просто… надо жить дальше. – В глазах Ирины блеснули вполне натуральные слёзы. (Аплодисменты).

– Я слышал, вы оба в Москву перебрались?

– Да.

– Не боитесь, что однажды случайно встретитесь?

– Ой, нет, что вы! – Ирина легко рассмеялась и взмахнула ладошкой. – Мы расстались с Мстиславом добрыми друзьями… – Бывший супруг натянуто улыбнулся и кивнул.

– А для Ксении это не оказалось болезненно? После такой-то перенесённой травмы? Она ведь с вами осталась?

– Да, она осталась у меня… Ну, Ксения уже взрослый человек, она с пониманием отнеслась к изменению отношений между нами. И я так думаю, что скорее наоборот – наш развод отвлёк её от того, что с ней произошло. Это воочию продемонстрировало ей, что на самом деле жизнь продолжается. Так что никакой болезненности не было. Кроме того, она ведь будет часто видеться с отцом… – женщина улыбнулась каким-то своим неведомым мыслям и посмотрела на Мстислава Сергеевича. Тот торопливо закивал.

Ведущий мгновение выждал, не скажет ли героиня программы ещё что-нибудь. Та хранила молчание, лишь улыбалась.

– Ирина, возможно, несколько нетактичный вопрос…

– Да? – всем своим видом она изобразила готовность ответить на любые его «нетактичные» вопросы.

– Правда ли, что на имя Ксении поступила довольно крупная сумма?

– Да, правда.

– Насколько крупная, вы можете озвучить?

– Ну… О-о-очень крупная… – Ирина смущённо засмеялась, деланно, впрочем.

– Чьи это деньги?

– Мы не знаем. Денежный перевод был осуществлён одной адвокатской конторой, а они хранят анонимность дарителя.

– У вас есть какие-нибудь предположения, кто стоит за этими деньгами?

– Если честно, нет. – Ирина пожала плечами и улыбнулась.

– Но это как-то связано с историей Грозового?

– Да, несомненно, я думаю, что это именно так. Возможно, какой-то меценат, благотворитель…

– Но почему же тогда из всех жертв Грозового пожертвование поступило только на имя Ксении?

– Вот этого я не могу сказать.

– Хорошо, спасибо. Надо полагать, по крайней мере в ближайшем будущем финансовых проблем у вас не предвидится?

– Ну, можно и так сказать. Хотя, я хочу сказать, что на самом деле деньги для меня – не главное. Я не боюсь каких-то финансовых проблем. Жизнь преподнесла мне горький урок, но благодаря ему я теперь убеждена, что мы сможем справиться с любой проблемой, будь то финансовая или какая-то другая. (Аплодисменты).

– Тем более, вы всегда можете рассчитывать на своего замечательного…

– …брата… – камера выхватила ухоженное и раздобревшее лицо аптекаря.

– … который-то и разоблачил священника Грозового…

– Да-да! Он перебрался в Москву вместе со мной. Ну и, кроме того, я уже обзавелась здесь кучей нужных друзей, так что мы не пропадём. – Ирина горделиво улыбнулась.

– Как сейчас чувствует себя ваша дочь?

– Прекрасно! (Аплодисменты). Жизнь продолжается. Я верю, что несмотря ни на что моя Ксюша проживёт счастливую жизнь. (Аплодисменты).

– Ксения Мухина, одна из жертв священника Грозового, сейчас проходит реабилитационный курс в одной из лучших лечебниц Европы. – Камера подала крупным планом лицо ведущего и перескочила на Ирину, степенно кивнувшую. – Это стало возможным благодаря анонимному благотворителю. (Аплодисменты). Мы надеемся, – камера вновь сфокусировалась на лике Малахина, – что в нашей стране ещё предостаточно меценатов, и что они непременно позаботятся и об остальных жертвах Грозового, – камера наехала на двух сидящих рядышком девочек, приблизительно того же возраста, что и Ксюша, обе казались огорошенными происходящим, – Вике Кузьминой и Оксане Ковальчук. (Аплодисменты). А сейчас рекламная пауза, после которой мы обстоятельно побеседуем с разоблачителем Грозового. (Аплодисменты).

Аркадий выключил телевизор. Какое-то время с умилением изучал унылый пейзаж за окном номера. Потом сел за ноутбук и написал в своём аккаунте:

«Сегодня – знаменательный день.

Только вчера мною владела безысходность. Только вчера я не видел света в конце тоннеля. Я чувствовал, как во мне скапливаются грехи мира, что одни за другими прошли перед моими уставшими глазами. Я явственно ощущал, как они пропитывают мою плоть – и мои руки никого не излечивают. Они пропитывают мой разум – и он ничего не решает. Они пропитывают мой голос – и он никого не утешает. Они пропитывают мое семя – и мои дети никогда не рождаются. Я живу так долго, что, кажется, уже ничего не должно остаться от меня самого – одни только грехи человеческие. Тот, кто обрёк меня на вечные скитания, как-то сказал: «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец». Должно быть, я пастырь-наоборот, пастырь плохой. Но хочу я того или нет, я точно так же полагаю жизнь свою за всех этих овец. Кто-то должен тащить на себе все эти грехи и здесь. Не только там. Иначе человеческий мир не выдержит бремени своих грехов и лопнет как бычий пузырь.

Так было до сегодняшнего дня. Теперь всё изменилось. Жизнь бросила мне очередной вызов – и, похоже, я с ним наконец-то справился. Криво, коряво, но справился. Я наконец-то оказался кому-то нужен, я наконец-то смог хоть кому-то помочь.

Это дарует надежду. Теперь я могу ждать, а не гнестись».

Пост подписал как обычно: Агасфер, Вечный Жид.

Проскользнуло дежавю. Вяленькое на этот раз, без головокружения и пронзительного страха сомнительного прошлого и туманного будущего. Вечный Жид встряхнул головой: да, успокоения ему придётся ждать ещё очень долго. Да, человеческие грехи будут продолжать гнездиться в нём ещё очень долго. Но теперь у него есть надежда. А надежда – это великая вещь. Он понял это только сейчас – и впервые за долгие века какое-то подобие восторга начало наполнять его истерзанную душу.

«Ладно, всё это хорошо, но это не повод рассиживаться», – Агасфер встал и начал собираться. Пожалуй, в этот раз он двинет в Азию. «Шокирующую Азию». Дикую Азию. Беспощадную Азию. Он был там уже раз шесть и чувствовал себя в её удушающе-похотливых объятиях вполне сносно. Вдруг на этот раз он полюбит её. А там можно и в Сибирь снова вернуться. Почему нет? Теперь всё возможно.

Зашевелилась было мысль увидеть Ксюшу перед дальней дорогой, однако Агасфер тут же отбросил её. Дело даже не в том, что девочку сначала надо было найти: «Если у неё всё хорошо, то мне и незачем лезть. Пожалуй, только испорчу всё. Правильно немцы говорят: Glück und Glas, wie leicht bricht das – Счастье и стекло, как же они бьются легко. Кстати, может, лучше в Германию податься? Я давно там не был».

А с Ксюшей на самом деле вышла паршивая история, просто её удалось замять. Даже команда вездесущего Малахина не смогла ничего пронюхать. Поняв после надлежащих лабораторных анализов, что дочка выздоравливает и что коварная бледная трепонема никому не угрожает, Ирина крепко призадумалась о том, что о произошедшем будут думать и тем более говорить окружающие. Как всё это скажется на ней. Какими-то заковыристыми путями она пришла к убеждению, что хотя бы частично «смыть позор» французской болезни удастся, если Ксюша совершит попытку самоубийства. Она так и сказала дочери: «попытку самоубийства», а не самоубийство. В её представлении операция по «очищению от позора» не могла вызвать совершенно никаких затруднений: Ксюша глотает снотворное, она через 15 минут вызывает скорую, врачи приезжают, делают промывание желудка – и все вокруг говорят: «ах, она бедняжка».

Ксения, помня наказ Аркадия-Агасфера, долго упиралась и не хотела совершать самоубийство даже «понарошку». Только когда мать не выдержала и пригрозила отдать её в «в интернат к детям оленеводов», согласилась. План, может быть, и удался бы, однако снотворного Ирина не нашла, поэтому сунула Ксюше пачку феназепама, оставшегося после лечения бабушки (той уже никакие лекарства не были нужны), и «скорую» вызвала не через 15 минут, а через полчаса – «чтобы наверняка». Впрочем, то сущие пустяки, 15 минут или полчаса, потому что помощь в итоге добралась до них только через четыре часа. Откачать Ксюшу откачали, да только, может, лучше бы и не откачивали, ибо в головном мозге девочки произошли обширные атрофические изменения. Её поместили в психиатрическую лечебницу, однако несмотря на все усилия врачей вновь полноценной она так и не стала. Ирина не стала забирать Ксюшу из больницы – она до сих пор там так и живёт.

 

 

 

(в начало)

 

 

 


Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за апрель 2018 года в полном объёме за 197 руб.:
Банковская карта: Яндекс.деньги: Другие способы:
Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке:
«Вернуться на сайт магазина»
После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru
Вы получите доступ к каждому произведению апреля 2018 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 

508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Список бк с приветственным бонусом при первом депозите
Поддержите «Новую Литературу»!