Роуд-муви

На чтение потребуется шесть с половиной часов | Цитата | Скачать: doc, fb2, rtf, txt, pdf       18+

 

Купить в журнале за июнь 2015 (doc, pdf):

 

 

 

 

(Ввиду того, что прототип Лисьего Воротника оказался рассказчиком сбивчивым, нервным и употреблял некоторое количество ненормативной лексики, ниже приводится версия его истории, адаптированная Никитой Стекловым).

 

Андрей Семёнович всегда был умным человеком. Сначала умным мальчиком, который хорошо учился, много читал, и никто, даже взрослые, не могли тягаться с ним в решении логических задач. Когда подрос, он превратился в одарённого юношу. «Боже, какой талантливый», – только и разводили руками учителя.

Андрей, слыша подобные замечания, лишь скромно прятал глаза и спешил в библиотеку за новой порцией знаний и постоянно что-то записывал. В нашем доме множились книжки, географические карты и закваски, которые потом внимательно разглядывались в микроскоп. Даже аквариум, полный всякой водоплавающей дряни, был причиной для отдельной тетради с описаниями и графиками.

Как я его ненавидел – брата-близнеца, которого обожали родители – тихоню, в тени которого мне приходилось находиться.

Я пытался подражать ему и ставил свои научные эксперименты.

Что будет, если продержать кошку под водой пять минут? Сколько крови вытечет из разбитого носа? Взлетит ли муха без головы? Может ли выжить выпотрошенный карась?

Однако мои мальчишеские эксперименты, кропотливо записанные в тетради наблюдений, вызывали у взрослых лишь осуждение.

Вы в курсе, что каждая третья муха и каждая пятая пчела с отрезанной головой взлетает? Выпотрошенный карась продолжает есть, а еда вываливается из его разрезанного брюха?

Почему скорость распространения плесени вызывает всеобщее восхищение, а вопросы жизни и смерти – стыд и отвращение?

Брат был гордостью семьи, а я – позором. Родители уничтожали мои тетради и советовали помогать брату. Мне всегда хотелось избить его, показать, какой он слабый, ничтожный, жалкий.

«Ну что? – спросил бы я его. – Где твой ум, где все твои книжки? Попробуй-ка сделать мне что-нибудь, слюнтяй!»

Мысленно я выбивал ему все зубы, стриг наголо, делая уродливым и непохожим на себя. Но в действительности что-то останавливало меня. Нет, это был не страхом наказания или жалостью. Просто я чувствовал, что, причинив ему боль, причиню её самому себе.

Когда становилось невмоготу, я шёл на улицу и искал приключений с местными хулиганами, где несколько раз дрался до потери сознания, дважды мне ломали нос и один раз руку. Через некоторое время за мной закрепилась весьма неприглядная репутация на всю голову двинутого психопата. Даже самая опасная и авторитетная шпана предпочитала не связываться со мной. Сверстники обходили нас стороной: меня из-за дурного нрава, брата – из-за сходства со мной. Эта мысль доставляла мне удовольствие: я тоже существую, тоже могу изменять события.

Я ненавидел его – близнеца, своё отражение, вывернутое наизнанку, до того момента – кажется, нам было по шестнадцать, – когда он признался мне, что несчастен. В этот момент он читал незнакомого мне иностранца – Шекспира. Как сейчас помню этот вечер. Я вернулся домой подвыпивши. Даже отец побаивался меня, он только пробурчал, чтобы я шёл немедленно спать и не мешал брату – тот сидел на кровати и как обычно читал с серьёзным видом.

– Читаешь очередное дерьмо? – сказал я ему.

– Это не дерьмо, – сухо ответил он.

– Не дерьмо – то, что вставляет, а не сопли Марьи Ивановны к Борису Николаевичу.

– Это Шекспир, – ответил он.

– Ну и имечко, зуб даю, писал размазню, которой только геи могут восхищаться? Ты как сам-то? Девчонки нравятся?

– Лучше бы я этого не читал, – сказал он печально.

– Ты серьёзно? Может, ты и вправду умный? – издевался я.

– Это кажется таким простым и таким, – как сейчас помню, он мучительно пытался подобрать слово, – невероятным, что ли? Есть много интересных деятелей, работающих со смыслами, контекстами, внутренним миром, сверхъестественным и научным.

– Ты с кем сейчас разговариваешь? – я от всей души захохотал.

Но брат не слушал меня.

– Шекспир просто рассказывал истории. Без мелочных авторских амбиций, просто и очень искусно он черпал энергию из океана страсти, где даже смерть увековечивает. Только для того, чтобы люди приходили развлечься в театр, он взывал к мёртвым – и они приходили! Наряжались в старомодные одежды, красили бледные лица, вновь брали оружие и яды. Давно съеденные червями сердца начинают стучать в безотносительном пространстве и времени, понимаешь?

– Да что с тобой? – я не мог припомнить, чтобы когда-то видел его таким возбуждённым, взгляд блуждал, и он как-то нервно оглядывался.

– Ты не понимаешь, если Анна Каренина умерла – бросилась под поезд – то она умерла. Навсегда. А Гамлет – он жив! И его дядька. Мерзкий предатель и прелюбодей.

Он где-то здесь, среди нас! Строит свои коварные планы. Ты чувствуешь его? – брат оглянулся так, как будто видел что-то.

Признаюсь, в этот момент мне стало жутковато. Я не боялся людей, собак, боли, но некий дядька, сердце которого съели черви и, тем не менее, он где-то здесь – вызывал неуютное чувство. Я смотрел на брата как на своё больное отражение. Бывало у вас такое, что вы смотритесь в зеркало и совершенно не нравитесь сами себе? Тем не менее, это всё равно вы. Тогда я понял, как бы я не ненавидел своего брата – он тоже я. Звучит нелепо. Но если у вас есть брат-близнец, обнаруживаешь со временем неразрываемую, стальную пуповину, которая тянется между вами как древнее проклятье, наложенное ещё до вашего рождения. Значит, дядька, про которого писал человек со странным именем, реален и для меня.

– Гений, как Шекспир, больше невозможен. Мы в нашем хвалёном будущем плаваем и размножаемся как планктон на поверхности океана. Всё провоняло – всё так бессмысленно. Ты примешься сейчас хохотать, а я чувствую себя опустошённым. И презираю себя со всей силой, с какой только можно, но даже этого не могу делать в полной мере. Я полуфабрикат, который понимает это и не знает, что делать. Завидую тебе – ты цельный человек, я же обречён быть несчастным и одиноким, – признался брат.

Помню, я приписал алкоголю излишнюю впечатлительность, но, проснувшись на следующий день, понял – неведомые мне раньше переживания не ушли. Брат, однако, стал прежним, и когда я пытался с ним поговорить о Шекспире, он отмахивался от меня, шутил, наблюдал за сомами в аквариуме и что-то записывал. У меня создалось ощущение, что того вечернего разговора не было. Мне всё показалось. Пьяная блажь. Но нет. На верхней полочке брата красовалась книжка «Уильям Шекспир. Собрание сочинений».

Украдкой, когда дома никого не было, я брал книгу, до миллиметра запоминая ее местоположение на полке, чтобы вернуть в точно такое же состояние. Я не понимал, что Андрей находит во всём этом, сколько ни пытался вчитываться в загадочные строки. Люди так не разговаривают. Между мной и Шекспиром стоял брат. Он был для меня переводчиком, хотя и не подозревал об этом. Подобных откровений тоже не повторялось, и умница Андрюша стал Андреем Семёновичем – респектабельным мужчиной, который уехал из нашего городка и стал преподавать Шекспира в литературном институте. Я остался, много пил и зарабатывал сбором дани с мелких предпринимателей. Родители, особенно отец, всё больше отдалялись от меня и все свои надежды возлагали на молодого, подающего надежды преподавателя Андрея Семёновича. Я же – случайно, поддавшись порыву – искалечил одного рыночного торговца и попал в тюрьму.

К тому моменту, когда вышел, я уже несколько лет не видел брата и чувствовал, как стальная пуповина начала ослабевать. Ко мне вернулась некоторая часть ненависти и презрения к нему. Но всё изменил один случай. Умер отец. Наш умница, не появлявшийся несколько лет – прибыл в город. Я ожидал увидеть столичного щёголя, но то, что увидел, поразило меня. Это был не совсем мой брат – то была его тень. Такой потухший взгляд я видел только в тюрьме, у тех, кто совсем отчаялся. Андрей Семёнович растолстел нездоровой полнотой клерка, занятого многолетним бесполезным трудом: грязные ногти и рубашка, под глазами фиолетовые круги. Увидев меня, он даже не поздоровался.

– Проклятое, беспощадное время, – вот что сказал он.

На похоронах он, как и я, не плакал. Стоял с безразличным видом в той же самой одежде, как приехал. Я встал подальше от него. Разговаривать не хотелось, и я надеялся, что он скоро уйдёт. Когда настала очередь прощаться с усопшим, и толпа непонятного народа подходила к гробу, чтобы последний раз прикоснуться к телу – брат снова показался мне тем самым, как в тот странный вечер. Он остановился перед гробом, занервничал, схватил окоченевшую голову трупа, с силой повернул её набок и оттянул ухо. В толпе пронёсся гул.

– Вы видите? Вы это видите?! – вскричал он.

– Батюшки, что это творится!

– Хороший мальчик, он очень любил отца.

– Сын сошёл с ума!

– А ведь он даже домой не приезжал.

– Столько книжек читать – понятное дело. А ведь я говорила, не давайте ему книжек, меньше дури в голове будет.

– И то верно, не наше дело книжки читать – столичные-то, они к этому с молоком матери приучены.

Шёпот пронесся по толпе. Мне надоел этот похоронный улей, я подошёл к брату, обнял его и незаметно сделал то, о чём давно мечтал – врезал ему под дых. Он глубоко вздохнул, вернее, мы оба: я почувствовал, как одним ударом я сделал больно и себе. Я оттащил его от гроба, но успел взглянуть на повернутую голову отца – в ухе было белёсое как лишай пятно.

– Шекспир был прав, – брат смотрел как будто сквозь меня.

Я держал его, странного, опустошённого, и в этот самый момент это случилось. Не знаю, как правильно это объяснить. Как будто ты родился спящим, все время смотрел сны, и вдруг проснулся. Я понял Шекспира. Не его слова, которыми нормальные люди не разговаривают, а суть, горевшую в Андрее Семёновиче и сжигавшую его изнутри.

Стальная пуповина натянулась с невиданной силой, и в меня хлынула невероятная энергия, источник которой открыл давно умерший человек со странным именем Уильям Шекспир. Его сердце съели черви – но вот оно, большое, кровавое, бьётся внутри моего брата.

Через пару дней после похорон Андрей Семёнович заявил, что не вернётся в столицу и останется жить здесь. Мать не обрадовало это известие, но брат был непреклонен в своём решении. Две недели спустя приехала его жена: темноволосая, худая, воспалённая. Столичная интеллектуалка, мать ее. Не знаю, о чём они общались, но уехала она испуганной и раздражённой, заявив, что выходила замуж не за этого человека. Андрей Семёнович после этого случая стал ещё мрачнее, сидел дома и почти не разговаривал. Мне было не по себе, та тьма, в которую он сам себя погрузил, высасывала жизнь из меня. Липкие дни обволакивали нас, с каждым разом затягивая в противную жижу. Она заполняла лёгкие, уши, глаза, мешая мне дышать, слышать и видеть.

Одним из моих развлечений детства было ловить мух на липкий лист. Глупая муха прилетает на запах, наслаждается несколько секунд, и вдруг понимает, что не может оторвать лапок. С огромным трудом насекомое делает несколько шажков, но до края листа ой как далеко – целая вечность. Это невероятно смешно, глупость играет в гонки со смертью и всегда проигрывает. И вот я стал такой мухой, а мой брат – липким листом.

Эта возникшая связь, как постоянная пытка переменным током. Что угодно сделаешь, чтобы избавится от этих нервных спонтанных бурь, даже пойти на убийство – отсечь от себя больную половину, посылающие сигналы невыносимой боли как радиовышка. И единственный приёмник, который отдувался за весь искажённый эфир – я.

Примерно в то время с ним и произошла метаморфоза, когда он стал Шекспиром. Я был на грани: проклятый близнец жил дома уже три месяца и отравлял меня своим ядом отчаяния. Мать его состояние беспокоило не меньше: она всё время суетилась, вызывала докторов. Даже выписала какого-то именитого психиатра. Ненавижу эту масть – копателей мозгов – тупых, спесивых, жадных до денег. Андрею Семёновичу прописывали многочисленные таблетки, которые тот безразлично выпивал и ровным счётом ничего не менялось.

Как сейчас помню, это было утро. Я проснулся мухой. Каждой третьей мухой, и каждой пятой пчелой – мог взлетать, но головы уже не было. Прихватив утюг, я пошёл к брату. Каждый шаг давался непросто.

– Это должно прекратиться, – сказал я.

Он молчал, смотрел на аквариум, в котором давным-давно передохла вся живность, кроме одного старого сома и противных цветастых гуппи.

– Какого чёрта ты молчишь? – бешенство переполняло меня.

– Если ты не ответишь мне, я вышибу тебе мозги.

Он даже не шелохнулся.

– Андрей! – позвал я ещё раз.

Брат продолжал игнорировать меня, а я почувствовал на мгновение, что пуповина уже не стальная.

– Шекспир! Прощай, – я занес утюг.

И в это мгновение Андрей Семёнович и стал Шекспиром. Он обернулся и улыбнулся мне.

– Шекспир я. Тянутся нити. Кажется, рвётся одна, а звучит струной, рождая звуком другие.

Человек так не говорит. Так сказал Шекспир. Я опустил утюг, и тот кошмар, мучивший меня со дня его приезда, отступил.

– Добро пожаловать домой, Уильям, – сказал я.

– Столетия проносятся, движимые стрелкой секундомера. Я лежу, обтачиваемый этим ветром. Камень на берегу океана, – ответил он, заинтересовавшись движением сома в аквариуме.

– Иди, поешь, – сказал я и со спокойной душой покинул его.

Через несколько дней все соседи только и судачили о том, как у Андрея Семёновича, большого умницы, поехала крыша. – «Что, дочитался твой брат? Ты-то хоть Шекспиром не увлекаешься?» – Удар в нос. Хруст кости, крик, кровь на асфальте. – «Шекспир часть меня, у кого еще есть вопросы?» – Вопросов нет.

Шекспир говорит из прошлого в настоящем. Обыватели почтительно молчат в пределах моего слуха. Книга не открывается мне, стоя на полке нетронутой, ворохом пыльной бумаги. Но стальная нить связывает меня с ним, как лампу с розеткой. Испуганные караси плавают, не замечая, как из открытых брюшин валятся только что съеденные черви. Те самые, съевшие сердце Уильяма Шекспира.

Мне казалось, что семья воссоединилась. Мать я не брал в расчёт, как и покойного отца. Мужчины и женщины, случайные гены, встречающиеся друг с другом в пьяном угаре. Что у них общего? Все одиноки, глупы и растеряны. Но я не такой. У меня есть связь с другим существом, частью одного целого, связанного гудящей пуповиной. Два месяца гармонии. Я много времени проводил с братом и не делал глупостей. Я понимал нутром его непонятную речь, и это доставляло удовольствие. Умница Андрей Семёнович. Где вы все, профессора чёртовы? Настало время, и только я могу его понимать как раз в тот момент, когда он стал самим собой. Шекспир пошёл на поправку, он начал есть, похудел, под глазами больше не было тёмных кругов. Но счастье было недолгим.

Через два месяца после похорон отца мать решила выйти замуж. За кого бы вы думали? За нашего дядю. Он был сводным братом отцу и незадолго до его смерти приехал в город из не столь отдалённых мест, где работал тюремным охранником. Не знаю, что там произошло, но он вернулся и устроился работать в местное отделение полиции. Дядя часто посещал нас, когда отец был ещё жив, а после его смерти он много времени проводил с матерью. Наш дядя, Юрий Харитонович, был одним из немногих людей в городе, кто не боялся меня. Он был широкой кости и отличался лютым нравом.

Новоявленный родственник сразу невзлюбил Шекспира и предложил отправить его в психиатрическую больницу, убеждая мать, что так будет лучше и безопаснее для всех.

Глупец не понимал, что Шекспир вовсе не сумасшедший, он не мог знать про его сердце.

Я наотрез отказался избавляться от брата, сказав, что смогу о нём позаботиться.

– Ты о себе можешь позаботиться? Я знаю таких, как ты, поверь – ты снова загремишь в тюрьму. А что делать нам с этим одержимым? Нечего скалиться, я и не такое зверьё видал, – говорил мне Юрий Харитонович.

Шекспир стал беспокойным, постоянно кусал губы и по его виду я замечал, как неистово он размышляет. Я устроился на работу путевым обходчиком. Стучал по колёсам поездов, вгоняя в них молотком всю свою ненависть и отправляя её в другие города. Свободное время я проводил с братом, и то, что он говорил, наталкивало меня на странные, чёрные мысли.

– Чужая кровь в теле живёт своей жизнью. Подлой, низкой жизнью. Украдкой течёт по венам, напалмом сжигая города. Все прячьтесь, пришёл чужак, и всё изменится. С виду король, в нарядных одеждах, он полон трухи и мертвечины.

– Что ты имеешь в виду? – я устал, звук молотка стоял у меня в ушах, мешая собраться с мыслями.

– Предательство, – сказал Шекспир заговорщицки, – грязное предательство. Мелкое предательство. Ничтожное. Я-я-я-д! – протянул он, глядя мне прямо в глаза.

Я вспомнил белёсое пятно в ухе отца. Вспомнил мерзкого дядьку, предателя и прелюбодея из нашего прошлого. И с того момента, когда Андрей Семёнович был на мгновение тем самым Шекспиром, чёрная, написанная нечистотами картина начала складываться в моей голове.

– Трупный яд разлагается. Не оставляет следов. Их нет. Где созрел он? В каких плодах? В каком проклятом саду чужак собрал его? Призраки взывают к слуху живых, к мести и справедливости. Ты слышишь их? Слышишь их стоны? – шептал он.

– Заткнись, Шекспир, – стук молотка отправлял колёса в разных отправлениях.

Стальные, могучие, они уносились в никуда, разрывая меня на части. Пуповина гудела, и я чувствовал, что она раскалена добела как электрическая дуга. Выключите электричество, я умоляю, Шекспир – прекрати это, сукин сын! Я должен что-то делать. Каждая пятая пчела с отрезанной головой взлетает. А если у пчелы две головы? Тогда она летит за своей. Забыли удалить жало? Ваши дела плохи. Кричите, зовите дезинсектора, покупайте москитные сетки – вы в опасности. Нож? Нет. Для таких дел нужен топор.

– Что тебе нужно? – спросил Юрий Харитонович – И почему ты ходишь по улицам с топором?

– Нам нужно поговорить, – сказал я.

– Заходи. Видимо, ты нашел в себе каплю здравого смысла и пришёл обсудить вопрос о твоём умнице-брате? Я понимаю, тяжело запихнуть в психушку своё отражение, но когда-то же надо становится взрослым, не так ли? – он усмехнулся, запер за мной дверь и пошёл впереди по крытому двору.

Я мог бы с лёгкостью снести ему голову, так, что дядя даже ничего не понял бы. Но Шекспир бы так не поступил, только не с ключевым персонажем драмы.

Я вошёл внутрь. Дядькин дом был небольшим, и от его гигантской фигуры он казался ещё меньше.

– Так что ты хотел сказать? Не волнуйся, поставь топор у порога, – повернулся ко мне дядя.

– Я пришёл поговорить не об этом.

Слишком мало места для размаха. Где бы встать поудобней? Отступать было поздно. Пчела не может долго без головы, кому как не мне об этом знать.

– На водку что ли пришёл просить? Знаешь что, мы с твоей матерью собираемся пожениться. И я обещаю, что ни твой брат, ни ты, не будете доставлять ей неприятностей, чего бы мне это ни стоило. Нашёл работу? Хороший мальчик. Но если ты сорвёшься и опять натворишь дел, я тебя лично, вот этими руками, – дядька показал свои здоровые лапы, – засажу обратно в тюрьму, и поверь мне, ты оттуда уже не выйдешь.

– Зачем ты сделал это? – спросил я.

– Я ещё ничего не сделал, – выпучил он глаза, – но я с тобой тут не шучу.

– Зачем ты отравил его?

– Отравил кого? – занервничал Юрий Харитонович.

– Моего отца. Зачем ты убил его?

– Ты чего обожрался, гад?! Пошёл вон из моего дома!

Пчела умирает. Дальше тянуть было невозможно. Я размахнулся топором, но попал в стену, и удар потерял силу. В следующий момент я почувствовал, как гигантский кулак прилетел мне в лицо. Ощущение было такое, что по голове огрели кузнечным молотом. Я не понял, как рухнул на землю. Фигура дяди расплывалась в глазах большим тёмным пятном.

– Чёртова семейка. Поганая кровь. Я вас всех изведу!

Удар ноги. Ещё один кузнечный молот.

– Ты такой же ублюдок, как и твой отец!

Нет. Нет. Нет. Шекспир, не пиши этого. Третий удар. Грудь хрустнула, как сломанная ветка. Так не пойдёт! Так со мной не поступают. Я хватаюсь за стальную пуповину невидимыми конечностями. Высоковольтный разряд приводит меня в сознание. Я разворачиваюсь на полу, слыша, как рядом со мной сломалась половица.

– Проклятый род!

Ещё поворот. Так. Дышать. Не спать. Невидимая сила бросила меня на стол, который сломался подо мной, как будто был картонным. Вилка в руке. Писал ли Шекспир про это? Я встаю, борясь с расшатывающими волнами. Фигура движется на меня. Полёт пчелы без головы, но с жалом. Я бросаюсь вперёд, нагнувшись и пропуская мимо очередной кузнечный молот, обхватываю бычью шею и двумя быстрыми точными ударами погружаю пальцы в дядькины глазницы. В награду мне слышится истошный вопль.

Необъятный предатель-дядька падает на колени, закрывая зияющие раны. Зрение возвращается ко мне, и я поднимаю с пола топор. В голове шумит, но теперь всё как надо.

– Пощади, – стонет он.

Какие последние слова он услышит? Я не знаю – оставим это Шекспиру. Размахиваюсь, и голова слетает с плеч, глухо ударяясь о половицы, следом падает туша.

Текст Шекспира совпадает с моей жизнью. Я смотрю на свои окровавленные руки, и меня трясёт от возбуждения и переполняющей радости. Я вписываюсь в цепочку непонятных мне смыслов и сам становлюсь их частью. Безграничная, пьянящая свобода переполняет меня. Мне хочется раздеться догола, плясать над телом под звук барабанной дроби, плюясь и ругаясь. Поддаться переполняющей меня энергии, изнасиловать труп, держа его голову в руке. Какой восторг, если б она существовала ещё какое-то время и смогла смотреть на своё тело, раскрывая рот в безмолвном ужасе. Но, к сожалению, обе неравные части тела – мертвы.

Мне приходит в голову блестящая мысль: голова ещё пригодится. Надо сделать Шекспиру подарок, только он сможет его оценить. Я беру нож, и начинаю счищать с дядькиной головы всё лишнее. Поверьте, не так просто довести череп до идеального состояния, избавится от пятен крови, не нарушив фактуры кости. Я нёс голову в сумке, чувствуя себя охотником, только убившим самую редкую добычу в своей жизни.

Какое-то время пришлось повозиться в гараже: я удалил гнилые зубы и принялся работать мелкой наждачной бумагой. Вот она, радость созидания. Как я понимал Шекспира в тот момент! Из крови и мяса лепится прикосновение к великому, и неважно, что ты используешь: перо, топор или наждачную бумагу. Никогда я не был более аккуратным и неторопливым в работе. Я потерял счёт времени. Это было похоже на оргазм, растянутый на долгие часы. Миллиметр за миллиметром дядькина голова принимала свой истинный вид, для которого она была создана.

– Предатель мёртв, – сказал я и подал брату аккуратный отшлифованный череп.

И знаете, что он мне ответил? Я не мог понять, почему он так ответил. Ей богу. Вот взял так череп, повертел, уставился в пустоту. А потом он сказал мне вот что:

– Слова складываются в цепочку, приобретая мощь, измеряемую в тротиловом эквиваленте. Легкомысленный и боязливый больше не решится читать. Слабый и маленький не решится читать. Не решится читать приговорённый к смерти. Что ты наделал, психопат?

Равнодушно так сказал. Однако в его глазах я увидел блеск того величия, которое отличает Шекспира от всех остальных. Свершилось, пчела нашла свою голову, и ту и другую. Я не намеревался её снова кому-то отдавать. Как сейчас помню, брат встал и долго, испытующе посмотрел мне в глаза. Я понял, кем стал Шекспир – здесь, где нет места его книгам. Он больше не средневековый аристократ с аккуратной бородкой. Он – зверь, доведённый до безумия проникающими всюду радиочастотами и сигналами телевидения.

Переменным током в стальной пуповине он мечется между нами, как неуспокоенный призрак, запертый в будущем. Разорванная купюра в руках двух шпионов, две половинки которой, соединяясь, обретают истинную ценность. Преподаватель Андрей Семёнович – стрелочник, способный движением пальца направить состав в любую сторону, а я – монстр, который толкает состав.

– Никто не оценит этой красоты по достоинству, эти грязные свиньи придут за нами и разорвут на части, которые спрячут: одну в тюрьме, другую в психушке.

– Они хотят контролировать то, что не могут уничтожить, – ответил я ему. – Эй, что ты там строчишь, сукин сын?!

 

Стеклов сломал огрызок карандаша и поспешно спрятал блокнот во внутренний карман пиджака. Лисий Воротник вскочил, мгновенно залившись краской; он смотрел с такой ненавистью, что, казалось, из глаз появятся лазерные лучи и нарежут несчастного на кучу дымящихся кусков:

– Зачем ты это записываешь?!

­– Я… Поймите… Я коллекционирую истории! Как братья Гримм. Они жили после Шекспира, – несчастный попытался изобразить улыбку.

– Ты мне зубы не заговаривай, я вас всех тут вижу насквозь, ваши грязные мыслишки.

– Я не обманываю! Я приехал в эту глушь, чтобы спокойно написать историю. Посмотреть на людей, живущих естественной жизнью. Всё для того, чтобы мой папаша-издатель наконец-то потешил своё самолюбие и убедился, что я чего-то стою в его глазах. И что я тут встречаю? Пришельца, отправляющего в кому первого встречного, когда у него плохое настроение; сумасшедших людей, каждый второй из которых почему-то хочет меня убить.

– Хочешь сказать, ты тут ни при чем? Случайно оказался в тайге? Вышел утром за водкой, заблудился и оказался тут? Так не бывает. Когда выходишь утром за водкой, ты можешь оказаться спящим в сортире, но никак не рядом с Шекспиром. Нет, меня не обманешь – ты паразит, проникший сюда с мелкой, грязной целью. Ты записываешь и перевираешь то, что другие создают.

Лисий воротник поднялся с места, схватив топор.

– На что я рассчитывал? Надо было сразу избавиться от вас и этого уродца, – сквозь зубы сказал он.

– Хватит!

От неожиданного выкрика опешили все.

– Хватит! – Лариса Сергеевна встала во весь рост.

Отчаянная, с распущенными волосами, она показалась Рыжему невероятно красивой. Женщина подошла к корзине и открыла ее. Лисий Воротник замахнулся топором, но она не обратила на это никакого внимания.

– Стёпка, миленький, иди ко мне, надо это исправить, – сказала она и вытащила пришельца из корзины.

– Что ты делаешь? Положи его обратно, а то я за себя не отвечаю, – истерично вскрикнул Лисий Воротник и отвернулся, стараясь не смотреть на человечка в обтягивающем металлическом комбинезоне.

– Негодник, пора исправлять свои шалости, я знаю, ты можешь, – ласково сказала она существу.

– Матахатху нару, – проурчал Степка.

– Что ты делаешь, ведьма? – Лисий Воротник, зажмурившись, прицелился по обитателю корзины.

Тут произошло неожиданное событие: Степка, выпущенный на свободу, прыгнул на грудь Андрея Семёновича Уильяма Шекспира и заглянул ему в глаза.

– Сними его! Что это тварь делает на нём?

Момент был потерян, Лисий Воротник кружил вокруг пришельца, но не мог ударить его, боясь повредить брата.

– Дайте ему всё исправить, – взмолилась Лариса Сергеевна.

– Исправить?! Где это видано, чтобы неведомые твари что-то исправляли? Они только всё портят!

– Что тут за шум? Ты кто? Игра воображенья не может пошутить со мной иначе, как беса посадив на грудь?

Так сказал Шекспир. Наступила тишина, слышно было, как глубоко в лесу завыли волки и ухнула сова, но через мгновение и этот шум растворился во всеобщем звуковом вакууме.

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за июнь 2015 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение июня 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.