Над вымыслом слезами, или Правдивый рассказ про конец света

Памяти Александра Нехорошева

На транспортном корабле тяжелее, чем у кока, службы не было, потому что он был один – круглые сутки, без подмены и без выходных. Завтрак, два обеда и вечерний чай. Ночью он готовил завтрак, утром – обед и так далее. Когда он спал, никто не мог бы сказать. Может, вообще не спал. Все военные заступали на вахту, потом сменялись. Кок нес свою вахту постоянно. Подменить его было некому. В помощь коку выделялись один или два матроса для подсобных работ – и всё. Кроме кока, никто на корабле готовить не умел и не желал.

– Команде обедать!

Первыми шли дембеля. Потом – свободные от вахты матросы, вахта и офицеры. Потом шел второй обед, – все это растягивалось на целый день. Неудивительно, что от одиночества Караваев, в конце концов, приноровился ставить у себя на камбузе брагу. Он попивал ее и иной раз мордовал вполсилы своих работников, закаляя их дух и проверяя тела на прочность, и без злобы приговаривал:

– Ты у меня, шушарка ёбаная, по одной нитке ходить будешь, падла, а на вторую хуй взглянешь! Добавки хочешь? Пошел на хуй, шушарка!

На него никто не обижался.

Ночью он пил свою брагу – и выходил в коридор. Разминуться тогда с ним при встрече не было никакой возможности. Пьяный, он обнимал прохожего матроса и мычал. Безумной силы рукой брал за горло, подымал к своему лицу, нежно прижимал к переборке и «бодал» туловище жертвы своей твердой башкой, покрытой белесым пушком. Или просто – мял грудную клетку рукой, так что трещали ребра. И издавал нечленораздельное «гхы-гхы!», широко улыбался и таращил глаза. В такой момент можно было хоть ногой ему в пах лупить, хоть ухо отгрызать, – он бровью не повел бы, не заметил бы даже! Очень ему было радостно чувствовать слабость человеческого духа и хрупкость человеческого тела, – и ничто на свете не могло бы порушить этой его радости. Он чувствовал свою силу, но матросов не калечил, сдерживался, поэтому никто на него не жаловался.