"Мечтания одинокого прогульщика" Руссо

Après tant de tristes expériences j'ai appris à prévoir de loin les conséquences de mes premiers mouvements suivis, et je me suis souvent abstenu d'une bonne oeuvre que j'avais le désir et le pouvoir de faire, effrayé de l'assujettissement auquel dans la suite je m'allais soumettre si je m'y livrais inconsidérément.

После многих печальных испытаний я научился заранее предвидеть последствия своих первых душевных движений и часто воздерживался от доброго дела, которое желал и мог совершить, из боязни зависимости, в которую мог бы попасть, если б необдуманно решился на это.

C'est dans cet état déplorable qu'après de longues angoisses, au lieu du désespoir qui semblait devoir être enfin mon, partage, j'ai retrouvé la sérénité, la tranquillité, la paix, le bonheur même, puisque chaque jour de ma vie me rappelle avec plaisir celui de la veille, et que je n'en désire point d'autre pour le lendemain.

В этом-то плачевном состоянии я после долгих терзаний, вместо отчаянья, которое, казалось бы, должно было стать наконец моим уделом, вернулся к ясности, спокойствию, миру, даже счастью, поскольку каждый день моей жизни приятно напоминает прошлый, и я не желаю, чтобы завтрашний был иным.

D'où vient cette différence? D'une seule chose. C'est que j'ai appris à porter le joug de la nécessité sans murmure. C'est que je m'efforçais de tenir encore à mille choses et que toutes ces prises m'ayant successivement échappé, réduit à moi seul j'ai repris enfin mon assiette. Pressé de tous côtés je demeure en équilibre, parce que je ne m'attache plus à rien, je ne m'appuie que sur moi.

Откуда это различие? Из одного-единственного источника: я научился безропотно носить ярмо необходимости. Прежде я старался ещё держаться за тысячи предметов; а после того как все эти зацепки исчезли у меня одна за другой, я, предоставленный самому себе, вернулся наконец в устойчивое положенье. Осаждаемый со всех сторон, я не выхожу из равновесия, потому что больше ни к чему не привязан, опираюсь только на самого себя.

Voilà ce que je me disais. Ma raison, mon coeur y acquiesçaient et néanmoins je sentais ce coeur murmurer encore. D'où venait ce murmure? Je le cherchai, je le trouvai; il venait de l'amour-propre qui après s'être indigné contre les hommes se soulevait encore contre la raison.

Вот что я себе говорил; мой разум, моё сердце соглашались с этим, – и всё-таки я чувствовал, что сердце это ещё ропщет. Чем был вызван его ропот? Я старался доискаться ответа и нашёл: ропот был вызван самолюбием, которое, перестав негодовать на людей, вознегодовало теперь на разум.

Dominé par mes sens quoi que je puisse faire, je n'ai jamais su résister à leurs impressions, et tant que l'objet agit sur eux mon coeur ne cesse d'en être affecté, mais ces affections passagères ne durent qu'autant que la sensation qui les cause. La présence de l'homme haineux m'affecte violemment, mais sitôt qu'il disparaît l'impression cesse; à l'instant que je ne le vois plus je n'y pense plus. J'ai beau savoir qu'il va s'occuper de moi, je ne s aurais m'occuper de lui.

Одолеваемый своими чувствами вопреки всему, я никогда не умел противиться их впечатлениям, и до тех пор, пока предмет действует на них, сердце моё остается ими затронуто; но эти преходящие переживания длятся не дольше, чем восприятие, их вызывающее. Присутствие человека злобного производит на меня сильнейшее действие; но как только он исчезает, это впечатленье прекращается; в то мгновенье, как я перестаю его видеть, я больше не думаю о нём. Пусть я буду знать, что он занят мной, – я уже не могу заниматься им.

…

Le trouble de mon coeur disparaît avec l'objet qui l'a causé et je rentre dans le calme aussitôt que je suis seul. Ou si quelque chose m'inquiète, c'est la crainte de rencontrer sur mon passage quelque nouveau sujet de douleur. C'est là ma seule peine, mais elle suffit pour altérer mon bonheur.

Тревога моего сердца исчезает вместе с предметом, её вызвавшим, и как только я остаюсь один, ко мне возвращается спокойствие. Если что меня ещё и беспокоит тогда, – то лишь боязнь встретить на своём пути новый повод для огорченья. Это единственное моё страданье; но его довольно, чтобы разрушить моё счастье.

Quand je paye une dette, c'est un devoir que je remplis ; quand je fais un don, c'est un plaisir que je me donne.

Когда я отдаю долг, я делаю то, что должно, но когда я дарю, я доставляю себе удовольствие.

mon tempérament a beaucoup influé sur mes maximes, ou plutôt sur mes habitudes; car je n'ai guère agi par règle ou n'ai guère suivi d'autres règles en toute chose que les impulsions de mon naturel.

Мой темперамент сильно повлиял на мои правила или, вернее, – на мои привычки, потому что я почти не действовал по правилам или не слишком следовал в чём бы то ни было иным правилам, кроме побуждений своей природы.

N'eût-il pas mieux valu combattre mes persécuteurs à armes égales en adoptant leurs maximes que de rester sur les chimères des miennes en proie à leurs atteintes sans agir pour les repousser? Je me crois sage et je ne suis que dupe, victime et martyr d'une vaine erreur.

Не лучше ли мне было бы сражаться со своими преследователями равным оружием, усвоив их правила, чем оставаться со своими химерами беззащитным от их нападения и ничего не делать для того, чтоб дать гонителям отпор? Я считаю себя мудрецом, а на деле я только игрушка, жертва и мученик бесплодной ошибки.

NB: Если человек говорит языком общепринятых представлений, ему навязывается, возможно, чуждая ему повестка дня.

[психология] Quand il faut nécessairement parler et que des vérités amusantes ne se présentent pas assez tôt à mon esprit, je débite des fables pour ne Pas demeurer muet, mais dans l'invention de ces fables' j'ai soin, tant que je puis, qu'elles ne soient pas des mensonges, c'est-à-dire qu'elles ne blessent ni la justice ni la vérité due et qu'elles ne soient que des fictions indifférentes à tout le monde et à moi.

Если непременно надо говорить, а занимательные факты не приходят мне достаточно быстро в голову, я сплетаю басни, чтобы не оставаться немым; но, выдумывая эти басни, я, насколько могу, слежу за тем, чтобы в них не было обмана, то есть, чтобы они не оскорбляли ни должной истины, ни справедливости, и не были бы ничем, кроме как вымыслом, безразличным для всех и для меня.

Sa marche, plus rapide que celle de mes idées, me forçant presque toujours de parler avant de penser, m'a souvent suggéré des sottises et des Inepties que ma raison désapprouvait et que mon coeur désavouait à mesure qu'elles échappaient de ma bouche, mais qui, précédant mon propre jugement, ne pouvaient plus être réformées par sa censure.

Ход беседы, более быстрый, чем ход моих мыслей, заставлял меня почти всегда говорить необдуманно и нередко наводил меня на глупости и нелепости, осуждаемые моим разумом; сердце моё отвергало их по мере того, как они вылетали из моих уст; но, опережая действительное моё сужденье, они не могли уже быть изменены под влиянием его цензуры.

[психология] C'est encore par cette première et irrésistible impulsion du tempérament que dans des moments imprévus et rapides la honte et la timidité m'arrachent souvent des mensonges auxquels ma volonté n'a point de part, mais qui la précèdent en quelque sorte par la nécessite de répondre a l'instant.

Опять-таки по тому же первому и непреодолимому побуждению моего темперамента – от стыда и застенчивости – неожиданные и быстрые вопросы часто вызывают у меня ложь, в которой не участвует моя воля; в известном смысле ложь предваряет её из-за необходимости тотчас же дать ответ.

J'atteste le ciel que si je pouvais l'instant d'après retirer le mensonge qui m'excuse et dire la vérité qui me charge sans me faire un nouvel affront en me rétractant, je le ferais de tout mon coeur, mais la honte de me prendre ainsi moi-même en faute me retient encore, et je me repens très sincèrement de ma faute, sans néanmoins l'oser réparer.

Призываю небо в свидетели, что, если б я мог через мгновенье всякий раз брать обратно свои слова и вместо оправдывающей меня лжи говорить обличающую меня правду, не навлекая на себя нового униженья этим противоречием, я всегда делал бы это от всего сердца; но стыд, связанный с подобным самообличеньем, ещё удерживает меня, и я очень искренне раскаиваюсь в своём проступке, не смея, однако, исправить его.

Jamais la fausseté ne dicta mes mensonges, ils sont tous venus de faiblesse mais cela m'excuse très mal. Avec une âme faible on peut tout au plus se garantir du vice, mais c'est être arrogant et téméraire d'oser professer de grandes vertus.

Никогда мои обманы не бывали продиктованы лживостью, все они были порождены слабостью, – но это для меня очень плохое оправдание. С душою слабой можно, самое большее, оградиться от порока, но было бы дерзко и безрассудно осмеливаться исповедовать великие добродетели.

En toute chose imaginable ce que je ne fais pas avec plaisir m'est bientôt impossible à faire. Il y a plus. La contrainte en désaccord avec mon désir suffit pour l'anéantir, et le changer en répugnance, en aversion même, pour peu qu'elle agisse trop fortement, et voilà ce qui me rend pénible la bonne oeuvre qu'on exige et que je faisais de moi-même lorsqu'on ne l'exigeait pas.

Достаточно принужденья и в том, что согласно с моим желаньем, чтобы последнее было уничтожено и превратилось в отрицание, даже в отвращенье, как только принужденье становится слишком сильным. Вот почему мне бывает тягостным благодеянье, которого требуют, между тем как я оказывал его по собственному почину, когда этого не требовали от меня.

Un bienfait purement gratuit est certainement une oeuvre que j'aime à faire. Mais quand celui qui l'a reçu s'en fait un titre pour en exiger la continuation sous peine de sa haine, quand il me fait une loi d'être à jamais son bienfaiteur pour avoir d'abord pris plaisir à l'être, dès lors la gêne commence et le plaisir s'évanouit.

Благодеянье совершенно бескорыстное мне, безусловно, по душе. Но когда тот, кому оно было оказано, смотрит на него как на основание требовать продолженья под угрозой своей ненависти, когда он считает моей обязанностью навсегда остаться его благодетелем за то удовольствие, какое я испытывал сначала, – с этого времени начинается стесненье, и удовольствие исчезает.

Le spectacle de l'injustice et de la méchanceté me fait encore bouillir le sang de colère; les actes de vertu où je ne vois ni forfanterie ni ostentation me font toujours tressaillir de joie et m'arrachent encore de douces larmes.

Зрелище несправедливости и злобы заставляет ещё мою кровь кипеть от гнева; добродетельные поступки, в которых я не вижу ни бахвальства, ни рисовки, всегда заставляют меня встрепенуться от радости и ещё исторгают у меня сладкие слёзы.

Si j'étais resté libre, obscur, isolé, comme j'étais fait pour l'être, je n'aurais fait que du bien: car je n'ai dans le coeur le germe d'aucune passion nuisible.

Если б я оставался свободным, неизвестным, одиноким, каким было предназначено мне быть, я творил бы только добро, потому что в сердце моём нет семян никакой злой страсти.

je n'ai jamais été vraiment propre à la société civile où tout est gêne, obligation devoir, et que mon naturel indépendant me rendit toujours incapable des assujettissements nécessaires à qui veut vivre avec les hommes.

Tant que j'agis librement je suis bon et je ne fais que du bien; mais sitôt que je sens le joug, soit de la nécessité soit des hommes, je deviens rebelle ou plutôt rétif, alors je suis nul. Lorsqu'il faut faire le contraire de ma volonté, je ne le fais point, quoi il arrive; je ne fais pas non plus ma volonté, parce que je suis faible. Je m'abstiens d'agir: car toute ma faiblesse est pour l'action, toute ma force est négative, et tous mes péchés sont d'omission, rarement de commission.

Я никогда не был по-настоящему пригоден к жизни в гражданском обществе, где сплошь одно принужденье, обязанность, долг, и что мой независимый нрав делал меня неспособным к подчинению, которое необходимо тому, кто хочет жить с людьми.

Пока я действую свободно, я добр и делаю только добро, но как только я чувствую иго, будь то иго необходимости или иго людей, – я становлюсь мятежным или, скорее, строптивым, и тогда я – ничто. Когда я вынужден действовать вопреки своему желанию, я не действую вовсе, что бы ни случилось; я не действую и по своему желанию, потому что я слаб. Я воздерживаюсь от действий, потому что вся моя слабость относится к действию, вся моя сила – отрицательная, и все мои грехи – в упущении и редко в совершении.

Fuyant les hommes, cherchant la solitude, n'imaginant plus, pensant encore moins, et cependant doué d'un tempérament vif qui m'éloigne de l'apathie languissante et mélancolique, je commençai de m'occuper, de tout ce qui m'entourait, et par un instinct fort naturel je donnai la préférence aux objets les plus agréables.

Избегая людей, ища одиночества, перестав давать волю воображенью, ещё меньше мысля и будучи меж тем одарен живым темпераментом, удаляющим меня от томительной и грустной апатии, я направил своё внимание на то, что меня окружает и, благодаря вполне естественному инстинкту, отдал предпочтенье наиболее приятным предметам.

[нравственность] Ma seule innocence me soutient dans les malheurs, et combien me rendrais-je plus malheureux encore, si m'ôtant cette unique mais puissante ressource, j'y substituais la méchanceté? Les atteindrais-je dans l'art de nuire, et quand j'y réussirais de quel mal me soulagerait celui que je leur pourrais faire? Je perdrais ma propre estime et je ne gagnerais rien à la place.

Одна лишь невиновность поддерживает меня в несчастьях, и насколько я стал бы несчастней, если б отнял у самого себя эту единственную, но могучую поддержку и заменил её злобой? Сравнялся ли бы я с ними в искусстве вредить, а если бы даже сравнялся, от какой беды избавил бы меня тот вред, который я мог бы причинить им? Я только потерял бы уваженье к себе и ничего не выиграл бы взамен.

[мечтательность] Ce que j'y ferais de plus doux serait d'y rêver à mon aise.

Самым отрадным моим занятием там было бы мечтать на покое.

Si à force de réfléchir sur mes dispositions intérieures je parviens à les mettre en meilleur ordre et à corriger le mal qui peut y rester, mes méditations ne seront pas entièrement inutiles, et quoique je ne sois plus bon à rien sur la terre, je n’aurai pas tout à fait perdu mes derniers jours.

Если по причине размышлений о моих внутренних заморочках я смог бы их утрясти и устранить некоторые из них, мои размышления [о себе] не были бы совершенно бесполезны. И пусть я уже ни к чему не годен в этой жизни, мои последние дни не были бы потеряны для меня.

la droiture et la franchise en toute chose sont des crimes affreux dans le monde, et je paraîtrais à mes contemporains méchant et féroce quand je n'aurais à leurs yeux d'autre crime que de n'être pas faux et perfide comme eux.

Прямота и всегдашняя откровенность оказываются страшными преступлениями в свете, и мои современники будут считать меня злым и жестоким, даже если у меня не будет в их глазах другого преступленья, кроме того, что я не так лжив и вероломен, как они.

[психология] J'aime mieux les fuir que les haïr. L J'aime mieux les fuir que les haïr.eur aspect frappe mes sens et par eux mon coeur d'impressions que mille regards cruels me rendent pénibles; mais le malaise cesse aussitôt que l'objet qui cause a disparu. Je m'occupe d'eux, et bien malgré moi par leur présence, mais jamais par leur souvenir. Quand je ne les vois plus, ils sont pour moi comme s'ils n'existaient point.

Я предпочитаю скорее избегать людей, чем их ненавидеть. Вид их поражает мои чувства, а через них и моё сердце впечатленьями, которые множество жестоких взглядов делают тягостными; но неприятное чувство прекращается, как только исчезает вызывающий его предмет. Я занимаюсь ими совершенно помимо своей воли, под влиянием их присутствия, но никогда – под влиянием воспоминанья. Когда я их не вижу, они для меня все равно что не существуют.

[психология] C'est me venger de mes persécuteurs à ma manière, je ne saurais les punir plus cruellement que d'être heureux malgré eux.

Это моя месть преследователям – на мой собственный лад; я не мог наказать их более жестоко, иначе как став счастливым вопреки им.

Les maux réels ont sur moi peu de prise ; je prends aisément mon parti sur ceux que j’éprouve, mais non pas sur ceux que je crains. Mon imagination effarouchée les combine, les retourne, les étend et les augmente. Leur attente me tourmente cent fois plus que leur présence, et la menace m’est plus terrible que le coup.

Мои реальные заморочки редко меня держат во власти; я редко особенно расстраиваюсь по поводу того, что я испытываю, но меня убивают мои страхи. Моё вздыбленное воображение их комбинирует, постоянно крутится вокруг них, расширяет зону их действия. Ожидания несчастий меня мучают в сто раз больше, чем их наличность, и угроза их не менее ужасна, чем сам удар.

Depuis longtemps je ne craignais plus rien, mais j’espérais encore, et cet espoir tantôt bercé tantôt frustré était une prise par laquelle mille passions diverses ne cessaient de m’agiter. Un événement aussi triste qu’imprévu vient enfin d’effacer de mon coeur ce faible rayon d’espérance et m’a fait voir ma destinée fixée à jamais sans retour ici-bas. Dès lors je me suis résigné sans réserve et j’ai retrouvé la paix.

Давно уже я не боюсь ничего, но на кого-то там всё ещё надеюсь. И эта надежда, то лелеемая мною, то отбрасываемая, – как червячок который ворочается внутри меня и волнует тысячью различных страстей. Когда какое-нибудь непредвиденное событие затирает в моём сердце лучик надежды, оно словно пригвождает меня навсегда к моему нынешнему положению. И тогда уже долго я не могу обрести никакого душевного спокойствия.

Plus la solitude où je vis alors est profonde, plus il faut que quelque objet en remplisse le vide, et ceux que mon imagination me refuse ou que ma mémoire repousse sont suppléés par les productions spontanées que la terre... offre à mes yeux de toutes part.

Чем глубже уединенье, в котором я тогда живу, тем необходимей, чтобы какой-нибудь предмет заполнил пустоту его, и те предметы, в которых мне отказывает воображение или которые отвергает моя память, заменяются вольными порождениями земли.

2.

Voilà ce que je découvris en y réfléchissant: car rien de tout cela ne s'était offert jusqu'alors distinctement à ma pensée. Cette observation m'en a rappelé successivement des multitudes d'autres qui m'ont bien confirmé que les vrais et premiers motifs de la plupart de mes actions ne me sont pas aussi clairs à moi-même que je me l'étais longtemps figuré.

Это наблюдение напомнило мне постепенно множество других, подтвердивших, что истинные и первоначальные побуждения, лежащие в основании большинства моих поступков, мне самому не так ясны, как я это долгое время воображал.

J'ai pensé quelquefois assez profondément, mais rarement avec plaisir, presque toujours contre mon gré et comme par force: la rêverie me délasse et m'amuse, la réflexion me fatigue et m'attriste penser fut toujours pour moi une occupation pénible et sans charme. Quelquefois mes rêveries finissent par la méditation, mais plus souvent mes méditations finissent par la rêverie, et durant ces égarements mon âme erre et plane dans l'univers sur les ailes de l'imagination dans des extases qui passent toute autre jouissance.

Мне случалось мыслить довольно глубоко, но редко – с наслаждением; почти всегда мысли овладевали мною против моего желанья, как бы насильно. Мечтанье дает мне отдых и забаву, – размышленье утомляет и печалит; мыслить было для меня всегда занятием тягостным и лишённым обаянья. Иногда мечтанье моё кончается размышленьем, но чаще мои размышленья кончаются мечтаньем, и в этом забытьи душа моя блуждает и парит в мироздании на крыльях воображения – в восторгах, превосходящих все иные утехи.

Je me sens là-dessus tout à rebours des autres hommes: tout ce qui tient au sentiment de mes besoins attriste et gâte mes pensées, et jamais je n'ai trouvé de vrai charme aux plaisirs de l'esprit qu'en perdant tout à fait de vue l'intérêt de mon corps.

Я чувствую себя в этом отношении совсем противоположным другим людям: все, связанное с ощущением нужды, омрачает и портит моё восприятие, и я никогда не находил подлинного очарованья в умственных наслаждениях, если совершенно не упускал из виду интересы своего тела.