Романснебес

 

 

 

– А скажи-ка, Модест, на кой тебе это надо? – Бетховен сделал большой глоток глинтвейна и удовлетворенно крякнул. – Люблю глинтвейн. Чего ты мечешься? Сидел бы себе тихонько, на концерты ходил, в платок сморкался, наслаждался бы искусством, так сказать, ты ведь вроде искусствовед?

– Уже нет, любезный вы мой. Был. Был искусствовед, а теперь хожу в переселенцах. Жду терпеливо своего часа.

– Э-э-э! – Бетховен погрозил пальцем. – Ты, Модест, хитрая бестия! Ты не ждешь, а выжидаешь! И думаю, что знаешь, чего выжидаешь, иначе бы давно уже того, тю-тю. Не стал бы ты так рисковать – сидеть тут в этой грязной корчме в обществе старого Бетховена, ведь в любой момент этот твой Котовский может платок обронить, потерять, сжечь…

– Ну, зря вы так, любезный. Какой же он Котовский? Он вполне мирный человек. Всю жизнь проработал тромбонистом в похоронной команде. Только что лысый, как упомянутый вами Котовский. Но этот человек, поверьте мне, он совсем другого плана. Мягкий, отзывчивый. Вот оттого у него лысина и потеет. А ему, бедолаге, в гроб носовой платочек и не положили. Забыли. Положили тромбон. Представляете? Такую дуру в гроб? Придавили его этим тромбоном. С ума сойти. А про обыкновенный носовой платок забыли. Вот и пришлось выручить. И всего-то.

– Хе-хе… ну ты, Модест, всегда как выручишь – так выручишь!

– Вот и опять зря вы хотите меня обидеть. Неизвестно, как бы вел себя Бетховен в такой ситуации, если бы не был Бетховеном.

– Хе-хе… это точно, неизвестно! Бетховен – загадка не только для тебя, маленького незаметного критика, которого уже никто и не помнит, но и для меня, великого Бетховена! Ну ладно, давай выкладывай, что ты там задумал.

Критик опасливо огляделся.

В корчме было полно разномастных людей из разных эпох – великих и никому не известных, юнцов и древних старцев, но всем им не было решительно никакого дела до критика и Бетховена.

Поняв, что никто не прислушивается к их беседе, критик хитро сощурился и сказал:

– А что выкладывать? Выкладывать нечего. Так, кое-какие наработки.

– Ну-ну-ну, с этого места поподробнее. Какие наработки?

– Да еще пока ничего точно не известно…

– И?

– Ну, есть у меня на примете одна парочка, вполне, вполне приличная.

– "Приличная" – это как?

– "Приличная" – это означает, что родители способны достойно воспитать ребенка. Я, знаете ли, не хочу жить в бедности.

– Понимаю. И кто же эти счастливчики? Какой расы?

– Европейцы.

– Уже неплохо. Покажи мне их.

Критик подозрительно прищурил глаза:

– Зачем?

Бетховен добродушно улыбнулся:

– Ну, мне просто интересно. Ты же на какое-то время исчезнешь – возможно, я буду скучать, возможно, мне будет не хватать друга.

Услышав слово "друг", критик просиял:

– Ладно. Но только они еще не встретились.

– Не встретились? А откуда у тебя тогда эта информация? У тебя что, есть кольцо?

Критик довольно хихикнул.

– Есть, – он опять оглянулся по сторонам и достал из кармана нефритовое колечко. – Вот!

Бетховен удивленно поднял бровь, откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки и, качая головой, произнес:

– Ну, ты и ловкач! Ты что же, попал на Совет Ангелов?

Критик утвердительно кивнул головой.

– Ну и ну, – не пытаясь скрыть удивления, произнес Бетховен. – И что, они решили дать тебе кольцо? Но на каком основании?

– Да, вынесли такое решение. Намечается глубокий кризис искусства. И понадобятся новые мощные силы.

– Это ты-то – мощная сила? – повысив голос, возмутился Бетховен

– Тс-с! – критик поднес палец к губам и умоляюще посмотрел на Бетховена. – Я понимаю, о чем вы говорите. Но кризис не такой уж глубокий, так что, возможно, более мощные силы и не нужны.

– Что ты хочешь сказать? Что Бетховен не нужен?

– Нет-нет-нет, ни в коем случае! Бетховен, конечно же, нужен, но позже, когда кризис расширится и углубится.

– О! Он углубится мгновенно, как только с ним начнут бороться такие мощные силы, как ты.

– Вот и я о том, что Бетховен будет востребован очень скоро.

– Да? Ты это серьезно?

– Конечно!

– Ну, тогда ладно… Закажи-ка мне еще стаканчик глинтвейна.

– Так вы же еще этот не допили, – критик отвел взгляд в сторону, явно не желая ничего заказывать.

– Уже допил! – и Бетховен одним глотком осушил стакан.

Критик обреченно вздохнул, спрятал нефритовое колечко в карман, поднял руку и щелкнул пальцами.

К столику в инвалидном кресле подкатил рыжий, как солнце, официант:

– Глинтвейну?

– Да, – мрачно подтвердил критик.

– Один?

– Один, Бетховену.

– Айн момент!

В глазах Бетховена заиграли веселые искорки.

– Не будь жмотом, Модест. На землю с собой богатство не унесешь!

Критик молча достал из кармана серебряный сикль и положил его на край стола.

– Ладно-ладно, Модест, не хмурь брови, тебе это не идет. – Скажи-ка мне лучше, как это тебе удается всё так ловко пронюхать? Поделись секретом со своим верным другом, стариком Бетховеном. А?

– М-м-м… – неопределенно замычал критик.

– Ну ладно, не хочешь – не говори. Но хоть парочку эту – своих будущих родителей – покажи!

– Хорошо, – вздохнув, согласился критик.

– Глинтвейн! – весело выкрикнул рыжий официант, подкативший к столу на инвалидном кресле. Он искоса посмотрел на серебряную монетку, лежавшую столе, и, глядя куда-то в пространство, добавил: – Два сикля.

– Как два? – в один голос возмутились критик и Бетховен. – Только что был один!

– Бешеная инфляция, – парировал официант.

Критик заметно помрачнел.

– Ладно, Модест, не кисни! – сказал Бетховен и, порывшись в кармане, достал монетку и положил ее рядом с монетой критика.

Официант довольно улыбнулся, сгреб в кулак монетки со стола и отъехал в сторону.

Бетховен сделал большой глоток глинтвейна и закрыл глаза.

– Я готов, – сказал он, – показывай.

Критик в очередной раз осмотрелся, прижал пальцы к вискам и тоже закрыл глаза.

– Видишь? – шепотом спросил он Бетховена.

– Пока нет, – ответил Бетховен. – А! Вот, вижу!.. М-м-м... Так он же старик! Сколько ему лет?

– Пятьдесят шесть, кажется.

– О! Молодец! Ее покажи. А ей-то сколько лет? Неравный брак? По расчету?

– Нет. По любви.

– С ума сойти! Я думаю, на земле грядет кризис не только в искусстве, но и в мозгах. Полное падение нравов!

Бетховен открыл глаза. Вслед за ним открыл глаза критик.

– Да… – задумчиво произнес Бетховен. – Интересная история. А не съесть ли мне кусок мяса?

Критик судорожно глотнул воздух.

– Да не суетись ты так, Модест. Мясо я сам себе закажу.

Бетховен порылся в кармане штанов и достал два сикля.

– Две монетки, – улыбнулся он, – как близнецы.

Бетховен цокнул языком и аккуратно положил монетки на стол, а затем поднял правую руку и щелкнул пальцами.

Перед столом мгновенно возник рыжий официант в инвалидном кресле.

– Глинтвейну?

– Нет, – сказал Бетховен. – Принеси-ка мне, дружок, кусок хорошей говядины. Да пусть поджарят ее как следует!

– Две порции?

– Не наглей! Хочешь, чтобы я оставил в этой забегаловке все свои деньги? Если я положил на стол два сикля, то сколько порций я заказываю?

– Две. У нас одна порция стоит один сикль.

– Но ты только что продал стакан глинтвейна за два сикля!

– Цены упали.

– Уже?

– Да. Финансовый рынок очень нестабилен. Торопитесь сделать заказ.

– Тогда две порции говядины. Мне и моему брату Модесту.

– Айн момент!

Критик поперхнулся и изумленно переспросил:

– Брату?

Бетховен сощурил глаза и улыбнулся, затем пошарил в кармане брюк и достал нефритовое колечко, точно такое же, как у критика.

– Брату или сестре, – сказал Бетховен и положил колечко на угол стола.

Критик побледнел:

– Не может быть!

Перед столом, как из-под земли, появился рыжий официант в инвалидном кресле с двумя тарелками в руках:

– Ваша говядина!

– Весьма кстати, – сказал Бетховен, подвигая тарелку поближе. Затем он наколол мясо на вилку и, оторвав зубами большой кусок, продолжил с набитым ртом: – Да ты, Модест, не переживай, или ты уже думаешь о том, что наследство придется делить?

– А как ты получил это кольцо? Ты же – Бетховен! Это незаконно!

– Ой, оставь, Модест! Законно, незаконно! Ты же сам говорил, что грядет кризис в искусстве и нужны мощные силы. Чему тогда удивляться? Кто может справиться с этой бедой? Только Бетховен! Так что жуй говядину и думай о прекрасном рождении нового гения

– Двух новых гениев, – язвительно заметил критик. – Если так, то нам всё придется разделить поровну.

– Согласен! Моего таланта хватит на целую армию. Ну что, договорились?

– Договорились, – ответил критик.

– Вот и хорошо, – сказал Бетховен, наклонился и достал из-под стола аккордеон. – Искусство ждет своих героев!

Бетховен надел ремни аккордеона на плечи, растянул мехи и заиграл:

 

"По долинам и по взгорьям

Шла дивизия вперед…"