Верую

Истина открывается. Но вот в чем дело: чем более проясняются события, тем более мутнеет картина.

Две девочки перемешались с концом света, посланники – с сумасшедшими, видения коих даже нельзя приблизить к величественным видениям пророков…

Но разве не был Иисус сыном плотника?

Оторвитесь от Библии, господа, и будьте реалистами. Тогда вам станет ясно, что совершенно безразлично, плотник ли Иосиф, или же беглый легионер послужили появлению Мессии на свет.

Истина не в этом, господа!

Библия – философская книга, и ни в коем разе нельзя ссылаться на нее, как на исторический источник, справедливо заметил Берлиоз, а за ним и сам Воланд.

Он существует, и на это есть уж самое верное доказательство!

А какую личину Он принял, как пришел к нам – это не важно.

Так есть ли основания ждать "библейского" Пришествия? Факты и толкование их – разные вещи.

Слов нет, это личное дело каждого, но имеющие место в обиходе толкования, мягко говоря, неубедительны.

Почему-то принято думать, что слуги сатаны – это погубленные кокаином металлисты, которые пишут на стенах: "666 – это наш знак" и тому подобную чушь. Слуги сатаны – ужасные люди, при одном взгляде на которых холодеет кровь…

О, вы слепы; как вы слепы!

Не зря назван падший дух родоначальником знания, лукавства и двуличия.

Его слуги – это люди со странными глазами, которые говорят вам о счастье, мире и согласии. Это люди, блестяще знающие Библию; люди, чаще других употребляющие слово "Бог"; люди, блещущие талантами так же ярко, как и пороками, но пороками глубоко, глубоко скрытыми. Ибо люди эти имеют достаточно ума, чтоб считаться святыми. И не вызывать ни малейших ассоциаций с дьяволом.

Слуги сатаны никогда не кричат о том, кому они служат.

Лучшая маска врага – друг.

Они вообще ничего не кричат. Они молча делают свое дело. И у них имеется достаточно власти внушить уважение к себе.

А бедные поклонники черного металла и патлатых рокеров просто отвлекают внимание на себя. Более к Сатане они не имеют никакого отношения. Так что внимайте, внимайте мне, господа, и я открою вам истину.

Прежде всего, будем логичны. Предположим, вам для какой-то цели нужно внимание толпы. Цель эта для толпы пагубна, и толпа это знает. Знает она так же и вас. Неужели вы, подобно последнему идиоту, выскочите в своем истинном обличье и начнете громко кричать:

– Люди! Я – Антихрист! Смотрите хорошенько, я сейчас сделаю знамение, и вы провозгласите меня президентом мира, а я везде понапишу: " Славьте моего папочку, он желает вам только зла", а так же понамалюю на вас "666"! Так что прошу выстроиться в очередь.

В лучшем случае, вас посадят в сумасшедший дом. Так неужели вы, господа, трезвомыслящие люди, считаете, что так станет поступать дьявол, мудрейший из архангелов?!

О да, считайте, считайте, ибо он задурил вам голову; заставил поверить в свою карикатуру, ведь он не гонится за славой. Он так приумножил ваши знания, что вы теперь разбегаетесь глазами по всевозможным истинам. Вы плывете в тумане этих истин, и начинаете помышлять уже – а, может, истины этой и вовсе нет?

Это, именно это и нужно ему! Потому что теперь только он знает истину.

А вы – нет.

Переулки мелькали без смысла и ритма. В их тупиках и извилинах явственно билось лишь одно:

"Мертва. Мертва. Убила. Убила. Я."

Душная и горячая мысль лепилась ко всему, на чем останавливался невидящий взгляд. И, как ледяная река, как вой в темноте – глаза. Неизгладимые, вечные глаза. Как нож у горла. Глаза.

Она бежала, бежала по пустому ночному городу, и тишина закладывала уши. С губ рвался крик, но не выходило даже шепота; ведь о том, что она собиралась кричать, шептало и кричало все. Ночь, и далекая чужая луна, призрачные тени и углы мрака, глыбы зданий – все.

"Мертва. Мертва. Мертва".

"Убила. Убила. Я!"

Даже холодный прозрачный воздух был пропитан торжеством этой великой и страшной мысли. Она радостно билась вместо Сашиного сердца, она же опутывала ноги тоской; и летели, летели прочь ночные улицы городской пустыни.

Но сердце билось все глуше, камень тянул все ниже, и стремительный бег перешел на ленивый шаг.

Котел эмоций перевернулся. Вытекло до капли клокочущее содержимое. В Сашино лицо цинично улыбнулась пустота.

"Я должна теперь научиться жить без нее" – думала Саша. Какой-то томительный ток побежал внутри. – " Без нее… нет ее больше. Нет. Нет Рока… сгинул"

"Я видела много странного сегодня. Видела того, что не бывает; держала в руках выдуманный мир. Как хочется проснуться от Ольги! От Ольги, от боли, от былого… Как от тяжелого, затяжного сна.

И я чувствую, вижу, знаю – это Пробуждение. Оно пахнет Свободой".

Черные тени кивали в такт шагам. Казалось, Саша одна в вымершем пространстве ночи. Шаги тихо шелестели. Наползала, наваливалась усталость; усталость свершенного.

И в ленивой перекличке своих шагов не заметила Саша чужой, самозваный голос. Чьи-то безразличные, мерные шаги надвигались на нее. В них не было ни настороженности, ни злобы – они просто были, и были все ближе.

" – Славная Ольга! Ты была слишком умна, чтобы остаться жить. Малая Сила всегда побеждает, когда большая переоценивает себя. Тебе было трудно помнить, что ты – человек, а не Бог. Покойся с миром… Но ты вряд ли хотела, да и вряд ли заслужила его"

Из тьмы аллеи навстречу вынырнул силуэт.

"Мне жаль, что из всех возможностей ты выбрала возможность убивать. Да-да… " если есть те, что приходят к тебе, найдутся и те, кто придет за тобой". Смешно. Смеш…"

Оборвали мысль. Оборвали грубо. Зажгли перед глазами разноцветные огни, и тупой звон окатил голову. Почему-то стало солоно во рту, и потемнело, унеслось все. Единственное, что уцелело – размытое очертание летящего кулака.

Кровь хлынула вместе с запоздалой болью. Обалдев, она хватала ртом воздух и озиралась в поисках причины. Но увидела лишь удаляющийся силуэт.

Силуэт…

"Но за что?.. Зачем??.."

"Ах ты ж…"

– Сдохни!! Сдохни, скотина!!!

Но силуэт был так же безразличен, и даже не ускорился мерный шаг. Что может грозить ему? Эта девчонка? Он был хозяин здесь, и ему было скучно. Просто скучно. А слова… Что могут они сделать?

Слова…

Слова улетали в ночь с разбитых перекошенных губ. Ночь оставалась безмолвной и безучастной.

У этих слов больше не было Силы.

Утро не заставило себя ждать. Оно ворвалось в больничную палату и первыми своими лучами окрасило бледное лицо лежащего в бреду человека. Оно не остановилось на этом, побежало далее, озарив длинное кладбище, и недоуменно прошлось по задумчивой фигуре странного сумасшедшего с бесовским глазом. Решив впредь быть осторожней, утро пробралось в затененную комнату, робко глядя на скорчившуюся в кресле рыдающую девочку.

Лицо ее было страшно. Это было лицо человека, сыгравшего ва-банк с твердой уверенностью в победу, и услышавшего: " – Ваша дама… убита".

Это был призрак, обреченный всю свою вечность проклинать и искать потерянный рай.

Бог, низвергнутый с небес.

Это была Саша.

Все было забыто. Разрушено. Раздавлено.

Она помнила теперь только, какою дорогою ценой было куплено потерянное всевластие; помнила горькую жалость к себе, помнила глаза психов, помнила глаза людей под окном, помнила распятую Ольгу и триумф, торжество своей силы над силой соперницы.

Теперь только Саша поняла, что завидовала Ольге. Завидовала всему в ней, и все время хотела доказать себе, что сильнее ее. А уж подо что она маскировала это – другой вопрос.

Уничтожение Зла? Отмщение?

Теперь зло уничтожено, Саша отомщена… Так почему же катятся слезы по бледному лицу с припухшими губами?

Саша хотела уничтожить Ольгу, но оставить себе то, что она дала. Глубоко в душу запали ей туманные намеки старого Сторожа. Ей казалось, что со смертью Ольги она останется всевластной повелительницей своих кукол. Ей казалось, она имеет на это право… А теперь она столкнулась лоб в лоб с реальностью. Теперь ее терзал новый демон. Демона звали Оскорбленное Тщеславие.

Летящий кулак наполнял ее бессильной яростью, а Саша забыла уже, что такое – бессильная ярость.

Она душила и переполняла, кипела и – разбивалась о безысходность.

Раздавленная гордость госпожи мира.

Но надо было найти хоть какой-то выход.

А где, где же этот выход, где спасение?

" Жертвенный баран…" Так вот что имела в виду проклятая Ольга! "Как все!" Как все, черт возьми!.. А завтра кто-то захочет трахнуть ее – и что? Она же теперь – как все… закон жизни; право сильного, ничтожность слабого. Это про нее теперь. Про нее тоже.

Драться?

Драться и сдохнуть. Сдохнуть в сточной канаве, а потом видеть мертвыми глазами гадливую жалость.

Жалость таких же рабов судьбы, как она.

В этот момент прозвенел звонок.

Она пошла открывать, не задумываясь особенно, что делает. За дверью ее ожидали две женщины. Первая, с глазами, принадлежащими когда-то Дейлу Карнеги, имела вид мягкий и вместе с тем решительный. Она частично заслоняла собой свою спутницу со стопкой ярких журналов, толстенькой маленькой книгой и глупым выражением лица.

Когда дверь была открыта, решительно настроенная дама подступила было к Саше, но неожиданно заговорила заслоненная. Вероятно, она допустила фальстарт, переполненная ощущением важности своей миссии:

– Мы бы хотели поговорить с вами о боге, – выпалила она, стараясь сказать это серьезно и веско. Но получилось – с апломбом и напыщенно. На что Саша задала совершенно естественный вопрос:

– А зачем?

Вопрос этот смутил заслоненную, однако решительная дама спасла положение:

– Потому что время близко, и мы посланы…

– Так вы, выходит, Посланники? – Саша мрачно оживилась.

– Совершенно верно, – нимало не смутилась дама. – Мы – посланники бога, мы напоминаем, что пора задуматься о своем спасении. И, я думаю, вы не откажетесь…

– Побеседовать с вами? Отчего же, не откажусь.

Дамы замялись, ожидая, что их пригласят в дом. Саша, словно бы так и надо, оставалась на пороге с кривой ухмылкой.

– Я полагаю, вы читали библию, ..

Не дожидаясь приглашения, Саша кивнула. Тем не менее, продолжение последовало:

– Действительно, сейчас почти не найдешь людей, которые бы не читали хоть что то из библии. Но, я думаю, вы не будете спорить: библия – книга, требующая подстрочного толкования; потому многие затрудняются ее читать.

Дама приостановила речь, желая услышать мнение Саши по этому поводу. Саша молчала.

– Так вот, наше общество, которое существует уже много лет, занимается изучением библии. Знания, полученные нами, заставили нас задуматься над судьбой людей. Ведь, как вы помните, в Апокалипсисе Иоанна Богослова сказано: " время близко", а спасутся только сто двадцать четыре тысячи…

– И вы объявили себя посланниками Бога, которые должны отобрать эти сто сорок четыре тысячи человек?

– Почти верно, девушка. Только не мы это объявили, а бог повелел нам сделать это, и мы готовы доказать вам, что…

– Что вы – пророки? Что вы – свидетели Его? Он, наверное, сам вам об этом сказал. Пришел и сказал: " – Я вот явлюсь скоро, так что вы уж расстарайтесь, чтоб мне поменьше возни было. Только глядите, чтоб к моему приходу все было, как положено! Ну а уж за это, так и быть, – причислю-ка я вас к лику святых". Или назначу наместниками Царства Моего?.. Да, я слышала о вас, Свидетели Иеговы, Общество исследователей Библии! Подстрочное толкование, поиски истины, черт вас возьми – а вы хоть представляете, что это такое?!

Заслоненная сделалась еще глупее, чем была, и, широко распахнув глаза, глядела на Сашу. Одновременно с этим она тыкала Саше давно уже раскрытую толстую книгу, разумеется, оказавшуюся Библией, в которой красным фломастером были отмечены какие-то места.

Первая же дама мягко возразила:

– Вы, очевидно, слышали от кого-то исковеркано переданные принципы нашего учения, и они настроили вас таким негативным образом. Но, согласитесь, лучше один раз услышать из первых, достоверных рук, чем тысячу раз – из вторых и третьих. И, когда вы выслушаете, вы поймете, что мы не собираемся настраивать вас враждебно ко всему миру, мы просто хотим спасти вас…

– А что вы собираетесь во мне спасать? Ведь вы проповедуете, что душа смертна.

– Вот вам и доказательство моих слов! Мы отнюдь не говорим, что душа смертна. Душа – это дыхание Бога, вошедшее в кровь человека, так как сказано в библии: "кровь есть жизнь". Но со смертью человека дыхание божье до страшного суда возвращается к нему. Потом же, когда мертвые восстанут, души займут свои тела снова. Ведь когда Бог сотворил Адама…

– …А вы при этом присутствовали…

– Зачем же? Об этом прекрасно сказано в Библии. Вот, позвольте прочитать: "И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдохнул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою".

– Но заметьте – нигде здесь не сказано, что труп может подняться из праха и благоухать розами. "Кровь есть жизнь"? Значит, на этом основывается идиотский закон против переливания крови?

– Я думаю, вы должны знать, что все страшные болезни человечества передаются через кровь, и потому при переливании крови риск заразиться ими возрастает до максимума. Так что у вас нет никаких оснований называть его идиотским.

– Что ж, это так же логично, как все время ходить в строительной каске из соображений, что в любую минуту на голову может свалиться кирпич. Да, гепатит Б и СПИД в таком случае вам не грозит, зато гарантирована смерть от потери крови. И не надо мне возражать, что человека после, скажем, автомобильной катастрофы можно спасти и без переливания крови, благодаря последним достижениям медицины. Это все равно неправда. Кто бы там ни был ваш хозяин, он должен это отлично понимать… Отлично понимать.

Мысль завладела Сашей и уже не отпускала. Она что-то бормотала в полголоса, пока одна гневно, а другая настойчиво пытались вызвать Сашу на спор. Но спора здесь быть не могло. Саша все поняла.

– Даже если бы сатана хотел послать знак своего присутствия, – медленно и задумчиво проговорила она, – он не нашел бы знака лучше. Лучше вас.

И, повернувшись к дамам спиной, она захлопнула за собою дверь.

Свидетели Иеговы… Разветвленная секта, которая победоносно шагает по странам, укореняясь в них, разрастаясь и опутывая мир. Она была запрещена, не так уж давно. Запрещена за аморальные принципы своего учения. Но волк облачился в овечью шкуру и принялся пожирать ничего не понимающих обывателей. Люди доверчиво раскрывали двери и уши, а затем и кошельки… Плавно, ласково и незаметно действовали господа и дамы, бесплатно раздающие яркие глянцевые журналы, в которых все так понятно и просто.

"Не думай ни о чем, доверься нам, и мы спасем тебя. Не будет никаких проблем. Все твои проблемы кончатся, когда ты к нам присоединишься. Главное – ни о чем не думай, мы будем думать за тебя". Вот что написано там между строк. А люди любят, когда кто-то думает или решает за них. Ведь жизнь становится тогда такой понятной и легкой, а в любом тупике брезжит свет. Вот она, золотая жила! Золотая жила Власти.

Будь у меня теперь Сила…

Саша в испуге зажала рот. "– Нет, нет, Ольга, пусть твой прах и твою душу ад заберет обратно. Ты и после смерти искушаешь меня…"

Но проклятые глаза уже стояли в памяти, и, казалось, шептали: "ты теперь жертвенный баран, Саша. Ты теперь такое же ничтожество, как и все, Саша. Любой может теперь унизить тебя, Саша. И ты будешь бессильна…"

Усилием воли она отогнала видение. Но – сладкий ток по жилам, тень воспоминаний о песне силы и власти, которых больше нет.

Завтра – похороны Ольги. Похороны… «Но освободят ли они меня? Ой, вряд ли, вряд ли.

Черт возьми, а умирала ли она вообще? Или, может, нужен был осиновый кол, серебряная пуля?»

Саша знала, прекрасно знала – не в этом дело. Не при чем здесь нелепые средневековые суеверия. И смерть Ольги здесь не при чем. Умирала она или нет – какая разница… До тех пор, пока жив ее голос в Сашиной душе – Ольга бессмертна. Во веки веков, аминь. А, значит, страшная игра продолжается?

Об этом жутко было думать.

"– Обычная, нормальная жизнь, обычная, нормальная жизнь, обыч…"

Проходя по узкому коридору в свою комнату, Саша налетела на журнальный столик, зашипев от боли и неожиданности. Упала какая-то книга.

– " Псы Господни" – прочитала Саша на коричневом переплете под кожу. – Псы…

И сразу перед глазами – пыточная камера, растерзанное тело, костры. Проклятия и богохульства…

Богохульства. Святой орден монахов-доминиканцев. Domini canes. Malleus Maleficarum. "Молот ведьм". Что по сравнению с этим чума? Что вообще может сравниться с этим?! Хотя… как знать. Кровавы "Божьи собаки", но не гибельнее ли "Свидетели Иеговы"? Общество Исследователей Библии.

"Исследователь жизни идет в чужом пространстве, за черными очками глаза его открыты, фонарик освещает таинственные знаки, труба провозглашает его ритмичный шаг… Пляшет небо под ногами, пахнет небо сапогами, мы идем, летим, плывем, наше имя – Легион"

– Да-с, господа, Легион, – произнесла вслух Саша. – Святой орден – это мощь. Это – сила. Это – власть.

И в этом – истина. Какую бы цель не преследовал создатель секты – он ее обязательно добьется. Стадо любит власть. Главное – доказать, что у тебя есть на нее право. Доказать, что в тебе есть Сила, и они будут твоими рабами… Все! У овец есть потребность в вожаке. Людям необходимо во что-то верить.

Покажи им свою силу, и они уверуют в тебя. И с радостным блеяньем поскачут за тобой в пропасть…

Но нечто еще кричало в Саше: "Прочь! Прочь! Зачем мне все это, зачем? Буду жить. Буду просто жить. Теперь все будет так, как надо. Прошлое не возвращается, силы не вернешь, и потому нужно учиться жить, как прежде. Так, словно всего этого не было на свете. Это будет правильно. Фатум отпустил меня".

И, словно в насмешку, увидела Саша свою новую ладонь. Новый знак. И впервые после смерти Ольги ощутила она сосущее предчувствие скорого конца. Конца страшного и неотвратимого.

На Сашиной ладони улыбался Безымянный.

Да, в этом Знаке угадывалась его, такая желанная, манящая, зовущая и властная улыбка.

Безымянный, ибо тот, у кого много имен, не имеет ни одного. Ведь какое из имен – истинное? Он Безымянен, и это позволяет ему принять любую личину. Он – великий бог, и теперь Саша это осознала.

Не могла знать она только одного – что будет дальше.

Но был некто, который знал это очень хорошо.

– Заблудшая душа найдет свой рай… – тянул заунывно монотонный голос. – Рай – это покой, покой – это смерть, смерть – это рай. Рай – это здесь! Слышите, здесь! Слышишь, Ольга, ты теперь в раю. Так и быть, я бесплатно пущу тебя, по старой дружбе, только вот и ты замолви там за меня словечко! – обратился нищий к качающемуся на плечах четырех мужчин гробу.

Давненько не видели здесь старого Сторожа, черт знает куда исчезавшего, да и возникающего, видимо, оттуда же. Богомольные старушки суеверно крестились и кидали мелочь на драные колени. Но сегодня он словно бы не замечал "подношений". Глаз старика был прикован к гробу, к бледному восковому лицу покойницы.

– Ты уж не забудь, замолви там словечко Хозяину, пусть не оставляет верного Апостола Петра. Не забудь, ладно…

Но гроб скрылся за поворотом. Тогда старик с кряхтением поднялся с земли, стряхивая с себя деньги, словно сор, и поковылял следом.

– Ну-ну, знакомая дорога, – бормотал он. – Теперь вдову похоронят рядом с ее любовником. А я и не ожидал ничего другого. Любовь ведь бессмертна, верно? – подмигнул он трупу.

Люди делали вид, что не слышат. Да и не нужно было им делать вида. Апостол беспокоил их, лишь как дурное предзнаменование. Какое им дело до чуши, которую он несет?

Кладбище весной выглядело как-то особенно дико. Зеленеет тонкая листва, птички – бабочки – цветочки… и кресты. И гроб. И женский вой. Завывание. Самая страшная в мире музыка. Она похожа на истеричный, разорванный на куски хохот. Этот смех смерти переплетается со звуками весны гармонично, жутко и неправдоподобно.

А вот и она, открытая дверь на свежей земле. Сейчас прах вернется к праху.

Но гроб еще не закрыт. Те, кто хочет попрощаться с этим прахом, подходят и прощаются.

Ольга лежала мертвая и страшная. Теперь, когда все то, что оживляло ее черты, исчезло, асимметрия лица казалась безобразной. Шрам рта перекосил зеленоватое лицо; когда-то гордые, а теперь нелепые брови. Лицо ее не заострилось, как у худощавых, а, напротив, обмякло, стало каким-то безвольным и жалобным. Она вся напоминала плохо сделанную куклу, и это еще больше подчеркивали руки, сложенные на груди – неестественные, потому что переломаны. Их словно приставили как попало, закрыли покрывалом – и так сойдет. Только хищно белели кисти – вздыбленные, словно еще уцепившиеся за жизнь.

Вот все, что осталось от тебя, Ольга.

– Ты лежишь, и я не узнаю... я не знаю, – прошептал стоящий за деревом Сторож. – Далеко ты сейчас отсюда… Моя прекрасная владычица мира. Ты свободна сейчас, свободна и страшна в своей обнаженной мощи! А я вою отходную над твоим старым разорванным платьем… Теперь сбудется все, что ты захочешь, и я спешу поклониться тебе! Я спою тебе прощальную песнь.

Апостол с трудом опустился на колени.

– Славится имя запретное отца нашего, твоего отца, Ольга. Грядет царство его. Отныне между тьмою и временем стерты границы. Мы выходим сюда, не взирая на свет. Мы по свету идем, не боясь оступиться, потому что у вас больше света и нет…

То ли страх был тому причиною, то ли слабость минутная – но показалось всем, что изменился мир после странных слов Апостола.

Стало вдруг темнее и тише. Туча, невесть откуда взявшаяся, медленно сожрала низкое еще солнце, и налетел ветер. А голос Апостола ритмично набирал силу:

– Только серые скалы нависли над вами, обрекая вершины свои в никуда. Черный демон идет и играет словами, и в словах тех играет немая звезда… – вот уже исчезло старческое дребезжание, а голос возвысился до верхних нот.

В толпе родственников началось недоуменное шевеление. Кто-то захотел уже унять Сторожа, но ему объяснили, что нечего связываться с сумасшедшими, мало ли что, да и драка на кладбище у гроба – невежливо и вообще дурная примета.

И никто не унял старика. Он продолжал говорить, как проповедник над паствой, и пахло от его слов давним, неизбывным проклятием. Помнил ли их кто-нибудь, слышал ли, понимал? Слова кружились, как обездоленные вороны, вокруг седин Сторожа – своя жизнь была у них. Они просачивались в уши куда-то за грань понимания, и губы неохотно шевелились, призывая на свои головы что-то вместе с сумасшедшим стариком.

Послышались в отдалении звуки – музыка, песня? Музыка… А слова приходили сами собой: "Пляшет небо под ногами, пахнет небо сапогами, мы идем, летим, плывем, наше имя – Легион".

Легион им имя. Откуда это? Из открытой машины? Какая разница…

И – человек в толпе. Зачем он здесь, спрашивается, взялся? Кто такой? Серый, незаметный, и лицо его словно присыпано пеплом.

В глазах Апостола Петра разгорелся фанатичный блеск, он уже почти визжал:

– Злая сила нема за твоею спиною, ты пришел в этот мир, чтоб за час перейти этот тоненький путь между светом и тьмою, что конец объявляет любому пути! Мы пришли в этот мир, и победа – за нами, потому что не видите правды в словах, потому что ваш бог будет проклят словами, потому что слова будут править в мирах!.. Слово ваше – ничто. Но слова – это вечность, не понять никогда вам значения слов!.. То, что вложено в них, это ваша беспечность, она вас убивает уж много веков!..

Страх пробежал по людям, когда новый порыв ветра разметал волосы покойницы и приподнял черное покрывало.

Гроб поторопились забить, и гвозди вонзались в крышку, а людям, делающим вид, что они не слышат, вонзались в уши слова:

– И когда вы поймете суть вашего слова, вот тогда вы и сможете нас победить! Это сделать нельзя, не припомнив былого, и поэтому будем мы Вечно царить!

Гвозди вонзались, молоток стучал, и далеко отсюда метался в горячке Посланник с сотрясением мозга, его мучили кошмары и видения. Гвозди вонзались, и бледнела Саша в толпе.

Все люди словно бы исчезли, расступились, отступили, и сквозь их спины видела она глаза серого человека. Его лицо медленно приближалось к ней, наплывало, как галлюцинация. Человек улыбался.

Истеричный приступ сжимал Сашино горло. Губы шептали чужие слова:

– Я пройду этот путь между светом и тенью, серым призраком путь я окончу во тьме, и сюда я пришла по его повеленью, и приказа его не ослушаться мне.

Голова ее кружилась и плыла вслед за серым лицом. Вновь сосущая тоска охватила – тоска скорого конца. Конца, но не смерти.

Кладбище, люди, лицо и потемневшее небо… ветер бил складки одежды. Пошел дождь.

Тут еще мать завыла на запечатанном навечно гробу. Кто-то поспешил с нелепыми утешениями и оттащил ее. Гроб спешили опустить. Всем хотелось отсюда побыстрее смыться.

Когда опускали, один из тросов лопнул, и гроб перевернулся. Мать увели, и, пока ее не было, могилу начали быстро забрасывать землей.

Все, гордая, своевольная Ольга. Ты в могиле. Ты умерла. Но почему так блестят глаза серого человека? Почему он улыбается? Почему тень этой улыбки лежит на лице Сторожа, и так нестерпимо жжет Сашину руку знак Козла?

Почему, почему… Глупые вопросы. И вы, конечно, понимаете.

За распятием обязано последовать воскрешение.

Улица шла в центре города, обсаженная липами и тополями. Весенний воздух пьянил, солнце мешалось на лицах людей с чириканьем воробьев и прозрачными лужами.

Люди прогуливались, шли по своим делам, брели от нечего делать, просто стояли и беседовали.

Жизнь, обновление, солнце…

Все было прекрасно, всем было хорошо и очень хотелось жить. Яркие молодые люди, солидные подтянутые господа, женщины средних лет, бродяги с философским взглядом…

И вот – двое. Уверенные. С блестящими глазами. Губы сжаты.

Ищут.

Выслеживают?

Да, пожалуй, выслеживают.

– Добрый день. Мы бы хотели поговорить с вами о Боге.

– Здравствуйте. Как вы считаете, в чем смысл жизни?

– Извините за беспокойство, как вам кажется, какую цель преследует бог?

– Вот вы продаете такие прекрасные цветы, а как вы думаете, кто их создал?

– Зачем…

Человек растерян, – вопрос серьезен, надо ответить что-то толковое, или хотя бы остроумное, – пытается отвечать. Его благожелательно выслушивают, подбадривают, человек доволен собой, – его спрашивают снова, мягко не соглашаются, завязывается спор, человека оглушают библейскими цитатами, вручают яркие журналы, человек принимает, в некотором смятении ретируется, чешет в затылке и пытается разобраться.

Ему очень хочется понять.

Рыбка слопала наживку. Слопала и облизнулась. И попросила добавки.

Почему?

Объяснимся. Начну издалека.

Человечество погубит смешение понятий. Человечество на все, что его окружает, спешит наклеить аккуратные ярлычки – опрятные, четкие определения на белых бумажках.

Но, как правило, это не приводит к четкости и ясности – совсем напротив. Умные определения доступны не всем, всякий толкует их по-своему, к тому же прогресс требует все новых и новых ярлыков, ориентироваться в них все труднее и труднее…

Во всей этой суматохе и суете, в спорах об истинном смысле названий, в прениях о классификации названий, человечество забыло, что это всего лишь НАЗВАНИЯ, а не сам предмет.

Представьте же себе, что хитрый и подлый Некто в одну прекрасную ночь взял, да и переклеил ярлыки!

Представляете?

Открываете вы ящик с надписью "Любовь", а там – описание симптомов несварения желудка. Довольно банально, конечно, но весьма вероятно.

Вы бросаетесь к ящику с надписью "Совесть", и видите там психоаналитика, который опытными речами учит, как лучше и выгодней себя обмануть.

В ящике "Истина" сидит графоман, продажная шкура, забывающий свои слова сразу же после опубликования.

Кто же сидит тогда в ящике "Церковь"?

А что отныне скрывается под ярлыком "Вера"?

И каково от всего этого станет человечеству?

Каково, если человечество давно приучилось отождествлять название и предмет?

" – Глупости!" – скажете вы. " – Мыслящий человек заметит в одночасье такую перемену".

Да, мыслящий.

И если этот мыслящий человек – не мыслящий ярлык, мыслящее название. Смутно терзает его проблема мира; он знает, чувствует, что навернулось что-то с привычной оси… А что? Может, это вина политиков? Государства? Может, все гораздо глобальней, и человечество просто идет по неверному пути развития?

Откуда войны, милитаризм, терроризм, маньяки, инфляция, лопнувшие трубы в канализации, стерва-начальница, ненавистные госслужащие? Откуда весь этот бардак? Мораль исказилась. Нет у нас морали, нравственностью штопаем дырявые штаны – не проживешь нынче с нравственностью, ах как легче-то без нее. На хамство в очереди как ответить, если что-то гуманно-наивное светится еще в башке? Сожрет же толпа, сожрет и не поморщится… А я же интеллигент. Нельзя мне это показывать, спрятать мне это надо подальше, даже себе не показывать, а то размажут мне мою интеллигентность по роже вместе с очками…

И стоит этот великий гуманист на остановке, старательно наступая на ноги пихающимся гражданам, играет на работе с коллегами в сложную игру "подсидишь – не подсидишь, настучишь – не настучишь", отвечает хамством на хамство, и не жрет его толпа. За своего приняла, голубушка. А он разве уже не свой?

Вот вам пример банальнейший смешения понятий. А единственный ли он?

Зачем же это было нужно злобному Некто?

А вы подумайте. Подумайте, какую силу получит тот, кто будет полностью посвящен в тайну Названия – и – Предмета. Тот, кто будет знать, что, говоря с уважением "Бог", имеет в виду вовсе не бога, но заслужит славу благочестивого. Говоря "Любовь" – праведного. Говоря "Истина" – честного, но при этом не будет ни честным, ни праведником?

Подумайте о власти того, кто знает смысл, вкладываемый человеком в данное слово, и смысл, который данное слово имеет на самом деле?

Подумайте, как можно воспользоваться этим.

И вот тогда вы поймете, что означают благостные лица на ярких журналах и всепонимающие глаза тех, кто вручил их вам. Вы поймете, зачем они вам их вручают. Поймете, почему вас призывают поверить в бога…

Потому, что вас призывают поверить не в Бога.

Вас призывают поверить в ярлык.

И на кого он наклеен – большая тайна.

– Скажите, док, вам никогда не казалось странным, что Иоанна Предтечу называли Крестителем, еще задолго до того, как Иисуса распяли на кресте?

– Что? … М-м, простите, о чем вы? – переспросил погруженный в свои мысли доктор, производивший осмотр. Результаты, видимо, его несколько обеспокоили.

– О Иоанне. Крестителе. Который крестил людей в водах Иордана, тогда как креста, символа мучений за веру, еще не могло быть. Ведь Иисуса не только не распяли, но он даже еще не явился народу.

– Не явился? Ах, да… Знаете, голубчик, на вашем месте я думал бы сейчас о несколько других вещах. Хотя, это, конечно, м-м … Но как же вас так угораздило треснуться, простите?

– Поскользнулся, – помрачнел пациент.

– Интересно, интересно. А девушка, которая вызвала скорую… она, извините, кто вам? Я, ведь, понимаете, не из любопытства…

– Знакомая, – еще больше помрачнел он.

– Ин… Жаль. А то, собственно, на предмет родственников…

– Отца убили в 76-м, мать умерла в 93-м. Один, как перст, док.

– А…

– Холост.

Пациент с затравленным, тоскливым видом оглядел палату. Роскошь. Отдельная палата. Белые стены, казенная койка, столик, и не менее казенные неонки под потолком.

Окно под белой шторой уже начинало темнеть.

– Почему, почему это… так мучает меня? Она больше не держит, не зовет … Что-то случилось…– бормотал он, царапая нервно грудь ногтями. – Хотя, к лучшему. Конечно, к лучшему.

– Что-что? – доктор насторожился.

– Нет, ничего, док. Сны меня мучают, сны. Сны, и ничего больше.

– Сны – это явление ясное. Да, в вашем положении.

– Ксюша, успокоительного ему удвой, – сказал он медсестре, вошедшей в этот момент в палату.

– Что осмотр, Борис Борисович? – спросила та.

– М – м… ЭЭГ не помешает. А то, изволите видеть, бред. Когда, вы говорите, он бредил?

– Так. Доставили 5-го, 6-го пришел в сознание, потом – горячка всю неделю… три дня назад, Борис Борисович.

– Три дня. И, опять же, сны. И Креститель, кстати. Рентген у вас хороший, а вот ЭЭГ не помешает, – обратился он к больному. – А пока мой вам совет: лежите, постарайтесь успокоиться, и на сны плюньте, это от сотрясения. Да, – обратился он уже на выходе, – поменьше думайте о Крестителе. Хотя, это, действительно, м – м …

И закрыл дверь. Медсестра вышла за ним.

Пациент остался один.

Но его заболевший мозг никак не мог остаться в одиночестве. Что бы там ни говорил врач.

Видения преследовали неотступно. Видения приходили к нему, когда комнату покидали люди.

Видения…

И он начинал опасаться, что сходит с ума.

ЭЭГ. Очевидно, энцефалограмма. Неужели?..

Да, старый доктор почуял недоброе – и совершенно верно почуял. Вот опять перед глазами лицо; надоевшее уже лицо человека, ничем не примечательное, словно бы присыпанное пылью... Но глаза!

В глазах у этого человека пустыня.

Пустыня без конца и начала, безбрежная в пространстве и времени. Она не ведает жалости. Она не знает любви. Ее зеленые оазисы – миражи и обман для измотанных, умирающих путников.

Дрожит солнце в раскаленном воздухе – или это дрожат зрачки человека? Зноем и смертью веет из этих глаз. Безжалостными и вечными спутниками Зла.

Ветер крутит столбики пыли. Пыль лезет в глаза, в уши, рот, ноздри – как пальцы карликов, играющих с умирающим. Ветер обжигает шелушащуюся кожу, сушит растрескавшиеся губы…

Но к этому можно привыкнуть. Можно привыкнуть к жжению и зуду, которые вызывают мелкие трещины, можно привыкнуть ко вкусу песка, привыкнуть к кислоте собственного пота, который еще больше разъедает и обезвоживает кожу…

Но нельзя привыкнуть к этим глазам.

Глаза зажигают пожар глубоко в твоем сердце; зажигают пожар своими зрачками, подобными солнцу над безводной пустыней.

И пожар этот съедает тебя. Съедает изнутри, съедает без остатка. Ты мечешься, ты кричишь, ты падаешь, ты летишь в бездну. Но этот огонь не потушить. Он – внутри тебя. Его не выпустить, нет. Твои попытки только еще больше разожгут его, но не остановят, как потоки воды не остановят действия серной кислоты.

И ты сгоришь. Обуглишься. Опустеешь. Внутри тебя будет пустыня.

И ты будешь идти по этой пустыне без начала и конца; ни к чему не стремясь, никого не жалея, никого не любя…

А все эти оазисы, которые будут пробуждать в тебе тени мыслей и желаний – обман. Мираж.

Пустыня зовет тебя. Пустыня искушает тебя муками и болью. Уйди в пустыню, как Креститель, познай все искушения дьявола.

И ты познаешь Вечность. Ты познаешь Бога.

Ибо Бога можно познать только через дьявола.

Через боль и страдания.

Через обман и искушение.

Через скорбь и смерть.

Через пустыню…

– Нет! Нет! Нет! Это гордыня твоя, бес, искушает мнимым покоем и ложным величием! Это ты – Пустыня! И не познать через тебя Бога, ничего не познать через тебя, кроме гибели, лукавый дух!

А Бог найдет меня, потому что я нашел Бога. Я нашел его в своей пустыне, и он найдет меня…

Убирайся! Не искушай меня величием пророков. Я – не пророк. Я – Посланник, – закричал человек.

И лицо начало меркнуть. Гаснуть. Растворяться. Вот уже это не лицо вовсе, а его собственная тень на стене… он снял с тумбочки ночник, и тень пропала.

Тень пропала, но страх остался. И теперь страх медленно, тошно плыл по палате, оплавляясь и вытягиваясь. Он уже знал, какую форму примет страх. Было в нем что-то завораживающее, притягательное, но именно этого бреда Посланник боялся больше всего.

Две фигуры, словно в зеркальном отражении, стоят друг перед другом. В руках у них зачем-то мечи.

Потом он понимает, что это не зеркало, а просто человек пытается драться с собственной тенью. Но это не смешно, а как-то тоскливо и страшно. Вдруг оказывается, что тень – это не тень, а Ольга. Ольга смотрит на него и улыбается чужой, страшной улыбкой. А в это время вторая фигура заносит над Ольгой меч, и та с хохотом оборачивается. Теперь ясно видно: Ольга – настоящий человек, а фигура – просто кукла на ниточках, марионетка. Кукла опускает меч, и Ольга падает, но падает куклой, у которой перерезали нити. Падает кукла. А Ольга так и стоит, смотрит на марионетку-Сашу… Ольга и Саша смотрят друг на друга над телом куклы со смешно раскинутыми руками.

Это снова зеркало. Разбитое, составленное из осколков, обагренных кровью. Оно между ними, как кровавая паутина.

Паутина тянется… Оплетает… Связывает…

Она связала их в одно.

Они обе – и Саша, и Ольга, – поворачиваются к нему с одинаковым выражением лиц, с одинаковыми глазами и одинаковой улыбкой.

Теперь зеркало не надо разбивать. Они слились, слились в одно… Боже, как это страшно!

Еще чуть-чуть, и…

Но видение лопается, как мыльный пузырь. Наступает пустота.

– Пустыня, пустыня в душе… – бормочет человек. – Как перейти ее? Я нашел Его.. тот детский сон… во истину, Он есть во мне. Но пустыня… что, что сделать мне, чтоб перейти?..

Похороны сдернули повязку с Сашиных глаз. Не так-то это просто оказалось – понять. Когда первый шок от унижения прошел, то, что глодало и подтачивало душу, развернулось во всей красе.

Саша связана с Ольгой общим проклятием. У этих слов может быть глубокий смысл.

И более серьезные последствия, чем потеря Силы.

Что, если убив Ольгу, она убила… себя?

Кап… Кап… Кап…

Клубок серой шерсти… Ольга спасала ее тогда. Теперь понятно, почему. И понятно, как у нее это вышло.

"– Нить твоя – нить моя! Вернись!"

Нить. Одна на двоих нить жизни.

Она не почувствовала, как вторично вскрыла себе вены мечем Безымянного.

Они с Ольгой словно бы стояли на узеньком мостике над пропастью, скованные общей цепью. Сначала Саша спрыгнула вниз, но Ольга втащила ее назад. А теперь Саша, забыв об этой цепи, сама столкнула Ольгу в пропасть. Столкнула, и глупо радовалась ее падению, не видя, как стремительно разматывается цепь, убегая за падающей Ольгой в бездну. Цепь, пристегнутая вторым своим концом к поясу Саши.

Кулак – это только начало. А потом будет резкий рывок, и…пустота.

Ужас закричал на сотни чужих голосов. Они царапались в душу. Скулили и ныли, как побитые псы. Душа наполнялась их воплями.

… открытая дверь на свежей земле… Ольга, вернись!

Бежать?.. некуда, некуда!

Люди под окном. Они кричат. Кричат. Кричат. Знаешь, что?

Убийца. Убийца. Убийца.

Твой отец. Знаешь, что он повторяет там, в мире за Чертой?

Убийца. Убийца. Убийца.

А знаешь, что шепчет Ольга в своем перевернутом гробу?..

Вон, вон от сюда, не хочу слушать! Бред! Это бред, я сошла с ума…

Нет. Ум твой при тебе, Саша, не будь малодушной… как бы тебе вовсе не остаться без души.

Твоя рука! Твоя рука! Каинова печать! Козлиная печать! Ты по уши в нас, Саша. Мы возьмем тебя, Саша. Своей рукой ты убила путь назад, Саша. И теперь на твоей руке клеймо, Саша.

Врете, врете, вы всегда врете, вы – сама воплощенная Ложь…

Нет. Мы не ложь. И ты хорошо это знаешь. Мы – Истина. Без границ. Без края. Без упрека.

Вкуси ее.

Звезда за тобой.

Дорогу открой.

Мы вечно с тобой.

Прощайся с душой!

Нет, нет, нет, не отдам, вам не получить ее!

И новый, жуткий голос врезался в этот визг.

Голос был пуст, холоден и глубок, как пропасть. Словно он и был – пропасть. Пропасть для всех душ человеческих.

– Ты пришла. Вступила на порог. Ты знаешь отныне, чем пахнет безумие, как раньше познала, чем пахнет смерть… ты готова. Ты глядишь в свою душу; видишь там страсть, испепеляющее стремление… Стремишься… Стремишься, чтоб погасить огонь души, а он только разгорается еще ярче… губительней. Твои желания ведут тебя.

И ты идешь за собственною тенью,

от самого себя бесследно скрыв,

что этот путь,

и миг,

и лик смертельный –

всего лишь Выбор.

Выбор и обрыв.

Обрыв в пропасть, моя дорогая.

Лети, лети в нее!

Лети, ибо там твоя судьба.

Ты выбрала, сама выбрала ее. Так следуй же по своему пути до конца! По выбранному тобой пути. Твоя дорога вела в пропасть, Саша.

Так не останавливайся перед ней. Прыгай в нее смело. Кто знает, что ждет тебя после падения?

Может быть, невиданное величие?

Обрывки… обрывки сознания… обрывки мыслей… обрывки чувств и желаний на голых ветвях моей души.

Я устала, Безымянный. С тех пор, как я видела твои глаза, нож сидит у меня в сердце, и петля висит на шее. Я видела твои глаза. Так хватит же играть со мной!

Открой свою хваленую истину, Безымянный… Она больше меня не пугает.

…она явилась внезапно, словно выскочив из какого-то забытого сна. Она села напротив, как это уже было давно. Как очень давно. Как тысячу лет назад.

Она села напротив и стала говорить, как говорила тогда, пока еще была жива. Пока не стала демоном. Или чем-то еще. Большим. Но мертвым.

Мертвое пришло к живому. На беседу. Последнюю беседу о жизни и смерти.

– Вот время и пришло, – сказала она. Словно из колодца времен. – Давно мне хотелось поговорить с тобой вот так… без фальшивых слов и завязанных глаз. Ведь судьба завязывает нам глаза. Как смертникам… Рок незрим. Рок не ощущаем. Из мозаики твоих чувств, мыслей и желаний складывается в тебе неумолимая картина. Хочешь ты ее, или не хочешь, видишь или не видишь – она есть. И угодна кому-то.

Тому, кто повелел тебе… Нет. Тому, Кто играл в тебя. Ведь так?

Ты знала, что мы связаны. Но ты убила меня. И теперь, конечно, умрешь. Все твои удары развернутся тебе в лицо. Ты будешь умирать долго и мучительно… как я. Твоими палачами будут неизвестные, случайные люди… как те, которых ты убила когда-то. И когда судьба столкнет тебя с ними на твоей Последней улице – глаза твои станут глазами отца, когда ты…

– Замолчи, – сказал глухой голос.

– Нет, Саша. Ведь ты хотела знать все. Раз у тебя нет смелости сказать это себе самой, это скажу я. Итак, ты умрешь. Без смысла, без славы, без времени. И выхода нет.

Ответом ей была низко склоненная голова.

– Но бывает так, что в тупике – не глухая стена, а лишь плотно закрытая дверь.

– Где же ключ?..

– Ключ? О! Эта дверь не из таких, что открываются просто. На ней нет замка. Чтоб открыть ее, ее надо сломать. И если ты это сделаешь, перед тобой окажется новая жизнь. Полная такого, что тебе и не снилось. Первое Пришествие – лишь жалкая тень того, что тебя ожидает.

– Не говори загадками, раз обещала говорить прямо. Что уж тут? Ты уже все объяснила. Мы связаны. Ты – мертва. И я скоро тоже… и что я могу сделать, что бы жить? Воскресить тебя? Смешно! К чему глупая болтовня о каких-то дверях? Я ждала Истины, Откровения… а ты глумишься. Так проваливай обратно к дьяволу, его чертова любимая кукла!

– Кукла, говоришь?.. Но воскресить куклу очень просто. Дать ей новое тело.

Новое тело… новое тело… новое тело… – зашептали тонкие голоса.

– О чем ты?..

– Ты поняла, не притворяйся. Я могу заново жить. В тебе. Дай мне себя. И ты выйдешь из тупика.

– Но… это та же смерть, Ольга.

– Глупости. Ты продашь душу, но ты не лишишься души. Просто она дополнится моей.

– Не верю.

– О Человек! Со времен Фомы, со времен Фауста не изменилась твоя душа! Ты такой же неверный, как и в начале времен! Тебе нужно всегда явить что-то. Явить твоим глазам, твоим пальцам, твоим мыслям. Явить знаки своей правоты, о которой и так кричит все. Ты никогда не была исключением, Саша. Что нужно тебе, чтоб поверить?

– Правда. Правда, которая объяснит, зачем все это, зачем Рок, зачем Фатум... ЧТО ВЫ ХОТИТЕ?

– Ва-банк? Мне это нравится! Значит, доверие за доверие? Ну что ж…

И перед глазами Саши зажегся Мир. Мир, истерзанный смутой. Мир, проклятый верой в неверие. Мир, на котором стояла Печать.

Много роковых печатей стоит на челе этого Мира, где жизнь утратила смысл, где слова потеряли силу, где духовная кастрация обеспечила счастье – без мыслей, без стремлений, без чувств – силиконовая жизнь, силиконовая пища, силиконовая душа. Этот мир корежился под обломками самого себя… Он еще жил, но еле-еле. Жил и проклинал крохи жизни, горящие в нем. Жгущие его, мешающие, напрасно и нелепо, покончить с этим затяжным бредом.

Мир ждал Руки. Руки, сорвущей эти Печати.

Так было написано уже. Было предугадано заранее. То, что было когда-то судьбой одной империи, когда-нибудь станет судьбой целого мира – если он движется по ее пути.

Неизбежно. Как маятник. Как цепь над пропастью.

И вот явилась Рука.

И начала срывать Печати – одну за другой.

Люди обожествили Империю. Вознесли царство земное превыше небесного. Краткий миг превыше вечности. Ни в чем земном нет истины. И Империя забрала людской разум.

Империя разожгла Войну, выпустив на свободу демона Наживы и Крови, погрузила народы в бесчинство.

Война забрала у людей сердце.

За Войной пришел Голод. Он отнял насущное и в избытке раздал излишнее. Он сказал: думайте прежде о плоти, забудьте о душе.

И люди забыли веру.

Война и Голод привели Смерть. Смерть была концом царства земного, и люди, забывшие о вечном, утратили надежду.

Но были и такие, что прошли сквозь врата Империи, горели жертвой Войны, узнали зубы Голода и глядели в глаза Смерти, при этом сохранив разум, сердце, веру и надежду во спасение – не гнушаясь даров Бога и не предав их. Кровь их вопиела к Небу. 

И мир утратил Сострадание.

Они молили о возмездии за свои раздавленные жизни.

И в мир пришло Возмездие.

Возмездие принесло катастрофы, катаклизмы и бедствия. Мир всегда отвечал гневом на людские грехи. Мир вставал на дыбы, когда его хотели поставить на колени.

Но гнев тот не был еще Последней печатью.

У человека оставалась его душа…

И вот тогда настало время Искусителя.

Что можно противопоставить Христу? Его жизни, его пути, его Истине? Ничего. И потому Антихрист по замыслу сатаны пройдет путь Христа – от рождения до откровения, от смерти до воскрешения…

Это – последняя попытка дьявола подчинить себе мир. Послать людям своего Мессию.

В дьявольских глазах исказился замысел Божий.

Так пришли в мир две половинки одного существа. Дьяволова душа и душа человеческая, словно обратная сторона двуединой сущности Спасителя. И предстоял им путь навстречу друг другу. И должны они были пройти вместе через откровение, предательство и смерть… чтоб свершилось воскрешение. Воскрешение Дьявольской души в Человеческом теле. Так придет в мир Антихрист. Полная противоположность Христа… он придет, как некогда шел Сын Человеческий в пустыне к водам Иордана, дабы на берегу его познать, что Он – Сын Божий…

Люди сами извергли из себя свое проклятие, насмешку над своим спасением.

И все на земле готово к приходу Проклятия.

Готов трон для него. Он сложен из спин тех, кто крал души во имя проклятое.

И готова маска для Проклятия – маска спасителя мира, созданная крадущими души. И люди уже веруют в приход его, не зная, в кого и во что веруют… Ибо похищен их разум, и забыли они свое сердце, и презрели они веру, и нет у них надежды… а у мира нет для них Сострадания.

Никто не ждал подобного прихода в мир Проклятия рода человеческого.

Глаза без смысла, глаза без веры и пальцы с символом власти, руки рабов без души, рты, пьющие души, льстивые языки без истины и правды – грядет царствие их.

И не заметят за этим всем Истины; ибо она проглочена, пережевана, переварена и исторгнута.

Люди слепы. Люди немы. Люди глухи. Люди покорны.

Значимы для них лишь «чудеса велика». Они сами дадут Зверю вести войну со святыми и победить их, и руки сами протянут ему власть над всяким коленом, и народом, и языком, и племенем…

Их ноги сами подкосятся, и поклонятся ему все живущие на земле.

Сами.

Да, Саша. Все предначертано уже. Предопределено заранее. Роль наша не велика. Но между этим и реальностью – всего лишь одно.

Одно слово.

Твое слово… – "Да".

Отвечай же!!

Что ты выбираешь? Безысходность, страх, боль, смерть – а потом и то, что хуже смерти, ибо отказ от предначертанного сатаной – тяжкий грех в преисподней! Или исполнение желаний, силу, власть, истину, жизнь?

Отвечай, Саша, я жду. Сейчас или никогда: да или нет?

– Я…

– Да или нет, Саша?! Твое слово!

Глаза Ольги – мертвые, потусторонние глаза – горели невиданным торжеством. Нет, она не мертва, что за глупости! Это Саша – тень, призрак. Ольга выпила ее силы, выпила ее жизнь.

И теперь живая и полная сил Ольга смотрит мертвыми глазами на ушедшую в небытие Сашу, в еще живых и желающих жизни глазах которой блестят слезы пополам с алчностью.

Весь мир стал для нее одним голосом. В нем были все ее страхи, желания, стремления – огонь души, огонь сотен, тысяч душ в одном глубоком, как тьма, голосе.

" – Скажи, скажи это, девочка, и все будет, как надо. Моя маленькая девочка… скажи "Да", не обижай папочку…"

Так говорил отец, так говорил Тот, Кто пришел за платой, так говорит сейчас Ольга.

Саша видела глаза Зла, и ее никто не обманет теперь. Это – один и тот же голос. Голос того, кого зовут Змеем-Искусителем, Врагом, Драконом… Каких только имен не насочинило ему человечество!

Он безымянен. Безымянен его голос, безымянны его руки и его глаза.

Но их узнаешь сразу – с первого звука, с первого прикосновения, с первого взгляда.

Узнаешь и понимаешь: перед тобой – он.

И он говорит:

" – Скажи "Да", девочка".

И ты непослушными губами шепчешь:

" – Мой повелитель, тысячу раз повторяю…"

– Нет, Саша, молчи!!

Голос врезался в паутину, в толстую липкую паутину, и безжалостно сорвал ее. Саша скорчилась от яркого света.

И скорчилось ее отражение в зеркале, неуловимо меняя свои страшные черты на черты лица Саши.

– Что…

– Это я, Саша. Я пришел. Ты просила помочь, и я пришел. Вовремя… успел?..

Слепые, расширенные, словно от наркотика, зрачки встретились с беспокойными глазами вбежавшего.

Не думаю, что Саша узнала его. Хотя, полагаю, вы знаете, кто это.

Он сбежал. Сбежал из больницы.

Почему?

Но ведь все-таки он – Посланник.

– Сегодня на ЭЭГ вас поведем, – сообщила легкомысленная Ксюша и кокетливо оправила халат. – Доктор просил вам передать…

Он не слушал. Долго блуждал по медсестре каким-то тревожным и усталым взглядом. В последнее время внимание его странным образом обострилось, чему виной была болезнь. И даже верней было б сказать: не – "обострилось", а обрело возможность полностью "уходить" в избранный предмет. Без остатка, целиком концентрироваться в нем, не замечая более ничего.

Он мог подолгу изучать одно и то же, рассматривая мельчайшие детали. В живых людей он всматривался жадно, особенно в лица – надеясь обнаружить то самое, что отличает живого человека от галлюцинации. Но быстро начинало казаться, что перед ним не лицо, а маска. Возможно, так оно и было на самом деле, но, так или иначе, человеческое лицо после этого переставало его интересовать.

Тогда внимание обычно приковывала какая-нибудь совсем незначительная вещь, которая могла часами удерживать его взгляд. Это спасало от мыслей.

Но не всегда удачно. Сейчас, например, этой вещью оказалось колечко медсестры, выполненное в виде свернувшейся змеи… Змейки с глупыми хризолитовыми глазками, оплетающей палец плоским серебряным телом. Оплетающей палец… Оплетающей сердце… оплетающей душу. Ольга.

Ольга. Ольга. Ольга….

– Вам нравится? Это мне один человек подарил, – услышал он голос медсестры.

– …Что?..

– Да кольцо же! Вы ж на него минут пять смотрите!

– Да? А, нет. Простите. Случайно.

Медсестра удивленно вскинула выщипанные в ниточку брови.

– Странный вы какой-то, – и передернула зябко плечами. – У вас глаза …больные.

– Какие?

– Больные. Пустые, а все равно беспокойные. Как у чокнутого.

– Так я, выходит, и есть чокнутый. ЭЭГ, сотрясение. С ума, видать, схожу, – флегматично подытожил он.

– Ну, с этим подождите! ЭЭГ вам вообще еще не делали. Вот сделают, проанализирует его Борис Борисович, тогда и станет все ясно. Если скажет, что вы,… ну, того – медсестра посвистела и крутанула пальцем у виска, – тронутый, тогда вас переведут. И там сходите себе с ума, сколько хотите. А тут вы с сотрясением находитесь; вот и лечитесь от сотрясения.

– Да,…а от сумасшествия никто не лечит, Ксюша.

Ксюша замолчала. Покрутила в пальцах машинально снятое кольцо.

– Я вообще вас боюсь. Лежите тут, нервируете персонал, сумасшедшего корчите из себя! Вы ведь даже не псих! У тех зенки стеклянные, а ваши…Страшные. Зачем вы так в глаза мне смотрите? Зачем вы такой, а?

– Не знаю. Наверное, потому что это – Пустыня, Ксюша. Пустыня, понимаешь? Сидит внутри, и сжигает, сжигает! – он стукнул себя кулаком в грудь. Разгорячился.

Захотелось хоть кому-то рассказать, как это страшно, когда тебя искушают, когда смотришь внутрь себя и видишь пустыню. А в ней хохочет Ольга, и ты ненавидишь себя за нее, потому что это она – твоя Пустыня. И невозможно сбежать от этого видения.

Он поднял глаза.

Увидел глупое побледневшее лицо, круглые глаза, растерянную улыбку.

Он замолчал и отвернулся.

– А вы не обижайтесь, – истолковала она. – Вы правда странный. Бормочете что-то непонятное.

Медсестра раздраженно постукивала по больничному столику-тумбочке ногтями. – Да, чуть не забыла – из-за вас. Борис Борисович, пока вы спали, книжку вам какую-то передал. И записку. Тут они, – и Ксюша уже не раздраженно, а указательно постучала по тумбочке.

Пациент открыл ее и достал сложенный тетрадный листок, а также журнал с закладкой. Взял сначала его, открыл на заложенной странице и прочитал следующее, отчеркнутое красным карандашом.

"…В книге пророка Иезекииля говорится то же самое – приходит бедствие, но Ангел ставит печать "тав" на челах людей. И вот тут удивительное, таинственное совпадение преобразований. В современном еврейском шрифте буква "тав" напоминает русское "п", но в древних алфавитах, в древнем ханаанском и финикийском, буква "тав" выглядела как крест, – либо как крест св. Андрея ( см. некоторые надписи X века до н. э.), либо просто как крест, как во всех финикийских надписях (…) У древних христиан, очевидно, это и стало первым знаком осенения себя крестным знамением…"

потом он развернул записку, подписанную инициалами: "Б.Б. В."

"Должен признаться, вопрос, вами затронутый, чрезвычайно меня заинтересовал. После некоторого поиска я наткнулся в номере журнала "Знание – сила" за 91 год на строки, которые вы, надеюсь, сейчас прочитали. Это о. Александр Мень, толкование Апокалипсиса. Я думаю, данный фрагмент косвенно разрешает ваш вопрос. Выходит, что крест, как святой знак, древнее распятия; понятно и происхождение таинства крещения. Как видите, к распятию Христа оно не имеет никакого отношения, а связано с ветхозаветным Ангелом. Крест же – это "тав", знак Избрания…

Но тогда поразительно, что Иисуса именно распяли на кресте, подвергли позорной казни, которая в глазах верующих была лучшим доказательством исполнения предначертанного в Библии. И символ креста приобретает новый, сложный смысл. Какая глубокая философия! А ведь я не верю, что римляне читали книгу пророка Иезекииля…

С уважением,

Б.Б. В.

Р. S. Извините за просьбу, но не могли бы вы передать журнал Ксении Николаевне, с тем, чтоб она принесла его мне. Очень увлекательно, а я не дочитал. Извините еще раз

Б.Б.В."

Некоторое время он сидел молча, так что медсестра снова забеспокоилась.

Потом пациент как-то странно улыбнулся, протянул журнал в газетной обложке и сказал такую фразу:

– Я перейду пустыню. Теперь я знаю.

День прошел незаметно. Водили на энцефалограмму. Он сидел с резиновой шапочкой, утыканной датчиками, в темной комнате, где раздавался изредка женский голос, приказывающий, что делать, да мигали разноцветные лампочки. Делать много было не надо. Надо было думать. Думать и смотреть. Открывать и закрывать глаза. И еще много всякой чуши. "– Неужели так можно определить, все ли у тебя в котелке варит, как надо? Какой-то дурацкий метод. Впрочем, виноват: абстрактные картинки еще хуже. Они, вероятно, уточняют, в каком именно направлении не сварил твой котелок…"

После процедуры ничего не сказали, шушукались за спиной, уселись за изучение.

Он остался один в своих "апартаментах", действительно один, оставленный и людьми, и призраками.

И тогда к нему пришел посетитель. Его не привела дежурная. Он сам, в обход всех больничных правил, постучал и вошел в палату.

Назвался странно:

– Добрый вечер. Я – Апостол Петр.

Так и сказал: "Апостол Петр". Как будто так было надо. Словно так правильно и очевидно, но, в то же время, все объясняет.

Странно, но это действительно кое-что объяснило. Он вспомнил непонятные слова Саши в ответ на упоминании о воле посредством символов. Вспомнил и понял.

– Ты – Сторож. Ольга говорила про тебя. Почему она сама не пришла?

– Соскучился?.. Увы. Ольга умерла, посланник, – улыбнулся Апостол. – Теперь моли всех богов, каких знаешь, чтоб она не захотела прийти к тебе.

– Умерла?

Он потрясенно посмотрел на гротескного старика.

– Я не верю. Это слишком просто.

– Просто?.. пожалуй, что просто. Да только это правда. Ольга мертва, как сапог, если я хоть что-то в этом понимаю. Как каждый человек может умереть в любую минуту – так и она. И, пожалуйте, она умерла. Если так для тебя слишком просто, проси объяснений у бога, а не у меня. – И он погладил грязной рукой жидкую свою бороденку. Глаз сумасшедшего лучился весельем.

– Мертва… Но зачем?

– И с этим вопросом обратись к богу, Посланник. Я-то – простой кладбищенский сторож. Знаю только, что Черная жила, ненавидела, проклинала… любила. Зачем живут? Зачем любят? Зачем ненавидят? Спроси своего хозяина – может, Он ответит, зачем убивает.

– Бог не убивает.

– А чем же это он тогда занимается, интересно мне знать? Или досуг Его занят созиданием миров, а мелкий пакостник дьявол все рушит, калечит и казнит? Как-то упрощенно получается, чувствуешь? А тебя же не устраивает простота. Может, ты, все-таки, не до конца что-то понял?

– А ты пришел объяснить… Послушай, что тебе надо, старик?

– Что мне надо? Нет, я не пришел объяснять. Может быть, мне тоже хочется понять кое-что. Вот я и пришел спросить. У тебя.

– Я буду говорить с тобой только об Ольге.

– Ты, что, боишься поколебать свою веру в споре со старым сторожем? – прищурил глаз Апостол. Так как он был единственным, Апостол сделался похожим на китайца. Или на лукавого, готового напасть кота.

– Мне не о чем спорить с тобой. Ты уходишь от разговора об Ольге.

– А ты уходишь от разговора о вере! – озлился вдруг старик.

– Потому что вера – не предмет для разговора.

– Конечно. Если ее нет. Вчерашний атеист-отшельник, чахнущий над своими древностями и сводящий проблемы души к самоанализу – откуда у тебя вера? Всю свою жизнь ты бегал от этой жизни, как от чумы. Боялся ее, а когда она все-таки ворвалась к тебе со всей своей болью, ты просто забился в угол. Решил спрятаться. От жизни, опять же. От боли. От Ольги. Ты говоришь – Вера… А вдруг это – только трусливое малодушие? Ведь ты не привык смотреть миру в глаза. Может, хоть мне честно признаешься в этом? Я бы приветствовал такой шаг от всей души.

– У тебя нет души, старик. А у меня есть.

– Правда? Вот и пойми людей! Вчера они дружно, как один, кричали: "Души нет, это злобные выдумки буржуазных философов-идеалистов!", а сегодня они гордятся ее наличием, прилежно ползают на коленках перед божницей, кладут земные поклоны, соблюдают пост и надеются, что раз не получилось попасть в коммунизм, так хоть в рай, что ли…

– Я никогда ничего не кричал и не перед кем не ползал. Ни тогда, ни теперь.

– Какой прекрасный человек! Где же у тебя страх божий? Церковники говорят, без него не станешь праведником. Гордость, говорят, сожрет. Не убоишься бога, не преклонишься, значит, горд. Значит, дьяволова гордость в тебе, человече!

– Есть разница между гордостью и гордыней.

– И в чем же она? В окончании?

– В сути.

– Стало быть, есть гордость от бога, и есть гордыня от дьявола? Хитро. А война – она тоже от бога?

– Бог не убивает и не ведет войн.

– Ты полагаешь? Значит, ты не твердо знаешь Библию. Как там, в Новом завете? "Не мир Я пришел принести, но меч"… Это как тебе покажется?

– Все дело в том, во имя кого.

– О да. Я ждал этого. Когда рыцарь-крестоносец поднимал на копье бегущего сарацина, он кричал, что делает это во имя бога. А потом он грабил и насиловал во имя бога. А после его потомки жгли на кострах сотни соотечественников и говорили, что делают это во имя бога. Более того, они не сомневались в этом. Они верили в это всей душой, когда на их глазах люди корчились под пытками и несли невероятную чушь, лишь бы хоть на секунду остановить муку. Так что же это за имя такое, черт возьми, прикрываясь которым можно творить все то, что обычно называлось ремеслом дьявола? Зачем же клеветать на бедного падшего ангела? Может, тут просто подкачала чья-то слабая вера?

– А вот это уже не твое дело, старик. Не пересказывай то, что было говорено много раз. Ошибки совершены людьми. Если уж на то пошло, и церковь наша создана людьми. А если ты так хорошо знаешь Новый завет, то помнишь – Иисус говорил: "Я Тот, Кто больше Храма".

– Ты же, стало быть, тот, кто больше людей. Люди ползают и пресмыкаются, люди глупы и слабы – а ты никогда не ползал и не пресмыкался, тебе открылась истина, ты досадуешь, что какая-то глупая Ксюшка не может понять тебя – куда жалким людишкам до тебя, Божий посланник? Друг мой! С такими мыслями тебе бы находиться на моем месте и готовить дорогу мессии Безымянного.

Старик отвесил церемонный поклон. В глазу у него по-прежнему был смех, и смех был в изгибе тонких губ, а вот руки… Руки, похожие на корявые древесные корни… Он смотрел на руки Апостола и только сейчас понял, что они дрожат. Чем дольше он смотрел, тем явственней понимал: старик чего-то боится.

Мысль была глупа сама по себе. Чего он может бояться сейчас?

И, тем не менее, Апостол боялся.

Боялся и нервничал. Это читалось в судорожном движении пальцев, в напряжении ладоней, во вздыбившихся венах под землистой кожей.

Но чего?

Зачем, зачем пришел к нему старик в этот час, зачем говорит о боге? Зачем так странно сказал про Ольгу и после не говорит о ней ни слова?

– Почему ты не отвечаешь, Посланник? – донесся до него высокий и дребезжащий старческий голос. – Отвечай, или я решу, что выиграл спор.

– Спор… Спор, говоришь… Знаешь что, старик! Ты сумасшедший. Ты давным-давно выжил из ума на своем кладбище. И другой сумасшедший, который на том же кладбище сильно ударился головой, слушает твой бред. Не знаю никаких посланников и мессий. Проваливай, старче.

– Да, я тоже думаю, что ты слаб в коленках со мною спорить. Твой хозяин проиграет. Ты слаб.

– Пусть. Да, пусть я слаб. Пусть я в этом всем не понимаю ни хрена. Пусть я тычусь носом в поисках выхода. Пусть. Но я знаю, что ты пришел сюда вовсе не для того, чтоб испытать меня на прочность. Что-то от меня зависит, и ты боишься, что я это пойму. Ты боишься, и потому пришел заговаривать зубы. Выбрал тему, от которой я никогда не отступлю, и тянешь время. А заодно и пробуешь почву, верно?

– С чего ты взял?

– Не знаю. Я ничего не знаю. Я слабый, беспомощный, запутавшийся человек, который верит в то, что не знает, и не знает, верит ли во что-то вообще. Я не знаю, почему чувствую твои мысли, как гудение чужих голосов в телефонном проводе. Я не знаю, почему твои мысли суетливы и напряжены, почему в них мелькает одно и то же слово…

Я не знаю, что это за слово, но понимаю, что мне надо бежать. Бежать отсюда. Туда, где я нужен.

И, словно в ответ, память оттаяла. В памяти всплыли слова. Он то ли слышал их уже, то ли услышит когда-то.

Голос сбивался, захлебывался, срывался на плач…

Обыкновенный девчоночий голос.

"– Дядя, дядя, спаси меня, ты можешь, ты сильный, я вижу, я знаю, ты… ты… Спаси!"

Голос, голос, глаза в слезах, глаза умоляют, глаза…

– Саша!

И он увидел, как исказилось лицо Апостола.

– Она, старик, да! Я понял! Зеркало!

Он соскочил с больничной койки. Теперь ему было на все наплевать, кроме тонкого голоса в мозгу.

Он не слышал, ничего не видел и не слышал, не замечал тех, кто кричал ему вслед, хохотал, пытался удержать, остановить.

Последняя, безумная, прозрачная надежда. Но мог ли он поступить по-другому?

Посланник долго стучал в полузнакомую дверь. Ответом ему была тишина. И в тишине зародилось отчаянье: неужели он опоздал?..

Он выбил дверь и ворвался внутрь.

В Сашиной комнате было большое зеркало. В нем что-то клубилось и перемещалось. Посланнику отчего-то стало жутко глядеть в него.

Саша стояла на коленях и что-то силилась сказать бледными губами. Она выглядела так, словно была обречена. Обречена прошептать…

– Нет, Саша, молчи! – крикнул он. И почувствовал, что имеет право так приказать. Что в голосе его – Сила.

Саша вздрогнула, словно очнулась от страшного сна. Она повернула к нему свои задымленные, еще не видящие, с расширенными пустыми зрачками глаза.

Эти глаза не понимали.

– Это я, Саша. Ты звала, и я пришел. Вовремя… успел?

Да. Странная, наивная попытка спасти мир. Или спасти человеческую душу?

Черт возьми, Конец Света вершит вовсе не дьявол.

Хотя, коль сказано уже в Книге книг: "Так будет", значит, нам остается грустно повторить – да будет так.

Но нам, внизу, так хочется чуда. Бескровной победы, следствия без причины, преступления без наказания. Преступления, завершившегося прощением грехов.

Но Бог не может умирать за нас вечно. Мы выросли, и пора нам самим ответить за совершенное. И в извечной борьбе с нашим главным искусителем – самим собой, оружием может стать только Вера.

Великое и страшное это слово. Оно заключает в себе всю непостижимость мудрости, всю силу самопожертвования, всю простоту любви и ясность истины. В полной мере постигают это слово лишь дети и старики – те, кто еще не забыл начало, и те, кто уже чувствует конец. Но кто-то обретает Бога и в середине пути.

Полон метаний и борений человеческий путь. И, обладая свободной волей, человек иногда бросается с деревянной пикой на летящий равнодушно локомотив, неумолимый, как смерть.

Зачем Он позволяет?

Но ведь перед человеком рано или поздно встает вопрос: а верит ли он?

Перед Посланником вопрос встал так: верит ли он настолько, чтоб иметь право учить этой вере других? Другими словами – достоин ли он быть Посланником?

Казалось бы, тут все ясно: раз тебя выбрали, значит, ты Послан, вот и все.

Но – увы. Кто сказал тебе, что ты избран? Кто сказал тебе, что слово твое – истина, а слова других – ложь? Кто сказал, что ты не шизофреник, а пророк? Что ты, ты, несчастная козявка, достоин, а другие…

В книгах все просто. Явился Ангел, побалакал с тобой о том, о сем, осенил крылами, и – вперед.

Но проблема реальной жизни в том, что даже если б он к тебе и явился, ты б срочно побежал выяснять, что означают такого вот рода ангелочки в тридцать пять лет, да еще когда ни с того ни с сего кружится голова…

И Бог, отечески хлопнув тебя по плечу, говорит: "– Ну вот, сынок, видать, уже совсем большой. В ангелов не веришь... А посему принимай решения сам. Что получится – то получится, вера настоящая все равно не сгинет. Я все сказал, сынок. До встречи".

Вопрос о шизофрении остается открытым. Сынок стоит и недоумевает, локомотив несется, а между тем…

А между тем, это и есть испытание его Веры.

– …я подумал, что если я – действительно Посланник, то мне, как Посланнику, дана Сила. Сила, могущая вмешаться и изменить. И вот я здесь. Понимаешь, Саша?

Он говорил, наверное, все это больше себе, чем ей. Она была словно по ту сторону бытия. Но он от своих слов все больше и больше напитывался уверенностью.

– Знаешь, я думал, что никогда не пойму этого, никогда не решусь так сказать!

– Я умру… да? – спросила Саша, глядя сквозь него бессмысленными глазами.

– Нет, конечно же, нет! Мертва Ольга, а ты будешь жить.

– Ольга?.. Да, я помню… Меч…и фары… фары в лицо…Сестра! Сестра! – вдруг закричала она, и глаза ее наполнились страхом и жалостью. – Сестра! Зачем я убила тебя?

Посланник вздрогнул от этих слов, будто глянул на мгновение в бездонный колодец. Но вспышка угасла так же быстро, как возникла. Саша вновь ушла.

– Убила? Что это значит?

– Ничего… Теперь – ничего, – прошептала Саша.

" А ты думал, все будет просто?" – пронеслась мысль.

Он взял Сашины руки в свои и попытался поймать ее взгляд. Но глаза Саши смотрели внутрь себя.

– Вернись к нам, девочка, – тихо позвал он. – Ты откроешь глаза, мы поговорим, и – как знать, – может, все окажется не так уж страшно?

– Поговорим? С кем это ты собрался говорить? Вглядись-ка хорошенько! Это же кукла.

Отказываясь верить себе, он медленно повернул голову в сторону зеркала. Он понял, что там увидит.

Это был явно удар ниже пояса.

– Ну, здравствуй, Посланник, – сказала Ольга, непринужденно улыбаясь.

Ничего человеческого нет больше в этом лице. Ее лицо лежит в земле далеко-далеко отсюда, вместе с бренным телом. Оно сейчас – груда гниющего мяса, кощунственно сохранившая человеческое подобие. Прах от праха, грязь от грязи – а то, что связывало эту грязь с Богом, стоит сейчас перед Посланником. Беззаветно отданное дьяволу.

Как маска – жалкое подобие лица, так лицо – жалкое подобие нашей истинной сути. И истинная суть Ольги была ошеломляющей.

Какой именно? Мне трудно описать. Легче описать Бога или дьявола, чем душу человека, образ и подобие Божье, искру Божественной мощи, направившую все помыслы и вожделения во зло. Кусочек Бога, воспитанный дьяволом. Где самая святость выглядит, как грех.

Посланник стоял и смотрел, завороженный глазами мертвой Ольги. Да, в этих глазах не просто была поступь Рока. Теперь эти глаза сами стали Роком. Фатумом.

Проклятым, проклятым Фатумом!

Тупая ярость накатывала волнами, прибоем крови стуча в висках и холодя сердце. Руки его непроизвольно сжались в кулаки.

– Чего ты хочешь?! Зачем пришла? Здесь нет для тебя места.

– Я пришла не по твоему зову, – ласково ответила Ольга, – и не тебе приказывать мне уйти. Если ты что-то и понял, человек, это еще не дает тебе силу повелевать.

– Силу мне дает Вера, и я приказываю тебе – убирайся!

– Сила… Вера… Приказ... Громкие слова. Не бросайся ими, человек. Прежде всего – что ты хочешь?

– Чтоб ты исчезла отсюда к чертовой матери! – вырвалось у Посланника.

– Ну-ну. Дай только вещички соберу, а то путь не близкий! Сотрясение не пошло тебе на пользу, любимый. Все у тебя в котелке теперь вверх тормашками. Шутки в сторону – я действительно хочу тебе помочь во всем разобраться. Апостол – коварный человек. Он подтолкнул тебя к заведомо глупому действию. Глупому и нелепому.

– Нелепому? Ну, уж нет! Я все решил, Ольга. Я никуда отсюда не уйду, и ты не собьешь меня. Я не отдам вам ее.

– Не отдашь? А кто сказал, что она тебе принадлежит? Ты Саше не хозяин. Ты – обычный глупец. Ворвался сюда, взбешенный, готовый к любой войне; ворвался, размахивая богом, как мечем, и закрываясь верой. Ты приготовился крушить все и вся – даже жизнью своей пожертвовать во имя идеи… Глупец! Тебе здесь не с кем сражаться, кроме собственного фанатизма. Твоя жизнь никому не нужна, Посланник. Потому что ты никому не страшен. Постарайся свыкнуться с этой мыслью. Если хочешь знать, ты пытаешься бунтовать сейчас против мирового порядка. То есть, и против бога в том числе.

– Все твои слова – ложь. Искусные софизмы. Но кое-что я твердо знаю – Бог послал меня, и я имею право приказывать именем Бога.

– Громко сказано. Продолжаешь разбрасываться сильными словами? Огорчу. Это тоже неверно. Бог послал тебя, это так. Но для чего? Ты задумывался когда-нибудь над этим? Ведь ты же не Мессия! Если б ты был Спаситель мира, ты имел бы право приказывать мне Святым именем, как ты приказал Саше. И мне пришлось бы отступить, верно. Но ты – Предтеча! Всего лишь предтеча Того, Кто идет за тобой. И у кого, как мне помнится, ты не достоин развязать ремешок сандалии! Он – Истина, и Дух Святой – Его Сила, а Отец Его – Власть. Он приказывает, Он повелевает… А ты оповещаешь о Нем народы. Понял? Твое слово для меня не страшнее псалма ростовщика. Поразмысли над всем этим на досуге. Ты выбрал противника не по силам. Иди и делай то, что должен. Верши то, что принадлежит тебе. А я забираю то, что – мое! Мое по праву.

Из зеркала потянулась длинная, как змея, бледная рука. Саша встрепенулась, словно увидела ясный свет в темном лабиринте. И с наивной улыбкой потянула свои руки к зеркалу.

– Саша, остановись! – с каким-то надсадным отчаяньем крикнул Посланник. Но в его голосе было теперь лишь отчаянье.

Саша, ничего ровным счетом не слыша, пролепетала:

– … Они мучили меня, сестра. Говорили – я грешница, я…я… Ты теперь возьмешь меня с собой? Я – сказала.

– Да, девочка. Да, – прозрачные руки обвили плечи. И плечи эти стали таять, как морозный узор на зимнем стекле от горячего дыхания. Саша счастливо рассмеялась.

– Они больше не будут приходить?

– Нет-нет! Больше никого не будет. Теперь будем только МЫ. – И в голосе Ольги запел триумф. – Только мы!

"Господи, неужели я должен просто стоять и смотреть?! Стоять и смотреть!!..."

– Ну вот. Теперь ты можешь помолиться за ее душу, – пропела Ольга. – Не прощаюсь, ведь мы еще увидимся, Посланник!

И в воздухе соткался насмешливо подмигивающий глаз. Он долго висел в пространстве, когда комната уже давно опустела.

Комната была пуста.

Была пуста.

Бог допустил.

Он допустил.

Он…Он…

Он сел на пол в пустой комнате. Нет, это опустело его сердце. Опустело навеки. Оно не билось, а конвульсивно дергалось, сотрясаясь от плача.

Слезы текли по заросшему лицу пациента травматологического отделения, у которого было очевидное, ярко выраженное психическое расстройство. Который был одержим бредовыми идеями на фоне нервного истощения и зрительных галлюцинаций.

Слезы текли по пальцам и струились в рукава. Пальцы впивались в лицо, словно пытаясь вырвать мозг из головы вместе со страшными мыслями.

Из горла человека вырвался звериный стон. Но губы вместо проклятия прошептали:

– Верю, Господи!

Лабиринт.

Бесконечный лабиринт без права на выход. "Я тебя убью за то, что я люблю тебя, я тебя люблю за то, что я убью тебя, я…"

"Бес-смертие" – отрицание конца. "Бес-конечность"

О! Это самые страшные слова, выдуманные человеком. Ибо страшен их смысл.

Сколько раз маленькая Саша просыпалась с плачем в своей кроватке, потому что видела во сне то, что не укладывалось в мыслях и ощущалось лишь, как неизбывное, нечеловеческое отчаянье – видела во сне БЕССМЕРТИЕ.

Не то кукольное бессмертие, которого алкали древние, и не то резиновое абсолютное здоровье, что с пеной на губах ищут сильные мира сего… Нет.

То было просто осознание того, что смерть не избавляет от жизни. СМЕРТЬ НЕ ИЗБАВЛЯЕТ ОТ ЖИЗНИ! Никогда, никогда уже, коль ты родился на свет, не избавиться тебе от себя. Никогда. Ты обречен жить вечно, и даже если уже ничего, ничего не будет вокруг тебя, лишь первозданная ПУСТОТА… Ты будешь жить. Осознавать, осмысливать эту пустоту, и знать, что из нее никогда не будет выхода.

И слезы текли по щекам пятилетней девочки, которая впитывала мир еще больше чувством, нежели разумом, и чувство это говорило: нет на свете участи страшнее, чем Невозвратная Бесконечность. И нет на свете страшнее приговора – быть обреченным на нее.

Было удивительно и страшно, как она не умерла от этого безысходного отчаянья.

А когда ей рассказывали про ад и рай, ей становилось легко на душе, и было все равно, куда она попадет, ибо и ад, и рай – благословение рядом с ПУСТОТОЙ.

И вот теперь был лабиринт. Лабиринт, уходящий в пустоту. Лабиринт, подобный какой-то дурной спирали, пожирающей самое себя, лабиринт, порождение злого и неотвратимого бога – шутника.

Вертлявые языки и цепкие пальцы-черви – в них была память, которую не изжить, которая возвращается снова и снова под хохот Пустоты, поглотившей прошлое и извергнувшей настоящее, сотнями сладостных и циничных ртов нашептывающей о будущем.

Будущем, которое есть – Пустота.

В ней было все, и из нее было все, и у нее не было хозяина, не было создателя – ибо это Первозданная Пустота, разинутая пасть Небытия.

В нее летела Саша, увлекаемая тяжелой цепью. Летела, чтобы постигнуть Бессмертие. Чтобы быть в ней ВЕЧНО.

Тьма – это сон, сон – это я, я есть закон Небытия…

И не было молитвы, которая бы спасла от Вечности. От вечного Ольгиного крика, такого живого и человеческого, когда ломалась и рвалась ее хрупкая и мягкая плоть.

От собачьих глаз отца, в которых навечно застывшее ничтожество то ли молит, то ли укоряет.

И неразрывно повязанный с ними обоими вечный аромат навечно потерянной Силы.

Может быть, она кричала, может быть, умоляла или молилась, но собственные слова и мысли отторгались, бухали, словно в вату, полуслышно и глупо.

Слепые слова кружились и опадали осенними листьями. Саша знала – это ее Последняя осень.

Невозвратная Последняя осень.

Было лишь одно спасение от этого бредового бесконечного лабиринта. Лишь одно спасение. Одно слово.

Слово…

Но не могла она его произнести так. Уста были запечатаны зароком Предтечи. Он повесил замок на распахнувшуюся дверь.

И тогда тихий, но яростный бунт против Бога впервые стал закипать в ее душе.

" – Ты! Создавший меня по своему образу и подобию! Отрекаюсь от Тебя! Отрекаюсь от Твоих даров, отрекаюсь от Твоих милостей, проклинаю Твою страшную силу!

Слышишь?! Трижды перед лицом Твоим отрекаюсь от Тебя!!

Ты, Возвысивший меня до себя и Втоптавший меня в грязь! Ты, глухой и бесчувственный Создатель – проклинаю Тебя и отрекаюсь, навеки отрекаюсь от Тебя!!!"

Словно ветер прорвался в лабиринт – закружились бесы в неистовом танце. Лабиринт потускнел, а бунт набирал силу. Он перестал быть мысленным потоком. Он стал гневным обличительным криком, исторгнутым из глубины проклятой души.

 – Ты, Играющий в нас! Создатель кукол! Ты, Завязавший глаза и Заливший уши свинцом, Ты, зашивший Свой рот и Вырвавший Свое сердце!

Твоя бесстрастность – Твое проклятие, о Вечно Справедливый, Вечно Мудрый и Навечно МЕРТВЫЙ Бог!

Насмехаюсь над Тобой и жалею Тебя, о Проклятый Самим Собою Владыка Пустоты!

Голос разверзся и разросся. Был ли это уже ее голос? Были ли это ее страшные и великие пустые глаза? Чей это смех, гудящий, как гром в последней грозе времен?

Пальцы, что будут одним взмахом рушить города, налились мощью и властью.

– Три меча в Твоих руках, три маски на Твоем лице, три желания в Твоей груди – Минувшее, Сущее, и Грядущее следом, о Господин Вечности. Ты разделил ее, Ты повелеваешь ею… Но она пожирает Тебя, как язва.

Ты хочешь заразить ею нас? Ты хочешь поразить нас Своим Бессмертием?!

Нет! Я обману Тебя!

Ольга! Призываю, зову – Ольга, приди! Согрей меня огнем ада от холодной пустоты Бессмертия! Забери меня отсюда, Ольга!..

Я говорю "Да", Ольга.

И в конце лабиринта вспыхнул ослепительный свет…