Посиди и подумай

 

 

 

– Деметриос, мне нужно помыться.

Этими словами я ошарашил своего патрона рано утром, как только он вошел ко мне с миской и кружкой – чтобы застать врасплох. Потому что потом у меня уж точно не хватило бы духа.

Он осторожно выпустил посуду из могучих пальцев, скрестил руки на груди и уставился на меня. Немного подумав, спросил:

– Заболел, что ли?

Это у него такая ирония. Сарказм. Комедия и трагедия. Все слова, как назло, греческие. Аристофан чертов…

– Деметриос, от меня разит за версту.

– Не положено.

– У меня сегодня свидание, – сломался я, – вечером. С женой.

– Не пущу, – сказал он решительно, – опять с тобой возиться.

– Демо! – взмолился я, – Клянусь, больше не буду! Я уже поумнел! Уж лучше так, чем совсем ничего! Я ее полгода не видел!

– И не увидишь.

– Демо, неужели тебе меня не жалко?

– А чего тебя жалеть? – искренне удивился он, – живешь на всем готовом, работаешь раз в неделю по большому одолжению… кормят тебя даром…

– Хочешь на мое место? – предложил я.

Он хмыкнул.

– Свободы много взял… Смотри у меня!

– Спасибо, – обрадовался я, – значит, на кухне? Бочку мне только дай, побольше, а воды я натаскаю… и печь растоплю.. Хорошо?

От такой наглости у него округлились глаза. Он попытался ответить, но смог только со второй попытки:

– Ах ты … Да я тебе…

– Голову оторву, да? Согласен. Только дай сперва помыться. Пожалуйста.

– Тьфу!

Он плюнул и вышел. Победа была несомненной. Я в последнее время сильно поднаторел в таких словесных стычках. Разумеется, ни с кем другим из охраны такой номер не прошел бы. Но после рождения долгожданного наследника счастливый отец снова вернул мне (хотя и отчасти) свое расположение. Мальчика я не видел ни разу (прошлые жизненные уроки Деметриос не забывал), но судя по поведению бедного обманутого мужа, ребенок пошел в мать и выглядел именно так, как и подобает истинно греческому младенцу. А большие носы были у нас обоих…

Обычно очень чувствительный к полуденному солнцу, я на диво легко справился с приготовлениями. Четырех ведер должно было хватить. Вообще следовано бы больше, но я поленился. А печь осталась растопленной с обеда. Оно и к лучшему – хоть я и хвастался, что справлюсь сам, но как с ней обращаться, представлял себе довольно смутно. Воистину мне сегодня везло. Я окончательно в этом убедился, когда наконец запер дверь кухни, сбросил свои лохмотья и осторожно погрузился по горло в горячую воду…

Клянусь, даже тогда, в кладовой, на достопамятном мешке с финиками, я не испытывал такого блаженства. Все тело просто стонало от наслаждения, чувствуя, как растворяется многомесячный слой грязи. А кусок домоделанного мыла я заранее умыкнул в прачечной. Бочка оказалась огромной, и я легко смог вымыться, не задевая стенок. А под конец, пребывая на грани экстаза, даже помыл волосы.

Несколько часов до вечера прошли в напряженном ожидании. Довольно быстро оказалось, что я, самое меньшее, поступил опрометчиво. Проснувшееся тело бунтовало. Я начинал понимать, почему в тюрьме заключенным не полагается хоть самой паршивой бани. Дело, видимо, было не только в привычной грязи, в которой люди жили и на свободе. И не только в экономии. Я готов был лезть на стены, и только данное утром обещание вести себя благоразумно, да страх, что Деметриос выполнит угрозу и сорвет свидание, кое-как сдерживали меня. К семи часам я был как взведенная пружина. Взглянув на мое лицо, тюремщик только головой покачал, но все-таки посторонился в дверном проеме, пропуская меня вперед.

Дина пришла одна. Ребенок немного приболел, но очень рвался на встречу и просил передать мне привет. Говоря об этом, жена чуть-чуть улыбалась. Если мальчик еще помнил, что у него есть отец, это была только ее заслуга. Она выглядела немного лучше, чем в прошлый раз, в глазах появилась надежда. Я знал, что равви Гур посылал несколько прошений на мой счет. Но если и были хорошие предзнаменования, она мне ничего не сказала. Не в меру бойкому мужу полагается молчаливая жена.

Господи… один ее запах, один изгиб ее бровей доводили меня до исступления. Она ощутила это тотчас, и пальцы, стиснувшие решетку, побелели. Она все понимала, но ничем не могла мне помочь. Чувствуя, что только мучает меня своим присутствием, она пристально взглянула мне в глаза, как моряк посылает сигнал на соседний корабль, не имея возможности объясниться словами. И я торопливо передал благословение сыну и привет родителям и молча смотрел, как закрылась за ней дверь.

Ночью было проще – она меня уже не видела, и я долго выл, катаясь по полу и молотя в него кулаками. Потом, перед рассветом, все-таки устал и забылся недолгим, мутным сном под равнодушным взглядом ночного стража.