Татьянин день

Ноги очень важны. Для женщины они, по сути, – главная составляющая. Послушайте мужские разговоры, почитайте романы, в конце концов. Длинноногая! И все. Мыслеобразующий процесс завершен. Нужно только рассмотреть эти самые ноги поближе, сглотнуть и добавить на выдохе: эх, как бы я ей….

Далее следуют не слишком разнообразные варианты. Не подумайте только, будто предыдущий абзац скрывает под собой некий обличительный укор. Вовсе нет, обычные житейские наблюдения. Обладательницы роскошных ног вправе рассчитывать на далеко идущие сексуальные планы. Так же, как и носители рельефных бицепсов-трицепсов, что бы там не гундосило на эту тему худосочное лобби женоподобных интеллектуалов. Жаждешь амурных свершений? Развивай вторичные признаки, разлюбезный сапиенс. Гомо, не гомо, – покажет время. А пока, – работай. Над телом, над образом, над проблемными зонами.

Татьяна Николаевна удовлетворенно прикрывает глаза: все-таки массаж – величайшее из изобретений. Нет, правда. Какие-то сорок минут, – и из стареющей туши, разобранной на составные части, аки из мутной морской пены, медленно проступает роскошный силуэт обворожительной Афродиты. Восторг, томленье, упоенье, – чушь. Стихотворные рудименты. Фонетические шаблоны, не более того. Передавать настоящие, физиологические радости им явно не по силам.

– Танечка, Танюшечка, мы закончили, открывай глазки, – щебечет Галина Робертовна, мускулистая фемина лет сорока, обработавшая своими жесткими ручищами никак не меньше половины платежеспособного населения Санкт-Петербурга.

– Неужели все? Ах, Галчонок, почему бы этому вятскому времени не ускорять свои пируэты во время планерок, совещаний и прочей трихомудии? Так ведь нет! Тянется и тянется, тянется и тянется. Липнет, свербит, обволакивает; ни дать ни взять – воск для депиляции. А стоит только прилечь на твой топчанчик – и вот вам! Извольте приготовиться к новейшим трудовым свершениям. Несправедливо, – Татьяна Николаевна спускает на пол свои холеные ножки.

– Несправедливо, – соглашается с ней плечистая Галина Робертовна. – А много ли в нашем мире справедливого? Вот скажи мне: мы в пятьдесят уже числимся старухами, а эти, – она делает выразительный жест в сторону портрета Мечникова, повисшего здесь, надо полагать, еще с тех самых, невообразимо советских, времен, когда театральная поликлиника была обычным лечебным учреждением, пусть даже и для посещений широкими народными массами не предназначенным. – Эти джигиты и в неполные восемьдесят умудряются строгать себе новых детей, да еще и жениться! Жениться! – в голосе массажистки проскальзывает нешуточная обида. – И вовсе не на ровесницах! Это, по-твоему, справедливо? Справедливо, а?

– Не расстраивайся, Галь. Зато мы с тобой, – женщины. Женщины, понимаешь? Прекрасные самки, знающие, к примеру, что такое настоящее наслаждение. Мужичьё даже понятия об этом не имеет! Да и откуда, спрашивается? Сунул – вынул – поплескал белочком в разные стороны – аллес капут. Так что не завидуй, подруга, – Татьяна Николаевна изящно подсовывает под скомканную простыню пятисотрублевую купюрку. – Не стоит, право слово. До послезавтра?

– До послезавтра, Танечка, – приосанившаяся Галина Робертовна машет пациентке рукой и тут же распахивает окошко для проветривания: кабинет расписан, буквально, по минутам. Дорогостоящие услуги бывшей массажистки сборной СССР по художественной гимнастике оказались чрезвычайно востребованными. Бизнес идет хорошо, грех жаловаться. А личная жизнь непременно наладится, в самое ближайшее время. Так, по крайней мере, думает сама бывшая комсомолка. Так, хочется верить, желают ей сейчас не одни только сердобольные читательницы, но и (наверняка!) толстошкурые читатели. Желают искренне, и в этот самый момент.

Погодка стоит на зависть. Этакая, знаете ли, бурно-солнечная, из разряда весенних дней, вызывающих активные всходы травы. Апофеоз петербургского краеведения. Пропитанные мглистым сумраком глыбы престарелых домов выползают из тени и целыми кварталами радостно устремляются навстречу этой, весьма недолгой, благодати. Восторженно поскрипывают сморщенные крыши. С легким и сладостным стоном из окошек подвалов вырываются бурлящие потоки кишечных газов. Каналы и канавы, мойки и помойки стыдливо прячутся в глубинах мостовых пролетов: яркий свет демонстрирует их запаршивевшие физиономии вовсе уж неприглядно.

Как же хорошо, думает Татьяна Николаевна, как же здорово! Ну и чем тебе не Стокгольм? Что, цветущей сакуры не хватает? Так это не аргумент. У них там – Гольфстрим, у нас, – экстрим, вот и все. Скоро, скоро разгребет русская душа остатки коммунистических завалов, справится с клаустрофобией разума, а там, глядишь, и о ручонках своих вспомнит. Ведь для высоко духовного развития крайне необходимо хорошенько поработать руками. Хотя бы время от времени. А страна у нас – хорошая. Не хуже других. Небо – голубое, деревья – зеленые, а вот и еще одно, ядовито-прекрасное здание. Будем считать его отечественным аналогом yellow submarine. Мы все в одной лодке, господа. Все – в одной лодке.

Офис Татьяны Николаевны расположился по соседству с набережной реки Мойки, в аккурат между Синим и Красным мостом. Квартальчик этот получился вполне даже респектабельным. Тут тебе и власть мирская, и судебная, Исаакиевский собор – рядышком, а уж всяких там министерств, ведомств да комитетов, – не обхватишь. Только и води туда-сюда глазками, только считай таблички-таблоиды. Одним словом, сплошная медь и бронза, львы и купидоны, Ltd и Спб.

Местоположение офиса – это вам те же самые ноги, да-да-да. Хочешь приделать бизнесу длинные ноги? Позаботься о соответствующем помещении. Услышав вожделенное: «у них офис на Гривцова», понимающий человек немедленно проникается завистью, переходящей в жадное уважение. Не мне вам рассказывать, какое впечатление производит мраморная лепнина на приезжего человека из глубинки. Что ни говори, как ни полемизируй, а наиглавнейшей из возможных является исключительно внешняя сторона. Была, есть и остается.

Особенно это касается разнообразных учреждений по отъему денег у населения. Кредитных организаций, инвестиционных фондов или же Негосударственного Пенсионного Фонда «Инвест-Гарант», где наша героиня имеет честь трудиться в качестве управляющей. Управление активами – касаемо средств учредителей. Управление пассивами – говоря о мозговой ориентации лиц, относящих туда свои трудовые накопления. Нормальный бизнес.

Но собранности и повышенного обаяния – требует, как ни крути. Приходится выглядеть, да. Смотреться на все сто, двести, пятьсот у.е., в полном соответствии с прейскурантом.

– Наташа, – властно произносит Татьяна Николаевна. – Почему я до сих пор не вижу акта сверки с «Голиафом»? Где отчет по рекламе? Вы получили факс из Петрозаводска?

– Отчет по рекламе лежит у вас на столе, в папке «Докладные», факс из Петрозаводска опять не прошел, а сверки из «Голиаф-инвест» привезет Иванов лично, сказал – после шестнадцати, – звонко щебечет селектор.

– А где Виталий Викторович?

– В аэропорту, Татьяна Николаевна. Встречает представителя от «Промпорта».

– Ясно. На какое время назначено судебное заседание?

– Завтра в двенадцать.

– Понятно. Сделайте мне кофе. Только маленькую, маленькую чашку. И наберите еще раз Иванова. Скажите, я не намерена торчать допоздна. Если его не будет ровно в четыре, я сажусь в машину и уезжаю по своим делам. Со всеми вытекающими!

Так-то! Строгая начальница отключает громкую связь и с удовольствием заглядывает под стол: прекрасные ноги, просто прекрасные. Нежные, шелковистые, безукоризненно депилированные. Высокий каблук, тонкая щиколотка, – вот они, настоящие сексуальные линии. Что такое женщина без каблуков? Квашня, туша, климактерический синдром. Каблук – это, прежде всего, символ, фетиш, власть.

Власть…. Хочется вздохнуть, как следует облизать губки язычком, а затем произносить снова и снова: власть, ласть, лесть, сласть, – фразеологический ряд? Магическая мантра? Возможно, детишки. Есть ли? Существуют ли разумные объяснения на все случаи жизни? И да, и нет, отвечает себе Татьяна Николаевна. Либидо квартирует в подсознании каждого, надо лишь подобрать подходящий ключик. А то, что для одних это будет слово «власть», для других, – «Салават Юлаев», а еще для некоторых, – «я обожаю мочиться в шерстяные колготки» – несущественно. Главное – в другом: познать, овладеть, научить пользоваться. Нашел – пощупал – пошалил….

– Татьяна Николаевна, к вам Спиридонова. Примете?

Надоедливый селектор снова не дает сосредоточиться. Ничего, я подумаю над этим позже, думает Татьяна Николаевна. К тому же, Спиридонова – это совсем неплохо. Это, я бы даже сказала – в масть. Владимир Владимирович, тот, который Маяковский, легко различал «поцелуи новых губ», пытливо всматриваясь в обыкновеннейшую рыбью чешую. А я вот, – предчувствую не только поцелуи, не только. Всматриваясь в эти поразительные, филигранные ноги, я различаю, нет, я ясно вижу усидчивый образ благодарной девушки, играющей на флейте водосточных труб самые нежные, самые задушевные мелодии. Впрочем, выражение «на флейте» не совсем удачное. То есть, увлечение Володьки своей кожаной флейтой понятно, разумно и вполне допустимо. Мы же помузицируем на маленькой и сладкой гармошечке, губной гармошечке, прошу заметить.

Приятное возбуждение накрывает с головой и от этого летящие в микрофон слова вибрируют совершенно особенным образом.

– Леночка? Спиридонова? Что же ты сразу не доложила! Немедленно приглашай в кабинет! – Татьяна Николаевна выскакивает из-за стола и устремляется прямиком навстречу смущенной гостье. – Ну, наконец-то, лапа. А я все думаю: куда запропастилась? Договаривались, вообще-то, созвониться. Постой, это что же, целая неделя прошла? Да? Ну, да. Молчи, бессовестная, я уже все сосчитала. Дай-ка на тебя посмотреть как следует. Красавица! Костюмчик, я смотрю, новенький. А туфельки? А сумочка? Ай да молодец. Проходи, садись!

Она усаживает зардевшуюся Спиридонову в глубокое кресло.

– Чай? Кофе? А может, чего-нибудь покрепче, а? – цепко приобняв гостью за покорные плечи, Татьяна Николаевна окончательно перехватывает инициативу в свои руки. – А, что это я тебя слушаю? Наташа! – нежный наманикюренный палец властно нажимает на кнопочку вызова. – Наташа! Сделай-ка нам соточку коньячку и шоколадку. И не спорь! – добавляет она, игриво подмигивая разомлевшей гостье. – Не надо спорить. Ты же знаешь, я этого не люблю.

– Ой, Татьяна Николаевна, вечно вы выдумываете, – неуверенно бормочет маленькая притворщица. – Нужно было подготовить проект как следует! Составить смету, уточнить сроки реализации. Вы же сами сказали: без полного набора слоганов не приходи. Вот я и решила не соваться, пока не пропущу через себя каждую буковку, каждую запятую….

Через себя? Неплохо бы. Ой, как неплохо бы, думает Татьяна Николаевна.

– И эскизы готовы. Готовы полностью, Татьяна Николаевна….

– Молодец, Леночка. Я и говорю – молодец. А что по этому поводу думает Желтков?

– Желтков сказал: раз плюнуть. Хотите – баннеры. Хотите – обычную наружку. Согласуем, пропихнем в кратчайшие сроки, – Спиридонова потянулась за миниатюрной чашечкой и отхлебнула из нее с видимым наслаждением. – Так что дело только за малым: чтобы вам понравилось!

– А мне уже почти понравилось, – Татьяна Николаевна расплывается в улыбке уже вовсе нестерпимо. – Мне вообще очень нравится все, что ты делаешь. Давай-ка за встречу. Вздрогнем, попросту, по-женски, без церемоний, – ловко и быстро она наполняет коньяком свои любимые изысканнейшие бокалы Credan. – Рада, рада тебе. За твой талант, за твое трудолюбие и порядочность. За тебя!

Бокалы соприкасаются. Опережая легкий приятный, звон по граням стремительно проносятся маслянистые блики.

– Ну-с, давай поглядим, что тут у тебя, – Татьяна Николаевна подсаживается на соседнее креслице и пододвигает к себе толстую папку с эскизами. – Это у нас что?

С верхнего листа на управляющую недоверчиво пялится весьма запущенный старикан в несвежей фуражке с треснутым козырьком. Потертый кучерявый свитер фасона «Держись геолог» нежно оттеняется столь же зачуханной собачонкой, жадно пожирающей из мозолистых ручищ маргинала нечто совершенно непристойное. На заднем плане маячит грязное искрометное кострище, испускающее в разные стороны жирные клочья сажи, на которые, с немым укором, взирают плачущие зайчики, рыдающие белочки и невесть откуда затесавшийся тигр; жалкий, худой и закопченный. Потемневшие руки фигуранта судорожно стискивают некое подобие старенького спиннинга, там и сям перемотанного ярко-синей изолентой. Из хорошо прокуренного, озлобленного рта прохиндея вытекают убористые буковки; чернющие, изогнутые, подагрические: «Я бюджет свой стариковский поддержу рыбалкой!». «Этих в офис на Московской не загонишь палкой!», – вносит свой комментарий пролетающая мимо сердитая ворона. Слово «этих» дальновидно акцентировано красным колером.

– Это наш отрицательный персонаж, – деловито поясняет Татьяне Николаевне юное дарование. – Видите? Сочетание грязно-зеленого, черного, красного и коричневого. Его зовут дед Фома. Данное имя было подобрано нами не случайно. Оно осознанно провоцирует целый ассоциативный ряд. Фома – неверующий, Фома – сума, Фома – тюрьма, тьма и даже «Горе от ума». Скажем, «Тьма струится над полями, – нет ни хлеба, ни салями, грязь да старая изба. И живет в ней – дед Фома». Мы решили дать развернутое описание его разнесчастной жизни, Татьяна Николаевна. В дальнейшем, его образ будет использован для создания следующих слоганов, – Спиридонова безошибочно раскидывает роскошный канадский скоросшиватель на нужной странице. – Вот! «Дед Фома упрям весьма. Только нету в нем ума! Свои деньги, как мальчишка, положил он на сберкнижку!». Или вот, далее: «Кто скулит, мол, денег нету всему миру по секрету? Кто голодный и больной возвращается домой?». Парадигма жизненных обстоятельств окончательно сталкивает нашего героя на обочину жизни. Страничка пять!

Татьяна Николаевна склоняется над столом: на указанной страничке грозно темнеет глобальный ледяной замок, безостановочно уходящий в темно-фиолетовую высь. Сам пейзаж вокруг, явно навеянный мультиком «Снежная королева», так и пышет снегом, холодом и безнадежностью. У подножья сооружения уныло расположился уже знакомый дед Фома. Он – на коленях. Из развалившихся опорок кучно торчат обмороженные пальцы. Скатанный в трубочку картуз зажат в правой руке. Другая – яростно рвет на груди истлевшие остатки геологического свитерка, обнажая вполне даже революционную тельняшку. Искаженный агрессией рот так и брызжет обильной слюной и следующими словами: «Разлюбезный наш Мессия, Пенсионный Фонд России! Это я, твой дед Фома! Погляди: пришла зима! Вся одежка прохудилась – ничего не изменилось. Жизнь прошла, а денег нет. Что мне делать? Дай совет!». Ну, я думаю читать все подряд нет смысла, Татьяна Николаевна. Посмотрите в концовочку. Там у нас имеется вывод: «Люди, подведем итоги: нам с Фомой не по дороге!». Переворачивайте страничку!

Страничка успешно переворачивается и перед глазами открывается умилительная картина: импозантный осанистый пенсионер, с немного оплывшим лицом, несколько напоминающим собирательный образ с портретов членов политбюро, гордо восседает на вычурной скамейке, в избытке снабженной резьбой, позолотой и даже чудовищно массивной урной, заклейменной стилизованной надписью «Капиталъ». За спиной пенсионера, в лучах восходящего солнца, возвышается неприступная стена, стилизованная под ограду Летнего Сада. Из-за стены, где-то поближе к небесам, сквозь густую пелену сочных тропических листьев, как бы нехотя, проглядывает блистающая гора золотых монет с незатейливым указателем «Мои сбережения». Уверенно попирая матушку-землю парой крепеньких ботинок «Доктор Мартенс» и кованым наконечником стильной тросточки красного дерева, новоявленный рантье охотно делится со зрителями проверенным рецептом абсолютного счастья: «Трудовые сбереженья я без страха и сомненья положил на депозит. Их Инвест-Гарант хранит!»

– Наш положительный герой, – продолжает свои пояснения жрица пиара. – Дед Пахом. На этот случай у нас заготовлен следующий слоган, – она ловко шелестит пластиковыми кармашками. – Вот, здесь: «Дед Пахом живет без бед: нарядился франтом. Не указ ему сосед, он, – с Инвест-Гарантом!». В дальнейшем они сближают позиции, Татьяна Николаевна. Последует изменение образа, отказ от ложных представлений, перековка идеологии. Наша задача, – показать поступательное разочарование деда Фомы в системе государственного пенсионного обеспечения….

– Лена! – хозяйка кабинета бесцеремонно отодвигает папку с проектами в сторону. – Где слоганы, Лена? Что за байда? – бумажный ворох брезгливо приподнимается за уголок, словно кипа пионерской макулатуры. – Откуда взялась вся эта доморощенная драматургия? Где концепция нашей рекламной компании?

– Я не понимаю. Простите, Татьяна Николаевна, но ведь вы сами настаивали на создании привлекательного образа инвестора….

– Привлекательного? Образа? По-твоему этот человек привлекателен? – галерея цветастых портретов всенародного дедушки Пахома стремительно пикирует на Спиридонову этаким истребительным звеном, производя сочные хлопки об окружающие предметы. – Этот человек – дебил! Дебил, понимаешь?

– Татьяна….

– Закончили! Ваш прелестный дед Фома, – это скопище дерьма! Все, все, все переделать, ясно? А готово это должно быть уже к завтрашнему дню. К завтрашнему!

– Это невозможно, Татьяна Николаевна, поймите….

– Что? Ты сказала – невозможно??? – за столом воцаряется зловещая тишина. Постукивая карандашом по фактурной поверхности мореного дуба, Татьяна Николаевна молча упирается в переносицу Спиридоновой своим знаменитым раздевающим взглядом.

– Так может быть мне стоит подыскать себе другого рекламиста? – вкрадчиво произносит она минуту спустя. – Может быть, ты выдохлась? Спеклась? Утратила запал и вдохновенье?

– Я? Почему это? С чего вы взяли, Татьяна Николаевна?

– Татьяна Николаевна, Татьяна Николаевна, – обидно пересюсюкивает метающая молнии Татьяна Николаевна. – Сколько еще прикажешь взирать на твои профессиональные ляпы? «Обрызгав кафельные стены, подняв фонтаны мыльных брызг, роняя кряду клочья пены, ты вылезаешь ванны из….», – помнишь? Мне эти перлы до сих пор из Москвы аукаются! Или забыла уже все свои слезы, сопли, обещания?

– Было, что тут говорить, – тихо произносит Спиридонова дрожащим голосом.

– То-то и оно, что было. А на твою зарплату, между прочим, можно запросто нанять двух, да что там – двух, трех! Трех рекламистов! А я тебе все прощала. Прощала! Все! Все! Все! Как же: девочка талантливая. Девочка перспективная. Девочка-припевочка, твою мать. Надоело! Хватит! Ты, – обыкновенная неблагодарная негодяйка! Злоупотребляющая, к тому же, особым к себе отношением. Думаю, нам необходимо расстаться, Лена. Так будет лучше, честнее, правильнее, в конце концов. Внутренне, ты согласна с моим решением, не так ли?

Татьяна Николаевна пристально разглядывает всхлипывающую Спиридонову; глубоко, влажно, с удовольствием. Поволока; до чего удачное слово. Её глаза подернулись…. Подернулись, не подернулись, а корешок-то явственно намекает на родство с глаголом «волочь». Волоки волоком да трахай на войлоке, – чем не скороговорка?

– И нечего тут изображать обиженную институтку! Я – справедливый человек, а как руководитель, – всегда была к тебе снисходительна. Но есть же какие-то пределы, Лена. Разумные – я подчеркиваю – пределы….

– Тттаттья-янна-а….

– А твои творческие испражнения на День Охотника? «Предвестник птичьих стай, дымок марихуаны, летит по небу клин; усталый и больной. И точно знаем мы про промежуток малый, который принесет пакетик с анашой….»

– Ббббе-ез….

– Безобразие, ты хочешь сказать? Верно. Самокритично. А толку-то! Где результаты? Где далеко идущие выводы? Где это все, Спиридонова, где ЭТО? Или, быть может, ты считаешь, что я к тебе придираюсь, а? Может быть, я отношусь к тебе предвзято?

– Что вы, Татьяннаа… – по густо намазанным щекам незадачливой поэтессы стекают обильные потоки истерических слез. – … Никкк…. олаеввннаа….

Леночка рыдает долго; самозабвенно, надрывно, жалостливо. Её форсирующие рулады свободно циркулируют по уютному кабинетику, напоминая то ли народнические стенания странствующего кобзаря, то ли вопли очередного упыря-Видоплясова, неожиданно пустившегося в разухабистую присядку прямо посереди поминального зала крематория.

– Иди, умойся, – снисходительно роняет, наконец, Мадам Управляющая. – Довольно, хватит. Салфетки – слева. А тоник для лица, – в настенном шкафчике, том, что с зеркалом.

– Я…. И….. И-ик ..дда-а….

– ИДИ.

Пока вконец расстроенная гостья пытается привести в порядок свое лицо, а, возможно, – и психику, Татьяна Николаевна отнюдь не теряет времени даром. Вначале она допивает коньяк; из своей же собственной рюмки, из хрустального графина, марки Baccarat, и даже недопитая порция низвергнутой компаньонки бодро исчезает в ее луженой глотке, аки прогрессивный, но недалекий комарик в бездонной пасти жабы-реакционерши.

Затем Татьяна Николаевна принимается делать совершенно непонятные, более того, весьма даже странные вещи. Для начала, она картинно скатывает с себя тоненькие колготки, обнажая во всей красе свои великолепные смуглые ноги; действительно длинные, фактурные, безупречные. На раскрасневшемся лице захмелевшей самки появляется особое, властное выражение.

– Любить, страдать, болеть тобой, Глафира, Клава, иль Матрена, – тихонько напевает расшалившаяся любительница русской словесности. – Прощай, холодный геморрой осенне-зимнего сезона, прощай, замерзшие дрова; я вас рубил, не раз, не два….

Вслед за носочно-чулочным изделием в подрагивающих руках Татьяны Николаевны появляется скомканная паутинка невесомых трусиков, которые, чуточку позднее, перепархивают в нижний ящик письменного стола. Ящик тут же закрывается на ключ.

– Прощай, полы без обогрева, и стог соломы возле хлева. Прощай, неструганный сортир, мой Эмпидокл и мой Сатир. Прощайте, мерзкие книжонки, дворовых девок шепот звонкий и обмороженный рояль с романсом про «твоя ль, моя ль»… – Татьяна Николаевна облегченно переводит дух: она готова.

Сомнения и страхи остались далеко позади. Там же, где бессонные ночи и яростная мастурбация перед зеркалом. Как же она хочет, как безумно хочет эту маленькую стерву Спиридонову! Обладать ею, снова и снова, по-настоящему, безраздельно и безвозвратно! Растоптать, раздавить, надругаться. Эх, насколько верно распределены акценты в половой жизни обыкновенных куриц-несушек! Петух никогда, – заметьте, НИКОГДА! Никогда не занимается сексом со своими беззащитными домашними наложницами. Он их, попросту, топчет, – да! Прекрасное определение. Как нельзя лучше отражающее иные жизненные реалии.

Однако для достижения столь сладостной цели ей понадобится выдержка. И терпение, да. Будем смотреть правде в глаза: ей давно уже мало простого обладания. Маникюрши и массажистки, официантки и тренерши по фитнесу, – список можно продолжать достаточно долго. Поначалу она их вульгарно трахала, без изысков и затей. Удовлетворяла многолетнюю жажду. Одновременно пытаясь заглянуть в себя, – осознать, объяснить, почувствовать. То, что однажды приоткрылось во всей красе испугало и обрадовало: да, она действительно особенная, не похожая на других. Дело вовсе даже не в розовой составляющей. Это не главное, не формообразующее, не стратегическое. Нет, нет и нет. Главным оказалось совершенно другое. Власть – принуждение – подавление. Полное подавление, хочется уточнить. Полное. Самое полное из всех возможных. Полнейшее.

А еще, – процесс охоты. Пожалуй, один из самых интригующих и головокружительных неизвестных, не так ли? Татьяна Николаевна задорно подмигивает сама себе в маленькое карманное зеркальце. Ну, где там эта долбаная ИТАР-ТАСС? Сколько можно подмываться? Ведь еще никакой не конец, игра продолжается, это нормально. Игры разума, игры гормонов, игрища гениталий.

– Леночка, солнышко, я тебя жду, – певуче взывает владычица и повелительница, неспешно направляясь в сторону туалета. – Хватит рюмзать, выходи, нам нужно еще обсудить массу интересного!

Еще бы, добавляет про себя Татьяна Николаевна, расставляя ноги пошире. Еще бы. Столько всего новенького – обхохочешься.

Робкий скрип открываемой двери сигнализирует о возвращении на арену блудной рекламщицы. Пред начальственными очами Спиридонова предстает хоть и в умытом, но все же достаточно далеком от прежнего блеска, виде. Но не это занимает нашу окрыленную управляющую, отнюдь не это. В глазах Леночки Спиридоновой (наконец-то!) появился тот самый затравленный блеск; долгожданный, куриный, сломленный. Это – победа. Татьяна Николаевна чувствует между ног небольшое, но очень сладостное извержение и ощущает себя королевой.

– Ну? Что это, в самом деле, за слезы, а? – (грезы, сладкие грезы, вот что это такое).

Шмыгающая Спиридонова нерешительно направляется к столу, однако, увидев высоко открытые, голые ноги начальницы тихонько останавливается посереди ковра.

– Надо быть серьезнее, Лена. Ты ведь не маленькая девочка, в конце концов. И у меня здесь, знаешь ли, не детский садик. Верно? ВЕРНО?

Нажим, еще нажим, аппс – и в дамки.

– Простите, Татьяна Николаевна. Я знаю, что сама во всем виновата. Не доработала. Я все исправлю, не сомневайтесь, честное слово! – пухлые губки Спиридоновой снова начинают ощутимо тремолировать.

– Вот и договорились. Прекрасно. Ты тоже должна меня понять. Там бюджет планируется тысяч на сто пятьдесят. И что я под него подложу? Твоего Фому?

– Простите, еще раз простите, Татьяна Николаевна. Просто когда я показывала вам рабочий проект….

– При чем здесь проект, Лена? Возможно, я и действительно не обратила внимания на некоторые несуразицы, – Татьяна Николаевна складывает великолепные ноги буковкой Y. – Или же просто была сильно занята. Ты, – специалист по рекламе! Давай вместе подумаем, как нам выйти из этой, весьма непростой, ситуации. Кстати, чуть не забыла, а как у нас обстоят дела с поздравлением для главы Петрозаводска?

– Хорошо, все хорошо, Татьяна Николаевна, – Спиридонова снова подсаживается к столу, затравленно оглядываясь на хозяйку из-под нависающей челки. – Поздравление готово, я его принесла. Читать?

– Читай уже, читай, – небрежный взмах рукой. Это именно то, что сейчас нужно. Дать отмашку, а затем, – утомленно прикрыть глаза. – Не тяни, я жду!

– Слова у нас, до матюков и неприличия, в привычку входят, как у татар, – обрезание. Хочу вернуть былое величие понятию: Глава Муниципального Образования, – вдохновенно начинает Спиридонова, пытаясь подражать раннему Маяковскому. – Мы, малые, сгрудились тут в партию не для того, чтобы водку пьянствовать. Чья же рука многопрофильно-многопалая сгрудила нас день рожденья праздновать? Чей испепеляющий взор из-под бровей кустистых? Чей командирский задор? Чей силуэт плечистый? Заставляет тррепетать рразгильдяев в ррадиусе ррайона? Эй, капитан, не спать, мама твоя ядрена! Не расслабляться, майор, – лето не долго длится. Давай-ка продолжим спор: что же есть единица? Единица штатская, даже если шибко образованная, не подымет простой телеграфный столб. Тем более, – что-нибудь железное, кованое. А водрузи на единицу погоны, – сдайся враг. Замри и ляг! Может она разгружать вагоны, строить, ломать, подымать батальоны, время не тратя на вопли и стоны, делать все то, что другим, – не в потяг… Он ведь у нас выходец из армейской среды и в аппарате у него все больше бывшие капитаны да майоры. Вот я и подумала, – хихикнув, Спиридонова преданно поедает взглядом начальственные ноги. – Подумала: нужно, чтобы было по теме. Вам нравится, Татьяна Николаевна, нравится?

– Продолжай, Ленусик, продолжай, – следует еще один взмах; расслабленный, эротичный, барский.

– Так говорил Командир обстоятельный, закусив губу, слушая рев пурги, обходя городок по широкой касательной, добавляя: – Мать моя, не видать ни зги! А кругом, – бардак. От края и до края. С ним мириться не может офицерская честь. Да – тяжело. Да – зарплата небольшая. Родина доверила? Понял. Есть. Только так, личным примером, вдохновляя на подвиги характером неистовым! Слово предоставляется пионерам; следующее поколение хочет выступить…. Вот тут я думаю запустить пионеров, Татьяна Николаевна. В лучших, значит, советских традициях, с беленькими гольфами, барабанами и пилотками, – Спиридонова машинально протягивает руку к собственной рюмке, но, обнаружив, что искомая емкость пуста, тут же втягивает её под стол.

Осьминожка ты моя, устрица, стремительный ты мой Кусто, думает тем временем Татьяна Николаевна с некой особой теплотой. Ишь, ручонки-то дрожат, а вот губенки – башку даю на отсечение – хотят другого. Да что там, – хотят. Алчут, жаждут!

– И вот, значит, именно пионеры декламируют далее: «Мы очень любим ВАС, и памятник при жизни решили изваять, чтоб жилистый гранит смог передать экстаз и личности харизму. Народная тропа к подножию бежит, идут и стар, и млад, со всей Руси карельской, чиновников – орда, старушек – хоровод. Бормочут невпопад и сводкой милицейской нет-нет, – да попрекнут на Площади Свобод. Для нас ВЫ, – просто царь. И воинский начальник! Кумир замужних дам и девок, ей же ей. Мочалок командир, Великий Умывальник, жестокий Мой-до-дыр, дающий пиздюлей….» Я подумала, Татьяна Николаевна, что добавить перчику будет в самый раз. Они в этих администрациях матюкаться – просто обожают. Так что лишним не будет. Правильно?

Молчание управляющей воспринимается в качестве руководства к действию и Спиридонова тут же продолжает далее: – «Не зря идет слушок, мол, строг и грозен очень. Но знают и хохол, и русский, и еврей, что с теми ВЫ строги, кто вкалывать не хочет! А коль работе рад, – то будет все о`key. Мы лиры не нашли и спеть ВАМ не сумеем про газ и про асфальт, площадки и уют. Мы лучше монумент поставим к Юбилею и думаем, что впредь потомки нас поймут. Пускай жесток наш век, свободный, но позорный, когда Держава в пыль, а идеалы – в прах, стоит Петрозаводск; простой и рукотворный. Как шанс для нас, для всех, прославиться в веках!» Ну, а дальше – возможны варианты, Татьяна Николаевна. Если у них там будет толковый ведущий, можно вставить организованную декламацию группы поддержки. Например: «Кто для Матери-Истории ценен до дури? Мы говорим, – ЮРИЙ, ЮРИЙ, ЮРИЙ! Кто из депутатов самый главный, в натуре? Мы говорим, – ЮРИЙ, ЮРИЙ, ЮРИЙ!». Если же данный вариант окажется труден для реализации….

– УМНИЦА! – Татьяна Николаевна властно накрывает ледяные ручки девушки своими теплыми, удивительно нежными ладонями. – Ну, вот же! Совершенно другое дело. Выдумка, изобретательность, юмор, – феерично. Просто – феерично, – она небрежно подымает со стола несколько стихотворных бумажек. – И название, я смотрю, креативное: Баллада о Юрии Долгоруком, в назидание женам, детям и внукам! Что же, Елена Олеговна, браво! Блистательно справилась, так держать. Нужно только чуть-чуть доработать, – и вперед, с песнями. Можешь рассчитывать на хорошую премию. Я серьезно. Учтешь некоторые замечания….

– Замечания? – Леночка опасливо косится на живописно перекомканные листки в руке строгого руководителя.

– Ну, возможно я даже не точно выразилась. Какие уж тут замечания, скорее, – пометки, совсем небольшие пометки. Ты не будешь возражать, если я сделаю их прямо сейчас?

Широко улыбаясь, Татьяна Николаевна заводит руку в темный провал у себя между ногами. Затем хорошенько вжимает её в налившуюся соком промежность и с силой проводит машинописью по гениталиям.

– Вот! – поздравление, густо покрытое пятнами слизи, шлепается прямо под нос Спиридоновой. – Изучай! Только внимательно. А завтра, после шести, привезешь это ко мне домой. Мы будем работать над ошибками. Кстати, не забудь захватить свои байки про Пахома и Фому. Я тут подумала и решила: не все так безнадежно….

Татьяна Николаевна легко выпархивает из глубокого кресла: сильные ноги, точно на крыльях, несут её к распахнутому окошку, к свету и новым свершениям.

– Поработаем, Леночка, – из груди управляющей вырывается искренний и чарующий смех. – Мне кажется, у нас получится. Совместное творчество так объединяет….

Еще один легкий оргазм настигает её в тот самый момент, когда совершенно раздавленная Спиридонова покорно укладывает листки с пометками к себе в папку. Yes, девочка, думает Татьяна Николаевна, силясь удержать рвущийся из груди триумфальный звук охотничьего рога. Будем дружить, будем работать, будем чувствовать. Я покажу тебе новый мир. Сладостный мир абсолютного повиновения. Я буду не просто обладать тобой, милая маленькая дурочка. Я буду властвовать, гнобить и помыкать. Ты откроешь в своем подсознании настоящие черные тайны, а я, твоя богиня, твоя боль, твоя единственная радость, твое подлинное и первобытное наслаждение, буду учить тебя быть преданной, покорной и благодарной. Нам предстоит медовый месяц, моя старательная полизушка. Так вперед; к глубинам, вершинам и полному растворению в иной, правильной реальности.

Остаток дня проходит на массированном подъеме. Все без исключения действия и поступки Татьяны Николаевны сопровождаются грохотом литавр и гудящими церковными песнопениями, провозглашающими всевозможные здравицы, десницы и преизрядные дароносицы. Разыгравшаяся в голове торжественная литургия помогает рабе божьей поскорей завершить суетно-скорбные деяния, направленные исключительно на купирование злато-серебряных потоков и спорое, истовое служение Валютному Тельцу.

Посему, указания, замечания и оргвыводы щедро рассыпаются налево, направо, к той самой матери и не к ночи помянутому отцу. Уползает прочь несчастный Виталий Викторович, намертво ушибленный метафорой мыслеобразующий импотент. Дмитрий Валерьевич Иванов, бессменный директор ЗАО «Голиаф-инвест», покидает начальственный кабинет, находясь в состоянии, метко обозначенном как предынфарктная фрустрация. Семен Ефимович Желтков, – потомственный хранитель медиа-общака, жуир, скупердяй и сионист, – медленно расстегивает белоснежный воротничок рубашки ETERNA, в тщетной надежде вздохнуть и прокашляться: по какой-то неведомой причине его короткие подрагивающие ножки, сами собой, вальсируют по паркету отзывчивой приемной, суетливо разъезжаясь в разные стороны. Исполнительный директор недавно открывшегося офиса на Большой Московской Алексей Юрьевич Долгополов, громко возмущаясь, пишет очередное заявление по собственному желанию, а секретарь-референт Наташа, – просто получает по морде.

Однако же, все кончается; как-нибудь, хотя и не столь скоро, как хотелось бы. Заканчивается и этот день. Работающие букашки радостно выпархивают из офисов, в поисках гамбургеров и вечереющих останков Большой Весны. Задумчивая Татьяна Николаевна устало протискивается сквозь предупредительно открытую дверцу Audi Q7 и замирает в предвкушении: с делами на сегодня – точно все. Значит, можно позволить себе еще одно маленькое приключение?

Малюсенькое, махонькое, очень забавное, очень. Не съездить ли нам к маникюрше, оживленно размышляет законченная бизнес и совсем еще немного вумен. Эта новенькая Диана; при последнем визите она показалась перспективной, даже очень перспективной. Мастериц по кутикулам приходится менять часто. Нет ни должной стойкости, ни настоящего сопротивления, ни вкуса борьбы. Хорошие девахи, сочные, не без этого. Симпатичные тряпки, о которые она регулярно вытирает свои несравненные ножки. Косинус – коитус, синус – климакс. Успеть бы, – сколько еще всего предстоит! Что ж, Диана так Диана. О`приходовали – О`тымели – О`скоромились.

Татьяна Николаевна мечтательно ощупывает соски, вспоминая некие недавние компликации: именно тогда, на предыдущем сеансе она впервые решила испытать Диану на прочность и тихонечко застонать. Невинно, но, в то же самое время, искренне, с хрипотцой и последующим громким сглатыванием. Педикюрша выполняла ей легкий питательный массаж. Разминала, малюточка, пальчики, натирала их кремиком. Вот и застонала клиентка от удовольствия.

А после, – слегка приблизила холеную ножку к работящим губкам; как бы нехотя, мимолетно. И дернулись уже было губки-то. Сперва – дернулись, а потом, – раскрылись. Да! Раскрылись-распахнулись. Захотелось девоньке получить нежный пальчик в ротик, чего уж там. Татьяна Николаевна свое дело знает: взгляд, улыбка, профиль, язычок. Сиди себе в удобном высоком креслице нога за ногу, а тем временем, у подножья трона, хопочет-шуршит этакая мышка-норушка. Красота!

И застонала она, если уж до конца разобраться, вовсе не соблазнения ради, а токмо от переизбыточности чувств. Хорошо, однако, вспоминается. Красочно, образно, хватко. Иной гуттаперчевый предмет не доставляет столько желанной радости, как тщательно подогнанное воспоминание. Пора бы, однако, и отправляться. В путь, в путь, в путь. А для тебя, родная, имеются множественные и прекрасные вещи, превосходящие полевую почту по всем, безусловно, параметрам. Так что гляди веселей. С этими пробками такая беда: пока доедешь, пока припаркуешься….

– Саш, на Петроградку. Салон «Эдельвейс». Помнишь? – приняв окончательное решение, Татьяна Николаевна удовлетворенно откидывается на кожаную спинку роскошного сиденья и щелкает миниатюрным пультиком от телевизора: в этих хлопотах совсем стало не до политики. Неправильно это, недальновидно. Без политики сегодня – никуда. Что ты такое есть без политики? Вес политический, зачастую, бывает гораздо весомее золотовалютных резервов Центрального Банка. Таковы реалии, таковы последствия псевдо-экономических решений.

Говорят, будто люди нормальной сексуальной ориентации заниматься политикой не способны вовсе. Тогда получается, что ей самой в политике самое место? Надо будет хорошенько над этим подумать. В свободное от основной работы время, разумеется.