ОНМ-474

 

 

 

Наутро в дальней комнате, где остался ночевать Воксон, случился скандал. Устроил скандал не кто иной, как Рома, человек самый близкий Воксону, его вторая половина, так любезно приютивший его вчера, сам назвавший его другом. Трудно сказать, что взбрело ему в голову, только он влетел в комнату, хлопнул дверью и сразу перешел на крик. Такое бывает, когда рассудок теряется в пелене ненависти, а глаза застилает слепая ярость. Крики закончились рукоприкладством, дверь распахнулась, на пороге появился Рома, дико вращающий глазами, тащивший еле живого, задыхающегося Воксона за шиворот. Воксон стоял на четвереньках, хрипел и был близок к потере сознания. «Сейчас я тебе покажу, кто из нас лучшая половина!» – кричал Рома. Словно куль протянул его Рома по лестнице, а очнулся лишь тогда, когда на шум прибежала Рита. Рита как раз готовила завтрак. Она услышала непонятный грохот и выскочила в гостиную с луковицей в руке. Рома успел втащить еле живого Воксона назад в комнату, бросил его на кровать и направился в ванную приводить себя в порядок.

 

Хорошо, что Рита ничего не успела заметить. Она, конечно, не догадывалась, что у них дома гостит Воксон, но крики, что доносились сверху, и грохот на лестнице показались ей подозрительными. Рома сказал, что шел в ванную, оступился и чуть не полетел с лестницы. За завтраком он сердито хмурил брови и не вымолвил ни слова. Рита предложила ему идти отдохнуть и сообщила, что уедет в город за покупками. Еще она сказала, что у Лососевых завтра годовщина свадьбы и что она безумно счастлива, что они, наконец, смогут провести этот праздничный день вместе. После завтрака Рома некоторое время сидел в гостиной и смотрел Лососевых, чтобы восстановить душевное равновесие. У Лососевых в доме уже ощущалось предпраздничное волнение, дети шумели больше обычного, бабушка все время теряла очки, часто звонил Владимир Петрович и по долгу разговаривал с женой. «Мы справимся! Мы все устроим в лучшем виде, любимый!» – успокаивала его мама Женя. Владимир Петрович, когда звонил, появлялся в верхней части экрана внутри маленького облака с прижатой к уху телефонной трубкой.

 

Рита ушла. Рома пошел наверх. Только он поднялся на верхнюю ступеньку, как дверь в дальнюю комнату отворилась, и на пороге предстал Воксон. От неожиданности Рома вздрогнул, он не сразу узнал его. На Воксоне было надето черное длинное пальто с широкими плечами, спортивная шапочка, на шее намотан шарф. Шапочка была слишком глубокой, растянутой, и сползала ему на глаза. Все это старье Воксон нашел шкафу и напялил на себя. Он заявил, что собирается на прогулку подышать свежим воздухом.

 

– Ты голоден, наверное? – спросил Рома.

 

– Да, я голоден, но свежий воздух для меня сейчас важнее, – ответил Воксон.

 

Рома отвел его на кухню и после того, как Воксон основательно подкрепился, вывел его во двор. Ему пришлось поддерживать его, Воксон был очень слаб и еле переставлял ноги. За домом, в дальнем углу участка, росла старая яблоня. Под ней на усыпанной листьями площадке, стояло кресло-качалка. Здесь любил отдыхать Рома. Хозяин дома собирался в будущем устроить здесь беседку. Рома смахнул с кресла нападавшие листья и усадил в него Вокосона. Воксон сразу обмяк и закрыл глаза. Затем Рома вынес из дома старое одеяло и заботливо укутал Воксона, чтобы тот не замерз.

 

Было свежо, но погода обещала наладиться, завесу туч разгонял легкий осенний ветер. В прорехи между тучами выглядывало солнце. Солнце коснулось лучом бледного лица Воксона, его прозрачные веки дрогнули, голова опустилась, вязаная шапка сползла до самого носа. Воксон уснул глубоким и спокойным сном, каким спят сильно уставшие от тяжелой физической работы люди. Рома быстро огляделся и пошел домой. У открытой двери сарая он остановился, ноги сами вросли в землю. Что-то нехорошее почудилось ему в полумраке за открытой дверью. Рома брезгливо поморщился, еще раз огляделся и скорым шагом направился к ожидавшему его прибору.

 

Прибор был включен и по-прежнему издавал низкий, равномерный гул. Рома с облегчением обнаружил, что красная стрелка осталась на месте и вздрагивает на нулевой отметке. Он сел и попытался сосредоточиться. Ненужные эмоции были отброшены и ситуация предстала перед ним в единственно правильном, объективном виде.

 

«Виноват я сам! Один! И что это мне взбрело в голову? Впредь такого не повторится! Нельзя так! Нельзя! …Уж если и искать истину, то во взаимном размеренном диалоге, – произнес Рома, размышляя над причинами собственной сегодняшней несдержанности. – Впредь этого не повторится!» Он поднялся, и некоторое время расхаживал взад и вперед по тесной комнате, собираясь с мыслями. Подошел к окну и посмотрел вниз. Воксон сидел в той же блаженной позе, в которой он его оставил.

 

«Дистанция нужна, конечно! – продолжил Рома, уже сидя, наклонившись к прибору. – Это может и хорошо, что я проблему обозначил. Это как линейка или трубка! Можно в разные концы разбежаться, а можно с разгону лбами сойтись. …Обозначил проблему и ладно, впредь нужно быть сдержанным и объективным. Главное поиск! …А может, это он? …А не я? – Рома некоторое время мучительно размышлял. – Совершенно ясно одно, имея перед собой полную свою противоположность, лучшую свою часть, не следует питать иллюзий, что они, эти части, смогут ужиться в одном сосуде!»

 

Рома снова поднялся, отошел от прибора в дальний угол комнаты, отвернулся лицом к стене и принялся молча сосредоточенно думать. Почему две половины не смогут ужиться в одном сосуде, если они две части одного целого? И почему он, Рома, худшая часть? Есть ли у него шанс исправиться? «Теперь, после выходки, не стоит сомневаться в том, кто из нас лучшая часть! – заявил Рома громко. – Безусловно, Воксон лучше!» После этой короткой фразы стрелка индикатора оторвалась от нулевой отметки и медленно отползла вправо на полделения. Усевшись удобнее, находясь на подъеме, в приступе благоговейного поиска Рома вдруг неожиданно для самого себя исповедался.

 

«…Вышло так, что я проснулся и сразу почувствовал себя разбитым после судорожного, беспокойного сна, – начал издалека Рома. – Одолеваемый решимостью немедленно положить конец головоломке, я направился сюда. Здесь я нашел Воксона, он выглядел лучше, чем вчера, и первый поздоровался со мной.

 

К чему тебе понадобилось устраивать весь этот спектакль с визитом? – бросил я Воксону с порога, бросил достаточно грубо. – И с чего ты решил, что ты лучшая половина? Почему не я лучшая половина?

 

В тот момент я был уверен, что я и есть лучшая половина. Тому есть подтверждение – моя налаженная и полная перспектив жизнь. Повторюсь, но это так, жизнь моя вошла в очень правильное и спокойное русло здесь. Этот случай, собственно, первый нарушил те равновесие и покой, которые я здесь обрел, которые успел оценить и продолжаю ценить сейчас. Это то достигнутое счастье, к которому я долго и сознательно шел. И если бы не Рита, ее навязчивое стремление следовать моде на все позитивное, может быть, ничего бы и не случилось. (Тут Рома замолчал и решил, что он ляпнул лишнего).

 

…Воксон сразу уловил оскорбительный тон моего заявления и ответил: «Не нужно было затевать все это! – и показал на гудящий прибор. – Теперь придется отсекать». Лицо его улыбалось, я это точно помню, словно мои сомнения для него ничего не значат.

 

Этой фразой он и подвел черту. Он дал понять, что не просто знает про прибор, что очевидно. А то, что ему теперь хорошо понятна и ясна его задача. И ясна она только ему, потому как я при таком раскладе оказываюсь в неведении, и эта неопределенность усугубляет мое глупое положение.

 

Затем он пошел в атаку: «Может быть, ты просто убежал от самого себя? Может все лучшее, настоящее, осталось в прошлой жизни, а сюда ты взял ложь и сомнение? Виной всему твои импульсы, желание идти напролом!»

 

Он мог долго отчитывать меня, будто я нашкодивший ученик, но я-то знаю, кто передо мной. Я заявил ему, что сотрудничество наше вынужденное и что не такая он важная персона, чтобы я от него бегал. (В этом месте я использовал более грубую форму).

 

На что Воксон возразил, что ничего нового я ему сообщить не могу, поскольку все мои недостатки ему и так хорошо известны. «Да, позиция удобная, взять и уехать! И Риту с собой прихватил! Без Риты ты бы не поехал, знаю тебя. Тебе публика нужна, зритель, ради которого ты поступок совершаешь. Один сплошной фарс, тьфу! Если бы ты остался, то про Риту очень скоро позабыл бы. …Это не решение проблемы, а трусливое бегство от самого себя!»

 

Ну, знаешь, это уже слишком, сказал я. Дальше я терпеть не мог, …я толкнул его, сбил с ног, ухватил за шиворот и собрался вышвырнуть на улицу».

 

Рома снова посмотрел в окно. В самом центре участка находилась оставленная строителями бетономешалка. Рома и Рита так привыкли к ней, что перестали ее замечать. За забором из красного кирпича раскинулся поселок из новеньких коттеджей, большей частью пустых. Воксон спал, одеяло свисало до земли. «Я едва не прикончил его, – подумал Рома, испытывая непонятное отвращение. – Если бы не Рита! …Могла разыграться самая настоящая трагедия. …Что будет, если Воксона не станет? …Останусь ли я?»

 

Рита вернулась в прекрасном расположении духа, с покупками – несколькими пакетами и яркой праздничной коробкой зеленого цвета, перевязанной лентой. Она с порога заявила, что праздник в этот раз будет по всем правилам, они украсят гостиную, переоденутся в костюмы для домашнего концерта, Рома будет петь караоке. Рита быстро приготовила обед, а Рома накрыл на стол. Пока он с унылым видом носил тарелки и раскладывал приборы, Рита рассказала ему о том, что она видела в городе и как город готовится к празднику.

 

– Что с тобой? – спросила Рита, разливая по тарелкам уху с кусочками осетрины. – На тебе лица нет.

 

Рома с беспокойством посмотрел на себя в зеркало. Под глазами легли темные круги.

 

– Что-то плохо спал сегодня! – пожаловался он, выглядывая в окно. Пойду, заберу одеяло, вдруг дождь?

 

– Дождя не будет, – ответила Рита и велела резать хлеб.

 

Пока Рома резал хлеб, он еще раз выглянул в окно и увидел, что кресло-качалка под старой яблоней опустело, одеяло сложено, а Воксон стоит рядом и с удовольствием делает гимнастику. Рома едва не порезал палец, когда увидел, с какой легкостью и старанием Воксон делает приседания.

 

Рита включила «ЛососевТВ», и они тут же отрекламировали новое средство для чистки ковров. Ловко у них получалось совмещать рекламу и ежедневные домашние хлопоты. Следом бабушка отрекламировала специальный крем для фиксации зубных протезов и одарила всех голливудской улыбкой. Рома смотрел на экран и с безнадежным видом хлебал уху. Рита на ходу сочиняла праздничное меню на завтрашний день, советуясь с Ромой. Рома отрешенно поворачивал к ней лицо и старательно глядел в ее сторону.

 

– Хорошо, что огурцы и шампиньоны мы купили заранее. Я видела, какие цены заломили за них сегодня. За мандаринами выстроилась очередь. Наборы для фейерверка продают на каждом шагу, как люди не бояться получить травму или ожог?

 

Рома доел уху и пошел доставать разогретую утку из духовки. Аппетитные запахи наполнили гостиную. Рита сидела спиной к входной двери, Рома нес утку, когда входная дверь приоткрылась, и голова Воксона с надвинутой на глаза шапкой заглянула внутрь. Рома вздрогнул, опустил жаровню с уткой на стол, а сам с каменным лицом начал раскладывать по тарелкам картофельное пюре. Рита с увлечением смотрела телевизор, она внимательно следила за тем, что Лососевы собираются готовить к празднику.

 

Воксон тем временем вошел, повесил одежду на вешалку и в нерешительности топтался на коврике. Вид он имел бодрый, виновато улыбался, стесняясь войти без приглашения. Рома превратился в механическую куклу и старался ничем не выдать своего замешательства. Он поставил на стол еще пару тарелок для Воксона. Воксон жадно глотал слюну, кидая беглые взгляды на обеденный стол, на зажаренную пахнущую утку. Сон на свежем воздухе явно пошел ему на пользу, аппетит у него разыгрался нешуточный.

 

– Ты и в правду сегодня какой-то странный! – сказала Рита. Рома тем временем наливал уху в чистую тарелку. – Принеси горчицы. Зеленая баночка на верхней полке.

 

Внезапно старое пальто Воксона соскользнуло с крючка и упало на пол. Падая, оно зацепило металлическую ложку для обуви, и та со звоном покатилась по каменному полу.

 

Рита вздрогнула и обернулась. Рому сковал паралич.

 

– Я бы не прочь перекусить, – заикаясь, произнес Воксон, избегая смотреть на Риту. Он ужасно разволновался.

 

– Тебе нужно больше бывать на свежем воздухе. – Рита подозрительно оглядела долговязую сутулую фигуру Воксона и старый Ромин свитер на нем. – Я попросила горчицу?

 

Воксон с виноватым видом пошел к холодильнику искать горчицу. Рома в это время лихорадочно пытался понять, что же происходит и как такое возможно? Воксон нашел горчицу, подошел к столу и любезно передал ее Рите, а сам принялся за обед. Ел он за двоих. Рома дважды подливал ему ухи, подкладывал гарнир на тарелку, отрезал жирные куски от утки. Потом подвинул ему всю утку, от которой Воксон в считанные минуты оставил горку обглоданных костей.

 

– Аппетит у тебя будь здоров! – заметила Рита. – А я подумала, не заболел ли ты?

 

Рита все это время неотрывно следила за Лососевыми. Она успела заметить, что бабушка где-то пропадает. Бабушка мелькнула один только раз, и этого раза Рите оказалось достаточно, она сразу все поняла. Бабушка, подвязавшись фартуком и надев на голову косынку, раскладывала холодец. Праздничное меню Лососевых всегда было большим секретом и сюрпризом одновременно. Лососевы вообще старались всякое событие превратить в сюрприз. Еще Рита заметила, что мама Женя поставила тесто и теперь с нетерпением ждала, что же она собирается печь? Воксон вытер руки салфеткой и сыто откинулся на спинку стула. Рома заварил чай и ждал, пока тот наберет крепости. Рита ничего не замечала, некоторые странности в поведении Ромы и все. Самого главного она не заметила, она не заметила разделения. Воксон и Рома по-прежнему были для нее одним целым.

 

– Что же бабушка? Чья она мама? – задал риторический вопрос Рома, чтобы хоть как-то самому отвлечься. – Кто пострадавшая сторона? Владимир Петрович, вынужденный жить с тещей? Или его жена Женя, оказавшаяся волею судьбы в одном доме со свекровью?

 

Дело в том, что этим вопросом задавились многие, а ответа не было. Огромная зрительская аудитория Лососевых в этом вопросе разделилась на две части, одни считали, что бабушка является мамой Владимира Петровича и соответственно приходится свекровью для Жени. Другая, наоборот, сочувствовала Владимиру Петровичу, считая что, вернувшись с работы, он каждый вечер вынужден лицезреть перед собой тещу. Так или иначе, но бабушка тащила довольно большой груз домашней работы, заботилась о внуках, вязала теплые вещи. Рита была уверена на все сто процентов, что бабушка – это мама мамы Жени.

 

– Ясно, что мы имеем дело со случаем близкого родства, – заявил Рома громко и в виде эксперимента подмигнул Воксону. Воксон в ответ насторожился. Рита нечего не заметила. – Я хорошо запомнил, как появилась бабушка, – продолжил Рома. – Она появилась вместе с рекламой молока. До этого Лососевы рекламировали соки. Нужен был новый человек старшего поколения, гармонировавший с продуктом, хорошо усвоивший ценность и пользу молочных продуктов из собственного опыта. И кто, как не люди старшего поколения, идеально подходят для этого? …Да, бабушка долгое время занималась тем, что рекламировала молоко, поскольку молоко для роста детей – это незаменимый продукт и важный источник кальция. Затем бабушка плавно перешла к сметане, сладким творожкам, кефиру и шоколадным батончикам, сделанным на молоке.

 

Рита тем временем разливала чай.

 

– Тебе с лимоном? – как бы между прочим, опять для эксперимента, спросил Рома Воксона.

 

Воксон утвердительно кивнул и подставил свою чашку. Рома положил ему в чашку дольку лимона, Рита наполнила ее до краев кипятком.

 

– С каких это пор ты разговариваешь сам с собой? – спросила Рита.

 

Воксон снова промолчал, Рома задумчиво поскреб подбородок. Примерно с минуту все трое обменивались взглядами. Воксон первый занервничал и открыл рот.

 

– Тебе показалось, милая! – ответил за него Рома, озадаченный технической стороной создавшегося положения. – Так вот! – продолжил он, возвращаясь к теме Лососевых. – Бабушка сначала появлялась эпизодически, но в то же время очень органично вписывалась в семейные будни. Затем она стала так же органично вписываться в остальные рекламные сюжеты, наконец, к ней все привыкли и ее решили оставить.

 

– Не будь циником! – не выдержала Рита. – Лучше пей чай!

 

Воксон наградил Рому долгим, осуждающим взглядом. Рита сердито покачала головой. Рома ехидно продолжил.

 

– Еще одно доказательство в пользу того, что она пока ничья мама… точнее, общая! Так сказать, еще не определившаяся в родстве бабушка, одинаково всем близкая, родная и одинаково всеми любимая. …Давайте присмотримся к ней поближе, бабушка ли она? Моложавое лицо, гладкая кожа, не потерявшая упругости, никакого намека на морщины. И этот здоровый румянец. …Молодой и здоровый румянец! …Совершенно ясно, что перед нами артистка, назначенная на роль бабушки.

 

– Рома, хватит!..

 

– …А эта легкая и быстрая походка, повороты? …Не свойственная пожилым людям подвижность в суставах и пояснице? Сила молодого тела, наконец… вы видели, чтобы старые люди так ходили?

 

Воксон демонстративно отвернулся, он хмурился все больше, затем вместе со стулом придвинулся к Рите. Никто не успел заметить, пока Рома паясничал, как Воксон переменился в лице. Он глаз не спускал с Риты, особенно когда она разливала чай, ходила кругом стола, присаживалась на стул рядом с ним, ела варенье с ложечки. Его стеснительность прошла, он уже не чувствовал себя лишним и чужим. Чувствовал он, что нужен здесь, и особенно нужен этой женщине, что хотела сейчас одного, чтобы завтра у них все получилось так, как она задумала.

 

– Ты просто неотразима сегодня! Твоя новая прическа так идет тебе! Завтра наш первый, настоящий праздник, здесь, в этом доме! – сказал Воксон.

 

Он накрыл ее руку своей ладонью и изобразил на лице настоящее романтическое чувство. Рома не видел, что именно изобразил на лице Воксон, но заметил, как вспыхнули благодарным огнем глаза Риты. Рома застыл от изумления, сразу забыл про бабушку и сидел с открытым ртом. Он смотрел на Риту, Воксон шептал ей что-то нежное. Рома только сейчас заметил, Рита, будучи в городе, действительно успела забежать в парикмахерскую. Новый, каштановый оттенок ее волос невообразимо шел ей, удачно подчеркивая ее серые и без того выразительные глаза, в которых то ли от комплиментов Воксона, то ли в предвкушении завтрашнего праздника загорались синие, играющие светом и приятным смущением, искры.