Мост

 

 

 

Василёк думал, что теперь-то, когда он приехал домой с молодой женой, Климка уймётся, выбросит дурь из головы, перестанет ревновать Любашу к брату. Так оно поначалу и было. Климка даже вроде бы повеселел, подружился с Катей, ободрял её, если она вслух тосковала по близким своим.

– Ничего, перетерпи немного и привыкнешь к нашей родине. Тут жить можно. А дети пойдут – привяжут. Человек ко всему привыкает, а тем более через детей.

И Любаша вроде бы ожила. Она сделалась общительной, разговорчивой, весёлой.

Прежние отношения, казалось Васильку, ушли безвозвратно, как уходят тучи и после них становится особо светло и просторно. В праздники собирались Колесниковы и Друговы вместе, говорливой и дружной семьёй садились за общий стол, праздновали, отдыхали, а подходила пора выходить на работу – выходили, работали на совесть.

 

Отец умер в следующую осень. Васильку напоследок сказал:

– Ты поумней будь, держись, не пойди по Климовой дорожке. С него спрос короток, он человек сложный, ему тяжело будет.

Василёк даже не поверил тогда отцу: «Ну, какой он там сложный? Просто распустился. А теперь вроде ничего, вроде наладился».

Но Клим не наладился. Вскоре у него отобрали права, посадили в «яму». Так шофёры называют яму, предназначенную для ремонта автомобилей. Ремонтируют их обычно те, у кого отбирают права. Отобрали на годик, например, – садись на этот годик в «яму», ремонтируй чужие машины.

Клим очень переживал эту «яму», порывался совсем уйти из автохозяйства, заняться левой работой, то есть ремонтировать личные легковушки и мотоциклы. На это он был большой спец, руки у него оказались золотые, слух чуткий. К нему ехали и свои, местные, и дальние, просили послушать машину, отремонтировать её. И он не отказывал просителям. Одно плохо – денег за ремонт не брал, расплачивались же с ним приличными магарычами. До того приличными, что он дня по три не вставал на ноги, пил и пил, пока не опухнет весь, пока не начнёт вскакивать по ночам и вскрикивать, говорить что-то непонятное.

Снова в их семье начались скандалы. Частые пьянки расшатали и без того слабые нервишки Клима. А тут Любаша ещё в сердцах подлила масла в огонь. Рассердилась как-то и выговорила: вон у кого тебе надо учиться, у брата родного, гляди, как живёт, как работает, люди ценят его.

Ну, Клим, естественно, и взвился:

– Завидуешь! Тужишь, что ошиблась! Мечтаешь о нём!

И пошло, и поехало всё по новой.

 

Собрались как-то у дяди Андрея отметить октябрьский праздник. Пока Клим был трезв, он сидел в сторонке, ни с кем в разговор не вступал, отводил глаза от каждого. Сели за стол. Он с жадностью навалился на выпивку. Любаша пыталась помешать ему, отобрала стакан. Но Клим уже был на взводе. Он явно жаждал скандала. И устроил его. Глаза его, как всегда, посветлели, изменились даже цветом, он поставил их на брата и, кривя губы набок, спросил:

– Сошлись? Встретились? Давно крадётесь друг к другу, умненькие и благополучненькие! Ну я вас! Ну бойтесь меня! Порешу! Обоих порешу!

Он пружинисто вскочил, Василёк уже приготовился защищаться. Но тут из-за стола неожиданно взвилась Катя, перехватила Клима, прижала к стене, вцепилась в отвороты пиджака, приблизила свои позеленевшие и недобро замерцавшие глаза вплотную к его глазам и выдохнула:

– Ты кому грозишь? Ты хочешь ребенка сиротой оставить? Меня вдовой?

Она тряхнула Клима, ткнула его спиной в стену.

– С живого не слезу! Хоть один волос упади с головы Василька – и я тебя собственноручно укокошу!

Их разняли, развели в стороны. Катю было не узнать: всегда тихая, всегда ласковая со всеми, она сделалась похожей на тигрицу, которая защищает своих детёнышей.

– Не надо, Кать, не стоит, чего ты, мы сами разберёмся, – успокаивал Василёк жену. Ей вредно было так волноваться, она донашивала второго.

– Долго разбираетесь! Наваляли бы ему хорошенько, он враз бы в чувство пришёл. Скотину только так и учат, силой.

Клим на руку слабоват, а тем более в подпитии, но тут руки опустил, склонил голову. И когда Катя выговорилась и успокоилась немного, вдруг попросил у нее прощения:

– Прости, Катя. Ты человек. А они... Змеи они. Всё сердце у меня высосали.

– Ладно, не неси с больной головы на здоровую, я мужу верю больше, чем себе. Пошли, Василёк, ну их всех.

Дома Катя все никак не могла забыть случившееся:

– Какой же есть! Не говорила тебе, а теперь скажу. Он уже сколько раз подкатывался ко мне: ты за мужем гляди, ведь у них давняя любовь с моей, они спят и видят, как бы им соткнуться. Вот мерзавец! Думал, я клюну на его удочку! Ну, я ему клюну! Он у меня выхватит рыбку!