HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Игорь Белисов

Счастье неизбежно

Обсудить

Цикл повестей

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 18.08.2008
Оглавление

4. Месть
5. Двойня


Двойня


 

 

 

 

Две истории одна повесть*

 

 

 

* Детям до 35 лет к чтению не рекомендуется

 

 

 

Содержание:

 

Часть первая. «Хороший человек».

 

Часть вторая. «Чудовище».

 

 

 

Эпиграф  
 

Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастна по-своему.



                                Лев Толстой

   

Все счастливые семьи счастливы в общем-то по-разному; все несчастливые в общем-то похожи друг на друга.


                      Владимир Набоков

 

 

 

Хороший человек

 

 

Зудин мрачнел. С возрастом, с опытом, с накопившейся уст алостью и всё более очевидным сужением перспективы, он погружался в глухое и хмурое недовольство. Все фейерверки и гирлянды, которыми тешила в молодости жизнь, постепенно угасли, и на их месте остался циничный скелет былого праздника – грубый помост да столбы с проводами.

И ещё остались все эти люди, которые тараканами продолжали сновать, по инерции изображая карнавальную радость, но Зудина уже не обманывала иллюзорность их хороводов. В конце концов, он был готов смириться: всё самое радужное в жизни случается вначале, а дальше – лишь неуклонное сползание в сумерки. Он созрел для того, чтобы принять опору разума, холодное осознание беспощадной реальности, поговорить с этим миром в открытую, лицом к лицу, глаза в глаза. Но мир не спешил откликаться на вызов, у мира свои имелись на этот счёт соображения, мир не желал довольствоваться голой сутью, и продолжал навязывать свои завуалированные игры. Зудин всё ещё требовался миру для решения каких-то хлопотных задач – затяжных, затягивающих, закабаляющих, – и эта одуряющая неотвязчивость вызывала у Зудина мучительное раздражение.

Надо сказать, Зудин был натурой, что называется, чувственной. Вот почему его так раздражал тот равнодушный формализм, в который жизнь облачала свои бесконечные претензии. Всюду, куда ни сунься, возникала необходимость сталкиваться с какими-то бланками, квитанциями, протоколами и ведомостями. Все эти разграфленные бумажки предполагали изучение и осознание сути. То возникала необходимость заполнения жилищно-коммунальных платёжкек, то надлежало разобраться в хитрых пунктах бухгалтерской ведомости, а то вдруг выяснялось, что близится конец года, и надо бы явиться к налоговому инспектору – и тогда уже за месяц до намеченного визита Зудин начинал сползать в неразговорчивую раздражительность.

А чего стоил формализм на службе! Начальник требовал неукоснительного соблюдения отчётности, коллеги атаковали циркулярами, подчинённые издевались отписками, клиенты терзали въедливой дотошностью, и даже уборщица исхитрялась досаждать лекциями о порядке на рабочем месте.

А формализм потребительского рынка! Вместо ремонта старого телевизора, ему норовили всучить новый. Вместо кассеты с фильмом, который Зудин созрел-таки приобрести, ему предлагали какой-то диск. А когда возникла необходимость модернизировать вполне рабочий ещё компьютер, ему посоветовали раскошелиться на последний «Пентиум».

Однако все эти досадные спутники вращались на отдалённых от Зудина орбитах, и их условное присутствие ещё можно было как-то стерпеть. Но главное жизненное раздражение доставлял Зудину самый ближний, душный круг забот, именуемый улыбчивым термином «родственные обязанности». С некоторых пор, размышляя о семейной жизни, он начал замечать, что в глубине его тёмного существа роятся маловразумительные и неприятные чувства. До поры эти чувства лишь томили тяжестью, наливались унынием и свербели язвительными червячками. И вот однажды невнятное копошение вдруг блеснуло молнией сокрушительного прозрения: ничего хорошего больше не будет.

Случилось это в бассейне, который Зудин вот уж который год посещал в компании дочери и тёщи. Жена не присоединялась к этим оздоровительным вылазкам – она не умела плавать. Зато дочь плавала резво и с удовольствием, с самого раннего малолетства, поскольку Зудин поставил целью передать ей свой скромный опыт непотопляемости. Да и тёща оказалась не прочь подсесть зятьку на хвост. Свою собственную дочку она к плаванию не приобщила, хотя сама любила побарахтаться в безопасных и комфортных водах. Так они и ездили втроём на зудинской машине – два раза в неделю, четыре дорожки по восемь тел каждая, двадцать пять метров длинны, сорок пять минут времени, взрослому полная оплата, детям и пенсионерам скидка, если брать абонемент, получается дешевле.

В одно из таких посещений Зудин выполнил серию заплывов, схватился за кафельный бортик, опустился на ноги, отфыркался, отдышался, огляделся вокруг – и ему стало дурно. По поверхности воды мелькали руки и ноги, блестели спины и шапочки, искрились брызги, крики, смех, – а Зудин чувствовал, как подкатывает к горлу необъяснимая, дурманная тошнота. Всё было как всегда: торпедами носились дети, рассекали гладь взрослые, старики поддерживали бодрость, а старухи колыхали телесами плавучих жаб, – и Зудин вдруг с пронзительной ясностью осознал, что весть этот балаган – ложь.

Он вдруг понял, что не испытывает радости от этих походов в бассейн, от этого формального поддержания тонуса формальной жизни, и продолжает участвовать в этой постылости, идя на поводу у тех двоих, которые продолжают бултыхаться и не подозревают о страшном, враз снизошедшем на Зудина озарении: ничего хорошего больше не будет.

Всё хорошее – в прошлом. Отныне и до конца дней он будет востребован исключительно в качестве исполнителя формальных обязанностей. Он должен быть работником, потребителем, налогоплательщиком и отцом семейства. А его собственное ко всему отношение, его мысли, чувства, душа... – да кому, в самом деле, нужно!

Утвердившись в своём открытии, Зудин теперь жил, поглядывая на мир с едким и злым раздражением.

 

______

 

Василий Андреевич, человек мягкий и уступчивый, тёк по жизни легко и бесконфликтно. Он никогда ни на что не жаловался, не выказывал тревоги или гнева, всякую повинность нёс со смирением, а всякую обиду или неудачу растворял в миролюбивой, иронической улыбке. Да, в сущности, у него не наблюдалось повода для сколь-нибудь явного недовольства жизнью. То ли такой уж он был светлой личностью, то ли судьба к нему действительно благоволила – точно неизвестно. Однако когда приятели, слегка подвыпив, начинали выспрашивать, выпытывать с лукавой подковыркой, действительно ли всё его в жизни устраивает, Василий Андреевич неизменно отвечал сентенцией собственного сочинения: «Мне нужно то, что есть – это и есть то, что мне нужно».

А ведь и впрямь, достаточно было хоть раз увидеть, как он осуществляет семейный выезд на дачу, сразу становилось ясно – счастливый человек. Подкатит к подъезду на своей потрёпанной машине, крякнет пару раз хриплым клаксоном, вылезет, глянет вверх, помашет рукой, расплывётся в чистейшей улыбке, а потом не выдержит и побежит собственноручно всё таскать. Минуя лавочку, непременно поздоровается со старушечьей массовкой, и, когда будет возвращаться, с головой нагруженный пакетами и сумками, то обязательно ещё раз поздоровается, если состав старух изменился хотя бы на единицу. И уже трогаясь на просевшем авто, выглянет в форточку и на прощанье любезно со всеми раскланяется.

Что уж говорить о регулярных семейных праздниках, где за не слишком большим столом собирались человек по двадцать родни – разного возраста, достатка и степени родства. Никто не оставался обделён местом, яством и добрым словом милейшего Василия Андреевича. Эти слова он заблаговременно готовил накануне, разрываясь между пиитическим творчеством и черновой кулинарной работой в помощь домашним женщинам. А потом, проводив до метро последнего шаткого гостя, он возвращался домой, чтобы долго ещё журчать-позвякивать, перемывая грязную посуду и мурлыча оптимистичный мотивчик.

А магазины!.. Те самые рейды выходного дня, которые любого мужчину повергают в уныние, если не в ярость, Василий Андреевич выполнял с невозмутимостью бойца, заступившего в очередной наряд. Под активным и противоречивым командованием супруги с мамой он гнал машину в один конец города, затем в другой, затем снова в первый, затем снова во второй, после чего маршрут начинал петлять бессистемно, и утомлённый водитель едва успевал закладывать развороты, но никогда, ни словом, ни вздохом, не выказывал даже намёка на критику. Бывало, что его увлекали в очередной гипермаркет, но и там он демонстрировал высоты ангельского характера, беспрекословно скрипя тележкой в лабиринтах торговых площадей и едва поспевая за убегающими фантазиями женщин.

Вот только однажды, в один из таких вояжей, с ним случилась необъяснимая странность. Толкая тележку мимо секции игрушек, Василий Андреевич вдруг застыл в оцепенении, разглядывая совершенно глупую, казалось бы, витрину... Кораблики. Масштабные модели. Большие и маленькие, с парусами и без, различные по уровню детализации, но одинаково игрушечные и бесполезные, они заворожили взрослого мужчину, и двум взрослым женщинам стоило труда сдвинуть его в направлении разумных потребностей.

Тот казус не стоил бы упоминания, если б в следующее посещение не повторилось то же самое. На сей раз Василий Андреевич целенаправленно шагнул вглубь секции и затеял с продавцом долгое и вдумчивое обсуждение.

Третья пробежка мимо обернулась совсем уже дикой причудой – солидный отец семейства приобрёл коробку с малопонятным содержимым, которое, судя по рисунку, грозило воплотиться в рукотворную модель плавсредства.

 – Кому ты это купил? – растерянно домогались женщины.

 – Себе, – ответствовал Василий Андреевич с твёрдым смыканием губ.

Эта неожиданность вызвала среди женщин переполох, из которого следовало тревожное предположение: у их законного и надёжного раба существуют какие-то свои, никому не подконтрольные мысли.

 

______

 

Зудин терпеть не мог школьных родительских собраний. Однако, в соответствии с распределением ролей, некогда установленном женой, именно ему выпала каторга посещения регулярных позорных сборищ.

Одевшись поприличней и презирая себя за эту пыль в глаза абсолютно чужим людям, он заранее прибывал в класс, где забивался на самую последнюю парту и угрюмо оттуда наблюдал, как вплывают и рассаживаются озабоченные мамаши. Все эти говорливые женщины состояли друг с другом в каких-то чрезмерно приятельских отношениях, о чём-то непрерывно шушукались и хихикали. По мере нарастания общего гула Зудин начинал их тихо ненавидеть – за их бабью радость пустой болтовни, которой он категорически не разделял.

Присутствовали здесь и несколько папаш. Те сидели по одиночке, подчёркнуто замкнутые и отчуждённые. И папаш Зудин тоже ненавидел – за их фальшивую мужскую гордость, изнанкой которой была подчинённость всё тому же бабьему интересу.

Но более всего он ненавидел классную руководительницу. Глупая и молодая той неприятной аморфной молодостью, которой бывает молода откровенно некрасивая женщина, она имела обыкновение вырядиться во что-нибудь этакое, с претензией, навести броский визаж-макияж, и, заняв пост у учительского стола, приступить к затяжному самолюбованию. Зудин и без того знал все оценки своей дочери, её трудности и бзики, а равно как и то, что истинная цель собрания – денежный оброк в финале. Он бы с радостью ограничился финалом, но так не бывает, ибо продуман распорядок действий. Приходилось терпеть выступление дрянной актрисы, которая, жеманно сплетя ладони, покачивалась вокруг оси, закатывала глазки, бесконечно улыбалась и выводила узоры общих фраз, норовя всякой вздорной мысли придать оттенок мудрейшей значительности. Слушая слащаво-низадательный речитатив – дети слишком игривые, непоседливые, мальчики дерутся, девочки красятся... – Зудин с тоской осознавал, что учительница перечисляет в точности все те же характеристики, носителями которых в своё время являлись присутствующие здесь родители, что не помешало им стать адаптированными членами общества. Очевидная нелепость дидактического словоблудия вынуждала Зудина уплывать и прятаться в собственные, далёкие мысли. Он скользил взглядом по окружающим мамашам, по их напряжённым торсам и сосредоточенным лицам, и, прикидывая, есть ли здесь хоть одна привлекательная женщина, приходил к неутешительному выводу: ни с одной из них, ни за что, даже под дулом пистолета.

Неужели, это конец, и ничего хорошего больше не будет? – снова и снова спрашивал себя Зудин и сам же отвечал: да, это конец. О хорошем можно забыть, а вместо него будет только тошнотный голосок учительницы, и тошнотные выступления безудержно активных мамаш, и тошнотный сбор денежных средств. А по возвращении домой будет очередной разбор полётов, и упрёки жены, что это он, Зудин, мало уделяет ребёнку внимания, и он будет огрызаться, что если девочка от рождения дура, значит так тому и быть, но он не собирается с ней за компанию ещё раз проходить программу средней школы. Всё, разумеется, выльется в истеричное усиление контроля успеваемости, и в ожесточение, и в ругань, и в нарастающую от всего этого тошноту. И, в конце концов, на пике очередного воспитательного скандала, Зудин не выдержит, сорвётся и, злобно сплюнув, рявкнет:

 – Через одну только эту чёртову школу я с вами со всеми разведусь!

 

______

 

Василий Андреевич нёс родительское бремя с мужественным терпением, и даже если какие-то усилия бывали ему в тягость, он деликатно это скрывал. Нельзя утверждать, будто погружение в школьные предметы доставляли ему удовольствие. Тем не менее, он помогал дочурке разобраться в трудном материале, не выказывал раздражения, если та чего-то не понимала, и всегда хвалил за самый малый успех. Девочка не отличалась особыми талантами ума, но в ней светила зорька будущей красавицы, и за одно только это ей многое прощалось. Он понимал свой долг вывести её в люди, а потому не жалел сил для этой отдалённой правильной цели.

Вот почему, когда ему доводилось приходить на школьные родительские собрания, он излучал спокойную уверенность за ученицу с его фамилией. И действительно, ругать её было не за что. Разве только уточнить, что при большем старании оценка могла б оказаться на балл выше – о чём учительница частенько намекала, отловив папашу лукавым взглядом. На это Василий Андреевич послушно кивал и расплывался в обещающей улыбке.

Учительница вообще некоторым неуловимым образом выделяла его из родительской массы, то и дело вытягивая на диалог. Вероятно потому, что он был единственным мужчиной, который посещал все без исключения собрания, а возможно, кто знает, причина лежала и в более сокровенной глубине. Так или иначе, все присутствующие неизменно оживлялись, наблюдая это неявное шоу с лёгким оттенком тайны. Глядя на обращённые к нему лица, Василий Андреевич улыбался всякой женщине в отдельности, как бы заверяя в личной симпатии и приверженности общему педагогическому делу.

К слову сказать, эту самую «приверженность» ему приходилось регулярно демонстрировать – после того как однажды он взялся укрепить на стене какой-то учебный стенд, вследствие каковой инициативы все последующие пиления, сверления, забивания и приворачивания с готовностью легли на его безотказные плечи. Трудно предположить, что сие высокое доверие сильно радовало самого исполнителя миссии, но долг есть долг, и Василий Андреевич исполнял его с шутливой и стойкой покорностью.

 

______

 

На работе Зудина бесил его ближайший сослуживец, с которым приходилось делить один казённый кабинет. Сослуживец представлял собой шарообразную гору сала килограмм этак на сто двадцать, из чего уже вытекало и всё остальное.

Выходя из лифта в конце коридора, он обозначал себя зычным голосом и раскатистым смехом, которыми приветствовал всякого встречного, и эти звуки нарастали по мере приближения. Вскоре сослуживец с пыхтением вваливался в кабинет, мгновенно заполняя пространство энергичным присутствием. Прежде всего, он шагал к радиатору отопления и поворачивал терморегулятор на холод. После этого раскрывал окно, впуская внутрь морозный воздух улицы. Зудин ежился и подрагивал, а сослуживец, ничуть не задумываясь о вероятности различных термических предпочтений, начинал громко жаловаться на духоту в метро, на плохую работу транспорта, на скученность населения, и на то, как отвратительно от всех воняет. Свой рассказ он сопровождал последовательным стриптизом, разоблачаясь до голого торса и развешивая свои рубашки и майки по спинкам стульев для просушки.

Глядя, как колышутся могучие жировые складки, как струится обильный пот и как используется дежурное полотенце, Зудин мрачно закуривал, пытаясь хоть укрыться в дыму от этой сложной, знобяще-огненной экспансии. Сослуживец обязательно напоминал, что курить вредно, что у Зудина бледный вид, и что вообще он своими цигарками провонял весь кабинет. Зудин молча выслушивал, избегая уточнять, кто ещё чем провонял, и только ждал, когда сослуживец переоденется и удалится по делам, а ему, наконец, представится возможность закрыть окно и повернуть терморегулятор на обогрев.

______

 

Что касается трудовых отношений Василия Андреевича, то со всеми сотрудниками он выдерживал линию ровного дружелюбия. Что греха таить, в любом коллективе вынужденно сходятся самые разные люди, и не со всяким возможно установить позитивный контакт. Вкусы, привычки, темперамент, интеллект, придурь – бесконечное множество вариаций, а значит и столько же поводов как для приятельства, так и для неприязни. Но Василий Андреевич, похоже, не испытывал межличностных неудобств и всякий его рабочий контакт светился тихим светом товарищества.

Мало того, едва в коллективе пролегала хмурая тень междоусобицы, как ненавязчивый Василий Андреевич тут же оказывался в эпицентре проблемы, предлагая сторонам своё посредничество миротворца. И это был не картинный жест, а целенаправленная работа, приводящая, в конце концов, к воцарению стабильности. Сотрудники уважали его за это ценное качество, интуитивно к нему тянулись и стремились набиться в друзья. Однако Василий Андреевич при внешней общительности был человеком скорее замкнутым и своё дружелюбие ограничивал известной дистанцией, что делало его одинаково приятным для всех, но избавляло от участия в отдельных группировках.

А группировки, так или иначе, существовали, поскольку общая служебная площадь дробилась многочисленными кабинетами, что само по себе было предпосылкой для деления коллектива на мелкие кружки. Внутри каждого из таких кружков вызревал свой плод секретов и сплетен, напичканный семенами неизбежной вражды с соседями. Но даже в стенах отведённого ему кабинета, Василий Андреевич никогда не участвовал в слишком уж тайных обсуждениях.

Особенно этим грешил один его товарищ по кабинету, чрезмерно разговорчивый и не дурак выпить. Он любил собрать вокруг себя нескольких слушателей и слушательниц, и, угощая их дешёвым коньячком, развивал идеи корпоративной оппозиции. Василий Андреевич всегда сторонился этих сборищ, и, если ему предлагали выпить за компанию, он отказывался, ссылаясь на благонравную причину: супруга не одобряет.

 

______

 

Профессия Зудина состояла в том, чтобы сидеть в кабинете одного из тех ведомств, на самом скромном посту которого, от человека что-нибудь да зависит. Рабочее пространство вместе с Зудиным разделяли ещё несколько человек. У каждого имелся персональный стол с компьютером, кипами деловых бумаг, фотографиями в рамочках, букетиком цветных ручек, стопкой визиток и какой-нибудь безделушкой вроде настольной статуэтки или сертификата на стене.

С некоторых пор Зудин заметил, что с трудом выносит этот привычный интерьер, но особенно – этих людей, которые являлись его сослуживцами, и с которыми, если вдуматься, помимо долгих лет формального знакомства, ничего больше не связывало. Вот почему в последнее время он всё меньше отвлекался на пустую болтовню, и всё больше сидел за своим столом, перебирая бумажки или уткнувшись в экран компьютера.

Свою непосредственную работу он также едва терпел, но поскольку это безрадостное прозябание именовалось бодрым символом «человек на своём месте», а другого места в ближайшую четверть века для Зудина не предвиделось, он продолжал изображать деловой вид при фактическом отсутствии содержания. С сослуживцами он обменивался общими фразами, шефу говорил ровно то, что тот желал услышать, а с клиентами разводил круги по воде, обещал подумать и рекомендовал зайти в следующий раз.

 

______

 

По общему убеждению, Василий Андреевич являлся безупречным сотрудником. На работу он прибывал раньше других, в течение дня почти не отлучался, а вечером засиживался допоздна и покидал кабинет последним. Обратившийся с вопросом товарищ, всегда мог рассчитывать на краткий но емкий ответ, всякий посетитель всегда уходил от него с туманной улыбкой, а начальник частенько ставил его в пример. В особенности впечатляло в Василии Андреевиче то, что в отличие от других, он никогда не жаловался на низкую зарплату, и, кроме того, ни разу не был замечен ни в одной из тех распространённых махинаций, которые составляли основную статью дохода для подавляющего большинства сотрудников.

Никто не знал, что скромный Василий Андреевич, честно отсидев свои часы бюджетного служащего, садился за руль старенькой машины и отправлялся в сверхнормативные скитания дополнительного заработка. Эта малопривлекательная сторона его жизни была известна лишь его супруге, и, когда уставший от трудов Василий Андреевич запоздно валился в постель, супруга недовольно его воспитывала:

 – Что ты за человек такой? Когда ты, наконец, научишься зарабатывать так же, как это все умеют на твоей работе?!

Василий Андреевич отворачивался к стенке и ворчал:

 – Я не казнокрад и не взяточник.

 

______

 

Размышляя о коллизиях своей жизни, Зудин мучался от их очевидной неразрешимости, при очевидной же бессмысленности. Он словно рыскал по кругу условий и задач, пытаясь найти хоть малый проблеск если не радости, то хотя бы пользы. Однако сей круг презирал слишком уж лирические искания. Круг существовал исключительно ради вечной замкнутости, и плевать он хотел на частные кризисы отдельных мулов, кляч и прочих белок в колесе.

Но Зудину не хотелось жить за тем лишь, чтобы вращать это чёртово колесо. Его душа никак не могла смириться с чудовищной формальностью своей в этом мире роли, и, не находя для печали реального выхода, Зудин всё больше замыкался и мрачнел. Он был одинок тем окончательным одиночеством гостя, который, оказавшись на празднике жизни, успел перепробовать все доступные угощения, понять их вкус и примитивность рецептуры. Из этого опыта для него следовал очевидный вывод: ничего хорошего больше не будет, – а угощения длились и длились, разнообразные с виду, но одни и те же по сути. Зудин отмахивался, отбивался, но фальшивая роскошь вновь и вновь его атаковала, не суля удовольствия, но обязывая продолжать платить.

Как ни парадоксально, одиночество особенно томило, когда он находился в кругу семьи. Там, за пределами, на работе или где-то ещё, всегда казалось, что беспросветность трудовых будней существует ради светлой цели иметь семью. Однако дома вскрывалась правда Зудинского предназначения: он нужен здесь как добытчик – и, собственно, всё.

Иной раз, бывало, в тепле супружеского ложа, Зудина посещала иллюзия, будто в его жизни есть близкий человек. Но эта иллюзия неизменно таяла, когда жена, очень быстро трезвея после очень быстрого телесного контакта, тут же затевала обсуждение текущих дел, расставляя акценты и непременно уточняя, что её муж как-то маловато, на её взгляд, зарабатывает...

 Зачем, зачем зарабатывать? – думал Зудин, спрятавшись под закрытыми веками, – если он согласен платить ей лишь за то, чего она давно уже дать не может... Ведь мужчина готов платить за то единственное в женщине, что составляет её подлинную ценность – огонь отзывчивого сердца. Или, хотя бы, тепло уставшей с годами души... Но если ничего этого в ней не осталось – о чём же тогда сыр-бор? Как-то оно не очень – платить за пустоту. Пусть даже она примет самые ухоженные и отточенные формы: косметика, парфюм, солярий, шейпинг... – всё это лишь траурный эскорт умершего властелина обручальных колец.

А иногда его посещала совсем уж чёрная мысль: что никакого тепла в ней никогда и не было. Не в его жене конкретно, а в женщине вообще, в любой из этих красивых приманок. Ведь, возможно, то, что казалось ему теплом, было его собственной заботливой нежностью, отражённой в зеркальной привлекательности самки. Она просто возвращала мужчине то, что он, по невинности, сам же в неё вкладывал. Причём, возвращала только в том компромиссном случае, если он соглашался служить её интересам. Ну, а если не соглашался – извините, это была гуманитарная помощь, возврату не подлежит.

И такой отвратительной, до слёз обидной представлялась Зудину его циничная догадка, что начинало потихоньку подташнивать. Он душил в себе тошноту, пытался взглянуть на реальность как-то иначе, но реальность только скалилась и с издевкой нашёптывала: «Не заблуждайся. Если ты хочешь тепла, сжигать придётся себя самого».

Но он не мог больше сжигать себя во имя иллюзий. Перегорел.

 

______

 

В один из выходных дней, тусклых и ничем не примечательных, Василий Андреевич приступил к реализации своей давней тайной наклонности. Он взял картонную коробку с изображением парусника и аккуратно её вскрыл. Вытряхнув на стол многосложное содержимое, он углубился в изучение плана сборки, после чего, то и дело сверяясь с инструкцией, начал раскладывать на столе хаотичное ничто, из которого предстояло собрать нечто. После того как всё было рассортировано, и каждая мельчайшая деталь обрела свой чёткий смысл, Василий Андреевич приступил к монтажу. По мере погружения в это завораживающее таинство, у него укреплялась точность пальцев, твердела спина, светлело лицо, разглаживались морщины, глаза наливались сияющей глубиной, а по губам заволновалась переливчатая улыбка.

Супруга была озабочена и смущена, застав мужа за непонятным и даже пугающим, очевидно для семьи бесполезным, занятием. Какое-то время она следила за работой, избегая комментариев, но и не оставляя без надзора. Чем отрешённей становился Василий Андреевич, тем чаще она заглядывала в комнату, находя всё новые и новые предлоги для нарушения его затворничества. Наконец, не выдержала и полюбопытствовала, с натянутым таким и звонким безразличием, что это за бред он затеял.

 – Ты не понимаешь, – ответил Василий Андреевич, вознося на ладонях хрупкий остов будущего парусника. – Это мечта, мечта в чистом виде!

После этого туманного объяснения она ничего не поняла в ещё большей степени, но сделала важный вывод: её муж о чём-то мечтает, то есть, имеет какие-то устремления, эфемерное содержание которых недоступно её непосредственному контролю.

 – Василий, так ты, оказывается, мечтаешь?! – произнесла она с почти натуральным изумлением. – Зачем тебе мечтать, Василий? Всё ведь и так хорошо. О чём ты можешь мечтать?

Просветлённое лицо Василия Андреевича накрыла едва заметная, но, всё-таки, тень. Он опустил рукоделие на стол, быстро взглянул на супругу, отвёл глаза в окно и тихо сказал:

 – Под белым парусом уйти за горизонт.

 

______

 

Красивая женщина, которая покоряла окружающих своей элегантной грацией, о которой знакомые мужчины единодушно отзывались в самых превозносящих эпитетах, и которую Зудин каждый день лицезрел в своей квартире, как ни странно, являлась его женой.

В сущности, эта странность присутствовала всегда, но с течением лет радикально поменяла смысловой знак. Если раньше, на первых порах брака, Зудин хмелел от благоволения фортуны, одарившей его таким восхитительным счастьем – обладать красавицей, – то теперь, по пересечении некоего перевала, ему всё больше казалась странной необходимость играть трепетного воздыхателя, в то время как трепета он давно уже не испытывал. Наблюдая, как жена с каждым годом всё более озадачивается проблемами собственной внешности, он находил, что никаких таких перемен эта самая внешность не претерпевала – ну подумаешь, две-три новые морщинки! – зато с холодком обнаруживал кое-что другое: безвозвратно ушла та аура взаимного притяжения, которая безусловно между ними когда-то была, а теперь развеялась в ничто. Умом Зудин понимал, что жена сохранила все те же контуры и черты, что она, в принципе, красивая женщина, однако то, что его с ней теперь связывало, могло называться чем угодно – привычкой, ответственностью, чувством долга или ловушкой захлопнувшейся судьбы, – но никак ни тем единственным, незаменимым словом, с которого всё начиналось.

Однажды Зудина посетила революционная, и как всякая революция, разрушительная, мысль: а существует ли она вообще – женская красота? Сверкнув, эта мысль никогда уже до конца не гасла, и её холодный свет озарял жизнь подобно солнцу полярных широт. Созерцая незнакомых женщин на улице или на работе, в телеэкране или развороте журнала, Зудин отметал предполагаемую тайну, констатировал физиономическую индивидуальность, степень ухоженности и вкуса – и ничего не чувствовал. Возможно, если бы он попробовал познакомиться, прощупать разведкой словесной игры, то какая-то женщина показалась бы ему мерзкой, а какая-то, почему бы и нет, – очаровательной. Но Зудин избегал новых знакомств, поскольку наперёд уже видел печальный финал, и не собирался ещё раз проходить через пламень губительного для сердца увлечения. Эта тема была для Зудина, по всей видимости, исчерпана, и, размышляя над феноменом женской красоты, он приходил к невесёлому выводу: без обращённых на неё глаз влюблённого мужчины, женская красота – пустышка, резиновая кукла, неприятный и ненужный презерватив.

Попытка обсудить своё открытие с женой вызвало у той ожесточённую критику, после чего Зудин окончательно замкнулся, утвердившись в невозможности настоящей искренности с женщиной.

Если естественность любви ни у кого не вызывает сомнения, размышлял Зудин, так почему же нелюбовь лишена такого же права быть? Как будто жизнь состоит лишь в восхождении к лучезарной вершине, а спуска вроде как и не предусмотрено... Кое-кто, всё-таки, понимает эту диалектическую двойственность: психоаналитики, юристы, риэлтеры... Словом, это понимают те профессиональные ловкачи, которые в процессе становления ремёсел насобачились зарабатывать на слиянии и разобщении непростых человеческих судеб. Но обычные люди, обыватели, никогда не захотят принять правды. Их трусливая мораль столь же дремуча и незыблема, сколь раскрепощена и блестяще образована частная практика законников и книжников. Сколько уже существует этот конфликт свободной воли и кабалы реального положения? Всегда, на протяжении всей человеческой истории. А стало быть, надежды нет. И значит, придётся рядить своё бунтующее настоящее в конфетную обёртку необходимости.

Но Зудин больше так не мог. Он не мог себя заставить любить женщину, которая, разбрасывая по дому лифчики и трусы, заставляет разуваться чуть ли не на улице, сетуя на нехватку денег, захламляет дом ненужными покупками, требуя покоя, взрывается истериками, и на протяжении многих лет, каждое воскресное утро, когда так хочется ещё понежиться в тёплой вате ленивой полудрёмы, будит Зудина всегда одной и той же издевательской, тошнотворной фразой:

 – Ми-илый, сегодня тебе пылесосить квартиру...

 

______

 

Кажется, собиралась гроза. Иногда так бывает в природе: незаметно наливаясь душной тяжестью, пронзительно чирикая и шелестя, пейзаж вдруг замрёт в тревожном беззвучии, оцепенеет в солнечной фотовспышке, – а сверху уже наползла непонятно откуда взявшаяся густая, свирепая темень.

Нечто похожее вызревало у Василия Андреевича на работе. Как будто ничего конкретного не происходило, но в атмосфере трудового коллектива исподволь разлилась неуютная тишь: все сотрудники наглухо закупорились в кабинетах и появлялись в коридоре по самой крайней нужде, а при встрече говорили вполголоса, отводили глаза и норовили поскорей разминуться, словно средневековые горожане на узкой улочке в разгар смертельной эпидемии.

Василий Андреевич, не чувствуя за собой грехов, пребывал на рабочем месте в блаженной невинностью честного труженика. Некоторое беспокойство своего внутреннего барометра он списывал на обычную усталость. Но когда начальник, высмотрев его в пустом коридоре, пригласил зайти к нему в кабинет, что-то в Василии Андреевиче натянулось и неприятно резануло по нервам.

Начальник начал издалека. Покачиваясь на шарнирном кресле, многократно протирая салфеткой очки и многократно прикуривая тут же гасимые сигареты, он заговорил о профессиональных достоинствах своего лучшего сотрудника, отмечая его ответственность в отношении дела и тонкое понимание перспективы. Затем начальник мягко воспел чистоту морального облика и растёкся в доверии, которое питает к Василию Андреевичу руководство. Наконец, раскрылся в откровенность:

 – В коллективе ходят разговоры... Люди разное болтают... Как будто кто-то чем-то недоволен... И вроде как кое-кто из сотрудников плетёт интригу непосредственно против МЕНЯ... – тут начальник окончательно выронил очки, полез за ними под стол, но очки оказалась ближе к подчинённому, Василий Андреевич нагнулся и подал, начальник смущённо поблагодарил, предложил сигарету, Василий Андреевич нервно принял, мелькнул огонёк, блеснули стёкла, и начальник, отвернувшись и суетливо перебирая бумажки, сказал: – В общем, если вы что-нибудь услышите такое, интересное... не сочтите за труд, дайте мне знать – договорились?..

Начальник продолжал рыться в бумажном ворохе, и дымил сигаретой, и молчал, и всё это длилось так бесконечно, так неотвратимо, что у Василия Андреевича зазвенело в голове, заурчало в кишках, и где-то в горле забилась отвратительная горькая судорога. Негодование и смятение, героический протест и низменный страх, извращённое насилие и естественность непротивления – всё это взвилось смерчем и врезало громом. Василий Андреевич ослеп, оглох, и, сквозь паралитическое безволие, выдавил:

 – Да-да, конечно.

 

______

 

Раздражение нарастало. При отсутствии зримого смысла высиживать последние рабочие часы представлялось Зудину нелепой пыткой. Но ещё большей нелепостью было улизнуть с работы пораньше. Вырулив с парковки, он тут же воткнулся бы в вязкую пробку вечернего часа пик, и полз бы через весь город, нюхая выхлопные газы, в результате чего прибыл бы домой, полностью вымотанный и озлоблённый на весь белый свет. Однако, и пробки, по трезвому разумению, были всего лишь условным барьером между нелепостью позднего торчания на работе и нелепостью раннего возвращения домой, где Зудина ждало всё то постылое и тягостное, что оптимистично именовалось счастьем, и от чего он так в последнее время бежал, – бежал неподвижно, негласно и отчаянно.

Так или иначе, просиживание вечерних часов стало для Зудина привычной практикой, и, надо сказать, эту его склонность разделяли очень многие сослуживцы. Ближе к концу рабочего дня в кабинетах начиналось некоторое оживление, нередко переходящее в скоротечные мини-праздники – со звоном стаканов, густым табачным дымом, взрывами грубого смеха, и шаткими фигурами, которые, вываливаясь из дверей дружескими связками, весело уходили в ночь.

Заправилой вечеринок в кабинете Зудина традиционно бывал тот самый сослуживец, которого Зудин едва мог терпеть. Горообразный и громогласный, он заводил всех своей кипучей энергией, отвертеться от которой не всякому было по плечу. В результате, вокруг сослуживца неизменно собиралась кучка несчастных, чья участь заключалась в прослушивании словоизвержений чрезмерно общительного коллеги.

Но Зудин держался. Открещиваясь и от выпивки, и от разговоров, он тихо сидел за столом, изображая рабочую сосредоточенность и думая о чём-то своём. Но углубиться в мысли было не так-то просто. Энергичный сослуживец покрывал своим голосом всё пространство кабинета, и укрыться от него не представлялось возможным. И ладно бы он ограничивался травлей баек да анекдотов, так нет же – его призвание обреталось в сфере шпионажа, закулисных войн и подковёрных единоборств.

Скрепя сердце и увядая ушами, Зудин с отвращением внимал сослуживцу. Сослуживец разминался перемыванием косточек безответным неприятелям по отделу, а затем переходил в заочную атаку на самого шефа. Тем самым, все присутствующие оказывались оплетены неуютной сетью «масонского заговора». К обсуждаемым персонам особо тёплых чувств Зудин не питал, но он готов был всех их разом возлюбить – на фоне той кипящей ненависти, которую возбуждал в нём болтливый сослуживец.

Как-то раз, дождавшись, когда удалится последний «масон», и сослуживец, распахнув окно, приступит к вымораживанию помещения, Зудин поднялся с места, затворил окно и решительно произнёс:

 – Слышь, ты это... попридержи язык.

 – Не понял? – удивился сослуживец.

 – Знаешь, у меня такое чувство, – сказал Зудин, понизив голос, – что в нашем коллективе кто-то стучит. Будь осторожен.

 

______

 

Дело оказалось непростым, но оно продвигалось. На столе у Василия Андреевича выросла настоящая судостроительная вервь. С каждым монтажным сеансом предприятие оснащалось всё новыми приспособлениями. Чего тут только не было: кисточки и шпатели, ножницы и резцы, зажимы и свёрла, и ещё малопонятные с виду, но внушающие трепет инструменты... А посреди этого творческого кавардака вздымался сам объект работы – ещё далёкий от завершения, но уже вполне угадываемых, благородных очертаний.

После терпеливого молчания, которое требовало всё больших усилий, супруга наконец не выдержала:

 – Тебе что, нечем больше заняться?!

 – Чем тебе не нравится моё занятие? – флегматично парировал Василий Андреевич. – По-моему, не хуже любого другого.

 – Ты уже который выходной занимаешься этим!

 – Ну и что? Что здесь плохого? Должна же у человека быть какая-то отдушина.

Супруга на мгновенье задумалась, задвигала бровями, завращала глазами, но тут же продолжила:

 – Нет, но гробить выходной день на игрушки – это же какое-то помешательство! Ты же взрослый мужчина!

 – А по твоему, взрослому мужчине более к лицу гробить выходной день в разъездах по гипермаркетам?.. Или, может, взрослому мужчине лучше пьянствовать в гаражах?

Последний довод слегка размягчил женское недовольство. Гаражами её муж действительно не злоупотреблял. Если он и посещал местный жестяной «Шанхай», то по сугубо авторемонтной необходимости – и сразу домой... Супруга подошла поближе, присмотрелась повнимательней. Уже без агрессии, а как будто даже с некоторым ироничным сочувствием.

 – И что ты будешь с ним делать, когда закончишь?

 – Поставлю на шкаф, буду любоваться.

 – И всё? – обрадовалась она.

 – Почему же, всё? – поправил Василий Андреевич. – Куплю себе новый набор... и начну строить новый корабль.

Женщина бессильно опустилась на кровать, вся обмякла и ссутулилась, а лицо её обрело то выражение скорбной растерянности, что бывает у человека, которому сообщили страшный диагноз. Через некоторое время она неуверенно произнесла:

 – Может... нам родить второго ребёнка?

То были не просто слова. Они повисли каменными сталактитами, вот-вот готовыми рухнуть на голову. Они продолжали висеть и наливаться опасной тяжестью. Они требовали ответа...

Василий Андреевич нехотя оторвался от работы, со скрипом развернулся и посмотрел на супругу. Просветлел. Нахмурился... Поплыл в улыбке. Собрал губы в комок... Пошевелил носом, подвигал челюстью, почесал щетину подбородка. И, наконец, сказал:

 – Поздно.

 

______

 

Зудин начал так же, как и всегда. Не спеша и со знанием дела. Почти бессознательно следуя привычному опыту, и почти разумно воскрешая знакомые отголоски чувств. Все эти слова, и жесты, и мысли, и движения. Визуальные контуры, тактильные ощущения, переливы вкуса, наплывы запаха. Уже забрезжило, затрепетало, начало разгораться, наливаться, твердеть. Уже заскользило и как будто бы даже ускорилось, наметилась общность, обозначился ритм... И вдруг волшебство обернулось пошлым фокусом, почему-то стало смешно, и грустно, и совершенно невозможно, ненужно, искусственно, глупо, мучительно...

 – Не могу, – выдавил он.

 – В чём дело? – напряглась жена.

 – Не могу так больше, – простонал он, бессильно отваливаясь прочь. – Заниматься этим без любви – скотство.

Жена мгновенно опомнилась, отрезвела, испуганно выпрямилась, раздосадовано легла рядом. Нет, уже не рядом – на противоположном пределе, у самого края постели, у самой пропасти. Они всё ещё витали в воздухе, эти флюиды зря разбуженной природы, но теперь они были только запахами – неприятными испарениями чужих друг другу людей.

 – Неужели ты стал импотентом? – обратилась жена к пустоте.

 – Я не импотент, – раздражённо отозвалась пустота. – Я регулярно мастурбирую, но... понимаешь... я и ты... мы с тобой... столько лет... столько всего... я больше не чувствую... твоё тело... оно ничего мне больше не говорит... ничего... абсолютно ничего...

В женской руке щёлкнула зажигалка, взвился дымок, замерцал рубиновый уголёк.

 – Ну, так найди себе лучше, – сказала она с горьким достоинством.

Зудин резко повернулся, поднялся на локте, посмотрел с болью, с отчаяньем, с яростью.

 – При чём здесь – лучше?! Нет женщин хороших или плохих, – неужели нужно быть гением, чтобы понять такую очевидную вещь?! Просто, есть женщина, с которой у тебя всё только начинается, и есть женщина, с которой всё уже закончилось!

Жена продолжала курить. Так долго, так нескончаемо дымила, и уже казалось невероятным, что одну единственную сигарету можно столько терзать и мусолить. Наконец загасила, раздавила, поставила точку.

 – Ты импотент, – повторила она отрешённо... И вдруг начала хохотать. Каталась, содрогалась, заходилась, всхлипывала. Растворяла, раздирала любые оправдания в своём безжалостном смехе.

Зудин смотрел на неё с печалью. Он смотрел с ужасом. Резиновая кукла требовала своего. Без вдыхания в неё энергии жизни, без этой регулярной подкачки извне, у неё тускнел наружный глянец и разлаживалась внутренняя механика, она сдувалась, сморщивалась, мертвела, зверела, превращалась в кровожадную героиню кошмара.

 – Ладно, ладно, будь по-твоему! – в сердцах выкрикнул Зудин, перекрывая дикий хохот самки. – Если прожить всю жизнь с одной и той же женщиной называется импотенцией, то так и быть, утешься, я – импотент!

 

______

 

Василий Андреевич неплохо готовил. Так уж в его доме сложилось, что стряпнёй занимался именно он. Давным-давно, ещё на заре освоения быта, его супруга честно пыталась выучить роль королевы кухни, но что-то роль эта у неё не пошла. Всякое, произведённое супругой блюдо, несло такой заряд раздражённого нежелания, что вскоре стало ясно: кухня – это не её. Ничего страшного, у каждого человека свой талант и своя бездарность, и, коль скоро обнаружилось, что Василию Андреевичу приготовление пищи удаётся с лёгкостью, было решено, что так тому и быть. В то же время, супруга освоила такие отрасли как родственная политика, стратегическое финансирование, жилищное строительство и интерьерный дизайн. При этом она продолжала строжайше следить за внешностью, одевалась исключительно по моде, и появление с ней на людях неизменно вознаграждало пристальным блеском завистливых мужских глаз. В общем, то была крепкая семья, с устоявшимся разделением функций, исключающим малейший повод для недовольства.

Однако недовольство присутствовало. Помимо всяких прочих разнообразных поводов, оно выражалось, в частности, в том, что супруга, устранившись от пищевых проблем, норовила всё же командовать интендантским процессом. То её не устраивал выбор блюд, то вкусовой букет, то способ кулинарной обработки. Но главным камнем преткновения являлся источник поступления продовольствия. Дело в том, что Василий Андреевич имел обыкновение закупаться на близлежащем рынке, супруга же безапелляционно считала, что продукты следует приобретать в гипермаркете. Василий Андреевич доказывал, что в гипермаркете продаётся всё то же самое, только в полтора раза дороже, и, потом, дело даже не в цене, а в том, что гулять по рынку ему просто... нравится.

 – Понимаешь, – говорил Василий Андреевич, – гипермаркет, он не имеет души. Это просто фабрика, конвейер. Человек там превращается обезличенный субъект потребительских услуг. То ли дело рынок! На рынке я всегда покупаю продукты у одних и тех же тёток, они меня узнают, приветствуют. Я скажу им какую-нибудь милую глупость, они улыбаются. Я даю им на себе немного заработать, а они мне за это предложат кусочек получше. Это приятно, понимаешь? Живое человеческое общение... Атмосфера взаимного небезразличия...

 – Ты бы обо мне так заботился, – критически заключила супруга, – как об этих своих тётках.

 

______

 

На протяжении многих лет к своему дню рождения Зудин готовил одно и то же блюдо – мясо в гранатовом соке. Это гениальное кулинарное произведение несло в себе оригинальный привкус при простоте рецептуры и минимуме трудоёмкости. Нарезанное ломтиками мясо следовало выложить на раскалённую сковородку, быстро обжарить, высыпать в ёмкость, добавить специи и накрыть крышкой для естественной пропарки. Далее в сковородку загружалась очередная порция мяса – и так далее. На каждый цикл уходило не больше трёх-четырёх минут, и за весьма непродолжительное время можно было приготовить воистину гигантский объём этого сурового и нежного яства. В конце всё заливалось подогретым гранатовым соком – и пожалуйте к столу! В принципе, кушать можно сразу, но лучше – на следующий день, после того как мясо за ночь выстоится и пропитается всей палитрой сопутствующих ингредиентов.

Облачившись в передник и вооружившись деревянной лопаткой, Зудин колдовал над горой наструганного мяса. Он словно Бог царил средь творимого в огне, отчаянно шипящего мира. Шипела сковородка, шипела вытяжка, шипело открытое в дождь окно. И был здесь ещё один звук, неприятный и назойливый, – змеиное шипение вьющейся за спиной жены.

 – Ты же их всех презираешь...

 – Ну почему обязательно всех? – вяло отзывался Зудин, помешивая мясо.

 – Ты сам говорил, что тебе на них начхать...

 – Ну говорил, ну и что?

 – Не понимаю, – патетически восклицала жена, – как можно тратить столько денег и сил на совершенно чужих людей!

Зудин повернулся, чтобы мельком взглянуть на жену, но главным образом – на огромную хозяйственную сумку, содержимое которой предназначалось в жертву завтрашнему пиршеству.

 – Ну зачем ты так? – сказал он примирительно. – Все они мои сослуживцы, мы вместе работаем. У нас существует традиция, – понимаешь? – традиция в свой день рождения накрывать поляну. Устроить для людей небольшой праздник – что здесь плохого?

 – А то, что для них ты готов, уж я не знаю... наизнанку вывернуться! А вот чтобы собрать дома своих, тебя приходится каждый раз упрашивать!

Зудин кисло сморщился:

 – Свои – это кто же? Твоя мамочка?.. Или – все эти чёртовы родственнички?..

 – Между прочим, и они – тоже. Между прочим, всё это называется словом СЕМЬЯ! И, между прочим, твой первейший долг состоит в том, чтобы...

 – Хватит, хватит, хватит! – перебил Зудин. – Всё это я слышу уже чёрт знает сколько лет! Ты можешь помолчать, просто помолчать, а?!

Сочтя разговор завершённым, Зудин вернулся к кулинарному творчеству. Прожаренную порцию мяса он сгрузил в кастрюлю и приступил к опылению специями. Его лицо разгладилось вдохновением. Но жена не отступалась. Теснила, заглядывала, допытывалась... Она не могла согласиться. Она хотела для себя выяснить...

 – Послушай! – вспылил Зудин, вдруг развернувшись и вонзив в жену палец. – Послушай, и постарайся понять! Я должен тебе кое-что объяснить! Готова?.. Ну так вот: мне НРАВИТСЯ отмечать свой день рождения на работе! Мне НРАВИТСЯ делать праздник для совершенно чужих, как ты правильно заметила, людей!.. А дома мне это делать НЕ НРАВИТСЯ, от всех этих семейных съездов меня давно уже просто ТОШНИТ!

Она поняла, всё правильно поняла, и уже изогнула губы, но Зудин ещё не закончил:

 – А знаешь, почему? Почему всё так?.. Да потому что чужим людям я ничего не должен, они не возлагают на меня никаких надежд, не пытаются меня воспитывать и не подчиняют своим интересам. Они не будут шипеть мне на ухо, не будут поливать ядом моих знакомых, и, если уж на то пошло, не будут одёргивать за каждую выпитую мою рюмку!

 – Конечно, конечно, правду-то тебе кто ж скажет? – едко вставила жена.

 – А ты не задумывалась о том, – ожесточился Зудин, – что мне не нужна твоя правда? В свой день рождения человеку хочется праздника, а не правды, – понимаешь? – ПРАЗДНИКА!

Сверкнув напоследок глазами, Зудин вернулся к мясу. Загрёб новую порцию, бросил на сковородку, зашипело, заклокотало, запузырилось...

 – Конечно, там-то тебя никто одёргивать не будет!.. – продолжала жена.

 – Это уж точно.

Он тщательно разровнял жарево деревянной лопаткой.

 – И в уши елея нальют!..

 – Может и нальют.

Мясо начало сухо потрескивать, и он потянулся за бутылью с маслом.

 – А может кто и приласкает...

 – Может и прила...

Тут бутыль выскользнула, грохнулась, плеснула – и над плитой взвилось пламя.

 – Слушай, ты, змея! – взревел Зудин, заливая пожар и растворяясь в чаду. – Хватит мне под руку шипеть!!!

 

______

 

Был поздний вечер, когда Василий Андреевич закончил плановые дела. Он неспешно умылся, выкурил на кухне сигаретку, заглянул напоследок к дочурке, которая давно уже сладко сопела, улыбнулся, зевнул и направился в спальню. Здесь его ожидали вкрадчивый уют подсветки, тепло разостланной постели и лоснящееся ночным кремом лицо супруги. Василий Андреевич ещё раз улыбнулся, – на этот раз, на всю растяжку губ, – снова зевнул, – на всю откровенность, – и вдруг застыл в незаконченной судороге...

 – Что это?!

 – Что случилось? – осведомилась супруга.

 – Где? Где мои... они лежали вот здесь, на столе?..

 – О чём ты, милый?

Василий Андреевич щупал руками стол, точно слепой, не находя ориентиров, и от этого впадая в тихую панику.

 – Вот здесь, они лежали... Они уже были готовы... Ты видела их?

 – Ты имеешь в виду какие-то тряпочки и ниточки? – невинно предположила супруга.

 – Ниточки?.. – переспросил Василий Андреевич в отчаянии. – Тряпочки?.. Так это ты? Что ты с ними сделала?!

 – Они тебе были нужны? – догадалась супруга с безгрешной простотой. – Я думала, это просто мусор... Я убиралась в комнате, ну и... смахнула со стола.

 – Куда?! – взмолился Василий Андреевич.

 – В ведро, естественно, – призналась она, и, видя, как муж страстно дёрнулся к выходу, добавила: – Это уже в мусоропроводе, уже не вернуть, ты только не волнуйся, я не нарочно, я просто думала...

 – Ты думала?! – возопил Василий Андреевич, стиснув кулаки. – Да ты знаешь, что ты наделала?! Ты знаешь, что это было, знаешь?!.. Это были заготовки для моего парусника! Это были рангоут и такелаж! Краспицы и гики! Шкоты и брасы, ванты и штаги! Это были кливера, стаксель, грот, бизань! О-о-о!!!

Разрывая грудь стоном раненого зверя, он бросился из спальни вон...

 

______

 

Напоследок Зудин хмуро глянул в зеркало, поправил чёлку и с хрустом застегнул молнию. Ему понравилось, как он выглядит – решительно и зло. Сейчас он был таким, каким всегда хотел быть.

В коридор шарахнулась жена:

 – Куда это ты собрался?

Зудин взялся за ручку и с тяжёлой упругостью оторвал сумку от пола.

 – Переночую на работе. Всё равно всё это везти на машине, но утром такие пробки, а сейчас – в самый раз.

 – Нет, – осторожно поправила жена. – Ты никуда не поедешь.

 – Послушай, – сказал Зудин, храня спокойствие, – ты знаешь, сколько мне лет? Я взрослый мужчина, и сам принимаю свои решения.

Но жена тоже была взрослой и тоже имела свои принципы.

 – Ты никуда не поедешь. Ты должен ночевать дома.

Уже теряя терпение, Зудин потянулся к двери.

 – Да отвяжись же ты, чёрт бы тебя побрал! Осточертела ты мне, понимаешь?! Видеть тебя не могу!

В последовавшей краткой схватке схлестнулись руки и ключи, лица и междометья, агония и воля, – но наконец Зудин вывалился в подъезд, и согнувшись под весом сумки, загрохотал вниз по лестнице. Там, наверху, в чреве оставленной квартиры, происходило что-то нехорошее, какие-то бурление, какие-то спазмы. Зудин этого не видел, но остро чувствовал всем своим встревоженным нутром. Только не останавливаться, приказывал он себе, только вперёд, без оглядки, без слов, без слёз...

Он наотмашь распахнул подъезд и шагнул в ночь. В лицо ударила мгла, ударила осень, ударила бодрость. Мелкий дождь колко сыпал, лужи мерцали кольцами, фонари текли спиралями, редкие автомобили проплывали кометами. Зудину подумалось, что день его рождения пришёлся не на лучшее время года. Ему подумалось, что это, чёрт возьми, – лучшее время, чтобы зажечь праздник жизни!.. Ладонь успела занеметь, он переложил сумку в другую руку и без оглядки зашагал через дорогу.

И тут он услышал где-то за спиной и сверху:

 – Вернись! Слышишь, что я тебе говорю?! Вернись сейчас же!

Ну конечно, это была она. Зудин мгновенно понял: это, перевесившись через перила балкона, орёт вдогонку его жена.

 – Вернись, скотина! Вернись, а то пожалеешь!

Он уверенно пересёк дорогу. Ещё немного, и обогнув палатки, он становился практически недосягаем. Пока она будет верещать, он достигнет стоянки, сядет в машину и заведёт мотор.

 – Доченька, смотри, твой папа от нас уходит!

 – Папа, папа, не уходи!

А вот это уже – что-то совсем неожиданное. Незаконное, запретное, подлое... Зудин развернулся и увидел, как по балкону, рядом с чёрным силуэтом жены, мечется хрупкий силуэтик дочери. Она её выволокла прямо из постели, прямо в холод, в конфликт, в увечащую неприглядность взрослой жизни. Выволокла как садист, как самый неразборчивый душегуб, имя которому – самка в агонии самосохранения.

Зудин смотрел на две чёрные фигуры, и вдруг поймал себя на том, что ни одну из них давно не любит. Когда-то, по сентиментальности юных лет, – да, любил. Но теперь...

 – Вернись, скотина! – голосила жена. – Или ты хочешь, чтобы из-за тебя у ребёнка случилась пневмония?!

Зудин чуть не расхохотался от такой откровенности грубого шантажа. Он чуть не разрыдался от мгновенно понятой, так поздно понятой истины. Внутри всё клокотало, бурлило, рвалось, и Зудин уже не понимал, то ли это холод дождя, то ли отчаянье леденящей правды. Он понимал только одно – что никогда ей этого не простит: беспощадность матери к собственному ребёнку.

 – Оставь меня в покое хоть на одну ночь! – крикнул Зудин через улицу. – Дай мне просто побыть одному!

 – Откуда мне знать, что ты будешь один! – заходилась жена. – Откуда мне знать, с кем ты будешь!

Кажется, полуночное шоу возымело успех: начали оживать окна, заволновались шторы, задвигались тени. Зудин представил, как пошло выглядит со стороны вся эта глупая мизансцена, и ему стало так смешно, что вдруг захотелось доломать комедию до конца, дожать драму до фарса, до гротеска, до абсурда, до предельной обнажённости сокрушительной жизненной правды. Ему захотелось на всю катушку сыграть роль клоуна, захотелось выкинуть что-нибудь такое, чтоб они все подавились, захлебнулись в блевоте, за этими своими занавесочками, – да, да! – хотелось крикнуть ему, – я хочу поехать к любовнице!.. да, и провести эту ночь с ней!.. да, и остаться там навсегда!.. да, и начать всё сначала!.. да, я хочу этого так же, как и каждый из вас, подглядывающих, хихикающих!.. только над кем, над кем вы смеётесь?! – если вся разница между вами и мной только в том, что вы боитесь, трусливо и подло боитесь сказать об этом вслух! – а я...

Он открыл уже рот, набрал побольше воздуха, расправил плечи, развёл руки...

 – Папа, папа, мне холодно! – донёсся тонкий голосок.

И тут он сдулся. Грудь съёжилась, руки упали, голова повисла на тощей шее. Он чувствовал, какая жалкая, эта его шея, какая беззащитная перед дождём, что льёт и льёт свой трезвящий поток за шиворот. Но он не имел сил поднять голову, поднять воротник, подняться, возродиться...

Нет, сказал он себе. Нет у меня никакой любовницы. Нет, и не может быть. Потому что любить женщину – это служить её интересам: низменным интересам бляди, священным интересам матери, и вздорным интересам психопатки. Но я уже не могу служить. Не могу и не хочу. Не хочу обманывать. Нет, нет – уж лучше честная ненависть к заслуженной жене, чем обманная любовь к ни в чём не повинной женщине.

Он вдруг обнаружил, что возвращается. Ноги сами перемещаются по навек заученному маршруту. К дому, к подъезду, к всегда срабатывающей западне, в которой ничего хорошего больше не будет. Никогда. Никогда...

Проходя мимо ребристой вертикали балконов, Зудин не удержался, глянул-таки наверх, и ему показалось, будто там, в знакомой ячейке незнакомых, но таких одинаково тусклых жизней, сверкнула триумфальная усмешка жены.

Удушу суку, подумал он с внезапным хладнокровием. Если ничего хорошего больше не будет, то лучше одним махом со всем этим покончить. Погасить свет, улечься рядом, ещё раз выслушать змеиное шипение, а потом, дождавшись, когда она засопит – подушку на лицо... – глухое мычание, слепые удары, жгучие прочерки, конвульсивные волны... слабеющие, затухающие... – и всё. Навсегда.

 

______

 

 – Ты не спишь?

Василий Андреевич вздрогнул от этой пугающей, в одинокой ночной тиши, неожиданности.

 – Нет, – ответил он супруге. – Что-то сон не идёт.

 – Я тоже не могу, – сказала она, невидимо задвигавшись в постели.

Василий Андреевич откинул одеяло, скрипнул, присел на край кровати. Гладкий пол холодил пятки. За окном шуршал дождь. Бессонный сумрак комнаты поблескивал мертвенным неуютом.

 – О чём ты думаешь? – спросила супруга.

 – Курить хочется, – сказал он.

 – Ты много куришь, – заметила она.

 – Да, – согласился он.

Глазам не приходилось привыкать к темноте. Он их не смыкал. Он был в ней всегда. Первое, во что упёрся взгляд, был остов недостроенного парусника. Игрушечный, как сама жизнь, и как сама жизнь – настоящий. Конечно, конечно, – можно строить мечту, свою рукодельную мечту, настольную, миниатюрную, никому почти не мешающую. Но, стоит только приготовить к подъёму парус – и...

 – У меня страшно болит голова, – простонала супруга. – Просто раскалывается. Давно такого не было.

 – Погода меняется, – сказал Василий Андреевич. – Падает атмосферное давление. Осенью это часто бывает.

 – Ненавижу осень.

 – Я тоже.

Он сидел, не двигаясь, бессильно бросив руки на колени и уронив голову на грудь. Он не смотрел больше на парусник. Смотреть было незачем. И, в сущности, некуда. В сущности, вокруг простиралась только ночь. Окончательная. Навсегда.

 – Ну хочешь, – вдруг предложил он, – я принесу тебе льда? Холод на голову, он помогает.

 – Да, – сказала супруга. – Принеси, пожалуйста, если тебе не трудно.

Василий Андреевич поднялся и зашаркал на кухню. Там он опустился на табурет, закурил, и принялся смотреть в окно. Он курил очень медленно и невероятно долго, а, докурив, взялся за очередную сигарету. Кухня плавала в дыму, ночь тонула в дожде, всё перетекало и взаимно растворялось, текло, меркло, исчезало...

 – Что ты там возишься?! – не выдержала супруга, и Василий Андреевич с тоской подумал, какая же, в сущности, маленькая у него квартирка.

 – Сейчас, сейчас! – отозвался он и, суетливо затушив сигарету, шагнул к холодильнику. – Вот, – сказал он, возвращаясь в спальню, – я завернул лёд в полотенце. Положи на голову, это должно помочь.

Она сделала, как он посоветовал, и затаилась в сосредоточенном ожидании. Через некоторое время Василий Андреевич подал голос:

 – Ну как, тебе полегче?

 – Что-то не пойму, но кажется, да.

 – Постарайся уснуть, в такой ситуации это лучше всего.

 – И ты тоже постарайся, у тебя завтра тяжёлый день.

 – Да, ты права, – вздохнул он, поворачиваясь на другой бок.

 

______

 

Этот день ничем не выделялся из череды всех прочих дней. Ну разве только тем, что когда он шёл по длинному коридору отдела, каждый встречный и попутный, завидев его издали, норовил непременно улыбнуться, и пожать руку, и сказать что-нибудь такое напыщенное, фальшивое, глупое, совершенно лишнее и, в то же время, такое милое, такое приятное. На протяжении рабочего дня его сопровождали лукавые взгляды и заинтересованные вопросы относительно места и времени сбора. Вскоре трудовые планы урезали, что не успели – отменили, чего не хватило – срочно докупили, и долгожданное событие приблизилось вплотную. Радостно взбудораженные люди заполняли кабинет, шутили, смеялись, двигали стульями, усаживались, потирали руки, разбирали пластиковые тарелки, вилки и стаканчики.

А он сидел во главе стола, усталый и счастливый, задумчивый и рассеянный, и его взгляд ошалело плавал. Периодически он вскакивал навстречу очередной партии гостей, принимал какие-то коробки и пакеты, кое-что сразу выставлял на стол, а иное складывал в угол. Он каждого благодарил, долго тряс зажатую ладонь, улыбался похлопываниям по плечу и заливался румянцем под отпечатками губ. Разговоры перетекали в гомон, в гул, в рокот, в реактивную готовность круто взмыть праздника, когда в кабинет вошёл руководитель отдела, и все звуки благовоспитанно стихли, в ожидании решающего официального слова.

 – Ну что ж, друзья мои, – объявил руководитель, приподняв наполненный стаканчик. – Сегодня мы собрались по замечательному поводу. Мы пришли в гости к нашему коллеге. И это не просто член трудового коллектива, не просто сотрудник предприятия и сослуживец каждого из нас. Я думаю, не будет преувеличением сказать, что он – наш общий, большой друг!..

Тут вдруг зазвонил мобильный телефон, и виновник торжества, извинившись, схватился за трубку.

 – Да, – сказал он как можно тише. – Да, все собрались. Все наши, весь отдел... Да, поздравляют... Да, довольны... Нет, нет, ещё не успели... Я? Я нет... Ну о чём ты говоришь? Ты же знаешь, я за рулём... Ну конечно, без задержек, понимаю, понимаю... Да, немного посижу и домой... Да, сразу домой... Да, да, целую, всё, пока.

Дождавшись, когда закончится эта техническая пауза, руководитель вновь надел улыбку и продолжил речь:

 – Итак, сегодня мы поздравляем человека, которого все мы знаем не только как профессионала своего дела, но ещё и как активного участника внепроизводственных мероприятий, и как прекрасного семьянина, и как надёжного товарища, и вообще, как незаурядную личность с широким спектром интересов, высочайшими моральными качествами и неисчерпаемой глубиной души!.. Итак, – повысил он голос до максимально возможной торжественности – я предлагаю поднять бокалы и выпить до дна за нашего общего друга Зудина Василия Андреевича! За тебя, дорогой! С днём рождения! Хороший ты человек!

 

 

 

 

 

Чудовище

 

 

 

На моём столе лежит закладка. Что-то вроде миниатюрной сабли с подвешенным к рукояти недвусмысленным символом: подпёртое крестиком колечко. Если вставить эту штуковину между страниц, снаружи остаётся висеть лукавый знак женского пола. Зная мою патологическую увлечённость Литературой, эту закладку мне подарили на день рожденья женщины нашего коллектива. Красивая вещица. Совершенно бесполезная. Между нами: книгу куда удобней закладывать полоской обычной бумаги. Сабля с утяжелителем мне совершенно не нужна.

Под столом, в самом углу, покоится деревянный ящик. Если вытянуть ноги, обязательно на него натыкаешься. Грустное напоминание о том, что люди думают обо мне лучше, чем я есть на самом деле. Назойливый ящик – это мольберт. Зная мою тягу к Прекрасному, мне его подарил один мой друг. Однажды я приволок на работу картину, которую рисовал ещё в глубокой юности. Этой картине не нашлось места в интерьере моего жилища, вот я и снёс её, только бы не выбрасывать. Так я был признан за крутого живописца, самый истовый поклонник моего дилетантского таланта оказался моим ближайшим другом, в результате чего мне преподнесли мольберт. Это, конечно, не просто ящик. Если расправить все его выдвижные члены и закрутить все латунные барашки, получается монстр, один лишь вид которого заставляет вскипать кровь, а рука так и ноет по кисти. Иногда я раскладываю эту конструкцию. Впечатляет. Между нами: занимает полкомнаты. Случайно увидел в художественном салоне, сколько это стоит – жуть взяла. Когда-то я и впрямь пытался заниматься живописью, но сейчас... Посмотрю, посмотрю на приведённый в боевую готовность мольберт, вздохну, и сворачиваю в обратном порядке. Прекрасный подарок. Он мне не нужен.

Рядом с мольбертом пылится футляр, с множеством кармашков и лямкой для плеча. Это фотоаппарат. Как-то раз я показывал коллегам отпускные фотки, а тут, как на грех, в ординаторскую вошла моя пациентка. Милая такая девица, забавная, только малость изменённая на голову. Мы оперировали её по поводу опухоли головного мозга, всё прошло удачно, она уже готовилась к выписке, и вот к ней в руки попала стопочка фотоснимков. Она нашла мои ракурсы весьма эффектными, взгляд острым, а композицию точной. Так я, поневоле, оказался фотохудожником, и по выписке пациентки был вынужден принять благодарность в виде фотоаппарата – такого дорогущего, что и трогать-то его страшно. Между нами: щёлкать «мыльницей» проще. Но, раз уж такое дело, пришлось, с тяжким сердцем, изучать устройство профессиональной фототехники. Ничего, изучил. Пару раз даже брал с собой в путешествия. Вот только однажды я вдруг понял, что утратил интерес к фотографическому запечатлению своих жалких мгновений. То, что было важным, навсегда останется в памяти, неважное – отсеется, а копить дома пыльные альбомы с одними и теми же физиономиями на фоне переменчивых декораций – как-то это... Нет, нет, фотоаппарат мне больше не нужен.

С новой техникой у меня вообще натянутые отношения. Тут как-то мне подарили мобильник последней модели – отдал сыну. Зачем мне новейшая модель, если мне всё ещё служит старейшая? Сын не нарадуется очередной игрушке, да ещё и издевается надо мной. Демонстрирует фантастические возможности опций и клеймит позором мою неспособность всё это освоить. Да нет, освоить-то я, в принципе, могу, вот только – зачем? Между нами: телефон – это десяток кнопок с цифрами да клавиша вызова. Большего мне не нужно, хоть вы все тресните, уважаемые изобретатели дополнительных завлекалок – и не буду я за это платить!

Впрочем, возможно, дело даже не в технике, а в любом обновлении, в категорической неприязни к попыткам кого бы то ни было изменить мою привычную жизнь... Подарила мне тёща бритву. Суперсовременную, с плавающими трёхрядными лезвиями. Идеально гладкое бритьё – если верить той рекламе, где мужественный красавец холит свой волевой подбородок. Предполагается, что если я стану бриться этим чудесным новшеством, то тоже стану мужественным красавцем. Вот только – зачем мне это? Абсолютно не нужно, не собираюсь я делать карьеру плейбоя... У меня есть старый добрый станок образца, должно быть, ещё Первой Мировой войны. Он заряжается единственным тощим лезвием, которое, пока острое, полосует кожу в кровь, а по мере затупления, оставляет всё больше недовыщипанной растительности. Стоит – копейки. Меня это вполне устраивает.

Вот уж в который раз, пока я собираюсь на работу, жена тщится принудить меня надеть новую рубашку, купленную несколько месяцев назад. Я периодически присматриваюсь к обновке, но всякий раз заключаю: это – для педиков. Она говорит, что я ничего не понимаю, это сейчас модно. Тогда я пытаюсь ей втолковать, что мне не нужна эта мода. Почему не учитывается моё мнение?!.. Начинает орать. Это подарок, говорит. Я уточняю, что это она не МНЕ сделала подарок, а СЕБЕ, поскольку ей, в силу каких-то сомнительных убеждений, видите ли, стыдно, перед какими-то сомнительными знакомыми, что её муж игнорирует моду как явление... Пуще прежнего верещит, просто заходится. Не понимает. Не хочет понять. Никогда не хотела.

Взять хотя бы эту историю с покупкой ночника... В нашей супружеской спальне имеется роскошная кровать, очень стильная, вся в шишечках да вензелёчках. И всё остальное вокруг такое стильное, что скорее подошло бы для музея, чем для нормального человеческого жилища. А вот обычного ночного светильника нет. У меня нет. У жены-то – изящное бра, увязанное в единую композицию с зеркалом, подставками для цветов и этажерками для статуэток. Мне строжайше запрещено вмешиваться в интерьерный дизайн, вот почему я был вынужден упрашивать ЕЁ купить какой-нибудь простенький фонарик, чтобы можно было почитать книжку. Она обещала подумать. Размышления затянулись на несколько лет. Пока она тянула, я иногда читал при свете бра, но, поскольку бра висело на стороне жены, то при её появлении мне оставалось уползать в свою темень. Однако я люблю читать перед сном, вот ведь какое дело, и мне пришлось ворчать, зудить, донимать, скандалить – пока она не поняла, что это серьёзно.

Наконец, купила. Объявила торжественно и таинственно. Сюрприз... Исполненный радостного предвкушения я вошёл в спальню... и оторопел. Там, где я ожидал увидеть скромное приспособление для чтения, на стильном прикроватном столике громоздилось... громоздилась... Возможно, это сооружение и относилось к роду осветительных приборов, но совсем, совсем иного толка. На широком бронзовом постаменте высился витражный покров, на котором, в свою очередь, возлежала статуя – дремлющая обнажённая дева.

Терзаемый самым мрачным предчувствием я подошёл и щёлкнул кнопкой. Витраж затлел весьма сдержанным, если не сказать – траурным, свечением... Я спокойно, так, справляюсь у жены: что это за гроб ты купила? Это не гроб, поясняет она, это сейчас модно, это оригинальный светильник ручной работы, называется «Спящая красавица». На кой мне сдалась чёртова красавица, если я просил купить самый обычный, самый банальный плафон с лампочкой! Как я буду при этой мавзолейной подсветке читать?!.. Молчит, улыбается, торжествует. Уфф!!!

Чем дольше живу, тем больше меня одаривают дорогостоящими, неуклюжими, бессмысленными предметами. Все эти предметы мне не нужны. Меня угнетает такая нелепость, и я периодически пытаюсь отменить назойливую подарочную традицию. Давайте, предлагаю я, честно договоримся: со следующего праздника – всё, баста, никаких подарков. И вам облегчение, и мне не мучаться... Ничего не выходит. Мои идеи не находят отклика. Какой-то замкнутый круг.

 – Молчал бы уж! – одёргивает меня жена, когда я особенно упорствую. – Ты даже цветы мне не можешь подарить!

И вот, в очередной раз уходя непонятый, я с тоской думаю: а зачем? Зачем дарить цветы, если это – ложь? Взаимная, откровенная, давно никого не обманывающая, ложь. Ненужная.

 

______

 

Выхожу из лифта на первом этаже. Площадка «парадного» как всегда завалена рекламными листовками. Выглядит это приблизительно так:

 

ЛАМИНАТ ДОСТАВКА И УКЛОСТЕКЛЕНИЕ 255-08-БЕСПЛАТНО СЛУЖБА ЗАКАЗА ТАКСИОКНА ПВХ, БАЛКОНЫСПЕЦИАЛЬНЫЕ ПРЕДЛОЖ670-95-СРОЧНООФИСНЫЕ ПЕРЕГОРОЛУЧШИЕ ЦЕЖЕЛЕЗНЫЕ ДВЕРИ БЕЗ ПРЕДОПЛА543-95-ДОСТУПНО ВСЕМ -45-08СТОМАТОЛОГИЯ НАШИ СПЕЦИА-343-00-0КРУГЛОСУТО ГАРАНТИЯ 1ГОД

 

Ступаю, шуршу листвой палых предложений. Попутно заглядываю в почтовый ящик. Какое-то письмо. Любопытно... Оказывается, на имя жены: приглашение из магазина модной одежды. Ай, хитрецы! Не без подлого удовольствия опускаю в коробку для мусора, где уже покоится десяток килограмм аналогичной макулатуры.

До метро иду пешком. Хмуро, зябко, слякотно. Ветреный и текучий исход зимы... Вообще-то у меня есть машина, и периодически я езжу на работу за рулём, но в последние годы всё чаще выбираю метро. Всё идёт к тому, что в самом скором будущем придётся избавиться от моего железного коня – этого замечательного воплощения обывательской мечты. В нашем городе дорожная загруженность достигла такого предела, что машина, в сущности, уже не нужна.

Если уж говорить о железном коне, то здесь, скорее, подошёл бы танк. Ни тебе проблем с парковкой, ни опасений за царапины, ни страха перед разными придурками, которые носятся по дороге так, будто живут последний день.

Впрочем, в некотором смысле я и есть танк. Бронированное чудовище с засекреченной страшной начинкой, взирающее на мир через перекрестие оптического прицела. С некоторых пор только так и живу. По-другому не получается. Слишком уж всё уязвимо там, внутри. Только броня и спасает.

 

______

 

Еду в метро. Вздрагиваю, качаюсь, толкаюсь, болтаюсь, трясусь. Ехать не так долго, тридцать пять минут, но всё это так уныло, так изнурительно. Медленно впадаю в анабиоз...

Внезапно в вагон ворвалась бодрость, ворвался свет, простор. Поезд вынырнул из тоннеля и катит по мосту через Москва-реку. Пассажиры щурятся, крутят головами, с детским оживлением смотрят в окно. И тут на середину вагона выходит какой-то неприятный малый и начинает орать:

 

Уважаемые пассажиры! Я приношу свои извинения за беспокойство и предлагаю вашему вниманию оригинальное изделие, которое может оказаться полезным в самых разных ситуациях! С виду это обычная барсетка, которая не занимает много места, имеет элегантный вид, и вы всегда можете взять её в дорогу! Но если раскрыть круговую молнию, она…быстро превращается… в удобный саквояж! В нём имеются отдельные карманы для документов, кошелька, ключей и других важных мелочей, а, кроме того, – два вместительных отсека для более крупных вещей! Но и это ещё не всё! Если раскрыть вторую круговую молнию… можно получить… огромную дорожную сумку объёмом сорок литров! Обратите внимание: снизу имеются роликовые колёсики, а сверху выдвигается прочная ручка! Таким образом, вы без труда сможете транспортировать любую поклажу! Эта сумка пригодится дома и на даче, на ближайшем рынке и в дальнем путешествии! Надёжная конструкция, прочная ткань, три варианта расцветки! Стоимость аналогичной сумки в магазине доходит до пятисот рублей, у меня же вы можете её приобрести всего за двести пятьдесят! Кто заинтересовался – прошу!

 

Он идёт вдоль прохода, призывно воздев руку с чудесным изделием навесу. Пассажиры отслеживают его продвижение, кто-то с любопытством, кто-то с безразличием, но общий итог – не заинтересовался никто. Я наперёд знаю, что не куплю, не нужна мне эта его сумка, и, когда он проходит мимо, смятенно прячу взгляд. Мне неловко. Неловко глазеть на блистательное чужое фиаско. Такое чувство, будто я обязан вознаградить его надсадный труд своей бессмысленной покупкой. Я ненавижу себя за это ложное сострадание и ненавижу его – за то, что он заставил меня это испытать. К счастью, поезд ныряет в тоннель, налетают грохот, вой, тьма, и незадачливый коммивояжёр отворачивается к ближайшему выходу. Вот станция, он вышел, навсегда исчез, хлопают двери, поезд трогается, – а в моей душе ещё долго не оседает встревоженная муть тоски.

 

______

 

Доехал. Поднимаюсь по эскалатору, миную вестибюль, распахиваю дверь на волю... Мой путь преграждают какие-то навязчивые люди, и каждый тянет ко мне руку, норовит сунуть под нос какую-то бумажку. Выглядят эти бумажки приблизительно так:

 

ПЕЧАТИ

ШТАМПЫ

В центре

Выезд курьера

Без предоплаты

251-о9-оо

 

ПУТЁВКИ

В ЛЮБУЮ ТОЧКУ

России и мира

Оформление З/П

Визы, ШЕНГЕН

www.noproblem.ru

 

Салон

красоты

Массаж, визаж, макияж

солярий виварий

пилингс филингс

психолог венеролог

4-я Тверская-ямская

 

 

Интеллигентно расталкиваю этих симпатичных бедолаг. Какое, всё-таки, счастье, что мне не приходится зарабатывать свой хлеб таким унизительным образом. По мне так лучше протянуть ноги, чем протягивать руку. Навязчивость мне претит в любом виде. Хотя, времена, конечно, меняются, и сегодня, чтобы выжить, приходится забыть не только о скромности и такте, но и, пожалуй, о собственном достоинстве. Эх, не моё нынче время, не моё. Неуютно мне в нём, омерзительно. Вся надежда – на прочность брони.

 

______

 

По образованию я врач. Так уж случилось: на заре жизни пришлось выбрать себе какую-нибудь приличную ориентацию, вот я и подался в медицину. Мне казалось это интересным – тайны внутреннего человеческого устройства, анатомирование природной целостности, магия вмешательства в Божественное. Со временем я поостыл к этой высокопарной идее. Как оказалось, болезни не лечатся. Мы можем наблюдать их неуклонное течение, наблюдать с надеждой или отчаяньем, в лучшем случае – чуть притормозить... да и только. Не такой он дурак, Создатель Мира, чтобы позволить кому-то изменить предначертанный свыше путь. Так что, все достижения лечебного дела, по большому счёту, – лишь изящные пассы, высококлассное, научно обоснованное, шаманство.

Однако сказать, что мне не нравится работа врача – ложь. Просто, это та единственная иллюзия, в которой я нахожу хоть какие-то крохи внешнего уважения – в противоположность исчезновению иллюзий внутренних. Но это – между нами.

Больные, анализы, операционная, реанимация... Рабочий день мой заполнен привычной рутиной, которую я давно научился разгребать с виртуозной невозмутимостью профессионала. Зато, по окончании безликой трудовой повинности, меня ждёт кое-что более интересное, сугубо личное, интимное. Мой персональный компьютер.

Я включаю чудесный аппарат и просматриваю электронную почту. Довольно изнурительный труд: чтобы отыскать одно единственное, ожидаемое письмецо, приходится перелопачивать целую гору рекламного мусора. В формате E-Mаil мусор выглядит приблизительно так:

 

Входящие

 

!

2

Ñ

f

От Тема Получ…

 

 *

 

 

 *

 

 

 *

 

 

 *

 

 

 *

Canute@jomastik.c… фонари

 Приборы ночного видения

 Возможности современной технологии для вас!

 Телескопы, (лучший подарок вам и вашим детям!)

Nelikvid Распродажа неликвидов! Состояние оче…

Внимание!!! Распродажа неликвидов! Состояние очень хорошее!!!

Диагностика пок… 100% жителей России носят в …

 Диагностика показывает:

100% жителей России носят в себе различных паразитов!

Таков неутешительный итог обследования более 150 ро…

Penny@madhuri.c… Гарантия качества

 Самый простой способ стать знаменитым!!!

Массовые рассылки по электронной почте!

Многомиллионная БД по Москве и регионам! ГАРАНТИЯ!!!

Sedova Iraida Re (4): Буду благодарна, если вы обрати…

 Привет!

Выучите английский язык вместе с нами!

Результаты не заставят себя ждать!

Чт 21..

 

 

 

Ср 20…

 

 

Ср 20…

 

 

 

Вт 19…

 

 

 

Пн. 18…

 

Последовательно продвигаюсь вниз с помощью клавиши delete. Я делаю так всякий раз, и чтобы напрасно не унывать, воображаю, будто я – Маленький Принц, ежедневно подметающий свою планету. Удалив последнюю соринку, вынужден убедиться, что остался в пустоте. Опять мне никто не ответил. Я жду ответа, но они – молчат. Нет, нет, никакой я не Маленький Принц. Давно уже вырос. И перерос. Теперь я кое-кто другой...

В этой связи мне всякий раз вспоминается повесть Маркеса «Полковнику никто не пишет». Вообще-то, старина Маркес куда более знаменит своим романом «Сто лет одиночества». Хороший, замечательный роман. Великое эпическое полотно. Мне почему-то кажется, что лучшая его работа – именно маленькая смешная повесть о грустном полковнике, который регулярно ходит на почту, ожидая прибытия конверта, в реальность которого сам давно не верит. Несгибаемость духа на фоне заведомо безнадёжного ожидания – эта тема у Маркеса звучит так пронзительно, так щемяще... Казалось бы: далёкий колумбийский полковник, какое мне до него дело? Оказывается – есть. Ведь настоящий шедевр не знает расстояний. Он близок каждому. Всегда и везде. А повесть о полковнике – безусловный шедевр. Ведь она, в сущности, обо мне.

Да, именно в этом и состоит простая формула шедевра. Человек читает и говорит: это – обо мне.

 

______

 

Мне грустно. В моём служебном шкафчике всегда стоит бутылка какого-нибудь напитка, французского или шотландского. Я наливаю себе рюмочку и потихоньку выпиваю.

Тут ко мне заглядывает моя знакомая из лаборатории микробиологии. Она застаёт меня за неблаговидным занятием, и мне ничего не остаётся, кроме как предложить ей выпить со мной. Её предосудительность мгновенно сменяется на любезность, и она порхает на соседний стул.

 – Как жизнь? – интересуется.

 – Полковнику никто не пишет, – грустно ухмыляюсь я.

 – И с каких это пор ты чувствуешь себя полковником? – заигрывает она.

 – С тех, как понял, что генералом уже не стать.

Хохочет, закатывается. Даёт понять, что оценила шутку... Ложь. Не смешно. С юмором у меня всегда было туговато, уж я-то знаю. Но женщины предпочитают безобидную ложь согревающего флирта обидной правде холодного к ним равнодушия. Такие дуры!..

Вообще-то, она не совсем дура. Пожалуй, даже, умная. Пишет «кандидатскую» по каким-то там микробукашкам. На старости лет. В прошлом красавица, развелась, уж в третий раз, и теперь пытается заполнить пустоту этаким высокоинтеллектуальным образом. Я, в общих чертах, в курсе её работы, она не раз мне об этом рассказывала. Тем не менее, слегка захмелев, она вновь начинает посвящать меня в подробности своего исследования. Повествует, как высевает различные комбинации микробов в шашку Петри и наблюдает, как одна колония простейших организмов обгоняет в росте другую, теснит её и сводит на нет, а сама, в свою очередь, оказывается поглощаема третьей, ещё более жизнеспособной колонией – и так далее. Естественные законы экспансии и конкуренции...

 – А если не будет конкуренции? – притворно любопытствую я. – Что будет, если высеять только одну колонию?

Учёная дама удивлённо круглит глаза и говорит:

 – Как что? Это не предмет моего исследования, но ведь это и так очевидно: они разрастутся на всю чашку Петри, сожрут всю питательную среду, ну и... вымрут.

Мы обсуждаем это с ней всякий раз, однако я знаю: настоящий её ко мне интерес лежит в принципиально далёкой от науки плоскости. Я бы сказал – романтической. Если – не биологической. Она знает, что я это знаю, и, если бы у меня имелось соответствующее к ней влечение, всё давно бы уже между нами сложилось, а раз до сих пор не сложилось, так и нечего ко мне заглядывать.

Скажем прямо: она мне не нужна. Тем не менее, визиты продолжаются с неумолимостью микробиологического роста. Мы общаемся с той прозрачной игривостью взрослых людей, в которой сквозит грустная правда, которая никого уже не согреет, окутанная весёлой ложью, которая никого уже не обманет.

 

______

 

Коллеги по медицине часто спрашивают меня, почему я, работая в научно-исследовательском институте, не хочу заняться наукой. Ведь это так легко – «защититься»! Повесить на дверь табличку, где фамилию будет предварять честолюбивая приставка «кандидата», ну а если поднажать, то и «доктора» соответствующих наук... Что тут скажешь?..

Вероятно, как драматический актёр никогда не пойдёт в профессиональный спорт, а яхтсмен-любитель не променяет свою лодчонку на капитанскую каюту танкера, так и человек, чьё сердце ранено поэзией, никогда не сможет найти радости в сухой аскезе репрезентативных выборок и статистических достоверностей.

Что же касается выбора приоритетов с точки зрения общественной пользы, то я далёк от того, чтобы противопоставлять объективность мира науки субъективности мира писателя. Я склонен видеть здесь не конфронтацию, а содружество. Просто, это разные направления человеческого поиска – только и всего. Принципиальное отличие здесь только в том, что учёный ставит опыты на чём-то, в общем-то, постороннем. Ну а писательское исследование – это постоянный эксперимент на себе. Эксперимент под названием жизнь.

 

______

 

Раньше у нас была одна на всех ординаторская, теперь же – отдельные кабинеты, в каждом из которых, не без претензии на комфорт, размещены по несколько человек. Таким образом, в результате улучшения условий, наша дружная коллегиальная община распалась на этакие отдельные кланы. Точнее – кланчики. И вот что любопытно: между этими кланчиками нет никакого повода для вражды, однако и нет ощутимой дружбы. Работая в одном отделении, мы почти друг с другом не видимся, и лишь случайная встреча в общем коридоре понуждает изображать бурный всплеск взаимной радости, которая длится ровно столько, сколько требует краткое рукопожатие.

В моём рабочем кабинете помимо меня обитают ещё несколько докторов – сплошь милые, интеллигентные люди. Но об одном из них следует сказать особо. Он существенно меня старше, в отцы годится, и уж не знаю, как так получилось, что именно ко мне он обратил свою тягу к задушевному общению. Всё бы ничего, я не отказываюсь поболтать, если б только не заваливал он меня бесконечными вырезками из газет с непременным условием их обсудить. Очевидно, заприметив мою склонность к уединению с книжкой, он истолковал её как любовь к печатному слову в самом широком смысле. Но между нами: я вообще не читаю газет. И вот, благодаря трагическому недоразумению, мне приходится регулярно пробегать взглядом его педантично вырезанные памфлеты. Заголовки этих вырезок выглядят приблизительно так:

 

Диагноз: коррупция

УМОМ РОССИЮ ПОНИМАТЬ

Закон пока на стороне олигархов

Большевики спасли Россию

Что лучше: капитализм или социализм?

ПОДМОСКОВНЫЙ АППАРТЕИД

 

И вот, скрепя сердце, мне приходится сползать в вязкую пучину злобы дня. Политика, экономика, история... Видя, что я не препятствую вдохновенному потоку его критической мысли, мой коллега распаляется, краснеет, взволнованно дышит, входит в раж. Несправедливость распределения общественных благ... Ностальгия по блаженным временам Советского Союза... Поношение нынешних смутных времён... Нет-нет, он совсем неглупый, широко образованный и многое повидавший человек. Порой мне и впрямь интересно его послушать, когда он рассказывает о каких-нибудь неизвестных страницах забытого всеми прошлого. Но вот его хроническая политизированная ажитация за годы нашего сосуществования в одном рабочем кабинете давно уже набила мне оскомину, и теперь при малейшей возможности я стараюсь избежать докучливого контакта. Я вижу, он болеет душой за Родину, но все его идеи давно уже обрели тяжеловесную незыблемость штампа, которым он с каждодневной регулярностью норовит припечатать мой уставший от банальностей мозг. Сколько можно это вытерпеть?

Социальное неравенство... Постоянная константа обиженных на фоне переменчивых форм общественного устройства... Я и сам иной раз пытаюсь распутать этот клубок. Выбираю какую-нибудь случайную ниточку мысли и тяну, тяну, вытягиваю... Я люблю это делать в уединении, сидя у экрана компьютера. Стучу по клавишам, засеваю пустоту семенами творческих раздумий – и мысль прорастает, идёт побегами, ветвится, цветёт...

 

Взять, к примеру, количество населения нашей страны. Статистика со всей непредвзятостью показывает, что население стремительно убывает. Если тенденция сохранится, то через какое-то время Россия будет представлять гигантский дом престарелых, который к тому же некому содержать, поскольку восполнение населения трудоспособного возраста не поспевает за ширящейся армией пенсионеров. Скажем честно: мы вырождаемся.

Люди элементарно перестали себя воспроизводить. Почему? Нет уверенности, что родившийся сегодня ребёнок сможет в будущем выжить. Социально-экономическая среда обитания стала слишком агрессивной, чтобы в ней размножаться.

Это чувствуют все, только объясняют себе по-разному. Крестьянин жалуется на грошовую оценку сельского труда, горожанин сетует на чудовищную дороговизну мегаполиса, промышленник вздыхает о трудностях реализации продукта, банкир морщится от мизерной доходности инвестиций, ну а политик разводит руками по поводу неблагодарного электората. Все сходятся в одном: чтобы выжить, нужно заработать; чтобы заработать, нужны реальные рабочие места. Самые светлые головы кричат о том, что эти самые места нужно создавать. Высокая, благородная мысль. Но – как?! Как создать новые рабочие места? – если даже уже существующие, с уже имеющимся объёмом продукции конвульсивно барахтаются на уровне весьма сомнительной рентабельности. Нет-нет, в нашем общем жизненном пространстве ещё существуют два-три соска, припав к которым кое-кто вполне безбедно себя чувствует, выдаивая последнее из кормилицы-земли. Но сколько это сможет продолжаться? Надолго ли хватит этого обманчивого молозива не желающей рожать женщины? И даже если скинуть монопольных захребетников и разделить на всех вожделенный сок, нацедить каждому по кружечке, – разве это что-то решит?..

Когда-то, на заре времён, мужчина мог выйти с топором в лес и одними лишь своими руками срубить дом. Когда-то он мог выйти с плугом в поле и одним лишь своим упорством прокормить семью.

А теперь?.. Вытягивая из себя всё те же жилы, он только и может, что озлобиться на всеобщую несправедливость, и быть вознаграждён упрёком жены: ты ни на что не способен.

Когда-то, чтобы противостоять природной стихии, люди объединялись в общины. И беды и радости делились на всех.

А теперь?.. Каждый сидит в своём так или иначе благоустроенном мирке и готов убить соседа за стенкой, если тот чуть погромче включит музыку.

 

Мне приходит на ум кощунственная мысль: нас стало слишком много. И, в сущности, никто никому не нужен.

 

______

 

Большую часть своего домашнего времени я также провожу за компьютером. Уткнувшись в бездонный экран и повернувшись спиной ко всему остальному. Я сижу за компьютером уже столько лет, что пора бы уж признаться: я – писатель. Настоящий «Я»... Литераторы старой закалки утверждают, будто компьютерное творчество – халтура. Дескать, только живой контакт с бумагой обладает истинной писательской энергетикой. Чушь. Они не желают принять тот объективный факт, что мы живём на переломе эпох, когда принципиально меняется носитель информации. Если следовать логике ретроградов, можно дойти до гусиного пера и восковой свечи, – а там и до клинописи недалеко.

Итак, я – писатель. Сказать, что мне нравится писать – ложь. Просто, это та единственная пытка, в которой я нахожу хоть какие-то крохи внутреннего удовольствия – в противоположность пытке участия в суете внешней жизни. Но это – между нами.

Вот я сижу, пощёлкиваю клавиатурой, и мне почти хорошо, почти не мучительно... Но где-то неподалёку увивается жена. Сколько ты собираешься печатать? – спрашивает... Я уточняю, что не «печатаю», а «пишу». – Ладно, говорит она, сколько ты собираешься заниматься этой своей ерундой? – Всю жизнь, честно отвечаю я... – Давай поговорим. – О чём? – Ты совсем со мной не разговариваешь, обижается она... Нехотя отрываюсь от компьютера, начинаю произносить слова... А она: ну, это я уже слышала...

Далее следует затяжная пауза, и я почти уже возвращаюсь в свой мир... Но жена меня снова выдёргивает. На сей раз, вовлекает в разговор о шмотье... Как тебе эта шуба? – Она прекрасна, говорю. – Но ведь она уже старая! – Разве? – Ей уже семь лет! – Надо же... – А ведь у меня есть ещё новая? – Вот как? – Ну, ты помнишь, я тебе показывала! – Что-то не припомню... – Да тебе вообще на меня наплевать!

В последней её реплике уже дрожит недобрый тембр, и я понимаю, что ещё немного, и отговорками не отделаться. Придётся явить живое участие. Но, до поры, держусь.

 – Я тебе нравлюсь? – воркует она, дефилируя между мной и зеркалом.

 – Разумеется, ты же знаешь.

 – Ты даже не посмотришь!!!

Вздыхаю, оборачиваюсь... и попадаю прямиком на показ мод. Походка от бедра, с перехлёстом ног, с роковой поволокою глаз...

 – Да, – заключаю я, – не будь ты моей женой, охх, я бы точно не устоял!

Обижается, пыхтит, испепеляет...

Да нет, я не против общения, совсем не против. Иногда, например, я пытаюсь поговорить о моём творчестве... Но ей это неинтересно. После того как моя первая публикация обманула её надёжду на звёздный взлёт, она не прочла ни одной моей вещи. Вот если бы я написал бестселлер, прославился и заработал кучу денег – тогда, конечно, другое дело. Я объясняю ей, что вижу свою задачу не в том, чтобы угодить вкусам толпы, а в том, чтобы сохранить себя. Понимаешь, говорю я ей, мои произведения – это мои дети, и они не могут быть ничем иным, кроме как моим собственным воплощением!

 – Твоё воплощение никому не интересно, – обрывает она сухо.

 – Тебе видней, – сдержанно злюсь я и надолго после этого замолкаю.

Понимаю, понимаю, она – нормальная женщина, и я нужен ей в качестве «настоящего мужика». «Настоящий мужик», любит повторять она, прежде всего должен прокормить семью, а уж потом... Причём, из её слов выходит, что это самое «прокормить» предполагает не только простое удовлетворение пищевой нужды, но ещё и кое-что такое, более широкое, растяжимое, до безразмерности, до бесконечности. Словом, надо не просто работать, а зарабатывать. Сколько?..

 – Сколько тебе нужно, чтобы ты успокоилась?! – бросаю я в сердцах.

 – Ну уж не столько, сколько приносишь ты!

Она зарабатывает чуть больше меня, это правда. Её послушать, так может показаться, будто я альфонс, живущий за счёт несчастной труженицы. Такое вот я чудовище. Однако, как это ни парадоксально, кормлю семью именно я. Ни кто иной как я покупаю продукты. И, если уж на то пошло, то и оплачиваю счета коммунальных услуг, и покрываю школьные поборы, и... и... и чёрт знает в какой ещё песок утекает моя скромная зарплата доктора! Во всяком случае, никто не голодает!

 – И, если у меня остаётся свободное время, – завожусь я, – то мне хотелось бы использовать его для творчества, а не для...

 – Это проще всего, – обрывает она холодно.

Проще?!!! Сказал бы я... Да боюсь, бумага не стерпит.

Нет, я понимаю, понимаю: она ревнует. Никогда не согласится с тем, что её муж, помимо беззаветного служения ей, имеет ещё и какой-то иной, побочный интерес. Таким образом, на вопрос, какой долей твоей жизненной энергии хотела бы располагать женщина, существует один и только один правильный ответ – всей, без остатка, – и всё равно ей будет мало. Настоящий Я ей не нужен.

 – Когда умру, будешь продавать мои афоризмы, – мрачно предрекаю я.

 – Когда – я, будешь продавать мои фотографии, – гордо парирует она. – Больше будешь иметь!

Остроумно. Тонко и колко. Всегда умела меня прижать, надавив на мозоль безуспешного мечтателя каблучком преуспевающей красавицы.

 – Надеюсь, – уточняет она, – ты помнишь, что у тебя завтра?

 – А что завтра?

 – Завтра у тебя зарплата!

Она ещё что-то там ворчит, недовольное, а я смолкаю, замыкаюсь и начинаю тихонько настукивать на клавишах компьютера...

 

Для меня человек – это, прежде всего, душа. Не профессия, не доход, не совокупность физических данных и социальных возможностей, а только она – неповторимая вселенная внутреннего «Я». Но душа человека никому не нужна. Если кому-то и бывает любопытна эта зияющая бездна чужого существования, то лишь в той степени, в какой она может служить отражением его собственных практических нужд.

 

Кощунственная мысль: если бы у меня не было жены, разве знал бы я дни своей зарплаты?

 

______

 

Иду в магазин. Вечер, фонари, сиреневая гладь асфальта, чистая бирюза неба. Подсохшее и потеплевшее дыхание весны... Поднимаюсь по ступеням, захожу внутрь. У самого прохода к торговым секциям какая-то девица рекламирует продукцию какой-то фирмы. Присмотрелся: нет, не девица – девушка. Трепетная такая, пугливая. Стоит за столиком с яркими коробочками и звонким голоском вчерашней школьницы выводит тщательно заученную рекламную арию. Невольно притормаживаю, заслушиваюсь, – а она и пуще старается. И глаза: сверкают, зазывают, манят. Вдруг сам себя одёргиваю, смущённо отвожу взгляд. Мне не нужна её продукция – и нечего тут пялиться. Жаль. Прохожу дальше и снова оглядываюсь. Очень жаль. Жаль её пылкую юность, чей пыл приходится растрачивать на такую вот неблагодарную работёнку... Тем не менее, на душе как-то светлеет. С чего бы? Чёрт его знает, с чего. Ну может у человека просто так подняться настроение, без всяких причин, просто взять и улучшиться, всколыхнуться, расцвести? Может, а?!

 

______

 

Нагруженный пакетами, возвращаюсь домой. Захожу в подъезд и опять натыкаюсь на мусор...

 

АГЕНТСТВО НЕДВИЖИМОСТИ933-59-автотехцеотделочные материалы 89-73-35ремонт холодильников,ТВ, видео, стиральных маши399-30-54Сахар мука крупыподключ787-90-ежедневно9.00-20.00 нарколог строительство 230-30-мебель от производителя БЕЗ ПОСРЕДНИКО672-00-0РАБОТА

 

Меня заинтриговала рекламка с оптимистичным словом «РАБОТА». Неужели кто-то предлагает реальные рабочие места? Ради этого не поленюсь нагнуться. Поднимаю, подношу к глазам, читаю: «РАБОТА- распространение листовок по почтовым ящикам». О Господи!..

Настроение портится, меркнет, сдувается. К каждому теперь приходят только эти обезличенные послания. Наличие души не предполагается. Я с грустью отмечаю, что, между прочим, как-то заглохла традиция писать друг другу письма. Конечно, ведь есть телефон: пяток минут формального разговора – и можно забыть о дружеских и родственных связях до следующего далёкого праздника. В наше жёсткое время, если старая добрая почта вдруг доставит послание, адресованное именно тебе, то это будет в лучшем случае какая-нибудь мелкая неприятность.

Заглядываю в ящик с номером моей квартиры. Так и есть – бланк оплаты коммунальных услуг.

 

______

 

Раскрыл холодильник и шуршу пакетами, выкладываю добытую снедь. Жена нависла верховным судией, заглядывает через плечо, критически оценивает. Её вердикт: опять купил дерьмо... Послушай, сдержанно раздражаюсь я, если это продукция малоизвестных фирм, это ещё не значит, что она хуже. Я не собираюсь оплачивать рекламу дутых брэндов... Она спорит. Я – нет. Ей нравятся яркие упаковки, я же признаю только суть. Мне нужно кормить семью, а не играть в фантики.

За ужином жена ни с того ни с сего поднимает тему покупки новой машины. Дескать, наша – уже старая, и её давно пора поменять... Зачем, возражаю я, зачем её менять, если в наше время машина практически не нужна? Но, если её так уж необходимо иметь, то меня вполне устраивает старая.

 – Новая требует меньше вложений, – убеждённо заявляет наездница, в своей в жизни не купившая ни одной запчасти.

 – Тебе, разумеется, видней, – неприязненно ворчу я.

После ужина я курю, рассеянно глядя в окно. Жена расположилась напротив и изучает доставленную мной платёжку. Ужасается росту коммунальных цен. Я философски отмечаю, что жизнь дорожает – ничего, дескать, страшного, объективная реальность. Зря. Моя философия будит в жене неожиданно агрессивный отклик:

 – Между прочим, что-то ты мало приносишь денег! Я хочу увидеть твою ведомость по зарплате!

Я смотрю на неё и с тоской понимаю: вот такая, с острым, как шило, взглядом и ядовитой пеной на устах, с вечными ко мне претензиями и отсутствием в ней хоть самой малой капли тепла, – она мне не нужна...

Вообще-то, она у меня красавица, это правда. Но вот ведь в чём ирония судьбы: нет страшнее зверя, чем стареющая красавица. Всё своё недовольство по самым разным поводам – с каждым годом всё более истеричное – она будет сливать на тебя. Кто не верит, пусть попробует повторить мой нехитрый семейный подвиг... В молодости она – королева жизни, окружённая бесчисленными рыцарями и трубадурами, средь которых ты – приближенный мелкий подданный. По мере последовательного уничтожения свиты, ты медленно продвигаешься в фавориты, но, когда, по выслуге лет, тебе жалуется титул Серого Кардинала, ты вдруг оказываешься один на один с законченной Царственной Ведьмой. Самое смешное в этой ситуации то, что она никогда не захочет признать, что её недовольство мужем – всего лишь персонифицированное недовольство мироустройством в целом. Но стоит тебе сказать, например, так: «Не я создавал этот мир. Все вопросы – к Господу Богу», – как её жгучее красноречие тут же достигает накала белой ярости, обращающей любые твои доводы в бесполезный пепел. Такая вот получается грустная диалектика: женишься на своей Любви, а живёшь с чужим характером.

Пока не поругались, ретируюсь в «кабинет». Этим гордым термином я в шутку называю пятачок моего личного пространства, на котором стоят стул, стол и компьютер. Сей суверенный «анклав» затравленно приютился в углу супружеской спальни. Вторая комната – для сына. Вот и весь чертог. В этой связи мне с любовью вспоминается М.М.Жванецкий: «Квартира писателя – место, где писателю нет места».

Я включил компьютер и собрался нырнуть в спасительный омут рефлексии. Но жена тут как тут, держит, не отпускает. Всё крутится и крутится рядом, отвлекая меня от мысли и заражая бессмысленным, нервным монологом. Да ещё при этом играет подсветкой гроба: то включит, то выключит. Я медленно к ней поворачиваюсь, вдумчиво наблюдаю, как скачут по её лицу цветные витражные пятна, дожидаюсь, когда она иссякнет, а затем спокойно, так, говорю:

 – Слушай... Может, тебе стоит завести любовника?

Мгновенно вскидывается в стойку встревоженной кобры...

 – Нет, правда, правда, – продолжаю я, как ни в чём ни бывало, – это здорово бы меня выручило. Он бы оттягивал на себя часть твоей дурной энергии, и ты приходила бы домой размягчённой и миролюбивой. Выиграли бы все. У тебя появилась бы своя отдушина, а у меня – свободное от тебя время.

Качнулась, отпряла, плавно скользнула в обходной манёвр...

 – Зачем ты говоришь мне гадости?

 – А зачем ты постоянно трахаешь мне мозги?!

 – У тебя... кто-то есть? – спрашивает она с притворным пониманием.

 – Да нет у меня никого! – нетерпеливо морщусь я. – И не может быть, ты же знаешь. Моя личная трагедия мужчины заключается в том, что самая красивая в моей жизни женщина встретилась мне в самом начале пути, и это была ты. А всё, что подворачивалось позже – лишь блеклое подобие. Такой вот ты оказалась для меня ловушкой... Тем не менее, мы столько лет вместе, что это уже просто невозможно терпеть!

Она кивает, кивает, остекленело глядя сквозь меня, и повторяет теперь уже убеждённо:

 – У тебя кто-то есть.

Вздыхаю, задыхаюсь, отдуваюсь. Непрошибаемая ригидность мышления!

 – Дорогая, – говорю я, собрав всё моё самообладание, – твоя подозрительность выглядит бесвкусной и жалкой – на фоне моего терпеливого, всё наперёд простившего, доверия!

 

______

 

 

Снова грохот, снова вой, снова тёмная качка подземки – и вот распахнулся простор... А не середину вагона опять выходит какой-то неудачник и начинает:

 

Уважаемый пассажиры! Я приношу свои извинения за беспокойство и предлагаю вашему вниманию оригинальное изделие, которое может оказаться полезным в самых разных ситуациях! С виду это обычная настольная лампа, выполненная в современном дизайне, но не торопитесь с выводами...

 

Он начинает крутить лампу в руках, демонстрируя всем её высокотехнологичную незаурядность... Поневоле наблюдаю за этим грустным шоу... Дизайн действительно современный – стильная трёхчленная конструкция: кругляк станины, стойка и собственно лампа. Последняя представляет стеклянную трубку, упрятанную в фаллоподобный пенал. Демонстратор щёлкает кнопкой, и фаллос вспыхивает ровным неоновым сиянием. Оказывается, он работает от обычной батарейки. Оказывается, его свет абсолютно безвреден для глаз... Незаменим в походе и поездке, в гараже и дома... А ещё его можно изгибать под различными углами и проворачивать вокруг оси, направляя свет наиоптимальнейшим образом. А ещё его можно подвесить за удобный кронштейн, где только в голову взбредёт. А ещё его можно воткнуть в розетку и он будет потреблять смехотворный минимум энергии. Три варианта расцветки. Стоимость в магазине доходит до... а здесь, всего лишь...

Я почти заинтересовался, но вовремя спохватился: мне запрещено вмешиваться в интерьерный дизайн. Уже имеется «Спящая красавица», и неоновый фаллос нарушит устойчивость гармонии. Да, пусть уж остаётся всё, как есть... Это я так для себя решил, но он-то этого не знает и, проходя мимо, тычет своим товаром – я чуть было ему не врезал. Чёрт возьми, мне нравится метромост, нравится краткая отдушина открытого во все стороны пространства – разогнавшийся поезд взмывает над рекой, над городом, над миром... Но мне совсем не нравится, когда в мой поэтический полёт вторгается чей-то мерзкий голос и пытается всучить мне фаллический светильник! Не нужна мне эта его хреновина, куда бы она там ни втыкалась, не нужна!

 

______

 

Входящие

 

!

2

Ñ

f

От Тема Полу…

 

 

 *

 

 

 *

 

 

 

 *

 

 

 

 *

 

 

 *

 

Доступное обуче… Доступное обучение наращиван…

ПРЕДЛАГАЕМ

·           Обучение наращиванию гелевых ногтей себе (домашний салон)

Demosthenis Bishop Предлагаем POP-напиток с к Оптовая распродажа со склада в Москве!

 Цена партии от десяти коробок по 9 руб. за банку.

 12 вкусов

 28-29февр, Сан… ПОБЕДА НА ПОЛОЧКЕ ТРЕНИНГ…

 Приглашаются руководители отделов продаж,

менеждеры по продажам, специалисты в области продвижения товаров и услуг.

 ТРЕНИНГ ПО МЕНЧЕРДАЙЗИНГУ

Hunter Деньги. Много денег. У вас.

Здравствуйте!

Убедительная просьба: дочитайте это письмо до конца – это в ваших интересах, так как, может, вы его больше не получите

Radmilla FW: Receive the gift of stilish…

My honey!

This e-store truly made my day better and I culdn’t e-meil it to you…

 

 

Вт 01…

 

 

 

Пн 31…

 

 

Пн. 31…

 

 

 

 

Вс. 30…

 

 

Вс. 30…

 

Снова E-Mail. Снова рекламный мусор. Снова полковнику никто не пишет. В данном случае, полковник – я. И этот самый «Я» никому не нужен. Между нами: я написал роман. Хороший такой роман, лирический и честный, я писал его несколько лет, горел, мучался – и, наконец, разослал готовый текст по издательствам... Но они молчат. Ни ответа, ни привета.

Ну ничего, ничего. Мне не привыкать ждать. Ожидание не так уж тягостно, когда есть чем заняться. А мне – есть чем. Всегда. Вот и сейчас: открываю файл собственных мыслей, начинаю настукивать мелодию равнодушных клавиш...

 

Слишком много развелось писателей. И, в сущности, новые писатели никому не нужны. Всё, что Литература могла рассказать, она уже рассказала. Если сегодня и выходят романы, то это, как правило, – импровизация на избитую тему. Фиговый лист новой формы не скроет наготы старой сути, и вся эта художественная возня выглядит всё более скучной, буксующей у невидимого, но ощутимого тупика. Складывается впечатление, что ресурс книгописательства, увы, полностью исчерпан.

Кощунственная мысль: Александрийская библиотека ДОЛЖНА была сгореть... И дело даже не в том, что по чьей-то вине в столице древнего Египта случился пожар. Причина глубже, и, вероятно, не одна, но: на смену ветхой культуре южного средиземноморья уже шла новая культура севера. На смену папирусу шла бумага, и место седых мудрецов должны были занять молодые и дерзкие мыслители. Иными словами, одна цивилизация брала верх над другой. Так было всегда – со времён мифической Атлантиды. Так будет и впредь – вслед за нашей высокоразвитой, увлечённой играми разума и не желающей себя воспроизводить, европеизированной, глобализованной общностью.

Кто же придёт вслед за нами?.. Достаточно взглянуть на юг и юго-восток, становится ясно: там размножение, там экспансия, там вызревает будущая цивилизация. Абстрактную объективность геодемографической статистики можно прочувствовать непосредственно, проведя следующий субъективный эксперимент: зайти на ближайший рынок и посмотреть, кто же там торгует. Или – дойти до ближайшего пивного ларька и заглянуть внутрь. Или – если ты живёшь в не слишком элитном районе мегаполиса – просто выйти вечером из подъезда…

Сегодня, на наших глазах, книга замещается компьютером. Меняется носитель информации – не симптом ли это смены человеческих эпох? Если это действительно так, то очень многие из увековеченных на бумаге мыслей в скором времени будет преданы огню технического прогресса. Рукописи не горят?.. Горят, ещё как горят… С того самого момента, как появился первый компьютер. Ведь новое – это хорошо забытое старое. Тщательно забытое, намертво. Накопленный предками опыт не нужен будущим поколениям. Новая эра всегда начинает свой путь, шагая по выжженной земле.

 

Тут я отвлекаюсь... Почему-то вспоминается конкуренция между колониями микробов... Наплывает грусть, и я меланхолически тянусь к рюмочке...

 

______

 

Моя жена – человек далёкий от научного подхода, но после некоторых за мной наблюдений она пришла к следующему неопровержимому выводу: если я добираюсь до работы на метро, то непременно возвращаюсь, что называется, «с запашком». Её это тревожит. Ей это не нравится. Она не собирается жить с пьяницей...

Смешно: я никогда не думал, что однажды доживу до этого печального этапа супружеской жизни. Кажется, что это возможно у кого-то другого, но только не у тебя. Человек вообще любит посмеяться, но, всё больше, – над другими, но вот над собой – ни-ни!.. Но это только поначалу, на примитивных стадиях развития. С годами вырисовывается истинное положение вещей. В юности жизнь кажется драмой, в молодости – трагедией, но однажды приходит возраст, когда понимаешь: она – всего лишь анекдот.

В данном случае, анекдот такой: возвращается мужик пьяным домой, на пороге его встречает жена и... – бесконечное множество вариаций.

Я пообещал ей, что больше не буду. А чтоб верней закрепить свою трезвенническую установку, принял решение ездить на работу на машине. Всё-таки, руль – он держит. Так я сказал.

 

______

 

Итак, в тот день я был на колёсах. В день, когда у меня появилась попутчица. Так уж случилось, что я поздно закончил работу, она тоже закончила поздно, мы столкнулись на выходе, выяснилось, что нам обоим приблизительно в одну сторону, и я предложил ей мою водительскую галантность... Она работала в дебрях одного со мной учреждения. Не то чтобы в одном отделении, но где-то очень близко, почти рядом. Иногда мы пересекались в бесконечных коридорах, цеплялись на мгновенье взглядами – и соскальзывали, размыкались, так и оставаясь друг для друга чужими. До поры.

И вот мы катим. Два-три игривых слова – и уже катим. С ветерком. Поздний вечер, почти свободная дорога, почти разрешённая скорость, – а в форточке свистит совсем уже тёплая, мягкая, нежная, волнующая новая весна...

Вдруг память одёргивает. Ведь что-то такое уже было: поездка в полутьме автомобиля, девушка, музычка, весёлая болтовня... Всё вылилось в долгую связь, которая закончилась стихами, слезами и прочими атрибутами заведомо гиблого дела. Нет, нет, то была – совсем другая девушка. И то был – совсем другой я. Теперь я стал старше. Надеюсь. А вот моя очередная попутчица – моложе. Ну-ну...

Тем не менее, помимо занудливой памяти, в душе всегда есть и много другой всякой всячины. Например, интуитивное желание улыбнуться, повалять дурака, покуражиться, – почувствовать, что ты, чёрт возьми, живой! Но это – между нами.

Я только подвёз её до дома и, собственно, всё. Однако вскоре обнаружилось, что этой поездке не суждено остаться единственной... Да, да, я живой человек, ну убейте меня, что ли, за это!..

Спустя несколько попутных вояжей, она меня спрашивает:

 – А что вы всегда такой замкнутый?

Не нравится – могла бы не садиться ко мне в машину. Никто её силком не волок... Хотя, конечно, она права. Нельзя быть таким букой. В конце концов, я ведь не таксист, и, наверное, наши совместные поездки могли бы быть и более – сближающими? рискованными? опасными? – приятельскими.

 – Моя душа – дом без дверей, – хмуро отзываюсь я, и в этой натянутой хмури мгновенно чувствую лукавый внутренний щипок.

 – А если залезть через окно? – ловко подхватывает она.

Вот ведь чертовка! Поворачиваю к ней бронированную башню и навожу прицел на резкость. Взаимно улыбаемся, и я боюсь, что из нас двоих строит глазки не только она. Мне захотелось сказать ей, что дом без дверей – это слишком ещё мягкая метафора; на самом деле я – танк, сплошная броня и никаких окон. И ещё моя мысль потекла в строну пушки, потекла неуправляемо и как-то даже непристойно... – но тут у моей попутчицы что-то мелодически звякнуло в сумочке, она порылась, извлекла мобильный телефон и принялась тыкать в него ногтиком, сосредоточившись на дисплее.

 – Что, любовник одолевает? – зачем-то пошлю я.

 – Да нет, – смеётся она. – Это эсэмэска пришла от мамусика.

 – От мамусика? – переспрашиваю я, чувствуя почему-то неожиданное облегчение, и от этого расплываясь в улыбочке идиота. – Мамусик... Надо же, какая прелесть!

 – Ой, какая же она у меня недотёпа! – весело сокрушается девушка. – Опять прислала эсэмэску без слов.

 – Как это – без слов?

 – Вот так. Никак не могу её научить правильно пользоваться мобильником. Наберёт, бедная, текст, а потом уж я не знаю, на какие она там кнопки жмёт, но только ко мне приходит пустой конверт. Смешно, правда?

 – Смешно, – соглашаюсь я. – Хотя...

Неожиданно чувствую, как во мне начинает вздыматься знакомая волна тревожного восторга. И я знаю, это называется вдохновением. Сколько раз уж такое бывало: какая-нибудь неказистая мелочь вдруг полыхнёт откровением пронзительной красоты, и я тут же хватаюсь за эту случайную находку, кручу и так и этак, шлифую, полирую, ограняю в законченную драгоценность... Вот и теперь. Письма без слов. Я очарован и сражён этим образом. Мне вдруг становится очевидным, что никакие эпистолярные многословия не несут такой любви и сопричастности, как вот это бессловесное напоминание о себе. В этом пустом электронном конверте – целая вселенная чувства, необъятная бездна души. Письмо без слов – это предельный лаконизм. А стоит его разрядить хоть фразой, хоть буквой – и чарующая тайна тут же обернётся какой-нибудь унылой заурядностью.

 – Когда-нибудь и ты станешь таким же мамусиком.

 – О-о, когда ещё это будет!.. – веселится она.

 – Не так уж долго ждать, как тебе кажется. Выйдешь замуж, родишь...

 – Вообще-то я не собираюсь замуж, – неожиданно строго уточняет девушка и, наблюдая моё недоумение, поясняет: – Как посмотришь вокруг, как живут другие, тошно делается.

Меня почему-то неприятно задевает это её обобщение.

 – Но ведь когда-нибудь же ты встретишь мужчину, которого полюбишь?

 – Я предпочитаю мужчин в качестве ухажёров, – независимо отпускает попутчица.

А она довольно-таки беспощадная гадость. По моей броне чиркнул рикошетом её тонкий укол: «мужчина» для неё – во множественном числе. Скорее всего, конечно, набивает себе цену. Хотя... Вокруг такой сладкой конфетки наверняка постоянно крутится целый рой тоскующих зелёных мух.

Впрочем, какое мне до этого дело? Какое мне дело до красавицы, привыкшей к приятному разнообразию ухажёров? Уж я-то не собираюсь за ней ухаживать, это уж точно. Зачем? Поматросить и бросить?.. Эта гнусность не для меня. Или – вот уж потеха – жениться?.. Эта глупость – тем более.

Слишком много красавиц. Слишком мало женщин. Никто не хочет рожать. И никто не хочет эти роды обеспечивать. Слишком мало мужчин – всё больше поэтов, героев и прочих искателей острых ощущений. Размножаться? – дураков нет! Мы все стали слишком «умными», уже смолоду опытными. Априори. В качестве потенциальных родителей мы друг другу не нужны.

Кощунственная мысль: инстинкт размножения обратно пропорционален уровню интеллекта.

Тогда зачем мы друг другу? Неужели, затем лишь, чтобы встретиться, смутиться, почувствовать трепет, дрожь, страх, нарастающее высоковольтное напряжение, борьбу мотивов, спазм желаний – и сдаться, слиться, взмыть, воспарить в пронзительном сиянии отчаянно сжигаемой Красоты? – и рассыпаться бесплодным пеплом...

Да, только за этим. Когда-то я думал, что жизнь даётся для чего-то, такого, более праведного, пасторального что ли. А теперь – нет. Рабское служение цепочке человеческих повторений больше меня не влечёт. К чёрту будущее! – хочется жить настоящим. Светлого завтра не будет. Есть только скоротечное сегодня, и в нём каждому даётся шанс – вспыхнуть яркой звёздочкой, чей смысл – мгновенье. Но для этого нужна Красота. Много Красоты. Должна накопиться критическая масса этого ядерного заряда.

Чем больше людей, которые думают подобным образом, тем ближе наш мир к Апокалипсису. Но это – между нами.

Это знаю я, но она-то пока не знает. Она слишком молода, чтобы это знать. Она, глупышка, думает, что меня привлекают её накрашенные глаза, напомаженные губы и наманикюренные ногти, – не говоря уже о сокрытых от случайных нахалов пахучих и сочных прелестях... Если всмотреться в неё объективно, то не такая уж она красавица. Носик, задиристо вздёрнутый нос – слишком уж выдаётся, вытягивая за собой безвольную податливость остального лица. Глазки, огромные выразительные глаза – по-рыбьи навыкат, холодные, пустые. На лбу – прыщики, откровенные пупыри, розовые вулканы напрасной перезрелости. И чего ей кокетничать? Дура... Ей невдомёк, что главное сокровище её незагубленной пока молодости – душа. Только в ней настоящая Красота.

Подруливаю к её подъезду и торможу.

 – Ну всё, на этом закончим. Ты красавица, и дальше нам не по пути.

 – А вы? – смеётся она. – Кто же тогда вы?

 – Я?.. – делаю вид, будто задумался, но на самом деле ответ известен: – Чудовище, разумеется.

Хохочет. Её забавляет эта милая, беспощадная игра.

 – Бойся меня, – добавляю напоследок. – Чудовище приходит в жизнь красавицы, чтобы её погубить.

 

______

 

Не знаю, как так получилось, само собой как-то вышло, но мы обменялись номерами мобильников. И начали переписываться по эсэмэс. Никогда не понимал, зачем мне эта хреновина, а теперь вдруг понял: высокие технологии. Новое поколение. Новый носитель информации. Новый формат общения. Новая эра.

 

______

 

Расположившись перед компьютером, раскрываю файл своих мыслей. Печатаю. Нет – пишу...

 

Настоящий писатель – всегда чудовище. Настоящий – тот, кто пишет честно. Потому что если он пишет без обмана, то есть искренне, – а только так и можно писать, – то очень часто вынужден быть беспощадным к изображаемому объекту. В науке с этим проще: любой, пусть даже самый неприятный вывод, называется объективной оценкой. Но в сфере художественных изысканий голая правда выглядит кощунством, и честная беспощадность писателя у большинства людей вызывает обиду. Обнаружив, что какая-нибудь колючка случайно задела их дражайшее самолюбие, они так ослепляются негодованием, что не замечают, не желают знать, что в своей художественной искренности писатель не щадит прежде всего самого себя... Моралисты всегда готовы такого писателя предать анафеме, забросать камнями, поднять на штыки и с удовольствием растерзать. У них всегда наготове фарисейское вооружение: гуманизм, милосердие, сочувствие... Этим сладким пилюлькам романтической сердобольности у обывателей несть числа. Вот только пилюльки-то эти – наркотик, которым пытаются субъективно обезболить объективно умирающий организм.

 

______

 

Теперь я регулярно езжу на работу за рулём. И бреюсь новой бритвой – идеально гладкое бритьё. А с некоторых пор начал надевать все те моднючие шмотки, которые с таким усердием навязывала мне жена. Чувствую себя ряженым. Чувствую себя полным придурком, но почему-то, в контексте общения с попутчицей, мне это чувство неожиданно нравится.

Я сказал ей, что от неё исходит свет. Я это вижу, чувствую, и её свет так озаряет мою хмурую жизнь затворника... Она смеётся. Прям таки журчит, растекается. Ей это нравится... Я тоже расплываюсь в улыбочке идиота. Вполне осознаю её неидеальность: и нос, и глаза, и прыщики на лбу. Но что-то во мне происходит такое, неуправляемое, – что-то такое, что выше объективной эстетики, сильнее цинизма и сокрушительней ветхой морали... Я говорю ей откровенные глупости – и искренне в них верю. Она почти ещё девчонка, но уже достаточно взрослая, чтобы осознавать притворство комплиментов. А я совсем уже взрослый, чтобы понимать дурманную гибельность красивых слов, но что-то во мне осталось неистребимо мальчишеское, если я по-прежнему готов раскрыться этаким беззащитным цветком перед охотничьей хитростью женской красоты. Зачем же я это делаю? Ведь я давно уже знаю, что Красота – это приманка в ловушке природы. Природа использует Красоту, чтобы приручить человека, заставить продлить род и тем самым его обессмертить.

Кощунственная мысль: я использую природу, чтобы приручить Красоту.

Наконец, я признался ей, что я – писатель. Мы болтали о всяких пустяках, успели незаметно перейти на «ты», но настоящий «Я» до поры держался, не спешил приоткрывать броню. А в какой-то момент не сдержался, сболтнул, сорвался в излишнюю откровенность. Я рассказал ей, что пишу, пишу давно и всерьёз, но пока, к сожалению, не совершил прорыва к тому, что называется словом «успех»; но всё равно я буду двигаться в этом направлении, я только в этом вижу свой путь, и, как живописец существует только в игре цвета, а музыкант – в кружении нот, так и я не мыслю себя без каждодневного служения Слову. Понимаешь, сказал я ей, для писателя его жизнь, и жизнь окружающих – это всего лишь сырьё, из которого он выдёргивает отдельные клочки, а затем сплетает кружево, в надежде, что ему удастся приручить и обессмертить Красоту.

Но что-то, кажется, слишком уж я завернул: она рассеянно смотрит в окно и только что не зевает...

О чём мне с ней говорить? О чём вообще говорить мужчине и женщине? И разве есть между мужчиной и женщиной хоть одна общая тема, – кроме той единственной, которая на случайном перекрёстке судьбы бросает их друг другу в объятья?.. Бизнесмен будет говорить о бизнесе, спортсмен – о спорте, политик – о политике. Каждый будет говорить о себе, стараясь раскрыть наболевшее и пытаясь увлечь в свои тёмные недра. Какая глупость! Тёмные недра никому не нужны. Настоящие мы не нужны друг другу. Никогда.

Неожиданно она поворачивается ко мне и говорит:

 – Писателю нужна Муза.

Я остолбенел, чуть не въехал. В тормознувший зад передней машины... Никак не мог предположить в этой простенькой кукле такой изящной отзывчивости. Судорожно пытаюсь родить какую-нибудь остроту – ветреную, лёгкую, – но тут вдруг оживает мой мобильный якорь, одерживает, дёргает... Да, говорю я, с раздражением выходя на связь, да уже выехал, да уже в пути, да, домой... Где еду? Ну, где-то, приблизительно, даже не знаю... Да, да, очень аккуратно... без лихачества... без нарушений... Уже лёг спать? Не дождался? Передавал привет? Ну, что делать, такой уж у нас рабочий день, ненормированный... Да, такая вся наша жизнь... Да, конечно, мне тоже жаль... Да, целую, пока, пока.

Медленно поворачиваю голову направо.

 – Тебе это не омерзительно?

 – Что?

 – То, как я цинично обманываю жену?

 – Нет.

Ну и дура, хотел я ей сказать, но, вместо этого, почему-то пускаюсь в рассуждения... Понимаешь, говорю, большинство людей – страусы. Предпочитают спрятать голову в песок. Боятся посмотреть правде в глаза. Живут друг с другом, терпят, мучаются, и никак не могут решиться поговорить искренне. А правда в том, что после стольких лет, после стольких всяких событий, они, они... между ними... не остаётся ни капли... Любви.

 – Но ведь это же ужасно! – восклицает попутчица.

 – Почему, ужасно... Нормально.

 – Может, лучше развестись? – осторожно предполагает она.

Усмехаюсь, наливаюсь неприступным гордым льдом:

 – Для меня быть женатым – это способ не жениться больше никогда.

 – Но ведь многие женятся и по второму разу, а то и по третьему, – наивно сочувствует она. – Люди как-то пытаются найти своё счастье!

Мой лёд чуть тает, оплывает теплеющим снисхождением:

 – А вот это уже – разговор под названием «женское коварство».

Кажется, поняла, вспыхнула румянцем.

 – Мой первый и единственный брак оказался настолько удачным, – добиваю я, окончательно воплотившись в образе мерзавца, – что отбил всякую охоту к женитьбе.

Молчит, переваривает, смотрит в окно, за которым скользит размытый город... А он и впрямь такой размытый, этот летящий на скорости город, такой разморенный и нереальный, ненадёжный. Совсем уже лето, совсем жара. Всё плавится, течёт, трепещет зыбким маревом. И кружит, кружит, увлекая все мысли в полёт, хмельная метель тополиного пуха...

 

______

 

Высадил её у подъезда, и сломя голову мчусь домой. Вспоминаю, думаю, улыбаюсь, хмурюсь... Дура. Какая же дура!.. «Пытаются найти своё счастье»... Да я давно уже живу по ТУ сторону счастья, давно уже всё нашёл, и теперь осталось только терять и терять!.. «Счастье»... «Люди как-то пытаются»... «Счастье»...

Счастье – всего лишь краткий всхлип восторга за миг до покорения мечты.

______

 

Однако то, что я считал концом разговора, оказалось лишь началом сложной полемики, и, поскольку встречаться с девушкой у меня не было возможности, наш диалог продлился уже в виде эсэмэсок... Забавно: мне всё больше нравится этот электронный жанр. Он дисциплинирует мысль, учит быть предельно лаконичным. Отличный тренажёр для писателя.

 

______

 

Вот компьютер – другое дело. Безбрежность текстового файла способна принять неограниченный объём мысли. И мысль расслабляется, растекается, плывёт... Здесь надо быть сдержаннее, строже. Сегодня я напишу совсем немного. Две-три мысли – и всё. Раскрываю, пишу...

 

Быть страусом – не значит быть неуязвимым. Гуманизму слепцов я предпочитаю откровенность зрячих. Но может ли откровенность не быть беспощадной? Пока не знаю. Но я ищу, неустанно ищу ответ...

Иногда меня захлёстывает такое азартное, злое чувство, почти неистовое, почти звериное, когда я думаю: ну что ж, если сама жизнь ко мне беспощадна, какого чёрта я должен щадить её?.. А иногда – наоборот: накатит волна такой удушливой нежности, что я готов разрыдаться от жалости к этому прекрасному, глупому, на моих глазах погибающему, миру...

Я весь в противоречиях, они терзают меня, раздирают. Это трудно, мучительно. И это не плохо и не хорошо. Это значит только одно: я – живой.

И, пока жив, я пытаюсь идти Путём Мысли, в конце которого мне грезится звезда истины. Понимаю, понимаю – всякая звезда недосягаема. Но это не значит, что не нужно идти. Возможно, ответом будет весь пройденный путь. И, возможно, моей истиной станет условная точка на этой прямой, – точка моей собственной смерти. Ну и что из этого? Ничего. Ровным счётом ничего. Кроме того, что, ступив на эту дорогу, остановиться уже не удастся.

 

______

 

У меня есть друг, замечательный дружок, никому себя не навязывающий, никого к себе не подпускающий, умница, циник, с непрошибаемым равнодушием к чему бы то ни было и всепронзающим, игольчатым чувством юмора. Светлая личность. Во всём – начиная с отливающей зайчиками, идеальной лысины, и кончая всеобщим к нему обожанием. Он работает хирургом на восьмом этаже. Я – на тринадцатом. Но это – между нами.

Как-то раз я захожу к нему в кабинет и наблюдаю следующую картину... Он сидит за столом, напротив, робко так, примостилась родственница пациента, и мой друг говорит ей:

 – Я должен сообщить вам правду: у вашего мужа – рак.

Цепенею от невольного очарования – у моего друга абсолютно непроницаемое лицо. Сдержанное шевеление губ, строгая вертикаль носа и спокойные, чистые глаза, в голубой бездонности которых зияет сама, неподвластная эмоциям, Вечность. Родственница вдруг содрогается, исходит конвульсиями, начинает бултыхаться в обездоленном потоке слёз. Мой друг наблюдает это, привычное ему, шоу, отслеживает до какого-то, известного ему предела, а затем продолжает:

 – Но есть небольшой шанс на благоприятное течение процесса.

Далее он, с беспечальным изяществом факира, разворачивает перед ней милосердную перспективу: современные возможности облучения, фантастические успехи химиотерапии, поэтапная хирургия, снова лучи, снова химия, адреса, телефоны, имена, надежда... В какой-то момент он украдкой мечет взгляд в меня, и я мгновенно улавливаю насмешливую вспышку отчаянья, – но родственница уже завелась, воспряла, утирается, благодарит...

 – Паша, – говорю я, когда несчастная удалилась, – я восхищаюсь тобой, ты – настоящий профи.

 – А-а-а, хули толку, – скрипит он устало. – Опять мимо денег.

Я плюхаюсь на место родственницы, и мы общаемся уже без дураков. Хорошо так общаемся, искренне. Сегодня я без машины, и, стало быть, можно выпить. Пьянствуем...

Было время, когда он живо интересовался моими творческими успехами, просил дать ему почитать что-нибудь новенькое. Теперь – нет. Он стал слишком взрослым, перерос любопытство к художественной литературе. Между прочим, я тоже стал взрослым. Подвижки в медицине меня тоже мало волнуют. Или, может, ха-ха-ха, пока меня не было, ха-ха-ха, изобрели лекарство от смерти?..

Мы с ним старые дружки, но если мы ещё и нужны друг другу, то только в качестве собутыльников. Развалились в казённых креслах, потягиваем дарёное пойло, треплемся о том о сём – хорошо!.. Новостей давно уже нет, но, между прочим, так, болтовни ради, он рассказал, как отдыхал с подружкой в Италии. Не заметив во мне ожидаемого любопытства, он пустился в пространное речевое эссе, размытый смысл которого, в конечном счёте, сводился к одной концентрированной идее: нет ничего более унылого, чем секс с законной женой, и взрослый мужчина, на известном этапе, непременно должен завести подружку. Вот только на это нужно много, очень много денег...

Я грустно усмехаюсь, и приходит очередная кощунственная мысль: настоящая цель занятий наукой – иметь возможность под прикрытием симпозиумов и конгрессов раскатывать по загранице с любовницей.

Вдруг вспоминаю о моей милой попутчице. Махнуть, что ли, с ней на курорт? Как-нибудь дома выкрутиться и СДЕЛАТЬ ЭТО. Воображаю, как это могло бы быть... День первый: плеск безбрежной свободы, романтический ужин и жгучая любовь. День второй: осмотр достопримечательностей, изысканное чревоугодие и томная эротика. День третий: шоппинг, пьянка, секс. Далее – финишная прямая сползания в тоску угасающего пламени, – долгая, изнурительная, со всеми остановками... Бессмысленная авантюра. Обмануть одну женщину с тем, чтобы вскоре обмануть другую.

 – Завидую твоему успеху взрослого мужчины, – кривогубо заключаю я.

Он расплывается в улыбке умудрённого кота – не просто умудрённого, а давно уже проживающего на оборотной, теневой стороне мудрости, – и вкрадчиво интересуется:

 – Ну, а как твоя... личная жизнь?

 – Моя?.. – жму плечами, изображая святошу. – Я жену люблю.

Смеёмся, гогочем, ржём. Просто покатываемся, чуть не на пол сползаем... А я, между тем, украдкой смотрю на дисплей телефона – не пришёл ли мне электронный конвертик? И потом ещё не раз поглядываю. То и дело. В течение дня. Каждый день.

 

______

 

Уважаемые пассажиры! Я приношу свои извинения за беспокойство и предлагаю вашему вниманию…

 

Даже вслушиваться не буду, что он там предлагает. Плевать я хотел. Всё, что мне нужно, у меня есть. У меня есть ОНА.

Не то чтобы она совсем уж стала моей. И это хорошо, открытый финал всегда лучше, чем финальная однозначность. Она всё чаще подсаживается ко мне в машину. А иногда мы даже заруливаем в какой-нибудь симпатичный ресторанчик, дегустируем кухню различных стран мира, болтаем, смеёмся, дурачимся. И всякий раз расстаёмся без уточнений будущего.

Мы не навязываем себя друг другу. Никакой взаимовыгоды, никаких продаж. Всякий раз – экспромт. Всякий раз – игра. Всякий раз – искренность. Видимся мы нечасто, но я чувствую: мы друг другу нужны. Только это и важно. Только это.

 

______

 

В подъезде – всё та же палая листва. Круглый год один и тот же сезон. Какие же они все несчастные – эти навязчивые, никому не нужные люди!.. Шуршу, бреду, беспечально переступаю через чьи-то невостребованные предложения. Заглянув в почтовый ящик, выуживаю очередную бумажонку: счёт за телефон с требованием оплатить до такого-то числа и угрозой незамедлительного отключения... Их ультиматум меня только веселит. Не собираюсь я никому звонить по городской телефонной сети – меня вполне устраивает неуловимая мобильность эсэмэсок.

 

______

 

Доставив своё тело домой, натыкаюсь на противотанковые ежи. Жена вставляет за пьянку. Мечет в меня стрелы и молнии. Из всех, доступных ей, орудий. Но я неуязвим в своей броне.

Между прочим, это именно из-за моей благоверной я начал обрастать этаким панцирем невосприимчивости. И она это знает. Я стараюсь не напоминать ей, с чего всё началось – зачем будить мертвецов нашей пылкой юности? Однако теперь ей остаётся хлебать закономерный итог: мне наплевать на её упрёки.

Но если уж её пилёжка достигает ощутимой для меня остроты, то приходится уточнять: моё предложение всегда в силе. Она знает, о чём речь. Я к этому готов уже давно, причём, с каждым годом решимость моя только крепнет. А вот её – нет. Напротив, с течением лет она всё меньше отвлекается на романтические возможности и всё больше сосредотачивается на мне. Из этого расхождения интересов следует неутешительный для меня вывод: наши шансы развестись стремятся к нулю.

 – Когда принесёшь мне ведомость по зарплате?! – в который раз верещит она.

Я понимаю, понимаю, мужчина всегда должен платить, и с самого начала, и всю оставшуюся жизнь... Я-то понимаю моё грустное предназначение, но почему-то она никак не хочет понять своё. О Господи! – когда же, наконец, она повзрослеет?!

 – Радость моя, – говорю я, пытаясь подчинить себе валкий язык. – Ты пойми, в женщине есть всего три качества, за которые мужчина готов платить: молодость, верность и мудрость. Что до тебя, то молодость с верностью у тебя давно в прошлом... А для мудрости ты, пока, недостаточно стара!

 

______

 

Из спальни доносятся рёв, лязг, посвисты и разрывы. Захожу и обнаруживаю сына. Оккупировав мой компьютер, он играет в виртуальную игру. С блеском в глазах он разъезжает на танке, всех давит и расстреливает без разбора. Меня это раздражает – и не столько детская кровожадность, сколько то драматичное обстоятельство, что после загрузки остромодного диска мой старомодный компьютер, как правило, впадает в деменцию: теряется, дурит, растасовывает мои файлы как Бог на душу положит. Сын игнорирует это обстоятельство, он хочет играть – и что ему за дело до чьих-то нервов и выстраданных мыслей. Я не против, детство есть детство, но мне приходится хронически мучаться, будучи привлечённым к стратегии и тактике компьютерных баталий. Мало того, помимо демонстрации своих возможностей виртуального палача, сын обрушивает на меня целый шквал технической информации: сколько «мегабайт», сколько «пикселей», сколько чего и откуда можно «скачать», сколько это стоит... – от всего этого я потихоньку сползаю в депрессию...

Иногда я пытаюсь объяснить ему, что меня тяготит насилие в любом виде, что я не одобряю его склонности к беспощадности – и что-то ещё говорю заумное и занудливое, во что сам всё меньше и меньше верю... Я понимаю, он – моё продолжение, и мне так хотелось бы ему быть искренним другом... Но это, разумеется, иллюзия. Я нужен ему как домашнее существо, на которое можно рассчитывать. Например, отвести меня за руку в магазин и выклянчить диск с новейшей игрой. Или – укрыться за моим добродушием от взрывного материнского гнева. Настоящий «Я» ему не нужен.

Тут в нашу мирную конкуренцию вклинивается экспансия жены. Оказывается, наш отпрыск уселся играть, не выполнив план учебных нагрузок. Оказывается, его дневник испещрён красным. Оказывается, он ещё не выучил урок английского, – за который, между прочим, родители платят чудовищные деньги... Ох уж мне этот факинг инглиш! Вспоминаю, как я сам пытался учить эту иноземщину, несколько раз, в разные годы, да. В школе – без энтузиазма, только бы не двойка. В институте – без ответственности, только бы зачёт. Стал доктором – учил истово, с наивной верой в цивилизованную интеграцию – статьи, симпозиумы, сопричастность к прогрессу... Пока однажды не осознал, что мне и по-русски-то с каждым годом всё меньше хочется трепать языком.

Пытаюсь втолковать это жене. Но она непреклонна. Я заступаюсь за наш общий плод, а она всё кипит и клокочет. Она так безудержна в своей истеричной требовательности, что, кажется, под этим огнём можно освоить хоть санскрит. Но сын так не думает: надулся, смотрит исподлобья с затаённостью будущего мстителя... Ещё одна попытка вернуть равновесие оборачивается женским креном – в мою сторону. Оказывается, это я во всём виноват. Оказывается, это мои дурные гены...

В такие минуты я, как никогда, чувствую, что пора отсюда сваливать, ой пора!.. Мне жаль нашего парня, я его по-своему неявно люблю, мне ясно, что он – единственная настоящая причина... Но всё чаще передо мной встаёт вопрос: а стоит ли стакан воды в старости – всей, выпитой у тебя за жизнь, крови?

Кощунственная мысль: дети никому не нужны.

 

______

 

Сегодня я приехал-таки на машине. Возможно, в последний раз в этом сезоне. Нет – точно в последний. Я так решил. Да, пора с этим кончать. Пора.

Трудовой день я закончил чуть раньше, чем она. До приведения приговора в исполнение остаётся немного тревожного времени. Чтобы хоть чем-то занять нервозность, открываю электронную почту...

 

Входящие

 

!

2

Ñ

f

От Тема Полу…

 

 *

 

 

 *

 

 

 *

 

 

 *

 

 

 *

 

  

 

Bevon laura LineAge II

Игра нового поколения на WWW.LA2.ru поиграв в неё один раз, захочется играть снова и снова!!!

Chad rogers Natural enlargement

Hello! This is something you girlfriends knows already…

52% of women think that the size of a penis makes a difference in sexual satisfaction go big and press here

Smirnov Zaira Re(5): Это не просто английсякий, а…

 Дорогой и любимый друг!

Если Вам необходим английский язык в общении и работе, на отдыхе и в самом серьёзном деле, приходи…

Оранжевый бисер Приятная на ощупь грудь

 СТРИПТИЗ НА ЗАКАЗ!!!

Профессиональный мужской и женский стриптиз!!! ВАУ!!!

Pallab@hileamull… Беспокоит отток клиентов? Мы поможем в…

 СПАМ-РЕКЛАМА для Вас и Вашего бизнеса!

Мы поможем Вам составить и наилучшим образом оформить текст Вашего рекламного сообщения!!!

Ср 14…

 

Ср 14…

 

 

 

Вт 13…

 

 

 

 

Пн 12…

 

 

Пн 12…

 

 

 

Снова один мусор. Снова этот чёртов «спам». Я не понимаю, что такое «спам», но только знаю, что это отвратительно. О, как же тошно, как тошно!..

 

______

 

Уже подула осень, ветер гонит рваные клочья, всё чаще моросит, знобит, швыряет в лицо холодные пригоршни, деревья вспыхнули и угасли, солнце играет совсем уже необманчиво, надежды нет, всё голо, явно, честно, беспощадно... Лобовое стекло заволокло туманом, я завожу мотор, включаю обогрев, закуриваю тошнотворную сигаретку, и говорю:

 – Нам не следует продолжать нашу... дружбу.

 – Почему? – волнуется попутчица.

 – Потому что если наши отношения продлятся дальше, то это уже будет не дружба, а роман.

Она вспыхивает... и тут же гаснет – как те шальные деревья. Осень неминуема, неотвратима.

 – Но поверь, – продолжаю я, – тебе не нужен роман с женатым мужчиной. Ты, возможно, пока этого не знаешь, но я – знаю... Ты, конечно, красавица. Но ведь, прежде всего, ты – женщина. Понимаешь, – нервничаю я, ещё раз прикуривая, – тебе нужно встретить хорошего человека, с которым у тебя всё будет по-настоящему и всерьёз. И с ним, понимаешь, с ним пройти свой путь женщины!

Она отвернулась в окно, стала недоступна, невидима, – но я вижу, как по её щеке скользит такая понятливая, такая настоящая слеза...

 – Пойми ты, – мучаюсь я, прикуривая уж в третий раз, – твоя жизнь только-только расцветает, а моя – уже клонится к закату. Нам не по пути.

Плачет. Течёт безмолвием очередного взросления... Господи, да я ещё даже пальцем до неё не дотронулся, а уже довёл до слёз! Что же было бы, если б я себе позволил... Нет, нет. Я уже не в том возрасте. Чтобы получать удовольствие от игр. С такой хрупкой игрушкой, как человеческая душа. И, в сущности, никогда не получал. Я всегда жил искренне – по-другому не мог. Если взгляд – то на всю глубину, если касание – то на всю бездну. ОНИ со мною играли, а Я с ними – нет. Еле выжил. Теперь, вот, коротаю век, заковавшись в броню. Я неприступен, неуязвим, – а там, внутри, такое!.. Но раскрываться нельзя. Уже нельзя. Они-то, дурёхи, не знают, что это ради их же блага. Но я – знаю. Знаю.

 – А мне нужно домой, – говорю, стиснув зубы. – Мне всегда будет нужно домой.

 – Но ведь ты не хочешь туда возвращаться!

 – Хочешь, не хочешь – пустые слова. Дом – не желание. Дом – это неизбежность.

 – Но почему, почему обязательно неизбежность?!

 – Честно?.. – вздыхаю, ненавидя всю мою случайную, дурацкую судьбу. – Если честно, я и сам не знаю... Возможно, потому, что в этом – мой путь мужчины.

 

______

 

Еду домой, гоню машину, во весь газ, во всю дурь, всю ревущую злую прыть, и мне сопутствуют рекламные щиты. Вдоль дроги, броские, навязчивые... Они мне не нужны. И машины не нужны. Ничто мне здесь не нужно – ничто, ничто! – а нужно только... нужна¢ только...

Выкинуть, выкинуть её из головы... Она так молода, но это ненадолго. Она не понимает, что ещё немного, и годы включат ускорение, замелькают, замелькают... И ей надо успеть. Моё здесь присутствие – не ко времени. Ей надо искать мужа. Мужчину, с которым она будет рожать детей. Строить квартиру, делать ремонт, покупать машину, ездить в отпуск, жаловаться на нехватку денег, погружаться в уныние, скуку, раздражение, ненависть... Впадать в депрессию, закатывать истерики, наставлять рога... Ей нужен хороший человек – не Я.

К чёрту, к чёрту открытые финалы! Это в литературе можно тешить фантазию, отпуская сюжет в туманную перспективу. А в жизни надо уметь ставить точку. И я это сделаю. Уже сделал. Да, я СДЕЛАЛ ЭТО.

Поставив машину на стоянку и подходя уже к дому, вдруг чувствую в кармане электронную дрожь. Извлекаю, жму, читаю:

Каждый думает только о себе.

 

Меня это ранит, злит. Ныряю, печатаю – нет, пишу:

И это правда. Хуже, когда кто-то пытается убедить тебя в обратном. Не верь! А я хочу быть честным. Лучше лёгкий укол сейчас, чем нож в сердце потом.

 

А она:

Ага, а почему-то получился сразу нож. Да ещё и с проворотом!

 

А я:

Ты – женщина, достойная руки и сердца, а не вульгарного романа. Прости. И забудь.

 

Пришло подтверждение доставки – и я тут же всё стираю, выхожу, отключаюсь, прячусь в одинокое небытие.

 

______

 

Включаю компьютер, раскрываю файл, пишу...

 

Весь мир чего-то от тебя хочет. Если ты пляшешь под его дуду, ты – паинька, заинька, мягкий, пушистый комочек, достойный того, чтобы тебя погладили. Но стоит заикнуться, что гладят тебя против шерсти – сразу становишься эгоистом.

А ведь, между прочим, эгоизм – единственно надёжная основа человеческого «Я». Эгоизм – всего лишь психологический эквивалент того, что в биологии называется инстинктом самосохранения. Жизнь убедила меня в одной простой истине: если кто-то обидчиво упрекает тебя в эгоизме, это значит только одно – своё собственное ЭГО он ставит выше твоего.

Так что не надо. Не надо... В конце концов, за свой эгоизм я давно заплатил – своим одиночеством. И, в сущности, эгоизм и одиночество – две стороны одной медали. Но, если одиночество – это то, что влечёт к гибели, то эгоизм – то, что позволяет выжить. Конечно, конечно, выжить в одиночку – чудовищная цель. Но тут уж, как у микробов: или ты, или тебя.

 

Кощунственная мысль: следуя своим путём, ты теряешь своих близких. НО следуя путём своих близких, ты теряешь себя.

 

______

 

ГИБЕЛЬНЫЙ ДРЕЙФ

ОКТЯБРЬ С ПОЖАРАМИ И ЛОЖЬЮ

БОРОТЬСЯ ИЛИ ЖДАТЬ

КАК ОЦЕНЕНА НАША ЖИЗНЬ

ЗАПРЕДЕЛЬЩИНА

УСПЕТЬ ДО ЗАКАТА

 

Опять он приволок мне эти свои вырезки. У меня и так на душе чёрт знает что, так тут ещё он тычет в нос газетным ворохом. Не-на-ви-жу!.. Рассказывает, как ходил на очередной митинг. Когда вернулся домой, его жена говорит детям: папа дурак, он опять ходил на митинг.

 – Понимаешь, – негодует коллега, багровея, – я не нужен ей! Только деньги, только деньги!..

Смешно и грустно... Второй раз женился, на старости лет, наплодил детей, а теперь на что-то обижается. Пожилой уже человек, интеллектуал и гуманист, он никак не может понять, что обижается не на жену, а на общее несовершенство мира. Но я не Господь Бог, чтобы изменить мир в его пользу. Какое облегчение! Ведь будь я Богом, мне пришлось бы, перекраивая мир по меркам моего товарища, обкрадывать тем самым его жену. Быть разводящим чужих чаяний – незавидное бремя. Вот почему, когда коллега пытается втянуть меня критику власти, я отделываюсь общими фразами, а сам, тем временем, думаю: вот если бы ЕГО поставить у руля страны, куда бы он вырулил? А?.. Ба-а-альшой вопрос...

Я понимаю, понимаю, для мужчины пенсионного возраста не так много осталось радостей. Сходить на митинг, погалдеть, – почему бы и нет?.. Мне становится невыносимо. Неужели и я скоро стану таким же? Но ведь я-то совсем не пенсионного, пока, возраста. У меня-то ещё остались какие-то иные жизненные потребности – помимо пустого сотрясания воздуха!

Кощунственная мысль: старики никому не нужны.

 

______

 

Захожу в подъезд – пол усеян мириадами одинаковых портретов. Формат А-4. Реклама чьих-то выборов... Этот малый явно хочет понравиться избирателям: скромная причёска, строгий костюм, сдержанный галстук. Холёная, откормленная морда, выбритая до нежнейшего поросячьего бархата... С непередаваемым удовольствием вытираю грязные, с дороги, подошвы. Как вовремя подоспела эта очередная подстилка! – не придётся следить в прихожей... Заглядываю в почтовый ящик – письмо непосредственно мне. Именно так – адрес, фамилия, инициалы. Даже не знаю, кто бы это мог... С трепетом раскрываю. Вот чёрт! – ну конечно, всё та же предвыборная кампания! Только физиономия другая. Седой, суровый мужчина взирает на меня с принтерной распечатки. Ниже – текст:

 

Уважаемый Игорь Михайлович!

Большое спасибо, что Вы нашли время прочитать это письмо. Четыре года я в качестве депутата МГД защищал Ваши интересы. Но это письмо простого человека – не депутата и не генерала. Я хочу объяснить Вам, почему не могу согласиться с политикой большинства в Московской Городской Думе – фракцией «Единая… Власть правит в интересах богатых… Москвичи чувствуют себя чужими… захлестнула волна нелегальной… преступность… наркотики… продажная часть чиновничества и правоохранительных… нужна ли такая… надо ли ждать, когда Москва полыхнёт, как… нужны реальные переме… во главе списка партии «Ро… приходите на вы… поддержи… проголосу… за чест… и справедли… Наш номер в списке…

 

О Господи! – не могу это читать. Возможно, он хороший человек, этот седовласый пройдоха, – почему бы и нет? За что-то там болеет, баллотируется, бредит... Но – не могу. Тошнит от всего этого, давно уже тошнит... У каждого свои игры. Зачем мне чужая? – у меня есть своя, своя!

Кто-то известный сказал, что политика – грязная игра для пожилых мужчин. Но, разве Литература – не игра для них же? Похоже, очень похоже... Игра...

Я начал баловаться словоблудием ещё в самой зелёной юности... Это чудовищно: я прожил жизнь старика.

 

______

 

В спальне горит гроб. Читать невозможно. И дело не в подсветке, я давно приспособился уединяться с книжкой в санузле. Там отличное освещение, софиты, зеркала, гладь кафеля, блеск фаянса... Но не могу больше читать. Строчки плавятся, плывут – никакого смысла. Ни в чём. Изящная стилизация чужих мыслей мне не нужна. От своих-то некуда деться... А тут ещё жена донимает. Пытается увлечь в обсуждение чего-то там. Пытаюсь вникнуть, осознать, киваю, поддакиваю. И вдруг срываюсь...

 – Дорогая, – говорю я вкрадчиво и нервно, – столько лет мы вместе, все мои мозги ты уже высосала, всю мою кровь выпила, и вот, теперь, на самом закате наших совместных дней, скажи: беззаветным тебе служением, заработал я себе право – без утайки, безо лжи, без ненужных объяснений, просто, честно, открыто завести... любовницу?

Нет, всё-таки она – гениальная женщина, и я никогда от неё не уйду. Ведь она – неиссякаемый источник моего писательского вдохновения. Надёжный поставщик конфликтов, перипетий и прочих составляющих драматической напряжённости, – не говоря уже об афоризмах. Словом, Муза. И вот, на мой вопрос о любовнице, на мою попытку преодолеть ложь и начать жить наконец-то искренне, она отвечает самым закономерным и, в то же время, ошеломляюще неожиданным образом. Она говорит:

 – Игорь, у нас нет лишних денег на посторонних людей.

 

______

 

Еду на работу. Теперь я добираюсь исключительно на метро. Уже глубокая осень, почти зима, грязь, слякоть, на дорогах не протолкнуться, мизерная скорость, ограниченная видимость, слепящие фары, ядовитые выхлопы, сплошная пробка, хроническая закупорка, тотальный тромбоз. Поставил машину на прикол в гараже, чтоб не старилась понапрасну. На прикол, чтоб у меня не было искуса никого после работы подвозить. И одежду ношу теперь самого угрюмого стиля. И практически не бреюсь. Решение, достойное мужчины. Хоть плачь.

 

______

 

Уважаемые пассажиры! Я приношу свои извинения за беспокойство и предлагаю вашему вниманию…

 

С отвращением навожу внимание на резкость. Просто, чтоб как-то отвлечься... В его руке – пёстрый веерок печатной продукции. Выясняется, что это «Атлас автолюбителя» с нумерацией домов, «Телефонный справочник» с определителем района абонента и «Закон о защите прав потребителя» с подробными комментариями. Оказывается, они незаменимы в самых разных ситуациях. Оказывается, в магазине это стоит... а здесь – всего лишь... Ещё немного и меня вырвет – да не нужны мне его вшивые брошюрки! Так же, как и он сам. Так же, как и все эти люди вокруг. Как все мы – друг другу.

 

______

 

Сегодня у меня зарплата. Кощунственная мысль: сегодня я проживу ещё один бессмысленный для меня день, чтобы заработать бессмысленной для меня тебе бессмысленных для меня денег.

О Господи! – зачем, зачем, зачем?!

По возвращении домой нахожу в почтовом ящике целую кипу платёжек. Телефонный узел, коммунальные услуги, счёт за охранную сигнализацию... А это что? О-о-о, давно не виделись, какая радость! – милый привет из налоговой инспекции: ежегодный оброк автолюбителя, плюс отстёжка за владение квадратными метрами жилья.

М-да, обложили как загнанного волка. Хочешь, не хочешь, платить придётся. Просто за то, что ты существуешь. Ох, нет места поэту в этом мире взаимообязательных расчётов!

 

______

 

Входящие

 

!

2

Ñ

f

От Тема Полу…

 

 *

 

 

 *

 

 

 

 *

 

 

 

 *

 

 

 *

 

Alempiada Я ЗА РУЛЁМ?

Если Вы «за рулём»…

Сколько раз на предложение друзей выпить вместе, Вы отвечали банальным «Я за рулём». Предлагаем решение…

Inigo@cinemexica… В Интернет

СПАМ-СЕМЬЯ ПРОСТИТ ВАМ ЭТО УВЛЕЧЕНИЕ!

Эффективная реклама в интернет!

(095) 109-53-25 – Конец-

Андреева Надеж… драже JOY

ВАС БЕСПОКОИТ ЖЕЛУДОК, КИШЕЧНИК ИЛИ ПЕЧЕНЬ? У ВАС ПЛОХОЙ ИММУНИТЕТ И ПРОБЛЕМЫ С ДАВЛЕНИЕМ?

БЕССОННИЦА? НЕРВНОЕ ИСТОЩЕНИЕ? Достойный ответ болезням – УДИВИТЕЛЬНОЕ ДРАЖЕ, созданное специа…

Support http:\www.mirror-pro.com

Здравствуйте, меня зовут Алексей Чернигов, 4 месяца подряд ежедневно у меня был незащищённый анальный секс (пас. роли). После этого у меня началась страш…

«ОРУЖИЕ, ПИРОТЕ… К празднику – оружие и пиротех…

ОРУЖИЕ БЕЗ ЛИЦЕНЗИИ(495)771-18-87 Самый большой выбор. Лучшие цены. Уникальные услуги. Новые поступления.

 

Пт 11…

 

 

 

Пт 11…

 

 

 

Ср 10…

 

 

 

 

Ср 10…

 

 

 

Вт 9…

 

 

О, дайте, дайте мне оружие, хочу оружие, вожделею – я их всех к чертям поубиваю!.. Каждый пытается реализовать собственное дерьмо. Все атакуют друг друга письмами, но никто на них не отвечает. Абсолютное молчание взаимного безразличия. Вселенская пустота... Следуя тревожной привычке, бросаю взгляд на дисплей мобильника – то же самое. Полковнику никто не пишет. Вообще никто.

Ладно, ладно... Если я не нужен этому миру, – чёрт с ним, как-нибудь переживу. Только пусть этот мир не думает, будто он так уж нужен мне! Пусть себе вращается вокруг своей самовлюблённой оси... Но уж если на то пошло, то пусть и не суётся со своими на меня притязаниями! Ведь танк – это не только броня, танк – это ещё, межу прочим, и пушка! И нервный палец на гашетке...

 

______

 

Случайно выяснилось, что у меня закончился загранпаспорт. Жена говорит, что надо срочно сделать новый. Я пытаюсь робко предложить: может, уже хорош? Она хмурится, не понимает, о чём это я. Может, хорош уже куролесить по миру, уточняю я, ну, в самом, деле: что я там не видел, что нового я могу надеяться увидеть? Ну бывал я в каких-то странах, ну жил в каких-то отелях, лицезрел руины и дворцы, покупал шмотьё и сувениры – может, хорош?.. пора завязывать?..

 – А как же отдых с семьёй? – вопрошает она менторским тоном.

Если тебе это нужно, то и поезжай, плыви, лети, куда хочешь, – но при чём здесь я?! Понимаешь, распаляюсь я, мне давно уже не нужен никакой отдых, отдыхать мне, в сущности, не от чего. Я люблю свою работу, трудовые будни мне не в тягость. Если я от чего-то и устал, так это от абсурдности жизни. Но скажи: разве существует отпуск от абсурдности?!

 – Кажется, – раздражается жена, – совсем недавно ты говорил, что не прочь бы куда-нибудь махнуть. А сегодня уже – прямо противоположное! С тобой невозможно ни о чём договориться, ты человек двойных стандартов!

Да, возможно, соглашаюсь я, возможно, я и хотел бы взять небольшой отпуск, но только для того, чтобы... побыть одному. Понимаешь, я никого не хочу видеть. Я устал от людей. Я устал от всех. Но самое главное, я устал... от ТЕБЯ.

 – Ты несёшь какой-то бред, – заключает она холодно, и я вдруг понимаю, что моя броня – хрупкая скорлупка против её воинственных доспехов. – На самом деле, ты ХОЧЕШЬ поехать отдыхать с семьёй.

Тяжко вздыхаю, сникаю, сдаюсь:

 – Тебе, как всегда, видней.

 

______

 

Всякая истина двойственна, всякая медаль имеет оборотную сторону... Казалось бы: добираться до работы на метро – весьма дискомфортная необходимость. Но, с другой стороны, отказавшись от водительской баранки, я развязал себе руки: можно выпивать. И вот мы сидим с дружками в ординаторской, потягиваем, дегустируем, набираемся, хлещем. Нам хорошо, уютно, мы любим свою работу. Мы болтаем обо всём на свете, для нас нет запретных тем, – нам доступны тайны человеческого устройства, анатомирование природной целостности, магия вмешательства в Божественное, – мы элита, мы жрецы.

Тут как-то зашёл разговор об одном нашем общем знакомом, и кто-то из присутствующих заметил, что этот человек – двуличный. Я не люблю, когда человека обсуждают за глаза, поэтому уточнил:

 – Вообще-то, все мы двуличны.

 – Что, и ты?! – спрашивают меня с лукавым ужасом.

Знаю, знаю, они считают меня своим в доску парнем, доверяют мне, уважают, и я не должен их разочаровывать...

 – Конечно, – отвечаю я без тени кокетства.

Собеседники воззрились на меня с враждебным недоверием.

 

______

Господи, как они мне все надоели! Уединяюсь в кабинете, утыкаюсь в компьютер, включаю, раскрываю, пишу...

 

Мне всё чаще кажется, что каждый человек не просто двуличен, – а бесконечно многолик. Этих ликов ровно столько, сколько оттенков человеческих эмоций отражают самые разные жизненные коллизии.

Вот и не знаю, в чём заключён настоящий «Я», в какой из жизненных ипостасей обретается моё истинное лицо. Моя жизнь – сплошная взаимообратимая метафора, и я не могу разобрать, где в ней прямой смысл, а где переносный.

А может и не надо искать ту единственную проекцию, которую удобно заключить в рамку портрета? Может, вот это самое стремление приблизиться к человеческому лицу с простеньким измерительным прибором – ни что иное, как лицемерие? Может, стоит принять человека целиком, без дотошного анатомирования, без расчленения на «желательное» и «неприемлемое», «высокое» и «низкое», «хорошее» и «плохое»? Может, пора признать, что все мы – дети природы, а природа не знает конфликта противоположностей? Разве день лучше ночи? Разве осень хуже весны? И разве может существовать одно без другого?

Так не пора ли принять жизнь как природу? Нет-нет, я не за возвращение в стаю обезьян. Я за то, чтобы сегодня, сейчас, находясь на вечном острие так называемой передовой мысли, утопающей в столь же вечных пучинах так называемого хаоса, принять человека как естество. Как данность, которая достойна презрения, но, возможно, и уважения тоже. Как неизбежность, которую можно ненавидеть, но, лучше, наверное, всё-таки любить... И не важно, как это назвать – философией, религией или прикладной психологией, – но если каждый день своего существования мы будем придерживаться этой трудной практики, не станет ли нам всем легче дышать?

 

 

Курю... На сигаретной пачке надпись: «КУРЕНИЕ ВРЕДИТ ВАШЕМУ ЗДОРОВЬЮ». Переворачиваю – ещё одна надпись: «КУРЕНИЕ – ПРИЧИНА СМЕРТЕЛЬНЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ». Докурив, закуриваю новую. Я беспощаден к идее продления своего в этом мире прозябания. Почему никто не скажет правду: причина смерти – сама жизнь? Ещё раз пробежав глазами написанное, закрываю мой философский файл, раскрываю практическую необходимость E-Mаil...

 

Входящие

 

!

2

Ñ

f

От Тема Полу…

 

 *

 

 

 *

 

 

 

 *

 

 

 

 

 *

 

 *

 

 

 

 *

 

 

 *

Ladugin Oleg Знать и видеть больше, чем дума…

 КРУГОМ ЛОЖЬ! ГДЕ ПРАВДА? НАЙДИ ЕЁ САМ!

Скрытые беспроводные видеокамеры цветного изображения с передачей даже через стены!…
Макс Свободная любовь!!! Макс…

Совет для тех, кому секс не просто слова! Получить истинное удовольствие от интима, испытать невиданный прилив сил поможет научная разработка. «Штурм-2»-это...

Открытое письмо… Коалиция народно-патриотических сил…

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КОАЛИЦИИ НАРОДНО-ПАТРИОТИЧЕСКИХ СИЛ «РОДИНА» НОВИЧКОВА Н.В. ВСЕМ ПОЛЬЗОВАТЕЛЯМ ИНТЕРНЕТА!

Натали Хочешь меня трахнуть?

 Привет, со мной можно встретиться по адресу:

 http:\nataly.freehosting.net\ -конец-

Богданов М.Н. лысый человек

ВЫПАДАЮТ ВОЛОСЫ?

Человеку с красивыми густыми волосами, трудно представить, что испытывают люди, у которых…

Henrik Burke Марго, я никуда не еду – он не…

Солнышко, а ведь он совсем обарзел, даже не могу представить, как ты мучаешься. Он наверное думает, что если купил тебе машину и две паршивые шубы, то…

Anarkliiy Поздравляем!

 ТУК!!! ТУК!!! ТУК!!! К ВАМ МОЖНО?

 ВЫ ЕЩЁ НЕ ЗАКАЗАЛИ ЭЛЕКТРОННУЮ РАССЫЛКУ?

 ТОГДА ЗВОНИТЕ!!!

 

Пн 9…

 

 

 

Вс 8…

 

 

 

 

Вс 8…

 

 

 

 

Сб 7…

 

 

Сб 7…

 

 

 

Пт 6…

 

 

 

 

Чт 5…

 

Всё, как всегда. Никакой надежды. Я не нужен им. Они мне не нужны. Никто никому не нужен. Каждый – в своей собственной броне.

Кощунственная мысль: цивилизация, в которой никто никому не нужен, обречена.

Бр-р-р, как же холодно... Интуитивно тянусь за рюмочкой...

И вдруг...

 – Извините, пожалуйста, вы не могли бы уделить мне несколько минут своего времени?

Медленно, так медленно и тяжело, что, кажется, слышится лязг механических приводов, поворачиваю башню на голос... В дверном проёме переминается щупленький силуэтик. А рядом, на полу – сумка, весом, наверное, как сама её хозяйка. Жалкая картинка. До тошноты.

 – Если вы, – говорю я мрачно, – представитель медицинской фирмы, и хотите предложить новый препарат, то это не ко мне, я здесь ничего не решаю, вам нужен заведующий отделением, его кабинет по коридору и направо, вы увидите, там на двери табличка...

 – Нет, – поправляет она, – я не по медицинской части, я по другой, и я хотела бы поговорить именно с вами.

Вот как? Я кому-то понадобился – за тем лишь только, разумеется, чтобы попытаться мне всучить очередную ненужность. Эх, детка, уж лучше бы ты пошла... к заведующему.

 – Ну что мне с вами делать? Ну показывайте, что там у вас...

 – Это книги! – радостно сообщает она и, согнувшись крючком, тащит ко мне свою сумку. Приблизилась вплотную, и я вижу, что она и впрямь «детка» – чуть ли не школьница. В сочетании с неподъёмной ношей, помноженной на необходимость личных продаж, она вдруг будит во мне прилив сердобольного снисхождения... Ну и товар в этой её сумке! Могучие фолианты, каждым из которых можно эффективно качать бицепсы. Вот она достала первый том – зажигательно яркую энциклопедию для малышей.

Я иронично обнажаю зубы:

 – К сожалению, мой сын уже перерос этот возраст, а сам я пока ещё не впал в детство.

Моя шутка её не веселит: на юный лобик легла хмурь неудачи. Она снова ныряет и снова достаёт – шикарно иллюстрированный путеводитель из тех, на которые падок заезжий интурист – «Золотое Кольцо России».

Теперь я расплываюсь во весь обворожительный оскал:

 – К сожалению, для меня «Золотое Кольцо» – всего лишь сорт водки.

Нет, нет, я никогда не умел шутить, это точно: её личико полыхнуло огнём и угасло в совсем уж тоскливую безнадёжность... Вдруг понимаю, что до этого мгновения я просто над ней издевался. Мне становится нехорошо, муторно. Совсем ещё девочка, почти ребёнок, пытается заработать свои гроши, таская по учреждениям никому не нужные тяжести – ну чем, чем я могу ей помочь?!

 – Ладно, – говорю, – не расстраивайся, ну давай же посмотрим, что там у тебя ещё. Ну хоть что-нибудь же я должен у тебя купить!

Она свернулась, исчезла в сумке, перебирает, соображает, возится, медлит – и начинает разворачиваться. Что-то тащит неподъёмное, неимоверное, – а в глазах такая последняя, такая отчаянная надежда... Всё, думаю, не могу на это смотреть, не могу убивать чью-то мучительную тягу выжить; что бы там ни оказалось, – хоть чёрт в ступе, – куплю!

 – Вот, – затравленно лепечет она, – это «Атлас мировой живописи». Может, вас интересует Искусство?

Хороша... Хороша книженция! Просто роскошь... И она, ОНА тоже хороша, такая несчастная, трепетная, чистая. Такая юная – юная Женщина... Женщина с Книгой – как это прекрасно! Книга и Женщина – две линии моей жизни, две темы, две страсти, две погибели. Всегда меня настигали – и та, и другая. Никогда не мог от них уйти, никогда... Вот и сейчас: стоят, смотрят, соблазняют... Сколько стоит? – однако дороговато...

Разговорились. Оказывается, она учится на первом курсе. Оказывается, помимо неё, у родителей ещё двое детей. Оказывается, они живут в Подмосковье, и там совершенно негде заработать... Я признался, что и в самом деле симпатизирую живописи, – и она оживилась, ухватилась, взялась расхваливать... Она распинается, листает благородный лоск страниц, – а я ловлю себя на чудовищной мысли, что мне нравятся всё более и более юные создания. Тут же гашу в себе пламенеющее кощунство – этак ведь можно докатиться и до Лолит...

Концентрируюсь на книге – полиграфическая реинкорнация образцов изобразительного искусства за последние две тысячи лет. От аскетичных раннехристианских фресок, через буйное цветение Ренессанса, и до утончённого, абсурдно-эпатажного увядания наших дней. Замечательные иллюстрации спасённой в веках Красоты. Вся цивилизация в одной книге. Изящный предсмертный подарок.

Ирония судьбы: это то самое издательство, в котором, в своё время, отвергли мои писательские притязания. Сказали, надо делать бестселлеры, а то, что пишу я, нет никакой возможности продать... Вообще-то, прекрасный шанс свести счёты!.. Но уж больно жаль эту неуклюжую девчонку. Я немстителен – чёрт с ними, куплю. Поддержу их нелёгкий бизнес.

Поворачиваю к ней взгляд. Она разгорается пугливой надеждой. Я выдерживаю совсем недолгую, совсем щадящую паузу, немного ещё любуюсь этим чудесным сияньем и, наконец, объявляю:

 – Беру!

 

______

 

Чёрт с ними со всеми, а возьмусь-ка я снова за кисть! В беспросветности рутинной жизни всегда должна быть отдушина, – так почему бы мне не изменить, на время, Литературе, предавшись лёгкому блуду с Живописью? Да, да, зря я забросил художество, пора, кажется, вспомнить. Вот и мольберт найдёт применение. Да и фотоаппарат пригодится – буду снимать пейзажи и на их основе создавать живописные полотна. Правда, самовлюблённые мазилы утверждают, что срисовывать с фотографии – это халтура; дескать, уважающий себя художник работает только с живой натурой. Но не та ли это самая задачка, которую я уже решал, только с другими переменными, – с компьютером и гусиным пером?

Настроение прекрасное. Бодрое и злое. Новая эра. Новое – хорошо забытое старое... Да во мне столько творческих начал, что плевать я хотел на абсурдность жизни! Пусть только сунется ко мне, эта самая жизнь, сама же и пожалеет! Хочет подчинить меня своим интересам?! Посмотрим ещё, кто кого подчинит!.. Ведь я – чудовище: щёлкну зубами, растерзаю, пережую – и выплюну очередным произведением. Не на странице, так на холсте. А то ещё и музыку сочинять начну...

Нет, нет, не так...

Всё то же самое, но – не так. Не так... беспощадно.

Я-то неуязвим, под бронёй, недосягаем... Но этот мир, этот смешной и грустный мир, он такой хрупкий в своей агрессивности, такой беззащитный в своём ранимом эгоизме. И ведь я его, в сущности, так... люблю. Пусть – недоверчиво, скрытно, через узкий фокус оптического прицела, но – люблю. Как мне сказать об этом, не раскрывшись? Как подарить себя, не сдавшись в плен?..

 

______

 

Взял из шкафчика бутылку, спустился на восьмой этаж и выпил с моим циничным дружком. Что за праздник? Не знаю. Просто, хорошее настроение. Просто, какое-то просветление в душе, какой-то неожиданный лучик...

Вернулся к себе на тринадцатый и застал в ординаторской политизированного коллегу. Собираясь домой, выслушал его отчёт о текущих социальных потрясениях, а затем, уже одевшись, задержался, чтобы обсудить его новые газетные вырезки...

В лифте нос к носу столкнулся с микробиологиней, и, пока скользили вниз, осыпал её градом комплиментов – чёрт с ней, раз уж ей это так нравится. На четвёртом этаже она весьма удачно напомнила, что четвёртый – бухгалтерия, а сегодня – день получки. Какая прелесть! – назойливая соискательница научной степени внесла лепту в выживание моей семейной колонии. Спасаясь от её фрустрированной женственности, неожиданно делаюсь «настоящим мужиком»: сегодня есть шанс удовлетворить жену, преподнеся ей стопочку свежих купюр...

Расписываясь в бухгалтерской ведомости, попросил выдать мне распечатку по зарплате. Чёрт с ней, раз уж она сгорает таким болезненным любопытством, приволоку ей официальное подтверждение моей финансовой верности. Это уже не просто исполнение супружеского долга. Это – я не побоюсь высокого слова – настоящий глубинный интим, предельно доверительная откровенность!..

Вдруг вспомнил, что здесь же, рядом с бухгалтерией, – отдел кадров. Зашёл и тут же договорился о заполнении анкеты для загранпаспорта. Чёрт с ними со всеми, поеду отдыхать. В конце концов, надо же и турфирмам дать заработать на ничего не желающем мне. Самолёты должны летать, курорты функционировать, магазины продавать сопутствующие товары, и все скопом, так или иначе, взаимовыгодно сосуществовать. Реальные рабочие места...

Подходя к метро, забуксовал в кордоне уличных распространителей. Подал руку первому, кто протянул ко мне свою. Что это? Ого – реклама турфирмы! Взял листовку, сунул в карман. Чёрт с ней, может пригодится...

В поезде – снова акция. Очередной неудачник пытается продать какую-то безделицу: люминесцирующая спираль, играющая всеми цветами радуги... Купил, не раздумывая. Чёрт с ним, с неудачником, может как-нибудь перекантуется, торгуя безделушками в перегоне метромоста, а там, глядишь, найдёт для себя место пореальней... Она мне не нужна? К чёрту логику – только впечатления! Эта безделушка прикольная. Да, именно прикольная. Останься я сраным Художником Слова, не удержался бы от снобизма приклеить к ней чистоплюйский эпитет. Но я теперь – живописец. А в живописи нет неприемлемых цветов – есть только неточные. Не к месту положенный мазок – это и есть грязь. И в данном случае «прикольная» – то, что надо. Прикольная штуковина. Просто обалденная. Зашибись!..

Да, ведь скоро Новый Год! Каникулы!.. Недельная пытка семьёй... Пора бы задуматься о подарках. Чёрт с ними, раз уж так принято. Тестю можно купить, например, набор гаечных ключей, тёще – что-нибудь из кухонного инструментария... Да, и надо послать маме журнал, где напечатали мой последний рассказ. Она, бедняжка, живёт глупой верой, что её сын – известный писатель, и ни к чему ей знать, что вся эта писанина – никому не нужная макулатура, спам. Пусть получит свой подарок. Пусть порадуется. Праздник так праздник. Ура!..

Полон весёлых раздумий, выхожу из метро и... направляюсь прямиком к пивному ларьку. Не вижу противопоказаний: почему не поддержать взволнованность бутылочкой доброго пива? Отхлебнув пенистого блаженства, следую дальше... и тут мой взгляд натыкается на палатку с цветами. Цветочки жене? – почему бы и нет? Просто так, без всякого повода. Вот эти, ярко-медовые, сколько стоят?.. Однако! Как жизнь шагнула вперёд!.. Нет-нет, не передумал, беру!.. Чёрт с ней, может орать не будет по поводу моей поэтической шаткости. В сущности, она хорошая. Вздорная, нервная, истеричная, давно уже меня не любящая, но – хорошая. Надо бы попробовать её сегодня приласкать. Кто сказал, что ведьма не достойна ласки? Вот только немного ещё выпью – и буду готов. Готов к тому, чтобы придти домой, лечь в постель, включить гроб, и снова заняться этим сизифовым трудом. Ещё пива, пожалуйста!..

И сыну – новую компьютерную игру, ведь он давно уже клянчит. Вот же они продаются, в соседней палатке, рядом с цветочками. В сущности, он славный парень. Разбалованный, ершистый, непокорный; эгоистичный, как и все дети, но – славный. Чёрт с ним, пусть играет в виртуальные игры, пока не начались настоящие. Жизнь это поправит. Неизбежно...

И, уже подходя к дому, заливая вторую бутылку пива, и глядя, как надвигается хмурый вход в семейную юдоль, вдруг вспоминаю о моей романтической попутчице... Если разобраться, не такая уж она и сладкая конфетка. Глупая, заносчивая, самовлюблённая, требовательная к качеству обхождения и безжалостная к ограниченным мужским возможностям. И, между прочим, за весь период нашей... – затрудняюсь сказать, чего, – ни разу даже не полюбопытствовала, что это я там такое, великое и ужасное, пишу. Ни разу!.. Ну и что из этого? Ничего. Ровным счётом, ничего... Ведь от неё исходит свет. Пусть этот свет – иллюзия, обман, коварная наживка в ловушке природы, – пусть... Но всякий раз, когда я о ней вспоминаю, мои губы начинают расплываться в неуправляемой улыбочке идиота. Только это и важно. Только это... Достаю мобильник, заношу над лукавыми кнопками свой нерешительный, всегда сомневающийся палец...

Или что: чудовище не может быть просто человеком?.. Слабым, жалким, с невообразимой изощрённостью безнадёжно запутанного интеллекта – и самой заурядной, примитивной тоской по малой капле душевного тепла?.. Нет-нет, я не стану её баламутить своими безответственными ухаживаниями. Я просто пошлю ей эсэмэску. Просто напомню, что я – живой. Просто отправлю электронный конверт... Без слов.

 

 

 

2005-2006гг.

 

 

 


Оглавление

4. Месть
5. Двойня

517 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 12:14 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!