Сатик

 

 

 

Я знал, почему наши «мушкетёры» так жестоки в отношении несчастной Сатик, почему постоянно издевались и глумились над нею. Они видели в ней своё отражение. И ненавидели это отражение. Между ними было типологическое сходство. И они ненавидели это сходство.

Сатик была несчастлива. Они также были несчастливы.

Сатик была неудачницей. Они также были неудачниками, наглядными образчиками «лузеров».

Сатик была физической калекой. Они были нравственными калеками.

Знак «минус» отталкивался от другого знака «минус».

Во все времена, начиная с библейских, античных времён, с эпохи Гомера и Гесиода, нравственные калеки и уроды ненавидели физических калек и уродов какой-то особенно лютой, атавистической ненавистью, всячески старались доказать своё превосходство, доказать не столько другим, сколько самим себе. Нравственные калеки считают себя неизмеримо выше физических калек на том простом основании, что физические изъяны заметны, бросаются в глаза, а изъяны души можно благополучно скрывать всю жизнь. Есть даже такой анекдот: «Что бы ты предпочёл – быть лысым или дураком? Конечно, дураком. Лысина сразу бросается в глаза».

Физически неполноценные люди закомплексованы. Нравственно неполноценные люди стараются унижать их, причинять им боль, издеваться и насмехаться над ними, чтобы заглушать свою собственную закомплексованность. Ларчик открывается просто.

 

– Эх, Сатик, жаль, что у тебя голова не квадратная, – сказал как-то Рубик с наигранным озабоченным вздохом. Это явно была «домашняя заготовка», своего рода предисловие, увертюра для последующего «выстрела».

– Для чего мне квадратная голова? У меня и так достаточно недостатков, – попробовала по-доброму отшутиться Сатик и сразу же невольно проглотила наживку.

– А для того, чтобы на неё можно было ставить кружку с холодным пивом. Ха-ха-ха-ха!

– И рост у неё в самый раз. Маленькая да удаленькая. Зато рот у нее достаёт как раз куда надо. Даже табуретки ставить не нужно, – подхватил эстафету Татевос, и его ржанье помчалось, поскакало в одной упряжке с гоготом Рубика.

– Целкаломидзе! – одобрительно кивнул Арман. Это следовало понимать так, что расхожий, гуляющий по городу анекдот был использован очень уместно и попал не в бровь, а в глаз. Одобрительная реакция вдохновился Татоса на новый «наезд».

– Ребята, послушайте, а ведь если Сатик как следует погладить утюгом, да ещё ноги выпрямить, она вытянется, даже может стать баскетболисткой. А, Сатик, что ты на это скажешь? Хочешь, принесу завтра утюг, попробуем? – Татос очень рассчитывал «сорвать бурные аплодисменты», но никто даже не улыбнулся. От «остроумной шутки» за версту разило нафталином.

– Дурак ты, Татевос. А я на дураков не обижаюсь. Ты, наверное, думаешь, что ты выше меня? Нет, ты не выше меня, ты длиннее меня, – важно и многозначительно сказала Сатик и вышла из комнаты.

 

– Если кому-то жена не дает, пусть к Сатик придёт, она возьмет в рот. Экспромт. Гы-гы-гы... – Татик посмотрел на нас, рассчитывая на поддержку. Ребята натянуто, но не очень неуверенно захихикали. Шутка получилась слишком уж топорно-сальной, топорно-похабной, топорно-пошлой. Получился явный перебор.

– Идиот! – тихо сказала Сатик, покраснела, повернулась и колченогой, валкой утиной походкой вышла из комнаты.

– О-го! Вот это – целкаломидзе, – сказал Арман, и это означало, что Сатик не осталась в долгу, здорово «срезала» Татевоса. – Ну, что, мастер орального секса, съел?

 

В воздухе висело тяжёлое, какое-то наэлектризованное молчание.

– Она назвала тебя идиотом, но она не права, – сказал я с расстановкой. – Ты вовсе не идиот, ты – сволочь. Причем не простая, а большая сволочь.

– Да ладно тебе, это была всего лишь шутка, – попытался оправдать топорную выходку своего товарища Рубик. – Мы очень часто так шутим.

– Больше не шутите так при мне. Будьте так добры. Считайте, что у меня нет чувства юмора. Мне такие шутки не нравятся. Я их не понимаю. Нашли над кем издеваться, – сказал я и вышел.

 

Прошло какое-то время, и я стал замечать, что сотрудники института стали как-то странно перешёптываться по углам. Я не придавал этому значения, хотя и такое перешептыванье, и вообще вся обстановка секретности и таинственности были для меня внове и неприятны.

И вот как-то я сидел в рабочей комнате своего отдела, как вдруг вошла секретарша и таинственно, и вместе с тем пытливо заглядывая мне в глаза, сказала:

– А ты в курсе, что Сатик беременна?..

Я опешил.

– Да ты что! Да нет же! Да что ты такое несёшь! Этого не может быть! Как это могло случиться?

– Да вот так и случилось.

– Какой кошмар! Какой ужас! – я никак не мог подобрать нужные слова. Первой моей реакцией было негодование. Я думал не о Сатик, а о том подонке, который от нечего делать плюнул в душу физическому калеке. «Это наверняка один из них. Но кто? Татик? Рубик? Арман? А может быть, все трое? С них ведь станется...».

– Нет, это просто невозможно. Кто мог пойти на это? Кто мог настолько опуститься?

– Скорее всего, это один из этих лаборантов, – сказала Анушик. – Во всяком случае, все думают на них. Хотя тебя тоже подозревают...

Анушик внимательно, испытующе смотрела мне в глаза, исследовала, изучала их. Как я среагирую? Растеряюсь? Что и какими словами отвечу?

– Меня? Я тоже на подозрении? Это надо же! И чем же я заслужил это подозрение?

– Все говорят, что ты здесь человек новый, до тебя здесь ничего подобного не происходило. И потом, все знают, что ты к ней хорошо относился, даже слишком хорошо. Ты всегда защищал её. Все считают, что она в тебя влюблена...

– Чушь собачья. Я к ней относился по-человечески, и она была просто благодарна мне за это.

– Я знаю. И я не верю, что ты можешь оказаться способным на это. Но ты должен знать, что тебя тоже подозревают. И что кто-то очень старается, чтобы тебя подозревали.

– И кто же это так старается?

– А ты сам догадайся. С одного раза.

Догадаться было нетрудно. Труднее было бы ошибиться.

– А почему никто не спрашивает об этом Сатик? Разве так трудно узнать обо всем от неё?

– Она весь день только и делает, что плачет. Приходит с утра, забивается в какой-нибудь угол и плачет. С ней невозможно разговаривать. Может, ты с ней поговоришь?

– О чём мне с ней говорить? Если она ничего не говорит другим, если она ничего не говорит тебе, то что она скажет мне? Я не собираюсь ни о чём с ней разговаривать.