Борзыми щенками

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за март 2023:

 

На чтение потребуется 23 минуты | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Ему до сих пор часто снилось, что он бежит. Чувства были до боли реальными: испарина на лбу, мерное биение тренированного сердца, хруст мелкого гравия на парковой дорожке. В особенно плохие ночи снилась сладкая боль в икроножных мышцах – тогда, просыпаясь, он ещё несколько долгих минут оставался в полной уверенности, что его последняя пробежка была вчера. Он со стоном подтягивал к себе ногу. Если это оказывалась правильная нога, его жизнь удлинялась ещё секунд на тридцать, после чего в глазах неотвратимо темнело, и он проваливался в небытие.

Редко, очень редко снилось что-то другое. Он видел себя маленьким, когда отец был ещё здоров, а мать весела. Видел Адама, с которым они бегали взапуски на большом поле – просто так, без мыслей о медалях и призах, о спортивном питании и правильной технике. В такие дни пробуждение наступало плавно; разлепив глаза, он долго смотрел в самый центр разлапистого потолочного вентилятора, где молочно-белый плафон светильника был точь-в-точь как женская грудь с торчащим соском. Лишь чуть погодя, осознав, что ничего не испытывает при виде этого зрелища, он начинал припоминать остальное, будто сквозь туман. Если же снов не было вовсе, он садился на кровати, свешивал ноги – и лишь тогда обнаруживал, кто он такой.

Нил Ирвинг, бывший школьный чемпион, бывший призёр естественнонаучных олимпиад, а ныне полное ничтожество, свесил с кровати одну целую двадцать пять сотых ноги, нащупал в углу костыли и заковылял навстречу неизбежному, но по-прежнему невыносимо далёкому финалу своего земного существования. Отсюда, с отметки в шестнадцать лет, ему не было видно не то что финишной ленточки – сама дорожка терялась во мгле. Но что-то подсказывало ему, что там, впереди, нет ни коварных барьеров, ни скользких лужиц, ни битого стекла. Есть только пружинящая под ногой, однообразная, как пустынный хайвей, беспощадно длинная лента.

Он вряд ли сумел бы объяснить это даже в лучшие времена, когда ум его был ясен и скор, и уж подавно не был способен к анализу своих мыслей сейчас. Он просто знал, что никогда, ни при каких обстоятельствах не убил бы живого существа – включая самого себя, пусть уже и полумёртвого. Даже от такой невинной хитрости, как медленное, враскачку, перемещение обрюзгшего, потяжелевшего тела через шестиполосную скоростную дорогу в дождливый вечер, его удерживало железное, как давно утраченные мускулы, внутреннее сопротивление. Именно это сопротивление парадоксальным образом превращало Нила в слабака, неспособного наткнуться в тёмном переулке на лихой нож или перепутать снотворное с антидепрессантом. И уж, конечно, он не мог стать жертвой страшной болезни – по той же причине, которая мешает снаряду дважды попасть в одну и ту же воронку.

Теоретически, ему было незачем вставать сегодня с кровати, прятать культю в штанину шорт, спускаться по крутой, не предназначенной для обрубков людей одномаршевой лестнице и под контролем матери запихивать в себя калории для поддержания жизнедеятельности стойкого, сука, организма. По правде говоря, необходимости в этом не было никогда, но отказ ходить в школу неизбежно повлёк бы за собой ещё более тягостные, чем эта школа, визиты к психологу и прочее полоскание мозгов. На каникулах, если матери не было дома, он выходил из своей комнаты ближе к вечеру и садился перед телеком рядом с молчаливым, сосредоточенно жующим отцом. Они пили пиво и смотрели по спортивному каналу бега. Лошадям бежалось легко и резво, их ноги мелькали, как спицы в колесе, и Нила слегка подташнивало, но он продолжал сидеть до тех пор, пока не включали трансляцию с собачьих гонок за механическим зайцем. Тогда он вставал и уходил.

Собака не снилась ему никогда. Наверное, следовало бы добавить «к счастью», если бы это слово можно было употребить в контексте его жалкого существования.

Итак, вылезать сегодня из постели ему было необязательно, но мать с самого начала каникул нудела насчёт физиотерапии, и он решил уступить ей хоть раз, чтоб заткнулась. Он сел за кухонный стол и, не глядя, протянул в пустоту костыли – Полин, как обычно, подхватила их и аккуратно пристроила к соседнему стулу, чтобы Нил мог легко взять их, когда понадобятся. Пока он мучил вилкой свой некогда любимый омлет с грибами, она с тревогой всматривалась в посеревшее лицо с порезами от бритвы – всё, о чём она просила, он делал с нескрываемым отвращением, но всё-таки делал, и это наполняло её чувством вины. Сама она ничего не могла дать ему в ответ. Он ничего не принимал – с того самого дня, когда, а впрочем, какая разница, просто возраст такой, твердила она себе, сметая остатки омлета в ведро. Несчастья случаются, и мужчина в полном расцвете сил может ни с того ни с сего потерять интерес к жизни и месяцами сидеть, устремив потухший взор в телевизор, и тогда уж ничего не остаётся, кроме как надеяться на врачей. А у мальчика просто переходный возраст, вот и всё. Она не избегала вида его пустой штанины, но её сознание словно бы посылало этот сигнал в особый отдел мозга, где он дистиллировался и превращался в безопасный визуальный шум. Даже если сын потеряет все конечности – это ничего не изменит, покуда она сама находится в здравом рассудке.

Она помогла Нилу сесть в машину и захлопнула с его стороны скрипучую дверцу со свежей царапиной, оставленной неизвестным мстителем. Устраиваясь на водительском месте, она ещё по инерции думала про покраску, но стоило завести мотор, как мысли её переключились на соседей-индусов, о чём-то горячо споривших перед дверями своего таунхауса; а когда она выехала на улицу, оставив позади длинный и узкий коммунальный двор, её взгляд упал на заросший до колен сорной травой кусочек земли между тротуаром и проезжей частью. Дальше она думала только про Адама – ведь ради него они когда-то поселились в этом скворечнике с общей стенкой, хотя могли за те же деньги купить отдельный дом в районе попроще. Всё было напрасно: хвалёная бесплатная школа с биологическим уклоном, куда стремились отдать своих детей такие же, как они, нищеброды, не принесла им счастья, и теперь некого попросить, чтобы привёл, наконец, в божеский вид этот треклятый газон, который им даже не принадлежит, просто именно их угораздило поселиться в таунхаусе с фасадом на улицу. Негодяи, все негодяи, сказала про себя Полин, сама не зная, кому именно адресовала это горькое заключение.

Пока стояли на светофоре, она нащупала на заднем сиденье тряпичные сумки – вроде ничего не забыла, надо на обратном пути заехать за продуктами; скользнула взглядом по лицу сына – тот сидел бледный, плотно сжав губы.

– Тошнит? Сильно?

– Пройдёт, – процедил он, не поворачивая головы.

– Я же говорила, чтобы не бросал таблетки.

– Какие ещё таблетки?

– Ну какие, которые на химиотерапии прописали тебе.

– Сто лет назад.

– И что?

– Да ничего. Укачало просто. Тащишься, как...

Она проглотила комок и тронулась с места так мягко, как только могла. В лобовом стекле, далеко впереди, уже маячила прохладная синева. Полин проверила время – выехали с запасом; можно не сворачивать на более быструю сорок первую, а прокатиться по Эспланаде, чтобы в пассажирское окно задувал морской бриз. «Смотри вперёд», – твердила она понурому сыну и смотрела сама на высокие норфолкские сосны, высаженные вдоль длинного пляжа. В разгар буднего дня парковочных мест у набережной было полно, и она, добросовестно соблюдая разрешённые сорок, с тревогой косилась на Нила. Что-то ты совсем зелёный, давай-ка выйдем, подышишь.

В двух шагах от парковки отыскалась и лавочка под деревом, будто специально для них, и на душе у Полин стало полегче. Полоска ослепительно-белого песка была почти пустынна: купальный сезон ещё не наступил. Самое время копать клады, подумала она с усмешкой. Но чудак с металлоискателем двигался в их сторону слишком целеустремлённо, да к тому же смотрел не под ноги, а наоборот, немного вверх. На фоне его чёрных штанов белизна тонкой трости выделялась совершенно однозначно, и Полин удивилась, как вообще могла обознаться. Становлюсь рассеянной, подумала она; повернула голову – сын, минуту назад безучастный, напряжённо смотрел прямо перед собой. Она проследила его взгляд: в нескольких метрах от них по пляжу шла большая чёрная собака – шла рывками, выбрасывая вперёд единственную переднюю ногу. Чуть поодаль шагала пышнотелая девица с цветной татуировкой на мясистом предплечье. Заметив слепого, собака с неожиданной резвостью заковыляла ему навстречу и принялась деликатно обнюхивать. Хозяйка окликнула её, но та и ухом не повела. Слепой же, тронув свободной рукой собачью голову, заулыбался и замер на месте. Он был совсем молодой и, как почудилось Полин, почти по-женски миловидный. Простите, сказала девица. Он ответил, ничего, всё в порядке. У вас очень красивая собака. Та и вправду выглядела элегантно, как манекенщица: тонкие ноги, узкая голова с длинной мордой. Полин следила, не в силах оторваться, как рука слепого, изучая, скользит по выгнутому колесом позвоночнику и густой блестящей шерсти. Что это за порода? Хозяйка что-то пробубнила, и он оживился – как забавно звучит, я вспомнил это слово, вы ведь знаете, что это русские собаки, правда? Благородные животные, я их никогда раньше не видел, только читал. Они так дорого ценились, что ими давали взятки. Борзой щенок – символ взятки, понимаете? Надо же, сказала девица; я знаю только, что с ними охотились. И как, любит она гонять зайцев? Он словно был потрясён ответом; сделал шаг в сторону, наклонился, чтобы ощупать лапы. Его лицо смотрело теперь прямо на Полин, и она вдруг заметила, что глаза у него – ярко-фиолетовые. Бедняга, сказал он. Что с ней случилось? Какие-то подонки украли со двора, когда она была ещё маленькой. Потом подбросили всю истерзанную, еле живую. Полин невольно поднесла ладонь ко рту, а в следующий миг Нил закашлялся и сложился пополам. Она кинулась к нему, одновременно пытаясь выудить из кармана пачку салфеток – он весь дрожал, ему было плохо, так плохо, пожалуйста, не трогайте, уйдите все, дайте мне умереть.

Он думал, что достиг самого дна. Что хуже не бывает. Он ошибался.

Когда до него дошло, уже в машине, он разразился смехом. Во рту было всё ещё горько от тягучей желчи, но хохот сотрясал его лёгкие, и слёзы текли по щекам. Какой он идиот! Всё правильно, всё так и должно было случиться, он отплатил сполна, только у других око за око, а у него нога за ногу, ну до чего остроумно! Значит, теперь – всё? Они квиты? А как же Адам? За что ему-то две ноги? Мать не знала, мать с ужасом таращилась на него и разевала рот как рыба – он, видно, оглох, а круто было бы оглохнуть, потом ослепнуть, а потом сдохнуть, да, мама?

Он снова провалился в горячечный мрак, где нет времени, а есть одно только страдание. Так, наверное, и бывает в аду, хоть он и не верил в ад. Отрезанная нога ныла в точности так же, как в тот вечер, когда он впервые увидел собаку. Что с коленом, он никак не мог понять: бегал по науке, не перенапрягался; как только почувствовал тупую боль около сустава, стал осторожней, чаще отдыхал. Однако боль не стихала, и настал день, когда из парка пришлось возвращаться медленным шагом, как старый дед. На углу улиц он остановился передохнуть. Тут-то и послышался топоток, и за железной калиткой, обрамлённой с обеих сторон живой изгородью, появилась препотешная собачонка. Он сразу догадался, что это щенок какой-то крупной породы: тощий, голенастый, с чёрной каракулевой шёрсткой и ушами набекрень. Забыв про боль, Нил присел на корточки и просунул руку сквозь решётку. В детстве у него было много всякого зверья: и черепахи, и крысы, и даже щегол – а собаки не было, мать не хотела возни. Он завидовал брату, который, как только свалил из родительского дома, стал держать питбулей. Что бы про них ни говорили, а собаки не бывают злыми; только люди. Ну не пищи, приговаривал Нил, пока щенок поскуливал, облизывая его пальцы и виляя верёвочным хвостом; скоро вернётся с работы твой хозяин и поведёт тебя гулять. А я к тебе ещё завтра зайду, договорились?

Но назавтра щенка на месте не оказалось. А послезавтра нога разболелась так, что уже в середине маршрута пришлось сесть на скамейку. Он попытался ощупать колено и чуть не вскрикнул. Видно, дело серьёзное, и надо всё-таки идти к врачу. Он немного посидел и поплёлся вдоль озера к мостику: до выхода из парка было ещё метров семьсот, да потом полтора километра по улицам. Не будь размазнёй, укорил он себя; но когда в кармане зажужжал телефон, он даже обрадовался поводу отдохнуть. Звонила мать, будто почуяв неладное. «Ты где? Как нога? Ну вот зачем попёрся, я же просила осторожней... Адам!» – крикнула она в сторону и прикрыла трубку ладонью, но Нил все равно услышал и покраснел от стыда и гнева, когда в голосе матери зазвенели истерические нотки: «Можешь ты хоть раз поднять задницу, я же на работу опоздаю!». Он чуть не заорал в ответ: сам дойду, – но она уже говорила в трубку другим тоном: «Он тебя заберёт, подожди пять минут».

Когда к выходу из парка подкатил знакомый серый пикап, Нил принял независимый вид и постарался поменьше хромать. Кузов пикапа, где обычно сидели две или три мордатые, мускулистые собаки, был пуст: это значило, что брат рассчитывал задержаться у них дольше, чем на формальные полчаса. Да, мать ведь сегодня во вторую смену, и некому будет его пилить; можно глушить халявное пиво и совать нос во все углы. Хлопнула дверца, «Эй, чемпион! – Нил набычился, но Адам даже не заметил этого и весело добавил: – Полезай в кузов, с ветерком прокачу». Не успел он огрызнуться, как из-за машины вывернул белобрысый парень в очках, а рядом тот самый щенок. Он семенил неуклюже, переваливаясь с боку на бок, будто ещё не вполне научился владеть своими длинными ногами. Как так вышло, что при виде щенка у Нила вырвался какой-то глупый возглас? «Ой, вот ты где!» – это он брякнул или что-то ещё? Обрадовался, как детсадовец, даже забыл, что брат всё слышит и может поднять его на смех. Но Адам только и сказал: «Ну поехали, что ли?» – спокойно, без раздражения. Сам открыл ему пассажирскую дверь и, насвистывая, уселся рядом. «Приятель?» – кивнул вслед уходящему парню. Нил помотал головой; потом с деланным равнодушием спросил: а чего за порода такая, не знаешь? «Грейхаунд, – отозвался Адам, сдавая назад. – Только длинношёрстный. Не знал, что их тут разводят. Редкие они. А что, ты его раньше видел?»

Почему он не соврал? Зачем вообще раскрыл рот, хотя мог ограничиться движением головы? Неужели он вообразил, что им снова десять и пятнадцать, и Адам ещё не презирает его и задаёт вопросы без подколок, а отвечает без снисхождения, хотя сам уже почти взрослый и потихоньку покуривает – не скрываясь, впрочем, от брата, потому что тот стопудово не выдаст; неужели поверил его невинному тону, той небрежности, которой Адам пытался замаскировать интерес? Выходит, что да, раз повёл себя как полный дебил и выложил, гордясь своей осведомлённостью, в каком дворе видел щенка. У него снова скрутило внутренности, стоило вспомнить об этом, и снова перед глазами было объявление на столбе – «Пропала собака!» – и бессильный крик отдавался в ушах: «Куда девал щенка, ублюдок?». Он мог сколько угодно вопить и махать кулачонками – его бешенство разбивалось о неподвижное, с холодным прищуром, лицо брата. Ему ничего не стоило поднять Нила за шкирку как кутёнка и швырнуть об стену, но он только и сказал, чеканя слова: «Братан, я не занимаюсь беговыми собаками, понял? Это не мой профиль. И краденым тоже не торгую, чтоб ты знал».

Он никогда не был суеверным: как можно, если интересуешься наукой? Но ведь в случайность совпадений тоже надо поверить – например, в то, что его болезнь никак не была связана со щенком, просто так совпало, что именно в тот день, когда повесили объявление, Нил свалился с температурой, а дальше понеслось, и стало не до того. Лишь потом он понял – и уже никогда не сумел избавиться от этой уверенности – что если бы щенка не украли, ему не отрезали бы ногу. Ведь другим везёт, и дело обходится заменой сустава и химиотерапией. Приятного мало, но жизнь не заканчивается. Постепенно ему стало всё равно, в чём причина; но теперь, когда его вину продемонстрировали так наглядно, разыграв целый спектакль для одного зрителя, он опять погрузился в кошмарное полузабытьё первых дней после операции. Мысль о том, что уже ничего не поправить, доводила его до исступления. Лучше бы он ничего не знал о собаке, лучше бы верил, что питбули разорвали её на куски. Зачем ей такая жизнь? Он выл, закусив подушку, и сам не понимал, кого жалеет: собаку или себя. Он не заслужил такого. Чего ты добилась, грёбаная Фемида? Думала, я тебя не узнал? Это ты называешь справедливостью? Да имел я ваш суд! Ещё про взятки что-то втирала. Не брал я никаких взяток, и не давал, а если бы мог...

А с чего ты взял, что это была Фемида?

Внутри всё заледенело, будто он глотнул жидкого азота. Какая красивая у вас собака. Лучше бы ее убили. Лучше бы…

Ведь это была смерть. Слепая, бесполая, вся в чёрном – кто сказал, что смерть должна выглядеть иначе? Она хотела прибрать эту собаку себе, но что-то пошло не так. Он должен исправить ошибку, и тогда они будут квиты по-настоящему.

Ей ведь, наверное, тоже снится, что она бежит.

Загвоздка только в том, что он не сможет никого убить. Даже когда в детстве Адам на его глазах раздавил муху, его затошнило от вида внутренностей, размазанных по оконному стеклу. Со временем он научился скрывать, как остро отдаются в его теле чужие страдания. Он и бегать по-серьёзному начал отчасти для того, чтобы отвлечься от всякой фигни и стать здоровым, нормальным парнем; но из зеркала на него смотрели всё те же телячьи глаза, готовые увлажниться при виде сбитого опоссума на обочине. Он будто бы сливался в эти моменты с ещё тёплыми телами, с увечными и больными, с блохастыми, испуганно выгибающими спину, удирающими со всех ног в угол и дальше, по стене, в спасительное укрытие паутины. Он не мог и паука прихлопнуть тапком – Адам бы со смеху помер, если бы узнал. Адам бы убил собаку не моргнув, только попроси, посули денег, но тогда ему, Нилу, пришлось бы мотать срок до последнего, пока от старости не начнут отказывать органы. Нет, он всё должен сделать сам, и тогда смерть благодарно улыбнётся ему, и он улыбнётся ей в ответ, глядя прямо в нечеловеческое слепое лицо.

Сначала он подумал о яде. Это казалось так просто: раскидать отравленных мясных шариков рядом с их калиткой и во дворе. Но чем глубже он изучал тему, тем яснее становилось, что способ ему не подходит. Сильнодействующие яды – во всяком случае, те их разновидности, что лежат в свободной продаже – вызывают быструю, но мучительную смерть, а ему хотелось, чтобы собаке не было больно. С другой стороны, при воздействии более слабых веществ велик шанс, что её успеют откачать. Надо действовать наверняка. Пробраться в их двор и вонзить нож ей в сердце. Где у них находится сердце? Он изучал это в школе, а теперь всё забыл. Ему нестерпимо захотелось увидеть собаку прямо сейчас. Дотронуться до неё, ощутить под пальцами биение пульса на горле – ведь у них тоже бьётся там жилка, они же как люди, разве нет? На часах было полтретьего, все на работе, но он не мог сидеть на месте. Оделся и, стуча костылями, потащился на улицу. Было облачно, не жарко. В самый раз.

Он едва осилил и полдороги до того дома, где видел щенка: пот катил градом, дыхание сбилось – он превратился в развалину меньше чем за год. Сядь на обочине и поплачь, герой. Может, хозяева собаки вообще переехали от греха подальше. Как это выяснишь? Да никак. Он стиснул зубы и пошёл дальше, давая смерти возможность приблизиться, взять его за локоть ледяными пальцами. Странно, что тело может быть таким уязвимым и в то же время совершенно неубиваемым. Вроде выбился из сил, в ушах гул, в глазах красные пятна, и вдруг как второе дыхание открылось, и он сам не заметил, что стоит на том самом перекрёстке – или перепутье, где он выбрал неверную дорогу и погубил себя безвозвратно. Это хуже, чем наркота, от неё хоть можно вылечиться, и от депрессии тоже можно, только нога обратно не отрастёт, человек не ящерица.

Едва стемнело, он снова вышел из дома, будто подгоняемый в спину нетерпеливыми тычками – кого, собаки? Её будущего владельца? Мышцы побаливали – он уже забыл это ощущение и был так ему удивлён, что почти не огорчился тому, что протаскался зря. На следующее утро он впервые за много месяцев проснулся голодным. Нажираться, впрочем, не стал, чтобы было легче идти. Мать спросила, куда он, Нил ответил, никуда. В перерыве между утренней и вечерней прогулками он пытался уснуть, чтобы убить время; тело дрожало от слабости, но мозг по инерции продолжал работать, так что приходилось садиться к компьютеру и искать информацию о собаках. Когда же это наконец случилось, и девица, которую он видел на пляже, выскочила из-за угла прямо на него, и он чуть не упал и весь покрылся мурашками от смеси восторга, жалости и боли, – когда собака предстала перед ним во плоти, он был способен показать, как на школьном уроке, где у неё находится сердце, заключённое в своём просторном, глубоком вместилище, – сердце, позволяющее борзой разгоняться до шестидесяти километров в час. Он видел в Интернете, как бежит борзая: аэродинамическая форма головы, лёгкий костяк, мощные задние ноги – само совершенство, живая машина, созданная для убийства. Девица сказала: «Простите», – и пошла дальше, а он сквозь слёзы смотрел им вслед, пока они не растворились в сумерках.

Теперь ему опять стало незачем выходить из дома: главное он выяснил, а дальше – дело техники. Но сидеть взаперти было невыносимо. Он решил, что надо пойти в магазин и поискать нож – не кухонным же, в самом деле. До магазина было далеко, и он присел на лавочку перед библиотекой. Солнце припекало; он зашёл внутрь охладиться. Тётка за стойкой разулыбалась, и Нил похромал к стеллажам, пока она не начала с ним болтать. Нога болела, в голове бешено вращались шестерёнки. Он уже понял, что у него нет ни единого шанса пробраться к ним во двор на костылях. Надо придумать что-то ещё. Напасть с ножом на прогулке – дохлый номер. Если бы удалось как-нибудь втереться в доверие к хозяевам, подружиться с ними... Он почувствовал спиной взгляд библиотекарши и принялся бродить вдоль книжных полок. Архитектура, садоводство. Животный мир. Энциклопедия собак. Он вытащил увесистый том, раскрыл на первой попавшейся странице. Огромный дог и рядом – маленькая шавка, не доходящая ему до скакательного сустава. Нил откуда-то вспомнил это название – скакательный сустав. Такой мелюзге достаточно надавить на сонную артерию, и готово; он подумал об этом, и его не затошнило. Каждый вечер, перед тем как уснуть, он представлял, как горячая кровь омывает его пальцы. Поначалу ему делалось плохо, и он включал в голове другую картинку: мать на кухне потрошит куриную тушу. Это ведь всё равно что делать операцию. Он должен сделать операцию собаке: аккуратным и точным движением (разрез – будто молния на куртке) снять с неё постылую жизнь. Легко сказать; а если дрогнет рука? У него не будет права на ошибку.

Он вернулся домой с набитым рюкзаком за плечами – Полин не знала, что там, но ощутила его тяжесть по одному только выражению лица, с которым Нил медленно взбирался по лестнице к себе. Лицо было красным, как всегда; она поймала себя на том, что слишком поспешно объединила несколько последних дней этим полузабытым наречием. Всегда было раньше; потом стало по-другому. Его раскрасневшиеся щёки, прилипшие ко лбу прядки волос, жадность, с которой он пил воду на кухне, – она смирилась с мыслью, что больше этого не увидит. И вдруг с ним что-то произошло. Поначалу она испугалась; выбрав момент, обыскала его шкафы и тумбочку, но ничего: ни подозрительных упаковок, ни шприцев, ни даже сигарет. Попади он в плохую компанию, это было бы видно. Мешки под глазами – а когда их не было? Аппетит улучшился. Вещи и деньги из дома не пропадали – хотя в этом Полин не была так уж уверена. Наверное, девочка, сказала она себе; скорее всего, это девочка, он ведь даже одеваться стал нормально, не ходил как бомж. Может быть, одноклассница, живущая недалеко. Это хорошо. Бог даст, всё наладится.

В субботу она решила лечь пораньше: завтра у неё выходной, и Нил будет дома, можно съездить куда-нибудь проветриться. Как знать – вдруг он даже снизойдёт до разговора с ней? Подумать только, а ведь когда-то они были счастливой семьей. Она так вымоталась, что даже посудомойку не стала загружать – небо не рухнет на землю, если сделать это с утра. Не успела голова коснуться подушки, как уже рассвело, и Полин обнаружила себя за рулём – да, они же едут на пляж, она помнит, как укладывала в багажник коврик для пикников. Она стала сдавать назад и только тут заметила, что Нила нет на пассажирском сиденье. Кто-то сидел сзади – мальчик постарше, а Нил ведь играл во дворе... Она с силой выжала педаль тормоза, и перед глазами пошли круги: он ведь маленький, его не видно в зеркале заднего вида! Она услышала собственный крик, и темнота начала проясняться, проступили очертания окна вокруг опущенной рулонной шторы – это ведь фонарь на улице, ведь не может быть, что уже светает? Глянула на часы в телефоне: без пяти два. Со стороны мужа кровать пустовала, и Полин только сейчас сообразила, что забыла сказать ему ложиться. Так, наверное, и сидит перед телевизором. Она сделала усилие, чтобы стряхнуть остатки сна, но на душе по-прежнему было неспокойно. Ты совсем не в себе, разве можно за руль в таком состоянии? Неудивительно, что снятся кошмары: организм сам подсказывает, что надо отдохнуть. Она со вздохом поднялась, чтобы уложить мужа. Из-под двери соседней комнаты сочился тусклый свет. Полин тихонько заглянула внутрь – Нил сидел за столом, уронив голову на руки. Он не пошевелился, когда она вошла и, крадучись, приблизилась, чтобы рассмотреть, что за книги стопкой навалены рядом с ним. Одна была раскрыта, он, видно, уснул, пока читал; неужто он снова читает? Сердце у Полин билось всё сильнее, буквы прыгали ему в такт – она не могла поверить, что это не сон, господи, неужели там, впереди, замаячила надежда? Пусть далеко, пусть ещё много лет, но есть ради чего терпеть. Она замешкалась: будить ли его или сам потом ляжет? Бедный мальчик, так устал, а она-то думала... Нежность стиснула грудь, будто младенческим кулачком. Полин на цыпочках вышла и прикрыла дверь. Внизу было тихо, телевизор в гостиной работал без звука. Стриженый затылок мужа торчал над спинкой дивана – она с жалостью отметила раннюю седину. «Томми», – позвала шёпотом. Села рядом на диван; глаза мужа были открыты. Он пожевал губами, словно хотел ей ответить, но не знал, с чего начать. Она легонько тронула его за плечо.

– Представляешь, что я сейчас видела? Ну-ка угадай.

Он молчал; он весь был внимание. Ладонь Полин скользнула с его плеча и накрыла большую, в бледных веснушках, руку, лежавшую на колене.

– Я тебе не говорила, что Нил взялся за ум? В школу чуть ли не бегом бежит. Представляешь, занимается сверх программы, сам. Захожу сейчас к нему, а он спит за столом, бедняга. И куча книг. А знаешь, что за книги? – она понизила голос. – Учебники по ветеринарии! Вузовские учебники, представь себе, Том! Я так им горжусь... А ты?

 

 

Конец.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в марте 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: