HTM
Номер журнала «Новая Литература» за январь 2025 г.

Олеся Брютова

Скульд

Обсудить

Роман

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 23.11.2007
Оглавление

8. Часть 8
9. Часть 9
10. Часть 10

Часть 9


 

 

 

Всегда не любил телефонные звонки. Они звучат резко, нагло – и ты совсем не знаешь, что они несут тебе.

Как редко несут что-нибудь хорошее!..

Обычное следствие телефонного звонка: поспешное следование туда, куда следовать не хотел; получение известия, которого вовсе не ждал; выслушивание того, что ты выслушивать совсем не собирался; вранье тому, кому врать ты не любишь.

А хуже всего – голос. Который ты, возможно, хотел слышать – но в другом месте и при других обстоятельствах.

Чертово изобретение вечно спешащего современного сатаны!

Телефон захлебывался трелью; поспешил к нему, не выпуская из рук проклятой деревяшки.

– Да!

– Владимир Анатольевич? – раздался в трубке сладенький голос методиста. – Рада, что застала вас. Вы должны немедленно явиться в главный корпус, на прием к Павлу Игнатьевичу. Вам назначено в три, слышите?.. Алло! Куда вы пропали?

– Я… ну да. Пропал. Хм. Куда-то.

– Перестаньте паясничать, ради бога. Ваше положение не очень завидное, вам это ясно? – произнесла она с непередаваемой интонацией. Мед со змеиного жала.

– Все мне ясно, уважаемая. Буду точно в назначенное время.

– Уж, пожалуйста, будьте, – сказала трубка и дробно загудела.

Я положил ее на место.

С тоской посмотрел на телефон.

Освобождение?.. Черта с два!

– Ну-с, Павел Игнатьевич – значит, Павел Игнатьевич. Делать тут, дядя Вова, нечего.

И я, кукожась от холода, со вздохом пошел доставать из шкафа костюм.

 

Причин вызова к Пэ-И, как мы называли на кафедре Павла Игнатьевича Коломенского, было вполне достаточно.

Во-первых, прогулы. Без предварительного уведомления об этом кого следует. Во-вторых – Андрей. Он вполне мог проболтаться, как залихватски мы с ним надрались на днях. За это по головке не гладят, и премий не дают. В-третьих – и в последних – злополучный отчет, а также вранье о нем.

Кроме того: вполне мог позвонить Евгений Игоревич, которому я теперь не доверял, и намекнуть о моих проблемах с котелком. Если, конечно, он таки собрался добиться своего – не мытьем, так катаньем.

Обдумывая эти безрадостные перспективы, шагал к главному корпусу.

Он находился отсюда в четырех кварталах, но мне захотелось пройтись пешком. Шаг мой был упруг, страха перед визитом почти не было. Господи!.. Да что мне, в сущности, терять, кроме цепей?..

Странно – но я сегодня остро чувствовал в воздухе вонь выхлопных газов и громкий шум улицы. А раньше почти не замечал. Даже закашлялся, когда мимо проехал автобус.

Наверное, состояние психики болезненно усилило чувствительность.

Бесшабашный пофигизм подмывал выкинуть что-нибудь дурацкое.

И я выкинул.

 

Когда от остановки отделился троллейбус, на его запятках, вцепившись в обледенелую лесенку, ехал последнюю остановку до университета В.А. Воскресенский, молодой доктор философских наук.

 

Людмила Федоровна, методист нашего уважаемого заведения, была особенным человеком. Никто и никогда меня не переубедит: она получает удовольствие, находя людей, попавших впросак, и сладострастно над ними издеваясь.

Людмила Федоровна упивалась своей бумажной властью.

Она изматывала студентов, вовремя не оплативших обучение. Она визжала на старост, робко указывающих ей на проколы в расписании или учебном плане. Преследовала преподавателей, недосидевших положенные часы или ненароком вызвавших какую-либо путаницу.

Она царила в приемной Павла Игнатьевича, как вдовствующая императрица, и многим в тяжелых снах виделись ее выщипанные в ниточку брови, маленькие злые глазки, подведенные затейливой черной завитушкой, а также шевелюра, начесанная дыбом и обесцвеченная перекисью водорода.

Возраста ее никто не знал.

Когда тихо постучал в дверь без десяти три, Людмила Федоровна сказала:

– Войдите!

Голос у нее был неприятного тембра – визгливый и стервозный. Но очень ласковый.

Я вошел.

– А… это вы, Владимир Анатольевич! Входите, входите! – сердечно произнесла она. – Давненько вас не видела.

– Здравствуйте, Людмила Федоровна. Пэ.. Павел Игнатьевич у себя?

– У себя.

О, вот и надменность прорезалась! Это она уловила в голосе просительную интонацию.

– Он еще не принимает, – глянула она на часы.

– Ну, ничего, я подожду.

Она величественно кивнула, и я сел.

Всегда начинал нервничать в присутствии Людмилы Федоровны. Никак не мог найти к Ее Величеству такой подход, чтоб удалиться из владений методиста со всеми перьями в хвосте. Наверное, надо было произвести на старуху какое-то совсем особенное впечатление…

Но впечатления производить я не умел, а моя старательная вежливость, похоже, только усугубляла ситуацию. Действовала на нее, как красная тряпка на быка.

Помолчали. Она что-то писала в большой тетради, искоса на меня поглядывая.

– Прекрасный день сегодня, Людмила Федоровна! – светски осклабился, чтоб как-то занять паузу.

– День-то, может, и прекрасный. Но только не для вас.

– А что? – я искусственно изумился. – В чем дело?

Ответом мне был взгляд, полный ядовитого презрения.

– Вы еще спрашиваете?! Поразительное нахальство! Вам не стыдно сейчас, Владимир Анатольевич?

– Мне? За что же это?

– За ваше возмутительное поведение! – рявкнула она. – Вы хоть знаете, что о вас говорят по институту?

– Нет, – честно признался я.

– Что вы… вы сошли с ума! – свистяще выдавила Людмила Федоровна. – Вы пьете со студентами! – («Вот гадство. Уже знают!») – Не являетесь на свои лекции!.. Учебный план срываете!.. Да вас мало выгнать в шею! Вас надо лишить права преподавания – чего-либо и где-либо!.. Я из-за вас шесть раз расписание переделывала!! А я, между прочим, здесь на полставки сижу!! На копейках!!!

Людмила Федоровна раскраснелась. Маленькие глазки сверкали гневом. Ей было очень жалко себя, и она явно гордилась своей добродетелью.

Я не нашел ничего лучшего, как промолчать. Возражать было глупо; слушать – противно.

Был, конечно, виноват. Но не этой же реликтовой грымзе тыкать меня носом, словно нашкодившего мальчишку!

– Я, между прочим, не просто так не являлся. Я серьезно болен, – попытался вставить спокойным голосом, пока она переводила дух. – А свое внерабочее время каждый может проводить, как вздумается.

– Как вздумается?! Вот же нахал! Никакого стыда нет. А если вы больной – тогда катитесь на больничный, и болейте, сколько влезет!! За вас, если хотите знать, даже замену не ставят Гребневу! Постыдились бы! Он же вас на десять лет старше!!.. Я каждый день расписание перекраиваю! Да что вы о себе вообразили?.. Думаете, вам все позволено?! Вундеркинд несчастный!

Слова методиста катались внутри головы, как бильярдные шары; в глазах мутнело. Что-то со мной такое сделалось – сам не понял, что.

Я встал. Близко подошел к столу Людмилы Федоровны.

Стал смотреть ей в глаза.

– Что это вы на меня так смотрите? Не смотрите, нечего. Думаете, вас здесь кто-то б..боится?

Тут я демонстративно достал из ее вазочки автоматический карандаш и одной рукой сломал. Прямо перед круглым белым лицом.

– Ч.. что это вы тут за концерты устраиваете?!.. – сказала она надтреснутым голосом. – Павел Игнатьевич! Па..

– Очень неразумно распускать язык, когда перед тобою мужчина, старая ведьма. Придержи его, пока я не отрезал. Чтоб он не болтался зря.

Голос был мой – и в то же время нет. Сам не знаю, как смог все это выговорить. Ведь я даже к студентам на «вы» обращался.

Хотя, признаюсь честно: нечто подобное мечтал ей сказать всегда.

Могу предположить – не я один.

Не знаю, как передать, что сделалось с Людмилой Федоровной. Голос у нее пропал. Она что-то зашевелила губами, стала сначала зеленой, потом синей. И все время тыкала в дверь Коломенского.

– Да, я понял вас, Людмила Федоровна. Он уже принимает?

Может быть, ее трясущаяся голова выражала согласие, может – несогласие, но я мало придал этому значения.

Корректно постучал в дверь начальства, и после приглашения прошел внутрь.

 

 

Павел Игнатьевич, высокий седой мужчина с львиным лицом, был погружен в чтение. Услышав, как я вошел, он поднял голову и приветственно улыбнулся:

– Входите, входите, молодой человек!

– Здравствуйте, Павел Игнатьевич. Я, вот…

Он прервал меня властным жестом.

– Сядьте и слушайте, Владимир Анатольевич. Говорить будете после.

Сказано это было самым дружелюбным, отеческим тоном. Но я мало обманулся. Павел Игнатьевич обладал научным авторитетом, большими полномочиями и еще большими амбициями. С высоты всего этого он не мог позволить себе орать на подчиненных. Лицо его выражало благодушие… Ну-ну!

– Дорогой коллега, – неспешно начал он. – Должен вам сказать, что семь лет назад, когда я слушал ваше дипломное выступление, вы поразили меня. Без колебаний предложил вам аспирантуру. Вы экстерном ее закончили. Сели за кандидатскую… О, я помню, как мне говорили: «Павел Игнатьевич! Это беспрецедентно!» Но я возражал: «Мальчик очень способен, далеко пойдет. Не учите меня, что нужно и что не нужно делать!» Через год я предлагаю вам преподавание. Вы с радостью соглашаетесь. Кроме того, работаете над серией пособий, и даже – кто бы мог это предположить! – учебником философии для высшей школы!.. Факт, сам по себе заслуживающий внимания. Но вы пошли еще дальше: ваш учебник приняли к изданию. Быть может, заметили, Владимир Воскресенский, – он стоит у меня в шкафу. Я внимательно ознакомился с его содержанием, и нашел, что это весьма толковый образчик учебной литературы.

Итак, кандидатскую вы защитили. Защитили, кроме того, и докторскую. Это фантастично, говорю я вам. Фантастично! Притом, что вы не физик, и не математик.

Вы работаете с ожесточением, можно сказать, живете в этих стенах, – тут Коломенский широко раскинул руки, демонстрируя широту моей тогдашней жизни. – Научные конференции, симпозиумы – все это проходит блестяще! Вам аплодируют. В вас нет и никогда не было эдакого книгочейства, сухости, академичности – и то! Когда бы вы успели их набраться? Ваши рассуждения жизненны, любопытны. За это вас слушают, и слушают охотно. Вы пользуетесь признательностью студентов – чем может похвастаться далеко не каждый преподаватель. И что, безусловно, заслуживает всяческого уважения. Мальчик далеко пойдет… И ведь пошел. Пошел еще дальше.

Теперь, кх-м… дорогой коллега. Теперь мы подходим к самому интересному. Я бы даже сказал – фатальному. Документ, который я сейчас изучал, – тут Коломенский пристально взглянул мне в глаза, – это докладная. На вас.

Павел Игнатьевич продемонстрировал мне белоснежный, кругом исписанный листок.

– В ней десять пунктов, – продолжал он невозмутимо. – И по совокупности их, равно как и по каждому в отдельности, я могу применить к вам самые суровые санкции. Что с вами сделалось, спрашиваю? Ударила в голову слава, выдохлись ли вы, или отчалили в такие высокие сферы, что оттуда все представляется совершенно иначе, нежели видится простым смертным?.. А вот теперь – говорите.

Он милостиво кивнул, изготовившись слушать.

Во все продолжение речи Коломенского со мной творились странные вещи. Понимал: перечислением моих заслуг он унижает больше, чем прямым обвинением. Я краснел, бледнел, сжимал кулаки и готов был провалиться в преисподнюю.

Спокойная властность Павла Игнатьевича медленно припечатывала к полу, как таракана. Когда он широким жестом позволил мне говорить, слова на язык не шли.

Почему-то рука шарила по бедру, хватаясь за воздух. Но попала лишь в глубокий дырявый карман.

И тогда почувствовал, что сломался.

Нечто, пришедшее ко мне сегодня утром, стало неотвратимо вытекать из разлома.

Ощутил внутри опустошение и горькое осознание собственного ничтожества.

– Я, Павел Игнатьевич… очень виноват перед вами. Я…

Тут грудь словно раскаленным железом прошило – это из глаз побежали слезы. Проклиная всех, пытался собраться, взять себя в руки, успокоиться, ответить твердо.

Ничего не вышло.

– Вы… Не можете выгнать меня. Эта работа, этот институт… они для меня – все! П..павел Игнатьевич… поймите… Все! Я ведь даже Наденьку из-за работы потерял. Понимаете это, или нет?!

– Ну-ну! Только вот истерик не надо, – добродушно прогудел Коломенский. – Вы же не студентка-отличница, которой диплом зарезали. Коль не сумели организовать свою личную жизнь – только на себя пеняйте. Работа же тут не при чем. Еще раз спрашиваю: в чем причина вашего безобразного поведения?

Конечно, мое состояние ему безумно льстило. Он никогда не был тем тюфяком, какими обычно изображают людей науки. Если б для прогресса человечества необходимо было поставить опыт, в ходе которого человека режут на части и осведомляются об ощущениях – его, не колеблясь, поставил бы Павел Игнатьевич Коломенский.

Осознание этого делало ситуацию еще более невыносимой.

– Я болен, – наконец выдавилось из меня.

– Болен? Чем же?

– У меня психоз. Вызванный нервным перенапряжением. И галлюцинации.

– Галлюцинации? Это замечательно. Почему ж в клинику не ляжете?

Наверное, вид был у меня самый жалкий. Но Коломенский даже бровью не повел.

– Боялся потерять работу.

Тот понимающе кивнул.

– Это понятно. Сумасшедших в институте не держат. Потому вы молчали и не обращались за квалифицированной помощью. Но, конечно, как человек ответственный, отсиживались дома, ведь на лекции в бредовом состоянии нельзя являться… Похвально. Вот только на что вы надеялись, а?

– Ни на что, – прошептал я.

– Что-что? Простите, не расслышал.

– Ни на что не надеялся, Павел Игнатьевич! Я трус. Не мог принять решения. Тянул время. Надеялся – авось все как-нибудь само образуется.

«Дерзость загнанной крысы!»

– Само образуется. И это говорит мне один из лучших логиков. Высота вашего взлета, дорогой мой друг, сравнима только с глубиною теперешнего падения… Но вот что я скажу вам!

Коломенский встал из-за стола и подошел ко мне, возвышаясь на полголовы:

– Мне нравится ваш ответ. Да! – поднял он вверх указательный палец. – Он мне нравится, несмотря на содержание, которое, разумеется, достойно сожаления.

Если б вы сказали, что надеялись на свою славу или прошлые заслуги – я бы сию секунду вышвырнул вас вон. Собственноручно! В прямом смысле. И идти бы вам было некуда, дорогой коллега!.. А так я предоставлю вам шанс.

Репутация института мне очень дорога. Дороже, чем вам – ваше безответственно подорванное здоровье. Только потому вы, когда выйдите отсюда, направитесь в больницу и под любым предлогом возьмете на два месяца больничный лист. Его копию пришлете к Людмиле Федоровне, в ближайшие дни. После того возможны два варианта развития событий: вы, здоровый, полный жизни и готовый к работе с… – тут он глянул на календарь, – с десятого января читаете в институте лекции. Либо – отправляетесь на все четыре стороны. Вам ясно, дорогой Владимир Воскресенский? – любезно осведомился он.

– Мне ясно, Павел Игнатьевич.

– Вот и отлично, дорогой друг. Вот и отлично. Мне было бы очень больно сознавать, что доктор философских наук нашего славного университета кончил жизнь в клинике для душевнобольных!

Тут Павел Игнатьевич улыбнулся, похлопал меня по плечу:

– Ваша ошибка, в общем и целом, непростительна, Владимир. Я хочу, чтоб вы прониклись одной мыслью: за вашей спиной – авторитет серьезного научного учреждения. С того момента, как вы стали нашим аспирантом, вы более не принадлежали себе. А сделались принадлежностью науки. Хочу, чтоб поняли это всей своей сущностью. Поняли – и осознали. Если, вместо того, чтоб двигать вперед научную мысль, вы начнете совать в колеса палки… Понимаете?

Я кивнул головой.

– Наука в моем лице говорит: соберитесь! Талант не дает вам права на сумасшествие и личные недоразумения. Идите. Следующую нашу встречу надеюсь провести с другим человеком.

Он вновь хлопнул меня по плечу и царственным жестом указал на дверь.

Этой дверью я вышел и попал в опустевшую приемную. Тоскливо оглядевшись и не найдя при этом объекта моей последней моральной победы, вышел и оттуда.

Потащился по институту – вниз, вниз, вниз…

У преподавателей нашей кафедры, встречавшихся по дороге, на лицах появлялось какое-то паскудное выражение. Они быстро здоровались и убегали из поля видимости.

Студенты за спиной шушукались, сдавленно хихикали.

Подбежала студенточка:

– Владимир Анатольевич! Владимир Анатольевич!.. Здрас-ствуйте, Владимир Анатольевич!.. Я хотела бы вам… того… зачет сдать. Когда можно?

Я остановился.

– Когда? – посмотрел сквозь нее пустым взглядом. – Приходите десятого января. Под забор. И не забудьте прихватить пол литра. Если вдруг не найдете меня – спросите Ивана. Он-то наверняка будет знать, где найти.

Девушка растеряно мигала голубыми глазенками.

– Что с вами?

– Научный прогресс, – бросил я через плечо и начал быстро спускаться по лестнице.

 

Вниз, вниз, вниз.

 

…Да. Научный прогресс. Пустое множество. Множество пустоты. Мысленно открываю учебник «Концепции современного естествознания»: «Существуют теории происхождения Вселенной, отличные от концепции Большого взрыва. Согласно им, Вселенная происходит не из бесконечно малого сверхплотного сгустка материи, а из Ничто. Не из вакуума, который тоже есть материя – а просто из Ничто. Такова, например, теория инфляции, имеющая легко прослеживающиеся аналогии с актами творения мира по Библии. Некоторые ученые подсчитали количество энергии Вселенной – со знаками «плюс» и «минус». Суммарная энергия при этом оказалась равна нулю».

Ноль. Все, что окружает нас, все, что мы есть, все, к чему стремимся – ноль!

Боже, как страшно, плохо и неотвратимо.

Все человеческие взаимоотношения в сумме своей дают ноль.

 

Улица ослепила меня зимним солнцем и снежной белизной.

Я смотрел на солнце, пока оно не стало черным слезящимся шариком. Мне показалось – это и есть обещанный нам конец мира. Черная дыра, пожирающая Вселенную.

 

солнце померкнет. В летнюю пору бури взъярятся — довольно ль вам этого? Гарм лает громко у Гнипахеллира, привязь не выдержит — вырвется Жадный. Мне многое ведомо, все я провижу, судьбы могучих славных богов!.. Братья начнут биться друг с другом, родичи близкие в распрях погибнут; тягостно в мире, великий блуд, век мечей и секир, треснут щиты. Век бурь и волков до гибели мира! Щадить человек человека не станет.

 

Да, страшное время наступает. Приходят Великие морозы.

Великие морозы? Что за чушь?

Хотя – и вправду холодно. Надо прибавить шаг.

Нет. Холодно мне изнутри. От этого холода убежать нельзя.

Он пришел в меня – вместо памяти о разрушенном бытие.

Вот только слово «разрушенном» не очень хорошо подходит. В нем слышится отзвук катастрофы. Между тем как никакой катастрофы-то и не было.

Мое бытие просто растворилось.

Я оказался наедине с самим собой. Маленьким глупым человечком, мнившим себя достигнувшим чего-то. Каких-то высот, степеней, званий. А на самом деле – подвешенным в пустоте.

Люди, которые меня окружают…

Я не нужен им. Никому не нужен.

Если б Наде нужен был я, – именно я, а не счастливая семейная жизнь! – она бы никогда не ушла.

Если б Андрееву нужен был я, а не моя болезнь, он никогда не вывалил бы передо мной кучу бреда.

Если б Павлу Игнатьевичу нужен был я, а не мои научные труды вместе с возрастающим престижем университета – он бы меня понял.

Человек сам по себе никогда никому не нужен. Запомните это раз и навсегда!

Никому… не нужен. Никогда.

 

Я остановился, чтоб понять, где нахожусь.

Оказалось, шел совсем в другую сторону от дома. Не замечая ничего вокруг себя, поднялся на мост, под которым шло оживленное уличное движение.

Мимо пролетали машины. Я рассеяно глядел вниз, не понимая, зачем пришел сюда.

Тогда в голове стукнуло:

«А ведь ты можешь все окончить – очень легко и просто!..»

Сразу холод исчез, превратившись в лихорадку.

«Один шаг вперед – и нет мыслящего сгустка пустоты! Нет боли, нет страдания. Только первозданная тьма».

Я стоял, положив руки на парапет. Лицо леденил ветер, проникая в душу и выжигая холодом все внутри.

– Ну же, Владимир Воскресенский! Сможешь ли ты совершить поступок хоть раз в своей жизни? Докажи всем… – прошептал мой замерзающий голос. И осекся.

Потому что ощутил, как кто-то крепко взял меня за руку.

– Остановитесь! Ни в коем случае не делайте этого! Нет ничего, что не разрешилось бы волею Господа!

Я с трудом повернул голову. Рядом стоял молодой человек двадцати с лишним лет и укоризненно смотрел.

– Кто… вы такой?!

– Я? Прежде всего – служитель истины, и не могу позволить, что б кто-то ушел из этого мира, опутанный ложью и грехом.

– Какое вам до этого дело, мальчик? Проваливай лучше. Никогда не поверю, что тебе не все равно, полечу я отсюда вверх тормашками или нет.

– Ошибаетесь! – тонко улыбнулся юноша. – Давайте, уйдем отсюда. Вы послушаете мои доводы, и если они вас не убедят – то ведь никогда не поздно будет еще раз прийти сюда?

Я понял – самоубийство грубо прервано на самом интересном месте. Настрой уже не тот. Да и как-то неловко стало бросаться с моста при свидетелях.

– Ну что вы можете мне сказать? – ответил раздраженно. – Учтите: я махровый атеист. Не потерплю никаких религиозных бредней.

На это миссионер только весело рассмеялся.

– Пойдемте со мной! – сказал он. – Я знаю: вам, как и мне в свое время, откроется истина.

– Ну, истина – так истина, – пожал плечами. – Мне теперь уже все равно.

Молодой человек посмотрел проницательно и повел меня вниз с моста…

 

 

 


Оглавление

8. Часть 8
9. Часть 9
10. Часть 10
163 читателя получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2025.01 на 10.02.2025, 13:23 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com (соцсеть Facebook запрещена в России, принадлежит корпорации Meta, признанной в РФ экстремистской организацией) Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com (в РФ доступ к ресурсу twitter.com ограничен на основании требования Генпрокуратуры от 24.02.2022) Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы




Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Герман Греф — биография председателя правления Сбербанка

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

27.12.2024
Мне дорого знакомство и общение с Вами. Высоко ценю возможность публикаций в журнале «Новая Литература», которому желаю становиться всё более заметным и ярким явлением нашей культурной жизни. Получил одиннадцатый номер журнала, просмотрел, наметил к прочтению ряд материалов. Спасибо.
Геннадий Литвинцев

17.12.2024
Поздравляю вас, ваш коллектив и читателей вашего издания с наступающим Новым годом и Рождеством! Желаю вам крепкого здоровья, и чтобы в самые трудные моменты жизни вас подхватывала бы волна предновогоднего волшебства, смывала бы все невзгоды и выносила к свершению добрых и неизбежных перемен!
Юрий Генч

03.12.2024
Игорь, Вы в своё время осилили такой неподъёмный груз (создание журнала), что я просто "снимаю шляпу". Это – не лесть и не моё запоздалое "расшаркивание" (в качестве благодарности). Просто я сам был когда-то редактором двух десятков книг (стихи и проза) плюс нескольких выпусков альманаха в 300 страниц (на бумаге). Поэтому представляю, насколько тяжела эта работа.
Евгений Разумов



Номер журнала «Новая Литература» за январь 2025 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
© 2001—2025 журнал «Новая Литература», Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021, 18+
📧 newlit@newlit.ru. ☎, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000
Согласие на обработку персональных данных
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!