Тем утром я выехал из Шпандау на север...

 

 

 

Тем утром я выехал из Шпандау на север, к морю. После трех лет в Берлине мне хотелось чего-то нового. Я собирался двинуть в Швецию.

Было утро, сентябрьское солнце безо всяких компромиссов освещало безликую ленту шоссе, пожухлую траву за окном, одинокие встречные машины. Погода была довольно прохладной, автобус развивал приличную скорость. Мне казалось, что я лечу навстречу новой жизни, новому дню своей судьбы. Возможно, что так и было.

В стекле отражался я: бледная кожа и темные круги вокруг глаз, чисто выбритая голова, крючковатый нос, проколотая бровь. Таким меня знали все мои друзья не только в Берлине, но и по всей Европе.

Автобус был почти пуст. На задних сидениях храпела девушка с косой челкой и волосатой родинкой над губой. Ее рука свесилась в проход и покачивалась на поворотах. Недалеко от нее сидел лысоватый клерк в очках, его руки в перчатках покоились на кейсе графитного цвета. Он устало моргал своими красными, кроличьими глазами на дорогу за окном.

Моим багажом была только спортивная сумка. За годы своих переездов я научился не привязываться к вещам, благополучно оставив все самое дорогое где-то по дороге между родным домом и этим автобусом. В наушниках шелестела музыка – та самая, которая, если вслушаться, не оставляет ничего, кроме нее самой, тебя самого и быстрых облаков в небе.

Думал ли я о чем-то особенном? Скорее нет, чем да. Кажется, я был в предвкушении. Кажется, я не жалел о том, что оставил надоевший Гатов, скучных подружек и хороший заработок. И еще – я был уверен, что не вернусь.

Дорогу от Берлина на Балтику перерезает множество мелких речушек и каналов. Мы притормозили перед одним из мостов, и я, отвернувшись от солнца, бившего прямо в глаза, совершенно случайно увидел ее на другой стороне.

Она сидела на пешеходной дорожке, уставившись прямо в воду. Прекраснее женщины мне не доводилось видеть. Лучи осеннего солнца падали на нее под таким углом, что золотили ее волосы и наливали серебристо-розовым цветом руки, вцепившиеся в подлокотники.

Водитель процедил что-то, а я развернулся, провожая ее глазами. Что-то в ней было такое, такое, что заставило меня встать и попросить остановить автобус. Водитель невозмутимо исполнил мою просьбу, добавив, что будет ждать меня не больше семи минут.

Я быстрым шагом пошел назад.

Сначала я не заметил ее. Мост казался пустым, только фура медленно преодолевала его. В тот момент я вдруг понял, что поступил глупо – разумнее было смирить любопытство и продолжать свой путь. Но тут грузовик поравнялся со мной и я, к своему удивлению, обрадовался, увидев ее.

В позе девушки ничего не изменилось. Она была одета в темно-серую ветровку, шею небрежно прикрывал шарф. На коленях дном вверх лежало кепи в крупную красно-черную клетку. Из-под него выглядывал угол ярко-оранжевой планшетки. Прохладный северный ветер раздувал шапку ее темных волос.

Вблизи она совсем не казалась прекрасной. Женщина как женщина, сказали бы мои друзья из Гатова. Обыкновенная девушка, позвонила бы мама. Страхолюдина, припечатал бы отец с кладбища.

Она продолжала неотрывно смотреть в воду. Я подошел и стал рядом, посмотрел вниз и снова на нее. В серых глазах, ямочках на подбородке и курносом носе не отразилось ничего. Для нее, кажется, не существовал никто.

– Привет. Давно сидишь?

Она быстро взглянула на меня и сжала губы.

– А что, надо место уступить?

– Если сможешь.

Девушка окинула меня гневным взглядом.

Я оперся на перила.

– Нет, я пошутил. Меня Маркус зовут.

Она долго смотрела вниз, но у меня создалось впечатление, что смотрела она прямо в меня.

– Вилма.

– Красивое имя.

Она продолжала наблюдать за водой и вдруг заулыбалась. Я облегченно перевел дух: она явно не из тех психованных, что замыкаются в себе и ненавидят весь свет. Но все равно я уже жалел, что вышел. Украдкой взглянул на часы – минута-две.

– Что ты здесь делаешь? – закинул я последнюю удочку.

Ответ был предельно емким.

– Ничего.

Она явно не была настроена общаться, и я собрался уже повернуться и уйти, как Вилма звонко рассмеялась.

– Что такое?

Меня возмутил этот детский, обидный смех. Вкупе с ее неразговорчивостью он был в десять раз досаднее, чем обычный.

– Не злись. Просто ты так смешно бровями двигаешь.

Вилма, не отрываясь, смотрела в воду. Ветер носил по ее поверхности блики и маленькие ультрамариновые волны.

– Как? Откуда ты знаешь? Как ты это видишь?

Она повернулась ко мне и не хуже солнца ослепила озорством своих глаз.

– Тупица. Ты же отражаешься в воде.

Я взглянул вниз и обомлел: да, там отражались мы оба, и все это время она наблюдала за мной.

Я растерянно улыбнулся. А Вилма рассмеялась и поправила волосы.

– Вы, немцы, все такие, – беззлобно сказала она.

Тут я нашелся что ответить.

– Я не немец. Я из Львова.

– Да? – она удивленно еще раз оглядела меня. – Ну, привет, брат-славянин. Я из Варшавы.

– Здорово. Как ты очутилась здесь?

– Примерно как ты.

– Пешком? – съязвил я.

– Да. Вот, присела отдохнуть.

Я кивнул на планшетку:

– Ты рисуешь?

– Возможно.

– И хорошо?

– Возможно.

– Ты больна?

– Возможно.

– Мне уйти?

– Уходи…

Я повернулся, а она расхохоталась.

– Глупый фрик.

– Что?

– Глупый украинский фрик.

– Это что-то новенькое.

– Это же прекрасно.

Она достала из кармана куртки пачку сигарет. Я заметил, что они без фильтра. Ветер тушил спички, она все никак не могла подкурить. Наконец это удалось. И тогда она посмотрела на меня:

– Что молчишь?

Я пожал плечами.

– Что ты хотел? Просто пришел познакомиться?

– Да.

– Зачем?

Она смотрела мне прямо в глаза, без тени улыбки. Где-то в глубине ее глаз я увидел огромное озеро боли и ледяного страха.

– Я подумал, что не могу просто проехать мимо такой красивой и необычной девушки.

Между прочим, я сказал чистую правду. И лед был сломан.

Она отвернулась и молча докуривала сигарету, глядя на воду. Я оперся на парапет.

– Спасибо, – сказала она тихо. – Спасибо, что вышел… И подошел.

Я покачал головой:

– За это не нужно благодарности.

Ветер вдруг резко растрепал ее волосы. Она тряхнула головой, затем быстро посмотрела мне в глаза, перевела взгляд на сумку, потом на ноги, и – снова на лицо.

– Ты даже не симпатичный.

Что я делал рядом с ней, на мосту, опаздывая на свой паром?

– Я хочу тебя нарисовать, – проговорила вдруг она и робко, почти застенчиво улыбнулась.

Я удивленно покрутил головой.

– У тебя ведь есть время?

– Да… Но…

– Что?

Наконец мне представился шанс отыграть несколько очков.

– Зачем тебе рисовать несимпатичного фрика?

– Нечасто ради меня выходят из автобуса

– А ты часто сидишь на мосту в одиночестве?

– Нет, – серьезно ответила она. И принялась за работу. Я смотрел на воду, краем глаза пытался увидеть то, что получается. Но Вилма вдруг вырвала лист, скомкала и швырнула в воду, а потом попросила меня стать к ней лицом.

Наверное, минут пятнадцать я стоял так, стараясь не шевелиться. Автобус уже, конечно, ушел. Мимо проносились редкие машины, кто-то сигналил. Вилма, склонившись над рисунком, была похожа на нахохлившегося воробья. Ветер словно старался выдуть из меня душу. Я запахнул куртку.

– Постой…

И снова я не двигался. Она не отрывала глаз от своей планшетки. На мгновение я залюбовался ею – такой беззащитной и такой… красивой?

Вилма действительно была красивой. Черт побери, это было так.

Закончив, она молча протянула мне планшетку и потянулась за сигаретами. Я взглянул – с некоторым опасением, как люди всегда смотрят на свои портреты.

Ну да, это был я, в черно-угольных штрихах и мелко-паутинных штришках, хотя изображение могли бы посчитать и за облагороженный портрет Макса Шрека, того самого, который почти без грима снялся в «Носферату».

– Здорово.

Она захлопнула планшетку.

– А теперь…

Вилма грустно посмотрела на меня:

– Вот и все?

– Ты о чем?

– Тебе пора?

Мне давно было пора, но я чувствовал, что не могу оставить ее здесь вот так.

– Здесь сильный ветер и ты наверное замерзла… Хочешь кофе?

Сделав большие, удивленные глаза она кивнула.

Я попытался вспомнить, где именно и когда мы проезжали заправку или что-либо подобное, но Вилма вдруг сказала:

– Там, – она махнула рукой. – Куда уехал твой автобус. Километр, может полтора. Там будет кофе.

Я молча взялся за ручки и развернул ее лицом к ветру. Поначалу везти ее было несколько неудобно, но вскоре я приноровился. Вилма сложила руки на коленях, и сидела прямо, лишь изредка поднимала голову, и серьезно, с любопытством смотрела на меня. Когда я наконец улыбнулся, то получил в ответ наморщенный лоб. Через секунду она тоже улыбнулась.

Мы заговорили через несколько минут почти одновременно – Вилме было интересно, куда я направлялся, мне – что она делала на мосту. На ее вопрос я только буркнул, не вдаваясь в детали, что собрался в Стокгольм, а она пропустила мой мимо ушей и тут же забросала меня вопросами о том, как и где я бы жил в Стокгольме. Мне нечего было ответить, по правде говоря, я и сам еще не знал, где я буду жить и чем заниматься. Отвечал я уклончиво, если вообще отвечал, и вскоре разговор увял.

Вскоре мы увидели машину на обочине – и троих людей. Молодой мужчина ковырялся в моторе старого «пассата». Мальчик лет десяти стоял рядом, опершись на крыло, а женщина с журналом сидела в салоне. Все трое как по команде уставились на нас. Двигались мы молча, Вилма высоко подняла голову и смотрела прямо перед собой – ни дать, ни взять, принцесса с собственным пажом. То, какими нас увидела эта семья, рассмешило меня, и мой хриплый, вороний хохот вкупе с торжественным молчанием Вилмы наверняка оставил долгое впечатление.

– В последнее время, – вдруг сказала Вилма, когда мы отошли от «пассата». – Я иногда задаюсь вопросом: вот такие люди – кому из них первому придет в голову мысль съесть другого, если уже не будет другого выхода?

Я удивленно посмотрел на ее макушку.

– Ты что, правда об этом думаешь?

Определенно у нее было что-то не в порядке с головой.

– Да. Если они окажутся в месте, где нет еды – кто первым захочет съесть другого? Не постороннего человека, а того, кого любит, и кто любит его. Кто?

– И что ты думаешь о тех троих?

– Не знаю. Я не успела достаточно их рассмотреть.

– Я думаю, – и тут я понял, что действительно об этом думаю. – Что это будет отец.

– Почему?

– Он достаточно силен, чтобы справиться с ребенком десяти лет и с…

– Мать и сын гораздо ближе друг к другу. Женщина поймет, что жертвой станет либо она сама, либо ее ребенок. Скорее всего она задушит мужа, когда он будет спать.

Я пожал плечами. То, что говорила Вилма, было вполне логичным и одновременно полностью, абсолютно абсурдным.

Продолжая катить ее по обочине, я вновь подумал о том, что напрасно вышел из автобуса. Странная девушка в инвалидной коляске… Ветер… Оранжевая планшетка, в которой, кстати, уже мой портрет. Словно выпрыгивая из дверей, я заскочил в иную реальность, такую странную, но одновременно правильную и притягательную.

– Маркус, – она оглянулась на меня и озорно улыбнулась. – А ты бы съел меня?

Я покачал головой. В ответ раздался смех:

– Не съел бы. Я маленькая и беззащитная.

– Я не люблю есть людей.

– Я тоже… Но если бы пришлось?

– Нет. И не спрашивай почему.

– Ну, тогда я тебя съем…

– Договорились.

– Зажарю в сливочном масле.

– Смотри, чтобы не подгорел. Я не хочу быть на столе подгорелым.

– Я постараюсь…

– И сбрей лишние волосы.

– Если найду.

Я рассмеялся.

– Ты чудесная, – вырвалось у меня.

Она, казалось, сейчас свернет себе шею.

– Чудесная?

Я смущенно улыбнулся. Зачем я это сказал?

– Не-ет, подожди. Чу-дес-на-я. Так меня не называли еще…

– Это тебе за фрика.

Она хихикнула:

– Спасибо, Маркус. Это неправда, поэтому спасибо.

Она хитро смотрела на меня. Мне оставалось либо молчать, либо убеждать ее, что это правда. Я разозлился и нашелся, что сказать.

– Ну и скоро будет заправка?

– Совсем скоро, – улыбнулась она.

Вилма приготовила мне серию чудесных капканов, вдруг подумал я. Итак, оказавшись неизвестно где, я везу ее в кафе, где собираюсь угостить кофе, говорю комплименты и вообще веду себя как последний тупица. Определенно, я вышел из формы.

Или это все только кажется? Определенно – только кажется.

За поворотом, наконец, показалась развилка – слева светлели здание заправки и невысокий, одноэтажный супермаркет. Стоянка перед ним была почти пуста. Вилма подмигнула мне:

– Вот и она.

– Вижу.

– С другой стороны отличный кафе-хаус… Ты хочешь есть? Что будешь?

Перекусить я хотел. Но Вилма спрашивала это так, словно действительно собиралась сама пойти и заказать еду, и принести ее к столу. Видимо…. Видимо я должен был из кожи вон сейчас лезть, чтобы не показаться бездушным негодяем. Скорее всего.

Она смотрела на меня так, словно ждала, что я тут же брошусь ей помогать. Я знал, что у меня вполне хватит выдержки вытерпеть ее взгляд. Пусть хоть выпадает из своей коляски – теперь я и пальцем не пошевельну.

– Ну, чего мы так тащимся? – воскликнула она. – Догоняй! – И, быстро-быстро двигая руками, направилась через всю стоянку к стеклянному входу в кафе. Я, не ускоряя шага, шел следом. Какой-то тип у открытого багажника машины пялился на Вилму так, словно никогда не видел ничего подобного. А может и не видел.

Она остановилась у входа и оглянулась на меня. Я подошел:

– Ты справишься?

– Что ты имеешь ввиду? – спросила она, глубоко дыша.

– Ты хочешь сказать, что для тебя не составит труда самой заказать еду и принести ее к столу? – желчно спросил я.

– Я?…

На ее глазах вдруг выступили слезы. Она отвернулась. А я почувствовал себя глупцом.

– Слушай, прости…

– Никогда… Никогда не веди себя со мной так, словно я… несовершенная. Увечная. Обделенная. Слышишь?.. Никогда…

Она плакала. Слез почти не было, но плечи ее сотрясались, а лицо сморщилось. Я обошел кресло и присел перед ней.

– Я не хотел…

– Слышишь? – она схватила меня за ладонь.

– Хорошо, хорошо. Ты только…

– Что-то мне не подвластно, – она держала меня так крепко, что я удивился, сколько же сил в этом маленьком и на вид хрупком человечке. – Что-то я не могу сделать. Но тогда я попрошу. И мне сделают. Помогут. Но так – не надо.

– Понимаю, – я взял ее за руку. – Ты успокойся. Я все понял.

Она наклонилась и как-то поникла, обмякла в кресле. Так мы и сидели – я перед ней, держа ее за руки, наклонившись, словно оба мы вдруг обнаружили что-то прекрасное в наших ладонях – и не нашли в себе сил от этого оторваться.