Молитва

 

 

 

Он сидел, прикрыв глаза, на плоском шершавом валуне у самой воды. Солнце прогрело камень, и сначала Кирилл не чувствовал холода. Но потом ощутил – древний, ледниковый, идущий из сердцевины валуна. Поднялся. Склонился к воде. И сквозь своё зыбкое отражение увидел, как по белому песку, оставляя неровную дорожку, пятится клешнистый рак…

Крутой берег в густом ельнике. Кирилл, подхватив корзину, пошёл от реки не тропой, лесом. То и дело попадались золотистые кругляши – рыжики. Кирилл бережно срезал их, вдыхал их запах. И от жёлтого молочка на срезе гриба желтели его пальцы. Грибной азарт охватил его. Он лез в самую чапарыгу, там, в траве, между валежинами, под молодыми крохотными ёлочками и было больше всего грибов. Корзина быстро наполнялась.

Кирилл забрал сильно вправо и вышел не к деревне, а к большой реке, в которую и впадал ручей, на берегу которого он сидел.

Деревня была в углу между рекой и ручьём, на самом взгорке.

Река неторопливо несла свои воды к ещё более крупной реке, которая уж совсем далеко на севере впадала в океан.

И Кирилл опять загляделся на воду…

Он услышал жужжание мотора, и вскоре из-за зелёного камышового мыса вылетела, задрав нос, лодка "Казанка". На корме сидел Миша, егерь, в зимней армейской шапке без кокарды, в армейском же бушлате. Охранитель здешних вод и лесов. Он и сидел как хозяин: откинувшись, вздёрнув подбородок, одной рукой держал руль, другой – зажатый между коленей стволом вверх армейский семизарядный карабин.

Заметив на берегу Кирилла, скинул скорость и направил лодку к берегу.

Когда лодка ткнулась в песок, Миша легко выпрыгнул, поддёрнул лодку, обернулся к Кириллу:

– Здорово, бродяга.

– Здорово. – Пожали руки.

Они и раньше были едва знакомы, да не виделись уж лет десять. Но повели себя как добрые приятели, причём – без всякого усилия.

Присели у воды, закурили.

– Отдохнуть приехал?

– Да, – кивнул Кирилл.

– Один?

– Один.

Миша заглянул в корзину:

– О, рыжики. Уважаю. – И вдруг спросил: – Поедешь со мной? – На вопросительный взгляд Кирилла, пояснил: – Рыбки с браконьерских сетей снимем, у костра посидим…

– Грибы-то куда вот только? – уже кивнув согласно, спросил Кирилл.

– Найдём и грибам применение. Под скамейку корзину ставь.– Миша глянул на Кириллову обувь – лёгкие кроссовки – и добавил: – И сам залазь давай, я толкну.

От берега на вёслах Миша отгрёб и на корму к мотору перебрался. Кирилл, вспомнив его слова на счёт рыбы, спросил:

– А чего – браконьерят?

– А как же…

Лодка рванулась, пошла, полетела, задрав нос.

 

Кирилл сидел, левой рукой прихватившись за скамейку, а правой держа карабин, поданный Мишей. Дух захватило от скорости, мокрого ветра. Брызги за бортами сверкали; высокий правый берег разделился на две полосы: широкая жёлто-коричневая – береговой откос, и узкая зелёная – трава, листва.

Пологий болотистый левый берег – весь зелёная стена.

И голубая безбрежность неба.

Кирилл оглянулся на егеря, тот сидел в своей гордой позе, подмигнул, кивнул вопросительно, мол: "Ну, как?" Так, наверное, художник представляет свои новые работы зрителям, с затаенной гордостью за сделанное. И Кирилл не сдержал улыбку и показал поднятый большой палец…

Миша показывает ему реку, как гостю. А ведь есть у него, Кирилла, и своя память об этой реке. Каждое лето приезжал он сюда, в деревню, к бабушке Поле. И однажды с Колькой Лузгиным сколотили они плот, как раз на том ручье. В реку вышли. Сперва шестами толкались, а потом, на глубине уж спохватились, что вёсел-то нет у них, но не сильно расстроились, по течению поплыли. Колька что-то дёрнулся резко, плот накренился, захлестнуло его водой, в другую сторону дёрнулся – и чуть оба в воду не скатились. Тут-то и застучали у них зубы от страха. Сидели в середине своего плотика, прижавшись друг к дружке, боясь шевельнутся. А плотик пронесло уж мимо деревни, уже лесные болотистые берега потянулись. На одном из поворотов прибило их к отмели у берега. Нащупав шестом дно, как угорелые в воду бросились и уже у самого-то берега в яму оба с головами ушли, еле выбрались… И не вспоминали потом никогда о своём плавании, стыдно, что ли, было… Недавно узнал Кирилл, что нет уже Кольки в живых… Много воды утекло, много, наверное, и таких же, как их с Колькой, плотиков по реке пронесло... Вот и он, Кирилл Медведев, – гость на реке своего детства…

 

Утка, хлопая крыльями по воде, вылетела из-под носа лодки, ушла в камыши. Река петляла, разделялась в протоки, разливалась почти в озёра, обтекала островки. Глянцевые листья и жёлтые головки кувшинок, камышовые заросли, зелёные ивовые подушки у самой воды, всплески рыбы, взлетающие утки… Кириллу уже не терпелось остановиться бы где-нибудь, спокойно, не в разбеге вглядеться в эту красоту, удочку бы кинуть (наверняка есть у Миши)…

И Михаил, действительно, скинул скорость, направил лодку к левому берегу, заглушил мотор. Уже у самых прибрежных кустов Кирилл заметил вытащенную на берег лодку, а за кустами на сухом пригорке неприметную зелёную палатку и людей рядом. Костровый дымок почувствовался.

– Останься в лодке, встань, карабин в руках держи, – скомандовал негромко Миша, вышагивая прямо в воду в своих броднях, подхватил носовую цепь, поддёрнул легкую "Казанку" носом на мокрый песок. И ему навстречу человек от костра поднялся, и из палатки кто-то выглянул.

– Добрый день, – громко уверенно сказал Миша, – егерь Буланов. – Корочки из кармана выдернул, показал. – Путёвочку вашу попрошу, документы на оружие.

Кирилл напряжённо стоял, вглядывался и вслушивался. Но говорили уже негромко, вполне мирно.

– … нет, спасибо, работы ещё много. – Миша возвращался к лодке, махнул Кириллу, давая отбой.

– Нормально всё. – Лодку столкнул и сам залез, за вёсла взялся, выгреб к середине. Но мотор не заводил. Вёсла на борта поставил, и лодку несло тихонько вниз по течению.

– Пять лет назад я подыхал здесь. – Миша кивнул в ту сторону, откуда отплыли.

– Что так? – спросил Кирилл, закуривая, и протянул пачку Михаилу. Тот вытащил сигарету, прикурил, сильно затягиваясь от подставленного Кириллом огонька зажигалки.

– Весной, как раз на открытие охоты, пошёл на дальнее озеро уток пострелять, там спокойно, мало кто уже туда и дорогу-то знает. Лодку вот тут же оставил, где они. Да тут один и выход-то на берег более-менее сухой… Три дня там охотился. И, бывает же и на старуху проруха, попил водички прямо из ручья… На третий день и залихорадило меня. А тридцать километров почти переть было до лодки-то. Сперва-то ещё держался, потом уж, не знаю как и шёл, всё в тумане, на берег выполз, а до лодки доползти сил нет… И уже, знаешь, смирился, всё думаю, пришёл мой час… И вдруг картина в глазах – тело своё вижу, мёртвое, разлагающееся, и лиса, ободранная такая, линяющая, подбегает и… лицо моё гложет. И так мне стало противно, и обидно за себя. "Врёшь, – думаю, – не возьмёшь". Откуда и силы взялись – на карачки поднялся. Стошнило меня тут же и будто бы полегчало, встал я на ноги, лодку отвязал, столкнул на воду и упал в неё. Мужики ниже по течению с берега увидели, на моторе догнали, домой притащили… А я даже врача не вызывал, отлежался, спиртом да салом барсучьим выправился. Вот так…

– Да… – сказал Кирилл, окурок в воду бросил.

– Ну-ка… – Миша опять что-то увидел у берега, за вёсла взялся.

 

…Сеть к береговому кусту была привязана, второй конец – к притопленному, вбитому в дно батогу.

Дохлую рыбу Миша сразу выбрасывал за борт, а живую кидал в лодку.

– Как минимум, два дня не проверяли, забыли, что ли, с перепою… – егерь сплюнул от злости. – Рыбаки хреновы, бракуши…

Рыбы, лещи и язи в основном, сверкали чешуёй на солнце, а потом, как-то разом, все побледнели, серыми стали…

Опять шли на моторе, солнце, уже розовое, вечернее, стояло прямо в створе берегов, позади лодки, и волнистая дорога за лодкой была розовая.

Похолодало сразу, и Кирилл понял, почему Миша в августе – в зимней шапке и бушлате.

– Всё, приплыли. Вот избушка моя на курьих ножках.

Избушка, и правда, как на ногах, на сваях стояла метрах в трёх от воды, скрытая со стороны реки ивняком – по весне, видимо, это место затапливалось. А уже за избушкой высоко, горой, вздымался берег, и в гору петляла между кустов тропа.

Выдернули лодку на берег. Миша из кустов достал лесенку, приставил к порожку, поднялся, снял с двери замок:

– Держи, – бросил Кириллу серую фуфайку. С высокого крылечка не по лестнице спустился – спрыгнул по-молодому. Ткнул Кирилла в плечо: "Пошли", – будто вспомнил что-то очень важное и вот сейчас, пока не забылось в суете, нужно сразу же это важное сказать или показать. Полез тропой в гору, Кирилл, натянув фуфайку, за ним устремился.

Вершину Кирилл почувствовал – ветер охолодил вспотевший лоб. Миша как-то в сторону ушёл, будто оставил его одного. А Кирилл не сразу решился поднять глаза, в общем-то зная, что увидит… Лента реки бесконечно разматывалась в обе стороны, причудливо извиваясь… А за рекой – леса, луга, серые дороги, поля, холмы, деревеньки, и опять леса, и поля… Дух захватывало от воли и ветра…

– Вот так, брат ты мой… Вот так… Не тесно живём, – подал голос Миша.

По одной из дорог пылил мотоцикл.

– Вася Веснин гонит. День ведь в поле отпахал и опять куда-то… – одобрительно сказал Миша.

Егерь махнул рукой вниз по течению реки:

– Рыбачки наши сеть ставят.

И Кирилл увидел чёрточку на воде – лодку, понял, что говорит Миша о тех, к которым подплывали днём.

– Ну и пусть ставят. Можно. И поохотиться можно, всё можно. Совесть только иметь…

Кирилл повернулся спиной к реке – и там леса, и, кажется, озерцо просверкивало в закатном солнце, может то, на котором охотился и чуть не погиб, выбираясь с которого, Миша. И не видно конца тем лесам… И Кирилл вмиг ощутил вечность.

 

Егерь опять из забытья его вывел:

– А давай-ка, Кирша (по-деревенски, как только здесь и только в детстве его называли – и от этого тоже сердце ёкнуло), сгоняем вон к тому дымку, – вверх по течению указал на противоположный берег. – Там знаешь, кто? О-о, там… не пожалеешь.

Осторожно, под конец всё же сорвавшись на бег, спустились к реке. Миша опять в домик залез, что-то собрал там в рюкзак, и когда ставил его аккуратно в лодку – брякнуло аппетитно.

Вскоре опять гнали по реке.

И весь этот день представился Кириллу сжимающейся пружиной, которая ещё не сжалась до предельной точки, но которая ведь и разожмётся, и, может, выбросит душу его ввысь…

Выбрались на песчаный в этом месте берег. Миша рюкзак и ведро с рыбой взял, Кирилл про грибы вспомнил и корзину прихватил.

– Ага, давай, – увидев грибы и только сейчас, видно, вспомнив про них, кивнул Миша.

На пологом травяном лугу целый палаточный городок раскинулся: большая армейского типа палатка посредине и несколько маленьких, туристических. Дальше виднелись крыши деревни. А невдалеке от палаток костерок в сумерках алел, потрескивал.

Их заметили:

– О, Михаил Иванович! Давай к нам.

– Здорово, Миша.

– Рыба есть?..

У костра на досках, положенных на чурбаки, сидели люди – человек пять, кто-то и у палаток ещё ходил, и в воде кто-то плескался.

– Здравствуйте, – сдержанно сказал Миша. – Вот, с другом…

– Добрый вечер, – сказал Кирилл…

 

…Сразу по чуть-чуть выпили, и, конечно же, не от малости той, от чего-то другого, всё для Кирилла потом как в тумане происходило. То есть, он всё видел и понимал, но будто со стороны или сквозь дымку видел и чувствовал. А туман, и правда, над рекой поднимался, затягивал берега, прижимал людей к костру.

Миша и какая-то женщина ушли к реке чистить рыбу, и слышен был вскрик женщины и смех её над водой. Кто-то поставил кирпичи над горкой углей, на них – большущую сковороду и покрошил туда рыжики…

Потом ещё раз, с тостом "за встречу", выпили. И Кирилл впервые в жизни закусил жареными рыжиками (он был убеждён, что их можно только солить). И от этих рыжиков жареных сразу в жар бросило, и кровь побежала быстрее.

Неожиданно совсем рядом затрещал мотоцикл и заглох.

– О, Василий, подходи, угощайся!

– Спасибо… Чуть-чуть… всё-всё… – невысокий, плотный, белоголовый человек принял железную кружку с водкой, и кружка сразу исчезла в его чёрных ладонях.

– Опять шестерёнку какую-нибудь в мастерской выцыганивал?

– Да. А что делать? Ну, спасибо. Дел ещё много.

И, будто и не было его – рыкнул мотор в темноте, и всё.

– Вот на таких Василиях эта земля от века и держится. Вот – прямой потомок первого поселившегося здесь славянского племени. Яркий тип одновременно смелого первопроходца и терпеливого пахаря!..

Только сейчас Кирилл и выделил из всех сидевших этого человека, понял, что он и есть здесь главный, и это с его разрешения всё здесь и происходит. Немолодой, сухой и крепкий, седобородый.

– Друзья мои, – продолжал он, – это ли не чудо? – как минимум, пятнадцать тысячелетий назад здесь, на этих берегах, уже жили люди. Мы ещё не знаем, какой национальности, да и не было тогда национальностей. Тут же, вон там, мы нашли свайные сооружения угро-финского племени, чуть выше – славянское поселение, полуземлянки, почти уже избы. И уже в слоях девятого-десятого веков найдены нательные кресты. И вот она – современная деревня, – он указал на невидимые сейчас дома. – Те же избы, и, главное, те же люди. Братья! За нами сорок поколений православных людей, за нами бессчётные поколения предков, ещё не знавших Христа, но и в детстве язычества уже несших в душах своих понимание добра и справедливости… Я пью за эту землю, за эту реку, за этот вечный туман и за этот вечный костёр! За нас!

И уже сверху из какого-то другого мира увидел Кирилл костёр и людей вкруг него – воинов далёкого вольного племени с седобородым властным вождём во главе… И чаша шла по кругу, посолонь, и речи заздравные и воинственные на непонятном – но русском! – языке долго не умолкали…

 

Утром растолкал его Миша.

– Курево есть?

Кирилл дал ему и сам закурил.

Тихо было. До звона в ушах тихо. Лагерь московских археологов спал. Пахло рекой, загашенным костром… Туман над водой уже развеялся, но по берегам ещё гулял мягкими клубами, таял в лучах восходящего солнца.

– Ну, что, брат? – спросил егерь.

– Домой пора собираться. До деревни меня подкинь.

Миша ушёл к большой палатке и вскоре вернулся с карабином, рюкзаком и корзиной.

– Ну, поехали.

И снова неслись по реке. Холодный мокрый ветер быстро вымел из головы вчерашний хмель, но почему-то уже не было того, вчерашнего, радостного чувства…

Когда проходили мимо егерской избушки, невидимой с реки из-за кустов, Кирилл подумал: "Как же он сваи-то вбивал?.. " И усмехнулся сам себе, наивности своего вопроса, взглянув на Мишу, который тоже взбодрился на вольном ветре, сидел в своей всегдашней гордой позе. Да этот Миша не то что забьёт, он перегрызёт любую сваю, если нужно будет…

На берегу простились.

– Спасибо, Кирша.

– И тебе, Миша, спасибо.

 

После недолгих сборов в пустом дедовском доме Кирилл сел в машину – белую "Ниву", погнал в сторону города.

Солнце уже пригревало, дорога пылила за колёсами автомобиля. Вспомнилось вдруг: "За нами дым и пыльные хвосты…" Дальше Кирилл не помнил, знал, что что-то хорошее, но не помнил… Он резко остановил машину. Вышел. В поле работал трактор, и видно было, какой он старый, весь многократно перебранный. И тракторист, кажется, Василий, махнул Кириллу…

"Господи, пусть не кончается это никогда, пусть не кончается", – прошептал или только подумал Кирилл Медведев.