Будем как Солнце!

На чтение потребуется 7 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Помните, у Константина Бальмонта: «Будем как Солнце»?

Действительно, на нашу грешную землю иногда приходят титаны, вокруг которых вращаются эпохи, войны, потрясения, другие люди-планеты и люди-метеориты.

Таким Человеком-Солнцем, мне кажется, был Пётр Петрович Михайленко.

Согласитесь, сегодня титулами никого не удивишь. Каждого третьего после пятидесяти хоть на каннский красный ковёр выпускай: таков груз наград любого калибра на душу нынешнего населения. И всё же покорённые Петром Петровичем вершины впечатляют.

Академик Академии правовых наук Украины, доктор юридических наук, генерал-лейтенант внутренней службы. Учитель от Бога. На педагогической работе с 1933 года. Учительствовал на Донбассе и Северном Кавказе. Добровольцем ушёл на Великую Отечественную войну. Инвалид войны. После Победы возглавлял кафедры уголовного права и криминалистики, был деканом юридического факультета Львовского государственного университета им. И. Франко, затем профессором Киевского государственного университета им. Т. Шевченко, заместителем начальника Киевской высшей школы МВД. Автор более 400 научных работ. Подготовил около 120 докторов и кандидатов юридических наук.

Кстати, именно Пётр Михайленко от имени Украинской ССР подписывал Конвенцию ООН о правах человека.

И именно он подвергался гонениям и давлению за свои принципиальность, гражданскую позицию, убеждения. Его, человека, который до конца жизни знал наизусть пушкинскую поэму «Руслан и Людмила», обвиняли в украинском буржуазном национализме, за что лишали всех учёных степеней и званий…

 

Но он выстоял. Защитил своё доброе имя, ставшее известным не только на Украине и в России, но и далеко за их пределами. Ещё при жизни он был избран почётным членом многих международных научных организаций, ему присвоены титулы «Человек года» (США) и «Человек тысячелетия» (Англия). Его имя и Родина (Украина) высечены в анфиладе биографического центра в Кембридже.

И ещё – о самом сокровенном. Он всю жизнь хранил верность одной-единственной женщине – своей супруге, с которой прожил длинную, полную испытаний жизнь. Хотя многим представительницам прекрасного пола нравился, и очень.

В сентябре этого года Петру Петровичу Михайленко исполнилось бы 100 лет. Он лишь несколько лет не дожил до своего векового юбилея…

 

…Когда мне было лет десять, на книжной полке отца я заметил огромный иллюстрированный фолиант. Не помню уже его названия, но книга эта была о долголетии. Я с благоговейным восторгом всматривался в иконописные лики седобородых старцев, рубящих с молодецкой удалью дрова, заливающихся юношеским смехом в проруби, вдохновенно заносящих перо над белоснежным листом бумаги… И узнавал среди них Льва Толстого и академика Павлова, скульптора Конёнкова и Бернарда Шоу.

Как я мечтал тогда прожить длинную-предлинную жизнь, наполненную творчеством, любовью, удивительными поездками. И в восемьдесят лет писать стихи и рубить дрова, влюбляться и дерзать! И как же я был счастлив, когда несколько лет спустя мне напророчили долгую, полную света жизнь…

Когда я впервые увидел Петра Петровича, то сразу (это как летний дождь, как первая любовь – просто обрушивается на тебя!) понял: это Он, тот ориентир нравственности и духовности, к которому ты будешь идти всегда, идти и, как Шамбалу, не находить, и снова идти вперёд.

 

Помню свои робкие попытки остановить внимание Петра Петровича (это друга-то Чарли Чаплина и Владимира Высоцкого, человека мира) на себе, мол, параллелей более чем: совпадение имени и отчества (Пётр Петрович – Юрий Юрьевич) – раз, оба девы – два, мне также нагадали преодолеть 90-летний рубеж (Пётр Петрович улыбается одними глазами: «давай-давай!») – три, оба – обожатели русской классики, оба – приверженцы бородатого стиля…

Мне посчастливилось тесно общаться с Петром Петровичем в последние два года его жизни. Я помогал готовить к изданию его последние (опять это печальное слово, но, действительно, речь идёт об осени патриарха, где слово «последний», увы, – ключевое) книги. Мы вместе бывали на концертах в Доме органной музыки – знаменитом, созданном гением Городецкого Николаевском костёле (благо академик жил рядышком – на площади Льва Толстого). И как приятно было видеть сияющие молодым блеском глаза Петра Петровича, его зарумянившееся улыбающееся лицо после многочасовой «Мессии» Генделя. А это ведь и не каждый молодой сдюжит!

 

Однажды мне довелось стать свидетелем выступления Петра Петровича перед студентами – будущими инженерами гражданской авиации.

Представьте: солнечный майский день. Нескончаемый скоростной поток машин. И вдруг – как стоп-кадр! Из притормозившего возле главного корпуса института «опеля», на ходу поправляя генеральскую фуражку, выходит стройный седобородый мужчина, китель которого украшает созвездие орденов, крестов, медалей многих стран мира. Иномарки замедляют ход. Светлеют хмурые бизнес-лица, люди улыбаются, пытаются сфотографировать через опущенные стекла необыкновенного генерала. И вообще кажется, что присутствуешь на съёмках кинофильма. Очередной дубль: сорокалетний актёр, загримированный под старика, с накладной бородой, неумело пытающийся скрыть мягкую тигриную походку…

Огромный с высокими сводами зал колышется, гудит. Синие униформы переливаются под лучами светящихся люстр настоящими морскими волнами. А студенты – на своей волне: смеются, спорят, прикалываются. Это уже не то поколение, которое можно смирить нескончаемыми собраниями, линейками, построениями. Да и слава Богу!

Объявляют: «Академик Михайленко!».

Гул.

Взывают: «Минуту внимания!».

Гул.

Пётр Петрович элегантно, будто Жан Маре в маске очередного профессора, поднимается по лесенке и выходит к микрофону.

– Добрый день… – начинает Пётр Петрович.

Гул.

– Я немножко старше вас…

И тут бурлящее синее море замирает. Юные воздушные инженеры поднимают, наконец-то, головы и, увидев на сцене генерала с ликом священника, буквально ухают. На море – штиль. Полный!

– Я немножко старше вас, – повторяет Пётр Петрович, – поэтому не буду утруждать вас нравоучениями. И лучше почитаю вам Пушкина.

 

Ах, если мученик любви
Страдает страстью безнадёжно,
Хоть грустно жить, друзья мои,
Однако жить ещё возможно.
Но после долгих, долгих лет
Обнять влюблённую подругу,
Желаний, слёз, тоски предмет,
И вдруг минутную супругу
Навек утратить… о друзья,
Конечно, лучше б умер я!

 

Голос оратора по-юношески звонок, глаза увлажнили слёзы умиления и восторга, аристократическая кисть вздымается ввысь…

Гром аплодисментов. На море – настоящая буря.

Пётр Петрович, чуть сгорбясь, устало спускается со сцены. И только сейчас замечаешь: каково это, в 94 года Пушкиным наизусть заворожить совершенно иное, отстающее от тебя на целые десятилетия, поколение.

 

Уже несколько лет Петра Петровича нет с нами. Такие люди умирают легко – во сне. И даже если его уход был мучительным и болезненным, я в это не верю. Это как раз о Петре Петровиче сказано: мы жили долго, а умерли молодыми.

Иногда, наблюдая за развалившимся в метро мурлом мужского пола, о выставленные ножищи которого путается тяжёлыми сумками пожилая женщина, я почти по методу Кашпировского лечу сидящего пациента, посылая в его дубовую голову одну из гениально-простых установок Петра Петровича (а таких мудрых максим у него было великое множество): «Когда входит женщина, мужчина встаёт» (при этом возраст женщины и возраст мужчины не уточнялись).

…Раннее сентябрьское утро. Михайловский храм покамест пустынен – один я, по сути, если не считать старушки, прибирающей у амвона. Пламя поставленной мною свечи маленьким солнышком высвечивает полумрак, в котором тихо колышутся удлинённые лики святых. Мысленно общаюсь с Петром Петровичем. Закрываю глаза и вижу его мудрое одухотворённое лицо. Мне кажется, он меня слышит. Я-то его – точно! Чувствую то, что можно выразить только так: умиление сердца.

Когда думаешь о нём, сохранявшем ЧЕЛО воина и мудреца на протяжении почти ВЕКА, понимаешь, насколько мы задолжали данному нам авансом имени ЧЕЛОВЕК.

На ум приходят строки, сложившиеся как бы сами собой у меня в голове по дороге с работы домой:

 

 

Его сдавали не раз
                              и не два
От зависти твердолобой.
Но не клонилась к земле
                                      голова
И сердце не полнилось
                                    злобой.   

Кричал, когда все трусливо
                                          молчали,
Молчал, протестуя против
                                        лживых слов.
Но зато ему руку пожимал
                                        сам Чаплин,
А стихи читал
                     сам Жеглов.   

Солдат. Академик. Мудрец.
Судеб людских строитель.
Единственный, неповторимый
                                              муж и отец.
И женских признаний хранитель.   

Присуще горам высокими
                                        быть.
Присуще птицам высоко
                                      парить,
В полёте коротая свой век…
А что присуще тебе,
                               Человек?
Тебе присуще высоким
                                    жить.

 

Так давайте, все мы, кто был согрет солнечными лучами академика Михайленко, будем не укорять мир в том, что он не совершенен, а согревать его теплом, отданным нам безвозмездно Петром Петровичем.

Будем же как Солнце!