HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Олег Баранов

Детский дом

Обсудить

Повесть

Опубликовано редактором: , 4.09.2008
Оглавление


1. «Ашер»
2. Cоюзники

«Ашер»


 

 

 

– Привет, – сказала она. – А ты что, значит, настоящий Каин?
– А что, не похож? – встревожился он.
– Значит, это ты почикал… Авеля?
– Точно. А, кстати, вот он, познакомить?
– Упс. У-упс!


Покидать уютный нагретый салон хотелось меньше всего. Совершенная в своей кривизне дверь еще сонливо помедлила, не желая вот так вот ни за что разрушать целостность щеголеватого фюзеляжа, а потом принялась нехотя отваливаться, одаривая скудный мир своей второй ипостасью – лестницей вниз. Теплый суетливый воздух не замедлил тут же беспечно выпорхнуть вон и полюбопытствовать – ну как там, без меня-я...я-а!.. да так и не вернулся. Здешний ледяной хозяин, не опасаясь таких безобидных быстрорастворимых конкурентов, терпеливо дождался, пока лесенка коснется поверхности, степенно вполз по ступеням, протек по коврику, посидел в пустых креслах, а в конце проверил под потолком, в секции для ручной клади: всех вытеснил?.. – а?! – не слышу? И не надо – не на-а-адо на меня ежиться, вы еще снаружи не были...

Ждать дольше было бессмысленно, Каин все-таки поежился, но не потому что уже замерз, а от отчетливого представления – что ему предстоит в ближайшие минуты, в том числе, конечно, и замерзнуть; он навесил одну сумку, с лямкой подлиннее себе на шею, взял в руки две другие и осторожно, боком, стараясь не поскользнуться, спустился в черно-белый мир.

Под ногами валялись плоские полированные скалы, слегка припорошенные сухим, не успевшим слежаться снегом, и струи ветра, разогнавшиеся и заскучавшие над просторами океана в удивлении притормаживали, чтобы немножко потешиться белой крупой – схватить – протащить – да и бросить. Третий день творения понедельник вторник... ну да, среда, подумал Каин, кто видел – тому не забыть... а мне не вспомнить... Да оно и к лучшему.

Он сделал несколько шагов в сторону, сошел с узкой посадочной полоски и обернулся, а самолет, словно оценив эту уступку неспешно прокатился вперед, резко крутанулся на переднем шасси, на мгновение замер, прицеливаясь "Та-а-ак-с... чевой-то я не соображу, куда ехать-то...", покачкачал рулем направления, а потом как-то чересчур молодцевато сорвался с места и, браво разогнавшись, запрыгнул наверх.

Каину жутко нравились самолеты, особенно он обожал наблюдать, как садятся большие – грузовые или военные, но, в крайнем случае, годилась и взлетающая авиетка. Покусывая палец, он еще немного смотрел вслед поднятому ею вихрю, ее всегдашнему вечно опаздывавшему, но не терявшему надежды поклоннику, а потом они раздельно исчезли, и Каин опустил глаза вниз, на свои коричневые кожаные сумки и явственно ощутил, как сильно они оттягивают руки. На руках он безвольно задержался и вспомнил недавнюю забавную историю в ресторане, куда не так давно его пригласили познакомиться кое с какими деталями проекта.

В тех же самых руках он держал тогда куда более легкие машинные распечатки с какой-то невнятной декларацией о намерениях, но никак не мог вникнуть в суть изложенной там убористым шрифтом ереси. Через какое-то время он поймал себя на том, что хотя и смотрит в текст, тем не менее, уже давно поглощен всецело своими пока еще слишком чужими руками, ставшими как назло именно в тот момент прямо-таки квинтэссенцией мира; и допоглощался. Они, вдруг обойдя его сознательную волю, превратились в пару ужасных неудобных когтистых клешней, наполовину срисовавшись с лежавшего неподалеку умершего омара, и пока Каин с интересом сравнивал свое и чужое, официанты успели сделать минимум три вещи: перенервничать, смешаться и поднять переполох (будто никогда не видели триллеров), и резюме пришлось отправиться дочитывать домой. В довершение вечера взявший себя снова в нормальные руки Каин попытался прихваченной с собой чуть початой бутылке заткнуть глотку скрученной в трубочку шелковой салфеткой и поссорился с метрдотелем, который доказывал – и доказал! ему (правда, на весьма почтенном расстоянии), что салфетку необходимо отдать, что она дорога ему как самая жизнь, и что ладно ладно черт с ней с жизнью, но в конце-то концов миллион таких салфеток стоит миллион долларов... Жадность сильнее страха, подумал тогда Каин, а шеф наутро попытался, давясь, прочитать про... но в итоге вставил, в общем, пистон; детали проекта в итоге остались вне Каина. М-да, беда с этим светом...

Каин усмехнулся, такие воспоминания всегда его радовали. Он оторвался от рук и попробовал вникнуть в свое местоположение. Шестым чувством он ощущал монолит совсем недалекого океана: черного и малоприветливого во всех подобных этим широтах. Когда он узрел его впервые, то подумал, что черта должно быть с два из такой страхожути хоть когда-нибудь могла вылупиться жизнь, зато уйти в вот туда вот сумела бы запросто – хватит ей и два пальца замочить чтобыуженеоклематьсявовекивековаминь. Э-э-э... пятый что ли день был?.. Затолкали-таки какой-то планктон и ногой придавили чтоб не выкарабкарабкался, ох и вопиил..., ох и убивался же... Да. Хороший гроб. Плотный.

Тем же чувством, не рекомендованным к употреблению, но и не отнятым, конечно, насовсем он видел скрывавшееся за жидкой мглой большое старомодное здание рядом с необъяснимым в рамках здешней вполне естественной истории жидким озером и чуждыми скудным скалам странными почему-то совсем не деревянными деревьями. Совсем далеко, где-то за спиной и даже за далеким низким холмом он различил десятка два размеренно вращающихся мельничных крыла. Порывшись в полупустой голове, он обнаружил там отрывочный на редкость приземленный посыл шефа о каких-то ветроэнергетических установках, их возведение в пустыне среди оскалившихся глазированных льдов он объяснял тем, что тянуть силовую линию с континента – чистое безумие. А то это, видимо, было нечистое. Так или иначе, электроэнергии Каин благоволил почти так же как авиации и поначалу сам втихую подключался к сети 220/50 – для так просто. "Люди так ник-когда не делают, Каин!" – однажды упрекнул его праведник Варлаам и попутно настучал об этом Малеху электронное послание. Тот, правда, тактично промолчал, но Варлаам нарочно два дня шарахался от встречных розеток как от прыжков на резиновом жгуте, называемых им ужасающим грехопадением.

А было еще прощание. Первое. Но – на сколько? Это насколько… долго? Долго или недолго? И насколько это недолго не долго для нее? Каин с трудом привыкал ко времени. А вдруг – опять навсегда? Он переживет, а она… Но еще более трудно давались комплименты, он чувствовал их несуществующую необходимую фальшь. Он поставил себе главной целью сказать, что она прекрасна. Правду – которая заслонялась и забывалась под целой грудой каких-то малозначимых важностей, иллюзорных срочностей, мнимых безотлагательностей. И, рассуждая о малом значении прочих глупостей, чуть не забыл опять. Но…

– Ты… сегодня прекрасно выглядишь.

Вспышка.

– На мне красивое платье?

Тут он не был готов.

– …На тебе… красивые глаза.

И это была высшая правда, и – выкрутился, и врать не пришлось. Из этих глаз иногда вытекали слезы – быстрые – сбегали, а не текли. Они были разными, обычно обиженными. Но – на что? Каину не хотелось думать, кто прав. Определенно, он всегда был прав со своим темным опытным прошлым и знанием всего-всего-всего…

Каин только сейчас вспомнил, что забыл подарить цветы перед расставанием, вздохнул через нос и двинул ноги к отелю. Он знал, что цветы нужны, но – зачем? Не разгадал. Об этом стоило подумать, и именно тут, где цветов никогда не было. Подлый ветер, не сильный, но непременно встречный тут же встрепенулся, взметнул порцию снега и швырнул этот подарок ему за воротник,Очнись, Каин! Жизнь – не мед!, прямо на нежную-пренежную продолговатую белую родную кожистую шею. Он рефлекторно прижал подбородок и сгорбился, только и ждавшая этого сумка качнулась и стукнула по тому месту, которое заметно больше других новообретенных мест не давало Каину спокойно спать. Черт, подумал Каин, а жалуются, что в аду плохо. Хоть никто в шею снег не гонит. В ад, впрочем, не тянуло. Хотелось в отель.

Шарфом он не запасся, у его пуховой курточки был специальный усовершенствованный добрый воротничок, позволявший при необходимости обернуть себя вокруг горла и застегнуть на две аккуратные кнопочки, наглухо и решительно закрывая доступ любой хитроумной дряни к драгоценному телу, но, выходя из самолета, Каин забыл это сделать, а теперь было поздно: материал ("капрон... нейлон!.. кевлар??. – в голове вместо мозгов дыра") не пополнявшийся долгое время теплом намертво охладел к своему обладателю, и от возможности причинить себе недолгий, но ощутимый дискомфорт Каину стало противно до жалости, и он привычно озлобился на все недосягаемое. Он любил себя даже таким как сейчас и был, естественно, ленив; поэтому предпочел перетерпеть долго, но маленькое, чем несколько секунд, но существенное. Кроме того, он понимал, что, застегнув воротник вот прямо немедленно, он тем самым как бы сознается в своем несовершенстве в сравнении с неживой природой и потерпит поражение, а так ущемить себя ему не дозволяла гордость – роскошь одной его знакомой Ойкумены.

Тащить груз было тяжело и неудобно, а до отеля оставалось метров четыреста. Он пересчитал варианты:

– отнести две сумки, вернуться и забрать третью, туда – обратно – туда – три раза: в три! раза больше;

– выкинуть одну сумку и больше за ней не;

а также:

– выкинуть две и

– выкинуть три.

И – не.

Можно нарваться на ссору. Он поморщился и поплелся целиком, как было завещано.

Каин простонал уже четверть пути, когда ему примерещилось, будто ему стало совсем плохо. Он страшно злился на телесные неудобства и, мысленно проговаривая слова, словно читал предвыборную речь: "Свобода не может вечно базироваться на физической унификации, как никогда не могла стоять на декларации равного интеллектуального потенциала, а также реально существующих прав, имущественного, сословного, семейного и так далее положений...

Ну какой болван будет тут на меня смотреть?! – завершалась речь. – Ну ё-моё! Понимал бы чего в свободе-то! Возьму, да и отращу сейчас себе третью руку, пусть себе если хочет бесится... Да он и не узнает, верно... Сам такой же. И без меня как без рук."

Пригрозив, Каин отрастил себе третью руку, но она, пошарив, напомнила ему о том, что у него в свитере и куртке имеется всего-то по паре рукавов, и он сдался. Куртка была ему неподвластна. А перед сдачей дополнил речь фразой: "Иногда, как это ни парадоксально, ограничителями свободы могут стать самые неожиданные и безобидные на первый взгляд сущности, свитер, например..."

Он уже собрался было поразмыслить, насколько глупо это все звучит, в его голове – "вот если бы у помешанного Августина, тогда бы еще...", но налетевший непонятно откуда снежный заряд вконец вывел его из себя. С мысленным воплем "Да пошли вы все!" он развоплотился, о чем вскоре и пожалел. За те несколько секунд пока он приходил в себя, одежда совершенно остыла и валялась на камнях равновесной нежизнеспособной кучкой, которую обрадовавшийся открывшейся перспективе ветер уже принялся деловито обносить снежком. Каин собрал рассеявшееся мужество, воплотился снова и, стиснув зубы, просчитал: "Раз, два, три, четыре, пять, вышел зай... шесть, семь, восемь". Ровно в девять он открыл глаза, поднял сумки и двинулся вперед, стараясь не смотреть на слишком медленно рисовавшуюся на летящей поперек дымке цель. "Ненавижу. Когда мне плохо", – повторил он пятьдесят раз за двести шагов дабы не сорваться вновь. В третью сотню он вошел со словами: "Как кого в дерьмо – так меня. Авеля! – хрен куда пошлет. А мной! – все дыры!.. Вроде я старший... Сам! – в Москве засел. Оно хорошо в Москве: теплее... дев полно, опять-таки. Варлаама не послал, а на кой ляд Варлааму Москва? Тепло ему ни к чему, он тепло себе пишет в грехуслада тела, туда же и дев... впрочем, их вряд ли; он ни к одной ближе чем на бесконечность и не подкладывался... Так нет же! – ему разного тепла полна Москва, а мне – чемодан говна." Он добрался до входа и свалил ношу в кучу. Несгибающимися пальцами долго выцарапывал ключ и даже высунул от усердия язык и даже почти выцарапал, и даже, и даже, а когда, наконец, зажал выцарапанную пластинку между пальцами, то вдруг с той стороны раздалось "Не за-а-аперто...", и дверь ногой растворилась. За порогом обеими ногами стоял Авель.

– Привет, – сказало это. – "И, пожалуйста, у тебя глупый вид, сделай что-нибудь со своим лицом".

Осознавая, что высунутый язык его не красит, Каин поспешно проглотил его, даже слишком глубоко, пришлось вырастить новый.

Вот уж кого он не ожидал увидеть, так это Авеля. Четыре дня назад Дан сказал, что ему будет полезно попобыть тут одному, – в этой злобной дыре – одному! – поповышать в тиши свой чертов образовательный уровень, попоразмышлять (ведь доблестный Каин делает это лучше всех!) о природе, обществе и познании, попоправлять здоровье, а заодно попоразгружать пару самолетов с го... с-с-с... ну, в общем, с тем что в них будет. Да, и как дело безусловно десятое, неплохо бы поподготавливать отель для гостей... Как с того так и с этого... пока... света. Каин уехал, мысленно зарекшись готовить что бы то ни было для кого бы то ни было для когда бы то ни было. По пути он не собирался утаивать, что Авеля он хотел бы найти здесь меньше чем кого другого за исключением, разумеется, лишь праведника Варлаама, который последние 400 – 450 лет совсем достал все сообщество своими причудами, но вот приехал и был рад даже такому компаньону.

– Горячего грога, – простучали сообразительные каиновы зубы, пока мыски ног обескураженными пинками зашибали багаж внутрь. Переступив шагами через вещи, тело, наконец, очутилось в помещении и рука захлопнула дверь. Авелево ухватило одну сумку, и с охами раскачав ее, метнуло дальше.

– Ничего? – осведомился он. – Я свои так же. Что у тебя там? Книги?

– Срань всякая, – подтвердил Каин. – Давай в том же духе. И грогу. Горячего. Чтобы можно было о стакан руки погреть.

"Сквернословить и пить лучше бы меньше", – робко подумал Авель, но вслух произносить не стал, он не был уверен ни в этом ни в обратном.

– Всякая? – спросил он.

"Дали свободу? – спросил бы тогда Каин. – Значит – вынь да положь."

– Разнообразная.

– Сам сделай? – "А я все видел, как ты разэто. Раз – и нету".

– Мог бы встретить, – сказал Каин. – "Ну и что? Делайте что хотите, – передразнил он. – Только... этого избегайте... э-э... то не советую... сё лучше не пробовать". – Мог бы, говорю, и встретить. Прочухался бы сам.

– Делать мне больше нечего, как по улицам чухчухаться, – сказал Авель, отправляя в полет вторую сумку. – Я привыкал к разнице во времени.

– Вот это дело. Молодец, – похвалил Каин. – А-а, черт!

"Не ругайся". – Сам же сказал – срань.

– Там стакан был. Из хрусталя почти что. Я его в аэропорту стащил. А, погоди, он, кажется, в этой сумке. Точно. Ничего, а? Я бы из него грогу выпил, да ты не сготовишь, тебе привыкать надо.

– Куртку снимай. Водкой отольешься. Не барэ, чай.

– А это бы идея! Грог бы – и чай. Ничего не сниму! пока не выпью. Где тут харчи?

– Вон, – показал Авель. – И в – холодильнике. Временно. Когда праведники приедут?

– А ты один? Как – временно?

– Так. Как-как! Так – временно. Мы же не постоянно здесь торчать будем.

– А может и зря. Тут прилично. Камин вон. Стол солидный. Ты один?

Каин достал несколько бутылок, отнес их на кухню, взял кастрюлю и принялся сливать туда все подряд.

– Когда праведники-то приедут?

– Не со мной же им пылить. Приедут – куда денутся! Может через пару дней, а по мне лучше бы никогда. – Он включил плиту, поставил кастрюлю на огонь и начал помешивать жидкость.

– Это уж понятно... У тебя бурда получится, – оценил Авель. – Налил чего попало без гармонии... Без пропорций, я хотел сказать. А там на этикетках начертано как надо.

Он немного поглазел в кастрюльку, но Каин кинул туда три дольки лимона и закрыл крышкой. "От дурного сглаза", – хотел было уязвить он, но передумал, и они вернулись в зал.

– Камин затопи, будь добр...

Авель зыркнул в сторону печки, и в ней укоризненной печалью вспыхнул брикетированный уголь. Каин, подумав, усмехнулся, но ничего не высказал.

"Да ладно уж, – прокомментировал сам себе Авель, – разок-другой..."

Он постоял, отнес две Каиновы сумки куда-то наверх и вернулся. Каин закурил, Авель потянул носом и поморщился, но от замечаний воздержался: он сам после завтрака побаловался кальяном с капелькой опиума, за тем, правда, только, чтобы узнать, насколько это пагубно для организма и личности, но – ничего не понял.

Каин налил три порции, сел в кресло и, обхватив первую обеими руками и хлюпая, втягивал горячий густоватый напиток. Бурда и получилась. Приступив ко второму стакану, он предложил:

– М-м?

– Я уж лучше водки выпью, – отказался Авель. Нельзя сказать, чтобы ему сильно хотелось выпить и к тому же водки, но крепкие и тяжелые вещи были лучшими из известных ему протестов, высказанных самому себе. Он не хотел в который раз попасть под Каиновы насмешки и под последнее его изобретение полуторавековой давности: "Знаешь, кто ты после этого? Варлаам ты, больше никто!" Впервые услыхав первую часть фразы, произнесенную Каином в 1759-м нарочито вежливо, он еще насобирал по округе дурости спросить "Кто?", чем резко усилил Каиново счастье. "Варлаам ты – больше никто!" – радостно сообщил тот и залил полвселенной живым первородным смехом, доставшемся ему по наследству прямиком с того дерева. Эта ужасная фраза ассоциировалась у Авеля с тяжелым молотом: такая же тупая и не оставляющая шансов на опровержение. Авель все мог стерпеть, но праведник Варлаам был той последней каплей, которой переполнялся гигантский резервуар его терпения. В этот супертанкер можно было без труда залить все воды всемирного потопа. Варлаам туда не влазил. Авель не любил его за показную прижизненную примерную деятельность. Варлаам обожал всевозможные страдания и сострадания, но их он почему-то посвящал не врачу, а прямо Господу, о чем усердно хвастался и попрекал других в излишнем самосохранении. В своих дневниках, без упоминания в которых имени этого подвижника не обходилось и страницы, Авель горько сокрушался: "Я и сам никогда старался не грешить, покуда не встретил этого скорбного клирика, но я не грешил тихо, не раздувая ненужного ажиотажа вокруг своих, без преувеличения (к чему лгать себе?!) – гигантских свершений во имя..." Из-за Варлаама Авель, собственно, и попал за полярный круг раньше прочих. Поблескивая макушкой, шеф сказал, что единственное место, где Авель будет некоторое время чувствовать себя свободным (не абсолютно, разумеется, а от надуманных притеснений) – это необитаемый остров. Авель хотел было заметить, что ему вполне хватило бы абыкновенной обсолютной свободы в крупных городах или мелких странах, но сказал другое:

– А-а... может, следует использовать принцип изоляции нарушителя от общества, а не наоборот? – вполне рационально предположил тогда он, уже обдумывая, что не брать в тюрьму.

– Так-то оно так, – со вздохом согласился Малех, – но у Варлаама "неуд" по свободному волеизготовлению... волеизлиянию э-э изливанию... возли... янию?.. – голова его наклонилась набок, рот открылся, а шея натурально сморщилась.

"Не мучай, ах, не изводи ты себя, пожалуйста, побереги ты себя для чего-нибудь монотонного... монолитного! высшего целостного, я понимаю, о чем ты хочешь стараешься иметь в виду..."

– ...изъявлению! И я не могу отпустить на покой... отдых... работу человека, не осознавшего себя свободным... Хотя бы условно как ты или... досрочно, как Каин. И, главное дело, теорию он усвоил превосходно, я ему говорю: цитируй Фромма, Варлуша; так он цитирует так что тот только от зубов успевает отлетать. Но как доходит дело до прикладного применения, тут у него происходит э-э, как бы это... Я, допустим, вопрошаю: "Ты хочешь быть свободным?" Он отвечает да. Я с хитрецой так, ну-у, ты знаешь, как я умею эдак так со своей хитрецой: "Ты будешь выполнять мои приказания?" Он опять: "Да". Я: "Ты будешь выполнять все мои даже очень любые приказания?" А он: "Так точно!" Я говорю: "Ну ты хоть раз можешь мне сказать нет?" "Нет", отвечает. Тут я и сам запутался, похоже, мы вошли в какую-то антиномию... если не в анатомию...

– И вышли?

– Конечно. То есть... Я-то точно вышел, еще бы мне! – и не выйти! Ха-х! Да я откуда хошь вылезу. Через верблюжачье ухо на игле где сорок тысяч... хм!.. Мххм... Ну-у а он... Короче – я приказал ему на первое время быть свободным, но, боюсь, за ним нужен еще глаз да глас... Да! Так я это к чему: пока я буду тут за ним осуществлять этот самый глас-да-глаз, ты там спокойно отдохнешь, потренируешь здоровье, подумаешь в тиши о природе, обществе и познании (а кто, кстати сказать, может это делать лучше доблестного Авеля!), ну, а заодно... если возникнет желание разгрузишь пару аэропланов со всяким... с тем, короче, что в них будет, а?

Втайне Авель еще надеялся, что среди прибывающих вскоре праведников Варлааму места не хватит – неужели ему не найдется дел в Москве? В отличие от Авеля Каин себя надеждами не тешил: Варлаам припрется – оставить такое чудо в столице, где все друг за другом нет-нет да следят небезопасно для основ мероприятия, герой мог приковать к себе чересчур последовательные любопытные взоры.

– И мне плесни, – попросил он, подставив свой стакан. – А то грог какой-то неубедительный вышел. И кубик льда кинь.

Авель безропотно плеснул и кинул; лед мгновенно растаял в горячей жиже, Каин продегустировал и решил: "Стало хуже".

Он отставил стакан, снял куртку и бросил ее на диван. Любивший порядок Авель поднял ее и подвесил в огромный ленивый шкаф. Туловище шкафа протяжно скрипнуло вдоль, но подарок приняло. Они сели ближе к огню, и Каин, скинув ботинки, вытянул носки поверх ног к решетке. Авель подбросил угля, поворошил щипцами, опрокинул рюмку и зачавкал ее долькой апельсина.

– Как тебе? – он обвел остатками плода помещение и скинул кожуру в камин.

– Для ада чересчур комфортно. Так, глядишь, сюда толпы записываться будут. Захочешь потом выставить вон а и не выгонишь, – ответил Каин, а сам подумал вслед: "Хотя, право, чего я понимаю в современных адах... Восприятие и психологическая наука могли уйти от меня так далеко!.." – Ты давно тут? – спросил он.

"Будут, – подумал Авель. – Так и надо, чтоб сами записывались." – Со вчера.

Они помолчали. Каин долго и неуверенно глядел на едва видимое сквозь багровый напиток призывное дно стакана, а потом, решившись, сделал пять громких злых глотков; несколько не влезших в эту пятерку капель он метнул на догорающие апельсиновые корки. Туда же щелчком пальцев отправился и окурок. "Климат здесь мерзкий. Лето только кончилось, а тут уже зима. Снег вовсю. Я долго не выдержу..."

"Говорил же, что чересчур сносно..."

"Я сказал: для ада – ... А я свое отсидел, если помнишь."

Каин знал, что Авель не любил, когда ему напоминали об этом. Странным образом именно он испытывал перед Каином чувство вины, даже как-то признался себе, что иногда хотел бы чтобы Каин умер насовсем и не тревожил его совесть своей живостью и памятью. Поэтому Каин не стал рассуждать о климате вслух.

– Надолго?

– Что?

– Мы здесь?

– Нет. Не постоянно.

– А на сколько?

– А ты на сколько хочешь?

– А тебе что сказали?

– А тебе?

– А тебе?

– Мне-е... – Авелю не хотелось выдавать свой срок, он совсем не был уверен, что Каину уготована та же участь, и ему не доставило бы радости задеть его, он знал, что задетый Каин сразу начинает внутренне кипеть, ругать про себя основы неповинного мироздания и мысленно хвататься за основание ножа. Мироздание Авель уважал и частенько благоговел перед ним, когда случалось посидеть под звездным небом. – Здесь будет вахтовый метод.

– Какой-какой?

– Смена. Месяц тут – месяц там.

– Месяц? Забыл. Месяц. Это сколько? По сравнению с вечностью, если можно?

– По сравнению с вечностью – это нисколько. Это тридцать дней.

"Ничего себе... За это время можно, если не врут, раз пять мир сотворить и еще успеть пропить его с добрым словом... Можно, правда, на сем надорваться..."

"Говори со мной вслух", – попросил Авель.

"Вот я и говорю – пропить с добрым словом."

– Уговорились же, когда можно – вслух...

Каин усмехнулся и с легким усилием посмотрел на Малеха. Тот лежал в пенной ванне и усиленно копошился в волосах. Там застряло желтое блестящее кольцо, и шампунь его не брал – можно было и не пробовать, но шеф пробовал. "Сволочь, дрянь", – с заметным усилием прошептал он. Кольцо потускнело, но быстро исправилось и снова заиграло светом, без труда соперничая с прииконными лампадами. Если бы он узнал, что Каин проник к нему без приглашения, он был бы: а) недоволен, так как тот нарушил его частную жизнь и б) доволен, потому что тот проявил свободу и наплевал на все ограничивающие ее приличия. Но а > б. Или даже а >> б. Каин усмехнулся и сгинул под заклинания: "Сволочь-дрянь, сволочь-дрянь, сво..." Заклятье работало скверно.

"Вид у тебя какой-то потасканный", – подумал Авель.

"Устал я чего-то в последние лет..." – Плесни чего-нибудь.

– Чего?

– Чего-нибудь.

Авель взвесил количество уже выпитого Каином алкоголя и неизвестно зачем перевел его в чистый спирт, при этом он сильно ошибся в большую сторону, ошибки не заметил, а потому был немножко смущен полученным литром. Вообще он раньше совсем не поощрял увлечения спиртным и было даже время, когда он, используя свое положение формально главного, старался внушить праведникам умеренное отвращение ко всему горячительному. Но однажды он спросонья нечаянно проник нелегальным чувством в компанию собутыльников в составе кажется Симеона, вроде бы Иссахара и, есть подозрение Рувима, и только хотел было исправить неприличную оплошность, как уловил фразу скорее всего первого: "Авель не пьет. Знаете, кто он после этого?" И небрежную реплику вероятнее всего второго: "Варлаам – больше никто..." И хохот. И кто смеялся гаже всех – сомнений не было. Он тогда очень смутился и, умывшись, стремглав помчался к Дану за разъяснениями, как им в связи со свалившейся откуда ни возьмись свободой следует относиться к алкоголю, а заодно и к свободе, которую он рожает вослед своему употреблению. Шеф долго кривил губы – ему еще самому, по мнению Авеля, предстояло научиться как следует управлять своей мимикой дабы необходимое иногда вранье или недоговоренности хуже читались с лица, – а потом изрек следующее:

– Видишь ли Авель... – и с минуту облизывался, сопровождая зачем-то перемещения языка синхронно лягушачьим оборотом зрачков. – Все не так просто. Я тебе сейчас кое-что скажу, а ты уж интерпретируй сам, о'кей?

– Сам?? – переспросил тогда Авель, выпучив для наглядности глаз.

– А что? – чуть напрягся Малех, дав Авелю повод подумать, что он не был до конца уверен в себе. – Ну-у... дашь моим вир... словесам какое-нибудь толкование... Все дают – и ты дай, чем ты хуже?

"Практически человек, да и только!" – едва не восхитился Авель.

– Так вот, приятель, – шеф нарочно развалился в кресле повольготнее, чтобы не воспринимать свои речи слишком близко к сердцу, – давай рассуждать. Как я могу тебе ответить на вопрос, хорошо ли лопать горькую?. А и сладкую в целом тож...

Авель сильно растерялся.

– Л-либо д-да... либо... – он вдруг вспотел. Он забыл второе слово. И забыл его крепко-накрепко. И что интересно: ощущение от него он помнил, оно было могучим и сладостным, а слово забыл. Эк! И дернуло же его отвечать словами – шеф вовсе не требовал никакого ответа, но теперь живо переключился на Авелеву проблему, сияя благожелательностью и расплываясь в улыбке в виде буквы "н", но Авелю было стыдно принимать подсказку, и он смотрел влево, в окно, а голову лезло слезное: "Это тебя Господь Бо... Босс (?!) наказал забывчивостью за твою гордыню, чтоб не вздумал в другой раз, ничтожный, советы тупые давать!" А бес какой-то еще, зараза, тут как тут, искушает: "Загляни в свой конспект по формальной логике, козел..." В другой раз Авель определенно, обязательно, непременно бы искусился, но здесь и сейчас!..

Авелю всегда с трудом давалась эта наука. Лучшим решением было бы задвинуть ее, то есть взять и отказаться от курса, но за долгие годы он напрочь успел отвыкнуть от такого поведения, а теория свободных отказов как раз и входила в реестр практических следствий из формальной логики. "Авель... – позвал бес. – Авель! Заснул что ли? Залезь в конспект, он не заметит..."

– Нет! – вскричал он лукавому, хотел добавить, чтобы он валил прочь, но тот и так свинтил, и тут Авеля осенило: – Нет! – заорал он как ненормальный. – Нет!

– Правильно! – обрадовался шеф как младенец. – Нет! Нет. Не-е-ет...

– Не-е-ет, – попугаем повторил Авель.

– Нет.

– Нет.

– Нет, нет, нет, нет, нет, нет, не-е-ет! – пропел шеф стандартный нотный ряд, а обратно вернулся уже с Авелем: – нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет!

Авель порвался было даже пригласить Дана на пару кругов классического хоровода, да своевременно одумался.

– Да, – урезонил себя шеф. – Так о чем мы?

– Все о том же, – Авель и сам забыл зачем пришел. – Да или нет.

– Точно! – подтвердил шеф. – Хорошо ли лопать горькую... А хорошо ли употреблять слово лопать... Впрочем, что ж такого? Как все-таки много в мире накопилось нерешенных проблем, как все обострилось! И все надо обустроить, а тут еще ты... Так вот, на основании каковых предпосылок я могу объявить один из этих выводов?

– А каких выводов? – наморщился Авель. – О слове "жрать"?

– Нет! Не о слове жрать, а о сути слова лопать. Обсудим все варианты. Если хочешь – запиши, а лучше не надо. Вариант первый: я – свой собственный Бог. Мне давать объяснения постепенно или сначала перечислить все варианты?

– Да ну-у, в самом деле...– сказал Авель и хотел пожать плечами, но отменил это и просто потер о них уши.

– Ой! – вдруг фальшиво вскричал шеф. – Совсем забыл. У меня так заведено стало: как неотложных дел непочатый край, – так арасисеянаный сакалероз. Не заскочишь ли через денечек, а, дружочек?

– Да-да, конечно-конечно, – радостно согласился Авель, но когда уже, облаченный в эту облегчающую радость выпроваживался вон, "какие у этого могут быть дела?!", Малех окликнул его:

– Авель? Ты ведь Авель? Постой. Сядь. Иди сюда. Сядь. Я соврал, – торжественно сознался он и чуть – самую малость – засветился. Получилось нечто вроде монумента самобичеванию: "Я есмь соврал!" Звучало. Стоило греха.

Авель чуть не рухнул. "Такое под силу гигантам", – восхитился он.

– А вот и нет у меня никакого дела! Понимаешь! – вдруг ударился шеф в унизительные плаксивые объяснения, прочувствовав, как показалось Авелю, плохо измеримую колоссальность предыдущего момента, но не желая распускать из себя кумира, – будь я твердым человеком, я бы просто соврал – и не моргнул. Будь я ортодоксальным богом, я бы не соврал, мне вранье не предписано, а мне... а я... а меня... сам видишь... как тряпка: сначала свободно соврал, а потом безвольно, хотя, заметь, тоже не менее свободно сознался. Только эта свобода и может меня отчасти оправдать... искупить... извратить. Теперь ты понимаешь насчет выпивки?.. Ступай, Авель, ступай, душа, я исповедаться хочу. Себе.

Авель вспомнил все это и судорожно прильнул к горлышку, совершенно забыв о просьбе Каина. Лишь настойчивое звяканье стакана о дно заставило его выплеснуть остатки собутыльнику.

– Здесь больше никого нет? – спросил тот.

– Нет, а что?

Каин хотел сказать: "Не переспрашивай, пожалуйста, а то мне кажется, что ты мне не доверяешь", но не сказал. Если бы он это произнес, Авель захотел бы ответить: "У меня-то есть основания", но тоже промолчал бы. Так они не побеседовали в очередной раз.

Авель тогда вроде бы понял и даже как-то в приступе взрослости втюхивал Иссахару:

– Шеф – сущее дитя. Хотя и свободное. Но – вишь – безвольный совсем. Из крайности в крайность бросается.

– Как маятник...-ик! – авторитетно брякнул Иссахар.

– Как грузило для маятника, – весомо уточнил Авель. – В замедленном падении движет сущность по замкнутой параметрической кривой. А параметры эти – совесть и грех. Как тряпка. Соврать может с полуслова, а после скучает. Он ведь до сих пор не может точно отрефлексировать – кто он: то ли абсолютный Бог, то ли Бог волею людей, то ли очеловечившийся Бог, а то и вовсе: человек, создавший в себе бога, заставивший его создать вселенную и самого себя и снова поднявшийся от этого бога до Человека. Ежели он простой стандартный бог, не зависимый ни от чего и ничем не связанный, тогда ему плевать: пьете вы... пьем мы горькую... а и сладкую в целом тож! или курим ее. Он, боюсь, этого даже не заметит. Если он зависим от человека, то он должен согласовать себя с мнением людей о своих обязанностях. Скажем, люди считают, что бог должен быть трезв, бриться и носить галстук. Тогда он скажет: "Нет!" – и мы не пьем!

Иссахар чуть не поперхнулся, из всего монолога он успел впитать только последнюю фразу, он вылупил глаза, накрыл верхней губой еще не просохшую от улики нижнюю и отодвинул стакан.

– Но Иссахар! – воскликнул Авель, и тот навострил уши, ощущая, что сейчас будет сказано нечто фундаментальное. – Но ведь у людей-то на этот счет куча разных мнений: пить; пить, но маленькими глотками; пить, но не пьянеть; при наличии стакана из горла не хлебать; из запоев резко не выходить; водку портвейном не запивать; пить, но не закусывать; и так далее. Смекаешь? Сам Спаситель – в некоторых канонических ортодоксальных переводах пил вино, а ведь очевидно, что он имеет отношение ко всему этому. Что же получается?

Иссахар припустился чесать затылок и бестолково улыбаться. Он догадался, что получается.

– Без поллитра и не разрешить априори сей рaradoxos, – вывел он. – Кх-кх!

И хотя большую часть просветительской беседы Иссахар не только не слушал, но даже не кивал, а лишь как-то странно подкивывал, это не помешало ему спустя день на какой-то тайной вечеринке выступить перед простым Завулоном и восторженными вполне неправедными невероятно красивыми беспутными девушками:

– Слушай, старик, если честно, то шеф – просто тряпка. Да-да, не сомневайся. Как дитя. Ты подливай, родной, подливай. Знаешь, что он сам об этом говорит? Если бы, говорит, я был абсолютно зловредный бог, то, гаэрит, кто бы помешал мне запретить весь алкоголь, потом, гэрит, кому не дошло, прокричать "Да будет так!.. такк и растаккк..." И еще для самых уж тупоголовых, вроде, типа, Варлаама, заклеймить это все аминью, верно? Ты бы, Зав, запретил? Вот и другой так же... И если ты, За-Ву и к тому же Лон, помнишь, поначалу так оно и было, в Эдеме существовал строгий сухой закон... Впрочем, откуда тебе помнить...

"Ик-к! Ты-то уж больно памятливый", – подумал Завулон.

– Ах, Эдем! – картинно воскликнул Иссахар, хотя об Эдеме знал только понаслышке. – Вот где было полно удовольствий! Хочешь тебе апельсин, хочешь – мандарин, хочешь – апельсин... Чего там еще-то было... Было, в целом, где распуститься! Гедонистический рай, я бы сказал... Да просто – рай! К чему там пиво... Да, дзевочки? – он покровительственно обнял глазами стройненькую тепленькую пухленькую соблазнительную аудиторию.

"Ну, насчет удовольствий ты соврал, – занудно подумал Завулон. – Будь они там все, мы бы до сих пор их там ловили."

– А если и предположить, что шеф был богом, – не унимался Иссахар, – но отрекся от дальнейшего прозябания в этом статусе в припадке человечности, то, следовательно, он принимает на себя все человечьи права и в том числе решать – пить или не пить. Вот Варлаам, например, этого не понимает, а я понимаю, если только мне это не кажется...

– Малех, кстати, ничего не имеет против пьянства, – спустя полчаса долбил Завулон Иосифу, отыскав его в ближайшей распивочной. – Совсем тряпка стал.

– Я и без тебя это знал, – сказал ему Иосиф, пристально глядя в глаза.

– Говорят, он издал новую заповедь, – шептал наутро Иосиф Иуде, растворив аспирин в рассоле. – О пьянстве.

– Это ка-ак?? – промычал тот, фиксируя больную голову руками.

– А так. Ты главное меня слушай. Я знаю как надо. Да не будь ты тряпкой!

Симеон вечером получил от Иуды электронное сообщение:

Закусывай. Жди дальнейших распоряжений.

Ответ пришел немедленно:

Пошел ты. Жду.

За окнами стемнело.

– Че собираешься завтра делать?

– А что в этой дыре можно делать?

– А у тебя какое задание?

– А у тебя?

– А у тебя?

– Выжить, – сказал Каин, прикинув расклады.

– Надо бы потренироваться.

– В чем?!

– Ну как управлять всем этим. Ты знаешь? Здесь досмерти непростая система управления. Я тоже не знаю.

– Успеем...

– Надеюсь...

– Успеем!

– Надеюсь.

"Пошел ты..."

– Тогда я пошел, пожалуй, – сказал Авель. – Спокойной ночи.

– Тебе тоже.

– Я сегодня встал рано, – объяснил Авель.

"Да пошел ты."

– Ну, я пойду. Выбирай любую комнату. Сундуки твои наверху. До завтра.

– Зачем женщинам нужны цветы?

– Что?!!

И остальные мелочи? Подарочки, поцелуи, «люблю»? Мелкие такие люблюшки каждый день – зачем?

– Не знаешь.

– Конечно знаю! Это же проистекает из природы мозгов. У мужчин и женщин они устроены по-разному. Мужчина строит перед собой иерархию задач и концентрируется на главных. Об остальном, не таком жизненно важном с его точки зрения может и забыть. А вспомнит, когда главное выполнит.

– А нет, так и не вспомнит?

– Возможно. Мужчина видит узко, но глубоко, а женщина мелко, но вширь. Женщина видит все детали на поверхности и никогда не потеряет ни единой мелочи. И никогда не будет докапываться до истины и взаимосвязи. Да ты что, не читал курса ботаники?

Бросить все? Чем таким надо заниматься, чтобы цветы стали темой? Интересно: ботаники – не забывают дарить цветов??

Каин сидел еще полчаса, пока угли совсем не прогорели. Ему было приятно это состояние, когда он мог полностью распоряжаться собой, и ничто не могло помешать. Он некоторое время еще побродил любопытным привидением, исследуя помещения первого этажа, нашел несколько кладовых (откусил кусок окорока), бильярд (катнул шар в лузу), рулетку (поставил полмира и проиграл), туалет (о, это кстати) и холодную сауну (вздрогнул от вопиющего несоответствия слов), хотел даже спуститься в подвал (как там, где меня нет?, мед, небось), но поленился. Камин окончательно потух, и зал сразу начал беспечно охлаждаться. Ни одной отопительной батареи Каин не обнаружил, он безрезультатно поискал уголь, подобрал третью сумку и поднялся на второй этаж в надежде, что там теплее. У последней ступеньки он сразу же споткнулся о свои назойливые вещи и ушиб лодыжку.

Любой выбранный им наугад номер оказался, естественно, доверху забит спящим Авелем. Он уже успел его обжить. На столе стоял семейный портрет: папа, мама и Авель. Стены комнаты были сплошь облицованы книгами.

Каин с равнодушным раздражением захлопнул дверь и вместе с багажом перебрался в другое крыло. Комната, на которую он положил глаз, оказалась несмертельной, а точнее даже, в ней витал намек на роскошь. Если бы вместо Каина ее оценивал образованный эстетский клуб, он бы пожертвовал своим рublicity, а кое-кто даже renommee, концептуально сморщил noseик и вразнобой сказал: Эклектика, н-на: Блистательный миф западноевропейского образчика неофилософских чувственно-экзистенциальных стремлений к потусторонне-мистической мечте неотождествленных ассоциаций XIX века, и – sranь тропическая.

Каину не бросились в глаза девятнадцать веков. Руки поставили набитые умом сумки, ноготь чуть подвинул выключатель, зрачки высмотрели в приятном полумраке отдыхающий пустой угол, нога отослала туда весь груз. Окно невинно блестело махровой самодостаточной темнотой, он подошел, приоткрыл маленькую услужливую створку и правым глазом выглянул в мир стоимостью в миллиард лет.

В небе не было признаков звезд, впрочем, неба не было тоже, Каин прикусил губу, оторвал клочочек кожи и пожевал его. Небо, конечно, не проявилось, облака автоматически крошили тусклую стеклянную шелуху на дешевый базальт, а ветер по-прежнему рефлекторно перекладывал ее из выемок во впадинки, внося посильный вклад в обустройство мира. "Как я", – подумал Каин. "Капля-камень-точит... время-деньги... деньги-капля... время – камень", – монотонно довольствовался прибой. А океану предстояло пожрать еще тысячи тонн снега, прежде чем он наглотается вдоволь, залезет под лед и замрет – тупой и бездушный как рыба.

Каин натянул свитер, подтащил к окну кресло, качнулся назад, забросил ноги на широкий мускулистый подоконник и зажег сигарету. Под курение неплохо жалелось себя и мечталось о себе. После каждой затяжки Каин поднимал руку над головой и выпускал дым тонкой струйкой вверх и вправо, чтобы тот благополучно утек с теплым воздухом наружу и не досаждал в комнате: как многие курильщики, Каин ненавидел делить помещение с его запахом.

И другой трудноуловимый аромат не давал ему покоя, заставлял раздуваться ноздри, отождествлять. Он понял, что на свитере остался ее запах. Духи и – она. Получалось романтично. Духи подарил он, случайно, мимоходом, спохватившись. Как-то вдруг вынырнув из многочисленных главных. И попал в точку. А может быть другие духи тоже попадали ей в точку?

Два дня назад она ушла. Обидевшись… на что-то?

Он думал – на что? На что-то в нем? В его действиях?

Он разложил себя на действия, потом на действия по-ме-льче.

Потом понял – на него – целиком.

На бездействие? Но он же...

На недодействие.

При этом, с самого начала было ясно, что она во всем не права. Именно она обидела именно его, Каина, это было очевидно сразу же. Он ждал извинений, а она вдруг, не дождавшись извинений от него – ушла. Он вдруг взревновал, подумал: к кому-то? Испугался, встрепенулся, проверил – ни к кому. Почувствовал облегчение, лег, закинул руки за голову.

А потом пришла тревога. Он опустил руки. Стало унизительно, что она его бросила не в пользу кого-то, а просто так. Ушла не потому, что ей было с ним хуже, чем с другим… прежним или каким-нибудь… новым… а просто ей было лучше без него.

То есть выходит, подумал он, я был хуже пустоты.

Вакуум – тот был лучше.

Ноль – интереснее.

Он еще подумал: так глупо, за два дня до отъезда, а когда я вернусь? Оставить такую пустячную трещинку? Невозможно. Трещинка была ерундовой, но она продолжалась через ее сердце. За время, пока его не будет – она превратится в пропасть. Ах, если бы не отъезд, возможно, он еще полежал бы дня два-три, неделю, понаказывал ее – несносную, в самом деле, а потом все равно зализал бы ей ранку – но в любой удобный для этого и для него самого день. Но – время, опять оно. Очевидно, что сейчас, в этот миг, времени было мало. Тогда он вскочил, бросился, позвонил – догнал! Попросил прощения, забыл про цветы. Они встретились, он обнял, она обхватила, оставляя запах, не забыв про духи.

Разлука продлилась полдня. Успел.

Но – что-то невнятное осталось. Какая-то мелочь. Что же?.. Ноги? При чем там…

Когда ноги замерзли, он погасил сигарету, распахнул пограничное окно во всю доступную ширь, переждал десяток замедлившихся секунд, а потом захлопнул его и задернул хмурую пару штор, отрезав себя от иллюзии трепещущего, но неживого мира, а в комнату сразу приползли сентиментальное одиночество и бесконечная оторванность в геометрии тысяч непреодолимых спутанных каменных километров, в заунывном ограниченом вольфрамовом свете, медленно непрерывно равномерно переползающем к необъятной страшной всепоглощающей ночи и еще в паутине чего-то совершенно неуловимого, тоскливого, блюзового и не поддающегося никакому никакому никакому отображению.

Нечего было и думать о том чтобы попытаться уснуть; сон и в других-то условиях давался Каину с большим трудом. В отличие, например, от Авеля. Тот засыпал без усилий и почти мгновенно начинал смотреть противоестественные мультипликационные сны, физиологический запрет на которые он обходил тем, что видел себя смотрящим видео с нескончаемыми полноцветными мультсериалами. Выбрав из тропической составляющей своей комнаты телевизор, Каин включил его, но тот ничего кроме раздраженной заоконной снежной бури показывать не собирался. Минут десять Каин растерянно и не слишком сосредоточенно раздумывал, чем бы ему заменить ее, но ничего придумать не сумел, а руки машинально расстегнули сумку и потянулись ее разбирать.

Сверху и повсюду с боков были напиханы книги.

Еще в Норильске, где Каин проторчал почти тринадцать часов, ожидая, пока шеф сподобится прочистить для него небо над Восточной Сибирью и с опостылевшим обожанием разглядывая любимые самолеты, их там не было, как не было и целиком двух других сумок. Их ему удалось удачно забыть в каком-то Шереметьево, но когда метеорологи нашли, наконец, какое-то сравнительно ясное очко, и Каин потоптопал к авиетке, на выходе его ждал запыхавшийся Симеон с этими самыми сумками и впридачу огромным издевательским чемоданом в полкубометра. Все это добро он только что выгреб из захватывающе присевшего неподалеку жирнобрюхого Ила, но Каина возмутило две вещи: как его туда пустили с такой добычей, и очевидные проделки шефа с погодой, из-за которых пострадала свобода многих тысяч не таких забывчивых людей. На Симеона Каин совершенно не злился.

– Куда ж ты, – с флегматичным укором изрек Симеон, – без сего говна?

– Туда, – буркнул Каин.

Симеон понимающе кивнул и меланхолично протяжно плюнул на бетон.

– Ты меня не видел, – попытал удачи Каин и пожалел, так как получилась вроде бы просьба.

– Ага, – сказал Симеон, плюнул еще, закурил, и Каин понял, что у Симеона со зрением все о'кей, и назад он тащить не намерен ничего кроме, возможно, этого самого ничего.

"И то не факт!" – просигналил незамутненный Симеонов взгляд, а голова зевнула.

– Сумки возьму... исключительно в заботе о чистоте твоей совести. А чемодан выкинь, – компромиссно отрезал Каин.

– Ага... – сказал Симеон. – Отопри свой баул...

– Обыск? – усмехнулся Каин. "Прекрасно. Это бесспорный козырь среди моих аргументов шефу, что он сам беспрерывно попирает..." Чтобы бланковый туз случайно не пропал, Каин не стал спорить и покорно разверз сумку.

Симеон немного порылся и изъял пару лишних с его точки зрения свитеров, джинсы и несколько рубашек и маек. Он сопровождал это измышлением, что, дескать, нашел чего переть на полюс – майки, козел, а Каин беззлобно парировал, что Симеон, мол, сам козел, не мог чемодан выкинуть, надо же, куда пер, тогда Симеон заметил, что ха-ха, если бы он был целым козлом, то волочь бы Каину полный кубометр, не миновать.

– А свитер? – спросил Каин. – Он – с севером рифмуется?

Симеон понял ошибку, но место свитера уже занял двухтомник Г. В. Ф. Гегеля. "Старик или св.?" – подумал он кратко. И застегнул "молнию".

– Душу согреешь, – ответил он.

Из бокового кармана он даже хотел выкинуть ключ от отеля, заменив его какой-то листовкой сомнительного свойства, но ключ Каину удалось отстоять. Ключ к отелю, в месте, куда не доплывают даже неистовые экологи, был интересным изобретением, чем больше Каин вдумывался в его смысл, тем больше сомневался.

Симеон был послан к Каину не случайно: все знали, что за исключением Дана Каин в состоянии слушать только его. Среди всей совокупности праведников Симеон занимал среднее положение, позволившее ему выгодно избежать как чрезмерной мнительности старших, так и напускной наглости младших. Стерпеть нахальство Каин, воспитывавшийся в совершенно иных традициях, мог, только если оно было бесспорно умным, и вопиюще фамильярные обращения оставлял без ответа.

– Ну, – Симеон серьезно хлопнул Каина по плечу, – дуй. И помни: из-за тебя я пролетел 10 сантиметров по карте с масштабом 1:25 000 000.

– Если бы ты их прополз...– предположил Каин. – Я тебя ехать не насиловал.

"Меня шеф послал", – хотел было сказать Симеон, но прикусил язык. Негоже свободному человеку тыркаться по всем местам куда ни пошлют.

"Один – два", – кивнул себе Каин. Уже лучше. Чемодан он отыграл. Просьба осталась.

Первой из сумки была извлечена душегреечка ГВФ в двух неразлучных перетянутых резинкой томах, а следующим усилием Каин выдернул на свет сборник рассказов Эдгара По, из которого он уже успел вычитать содержание и сразу вспомнил об Ашере. Он давно собирался прочитать какую-нибудь книгу, но всякий раз что-нибудь мешало. "Шеф прав, – подумал он, – может стоило сюда приехать, чтобы спокойно почитать, тут этому самое место". Поскольку листание бумаг он считал обременительным, то нашел диск подписанный "Э. А. По" и пошел будить Авеля.

Лицо у спящего Авеля было глупым, соответственно текущему по видео сценарию.

– Авель, Авель! – зычно воззвал Каин. – Где твой компьютер Аррlе?

Авель напряженно не просыпался.

Каин не стал тратить сил на расталкивание тела, а просто дождался момента, когда придурковатуй Том получил в 1948 году от добряка Джерри очередную порцию бесплатных бейсбольных бит.

Авель с минуту таращил глаза на Каина, сопостовлял все возможные "а я знаю что ты знаешь что я видел" и соврал:

– Просто лента перематывается.

А после сообразил, что получилось тоже не очень-то.

Аррlе у Авеля лежал под кроватью, по соседству с ночным горшком. Каин люто ненавидел эти стародавние горшки, которые превращали человека в своего прикроватного раба, а Авель, напротив, истово любил, и если бы:

"... небось, выкинул Гегеля, сук-кин-то сын!..", то: "а вот и ни фига, я его внутрь положил, я специально квадратный взял..." Когда Каин извлекал лэптоп, горшок был еще пуст и призывно ухнул, и Авель решил использовать охлаждавшийся магнитифон с максимальной эффективностью.

– Каин, – позвал он. – Достань там заодно...

– А? – тот сделал вид, что к нему в ухо залетел желтый банан.

– Достань там... – но Каин уже вылез с компьютером.

– Что?

– А! – махнул Авель и вылез из-под из-за пуховых одеял. Одет он был в длинную ночную сорочку в цветочек.

"Все-таки правильно я его грохнул однажды", – похвалил себя Каин и ушел.

"Э. А. По" оказалась ничем иным как чрезвычайно увлекательной игрой по мотивам одноименного автора, и Каин азартно отщелкал три с половиной часа, спасая заживо погребенных из их ужасных склепов и могил, пока глаза совсем не остекленели. Как все мизантропы, Каин считал себя гуманистом, и По ему заочно понравился. Пепельница была полна окурков, Каин открыл окно настежь, выпил, закурил и, так как спускаться вниз было неуютно и пусто, он пошел искать еду к Авелю.

На этот раз лицо праведника транслировало третью серию мультБиблии для перенедоношенных детишек. В ней некий лукавый Каин злодейски убивал некоего недоразвитого Авеля. Бессердечный двуличный длинноножий волкаин сердечного безликого тонкокожего зайцавеля. Овцавеля.

– Каин, Каин, – взывал Авель чьим-то гневным голосом, – где твой брат Apple?!

Авелю очень приходилась по вкусу эта серия: она позволяла ему почувствовать себя чистым полноценным стопроцентным агнцем и доставляла особые переживания а lа Варлаам, переживания, которые днем его сознание отвергло бы из соображений внутреннего приличия, зато сейчас можно было дать волю истинным чувствам, и он мокро допотопно всхлипывал, исторически сдвигал брови и накатывал в сочном ветхом экстазе голову по терпеливой подушке.

Каин подумал, дескать, надо же, какие только совпадения не случаются в жизни. Он решил пощадить душещипательную религиозность Авеля и не стал его теребить. Он сам порылся в апартаментах и наткнулся на небольшой настенный холодильник. Наряду со всегда обязанными быть свежими партитурами Бетховена (Авель самоуверенно рассчитывал разучить кое-что на портативном игрушечном клавесине) он хранил в себе девять полиэтиленовых бутербродов с колбасой и курятиной. Каин покрутил, разорвал, поразмыслил, и соскреб на тарелку. Все имевшее отношение к мясу, он присыпал перцем, положил рядом кусочек хлеба, потом еще один другого цвета и прислушался.

– Каин! Каин! – трогательно грезил Авель, – где твой милый друг Авель... Где твой бедный-старый-славный... – он сглотнул, – великий и могучий, правдивый и свободный...

Комната встретила его весьма прохладно, Каин окном отделил ее с собой от всего потустороннего, распределил мышцы курицы между ломтиками прокрученной через мясорубку коровы, и, с аппетитом облизывая с пальцев соус, слопал обеих тварей в считанные секунды. И почувствовал себя человеком.

А не бог знает Кем.

Он все-таки вознамерился прочесть По, ну хоть что-нибудь; такие благие порывы он всегда испытывал в минуты всеобъемлющего удовлетворения. Он поудобнее улегся в мягкую постель, съежился в кучку, торопливо нагрел прилегающую перину, медленно расправился, повыбирал положение для тела, устроился на бочок, почесал мизинцем ухо, посмотрел под ноготь, вытер его о простыню, открыл первую страницу. "Шеф прав, – с редким умилением подумал он. – Надо приобщаться к культуре". От нахлынувшего на него смиренного блаженства близкого и неминуемого приобщения он прикрыл веки, глубоко вздохнул и заснул...

Утро было, но совершенно символическое. Каин проснулся в четверть второго пополудни и сосчитал, загибая пальцы: семь, восемь, девять, десять, валет, дама, король, час: вышло вроде бы достаточно, и он решил вставать.

Книга лежала на полу, обложкой вверх, и две страницы оказались примятыми. Каин зевнул, попытался расправить их и глупо порезался о край в общем-то мягкой бумаги. Палец он развоплотил и вырастил снова. Царапина осталась. Он пошел в ванную, где вспомнил, что мыло, щетка, бритва и большое мохнатое полотенце остались в сумке. Не без труда вытряхнув остатки плотной массы – Эпикур, Толстой, Химия, Толстой, Толстой, бритва, Толстой, мыло, Teenager #2, Хемингуэй, Cказки и Конституции Народов Мира, носок, Библия, Голдинг, большое мохнатое полотенце, Бунге, носок, Катин лифчик, карты, Ясперс, Секс. Второй год обучения, фломастер, зубная щетка – он отыскал все что хотел, а потом обнаружил на полочке в ванной аккуратно упакованные мыло, щетку, бритву и полотенце – большое, мохнатое и доброе как утраченный свитер.

В голове заметно бурчало – "а что еще будет, если я все это прочту?!" – приходилось зажмуривать глаза и замирать. Каин помылся, переоделся и постепенно спустился вниз. Он выпил полтора стакана холодной воды, согрел себе чаю и употребил его вперемежку с маринованными помидорами. Через минуту после того как он вымыл посуду ему подумалось: "Завтрак, пф!" – и он расхохотался, закрыв глаза и застыв всем кроме рта.

Ему нестерпимо захотелось на свежий воздух, и он вышел из дома. Куртку он не надел, было даже приятно чуть померзнуть, зная, что за спиной – гостеприимная дверь, приветливый камин, ласковое одеяло, горячая ванна, но холода он не ощутил. Вряд ли было теплее вчерашнего, но ветер совсем иссяк, и над островом зависли низкие ватные облака, как крыша дырявой промерзшей теплицы.

Каин решил прогуляться насколько хватит его внутреннего тепла, и шел так, не оборачиваясь, минут десять, пока не уперся в воду. Топать и дальше в этом же духе было бессмысленно, будь на месте Каина какой-нибудь мифический Икар, то он, видя такое мокрое непокоренное дело, тут же бы возгордился на скорую руку, бросил бы вызов, встрепенул бы перышки, прыгнул бы с разбега и намок, но не таков был Каин, Каин был сложнее, он свернул влево, туда, где невысокий обрыв понижался, позволяя дотронуться до океана рукой.

Сейчас он был необъяснимо сытым, утомленным, замедленным и густым, так что если бы холод умел выбирать время решительной атаки, он не упустил бы такого момента. Некоторое время Каин просто наслаждался зрелищем и очень пожалел, что не догадался захватить с собой бутылочку с каким-нибудь лекарственным ликером или животворящим вермутом, тогда удовольствие было бы полным. Он окунул кисть, зачерпнул, попробовал ледяную воду на язык и быстро выплюнул. Кругом было красиво, как только вообще может быть красивым мертвое и свежее, а если оставить в покое лишнее чувство и не видеть, как в радиусе пары миль на дне распространяют неопасную ржавчину три старых судна, то море было чистейшим.

От странного покоя, ненарушаемого одиночества и удовлетворения Каину вдруг захотелось, и он не стал себе отказывать. Выбрав подходящее место, где плоские сухие камни оставляли между собой уютный и неширокий плещущийся промежуток, он спустил штаны и сел, дав себе клятву не потерять равновесия ни за какие последующие прелести закаливания. Минут через пять он закончил нехитрый процесс и воспользовался океаном еще раз. "Соленой водой, – подумал он. – Пожалуй, впервые... Бог даст, еще в тропиках сгодится." Он промокнул мокрое место тыльной стороной ладони, сполоснул руки, вытер их о штаны, и, интенсивно потерев друг о друга, упаковал в узкие карманы. "Хм, интересно, – подумал он по пути назад, – когда я пробовал воду на язык, она показалась мне холодной, а когда задницей – соленой... Плохи, наверное, мои дела... По человеческим, разумеется, меркам."

Кто же это мне сказал? Ха! Забавная идея. Ччерт, забыл. Интересно, почему люди едят вместе, а-а... это самое поодиночке? Симеон? Нет, не он. Наверное, это связано с половыми органами. А иначе: а теперь, господа, прошу к толчкам! Сюда, мистер, не изволите ли сюда, мэм? Мэ-эм! Присаживайтесь, накладывайте – хах! каламбурчик! – сами. И за беседой, вы были на вернисаже? Ах-ах-ах! – трр-прр-дрр! Не Симеон. Иуда-пошляк. Но остроумно. А Симеон тогда сказал, что еда – процесс насильственный, а это – автоматический. Аварийный сброс. Последний клапан. Откроешь так, там пусто, а потом как даст! Хох! Чушь. Можно инициировать. Сто способов. А за столом ведь тоже не всегда едят. Посидеть за компанию. Выпить. Вылить-то можно всегда. Прошу, леди и джентльмены. Вот столовая, там спальня, а сям сральня... хэх! Задницы-то практически одинаковые. Или запах? Это устранимо. При желании чего-нибудь придумать можно. Если позарез надо, люди всегда придумывают, да еще элегантно рекламируют. Засуньте это в ваше тело!.. Сами себе засуньте. А однополые тоже вместе не... Хотя... Значит все-таки... Интересно, если бы органы выделения были отдельно и где-нибудь у шеи? Надо у Малеха спросить, с чего ему взбрело совмещать? С фантазией напряг? Забыл, а потом доделывал кое-как? Скорее всего. Что бы они делали? Наверняка придумали бы целый обряд. Специальные вилки. Только левой рукой, а? Впрочем, похожее уже есть. А это только щипцами. Прием у короля какой-нибудь. Бред. Этикет – бред. Совсем не холодно. Весь прогресс – это стремление оприличить свои естественные нужды. А что если бы такой договор – ведь все делают? Ведь все? Чего молчите-то? Упростим, а? Нет, ну давайте, хотя бы попробуем. Ради интереса? Нет органа для восприятия души, ее не видно. И стыда нет. Хотя стоило бы. Было бы интересно. Отдельные кабинки для общения с душой. Одежда для прикрытия. На приеме у. Обнажите душу. Господи, я так стесняюсь!.. Тело – это стыд. Ну, еда там и всякое. Кто-то застеснялся отрыгивать и пошло: адсорберы, абсорберы, химия-алхимия. Или. Лежит. Издает. Чье? Не твое ли? Понижает половую страсть. Надо скрыть. Зарыть. Не в традициях высших животных. Навонять в переносном смысле. Пометить территорию. Забор. Или деньги. Спустить. И чтоб утекло. Куда – неважно. Сто человек опроси – все скажут, что не знают. Главное – ... с глаз долой... не из сердца, но тоже вон. В реки? А те в океан. А если в бессточные моря? Вот там, должно быть!.. Как я все спрямил, однако. Хех! Кишка прямая. У нее все просто. А мозги извилистые, им бы все этикет. Да штопор. Любят загадки. Хитрые. Быстро я дошел. Путь обратно всегда как-то короче.

Внизу Авеля по-прежнему не было. Каин плевком разжег камин, взял пива и поднялся наверх. Он нашел Авеля в тягостном раздумьи у открытого холодильника. "В море она, родной. Вся почти." Холодный как океан, глухой как ветчина и отчужденный от мира Людвиг не мог, конечно, заменить собой мясо с куриного трупа.

– Ты не видел? – спросил Авель, посмотрев на Каина снизу.

Глаза у Авеля были красные, а под ними темнели невыспавшиеся мешки – двенадцать часов у экрана с перерывом на горшок – не шутка же.

– Джерри слопал, – полувопросительно ответил Каин.

Авеля вдруг почему-то страшно потянуло подумать о справедливости и несправедливости и о добре и зле. Раньше он тоже об этом вспоминал, но по большей части абстрактно, утраченный же завтрак как нельзя лучше явил пред ним разверзнутую пропасть дихотомии. За что, Господи! – сокрушился он. – За что такая несправедливость?! Чем я провинился, за что такое наказание?! А? Я тебя спрашиваю! Мультфильмы? Но они так чисты и непорочны... В целом. Я так старался, так резал, а она ушла. Все-таки зло неистребимо, чем бы там его ни истребляли. И, главное, не то гадко, что оно существует и совершает деяния, а то что оно слепо. Оно выбрало меня. Меня! – пришедшего в мир зла, чтобы помочь ему от него избавиться... Впрочем не-ет, оно не слепо! Оно умышленно выбрало мой холодильник, оно ведь не хочет быть изведенным и знает, что голодный бессилен сделать что-либо злу...

Он припомнил недавний разговор. В самом начале проекта Иосиф разглагольствовал за нечастым, но необходимым кофе:

– Знаешь, Авель, я долго размышлял о силах света и тьмы, много перелопатил литературы – а ты знаешь, как я преклоняюсь пред литературой – и вот к каким нетривиальным выводам я пришел. Скажи мне, чем отличается Бог от дьявола?

– Ч-ч-ч...ерт его знает, – Авель боязливо оглянулся и отшлепал пальцем губы.

– Ну Авель, я тебя умоляю! – с добротным одесским акцентом воскликнул Иосиф и приложил руку к левому легкому, а Авель понял, что теперь можно злословить открыто.

– Бог в представлении современных людей обязан быть вездесущим, – ответил он, а черту сам бог велел совращать людей поодиночке. Я всегда думал, что это очень выгодно для простого народа – заставить их скрепить такой договор, но, похоже, сатана и тут нас всех объехал: пока он конкретно и целенаправленно управляется с каждым в отдельности, – а он это делает весьма неплохими темпами – кто-то должен спасать сразу всех. Ты понимаешь, что из этого вытекает?

– Не понимаю, – резко нахмурился Иосиф, так как не ожидал от Авеля вообще никаких объяснений.

– А то, – шепотом перехватил инициативу Авель, – я подозреваю, что шеф перестал справляться с такой толпой... Сам посуди, даже если очень постараться, энергия убеждения диссипируется по всем сразу и каждому достается лишь малая толика, а их развелось – миллиарды! И вот он решил, что мы должны ему помочь... заниматься по отдельности... а?

"Хрен на!" – выругался Иосиф. – Делать тебе больше нечего, как вмешиваться в планы шефа! Я и то не лезу... "хотя в десять раз умнее тебя", а ты думаешь, что сумеешь их раскрыть!

– Но ведь это самое интересное, – возразил Авель, – узнать – зачем мы здесь!

– Вопрос "зачем" – самый бессмысленный, когда речь заходит о природных процессах, – наставительно провозгласил Иосиф, – к коим, вообще говоря, Малех и относится. – "Усвой это, пожалуйста, раз и навсегда, завтра я приду тебя проверю", – почудилось почему-то Авелю. – Поэтому я не знаю, зачем мы будем тут действовать, зато знаю – что и как мы должны делать!

– Ну? – слегка разочарованно сказал Авель. – Это же ясно, мы должны делать добро...

– Ничего тебе не ясно! – тихо-тихо заорал Иосиф. – Мы должны делать... – тут он выдержал эффектную паузу и сделал большие – с полметра – глаза, – ...Зло!

Не зная куда деваться от переполнивших его противоречивых чувств, Авель, пища и покусывая пальцы три раза нервно развоплотился и воплотился вновь, а Иосиф, слегка подобрев, продолжал тем временем жестоко эпатировать:

– Бог отличается от дьявола тем, что патологически не может творить зла, так уж ему предписано. Как же он может с ним бороться? Никак! Ты арифметику изучал? Помнишь, плюс на минус, что будет?

– Изучал, – ответил Авель и наморщил лоб и брови. Вспоминая арифметику, он почему-то никак не мог отыскать там раздела о разложении богов на добро и зло. – Плюс?

– Минус и останется! – прорычал Иосиф. – То есть зло! А минус на минус даст плюс, то есть добро! Выходит, для того чтобы прибавить миру добра, нужно делать зло злу, ясно? И вот его мы скорее всего и будем делать.

– Ловко, – пытаясь отдышаться, сказал Авель. – Шеф сам не может делать зло, ему врач запретил, мы, будучи праведниками тоже. А теперь, когда мы просто люди... он... нашими руками... будет делать зло злу... То-то я теперь понимаю, с чего он нам натворил столько свободы... Чтобы мы пообвыклись...

Иосиф даже плюнул с досады.

– Ты опять за свое! – крикнул он. – Оставь ты Малеха в покое! Здесь речь совсем о другом, а именно о том, что мы должны бить дьявола его же оружием! Это трудно, – смягчился он, – это даже осознать трудно... но где наша не пропадала...

Тогда Авель этого так и не понял, а сейчас вдруг причиненное ему зло открыло ему глаза на самую суть. "Я пришел чтобы делать добро, но его я буду делать злом, а оно первично, значит, я явился делать зло... Каин, прибывший сюда с аналогичной миссией, увидел это зло, то есть меня... и решил сделать из него добро... и съел мою колбасу... В итоге получается, что абстрактное добро сопровождается вполне конкретным злом... Как это, право, омерзительно... И как важно с моим злом не промахнуться... И ведь Каин не виноват! Но как все сложно! Не-е-ет. Врете. Без происков дьявола тут не обошлось. Это все его штучки, он такие заковыки любит, он умеет вводить в заблуждение своими парадоксами, я-то знаю! И я буду бить тебя, проклятый..."

Но тут ему почему-то почудилось, что это как раз дьявол лупит его, Авеля. Вареной толстой влажной недвусмысленной колбасищей по бледной правой встревоженной непонимающей восприимчивой щеке под зажмуренным глазом. И приговаривает: "На тебе, Авель, всеми этими колбасятинными эпитетами по правой пустоголовой щеке, на тебе! А теперь поворотись-ка левой, чушок, у меня есть еще один привет... с того свет..." – и – шлеп-п-п!-по ней дохлой прямолинейной холодной пупырчато-мурашчатой не приходящей в сознание курицей.

"Да, это он, – решил Авель. – И нет спасенья. Теперь я людей понимаю."

– Надо пойти прогуляться, – непреклонно подвел он итог. – Как тебе отель?

– Я же вчера говорил.

– Нет, снаружи.

Снаружи Каин его не рассматривал. Видел, но не смотрел. И ничего не увидел.

– Я тебе покажу, – взялся Авель. Ему хотелось отвлечься от пораженческих мыслей. – Только умоюсь.

Они вышли. Вероятно, на Авеля у природы была аллергия: облака чихнули новеньким неповторимым набором снежинок, едва компаньоны сделали по пять шагов, то есть через столько времени, сколько надо, чтобы на тучах подумали: вот-те-на-черт-не-сидится-ему-дома-за-что-ж-такое-наказание-апчхи!

Мир устало поблек, и Каину сделалось зябко, а пузырек с ликером он опять забыл.

Справа он увидал озеро и удивился, чего это он не заметил это сооружение в первый раз, но потом вспомнил, что выходил с другой стороны. По сравнению с озером мертвенное мрачное море казалось сдутым надувным котенком. Каин предположил, что растворенную в мировом океане злость вдруг каким-то чудным образом перекосило сюда, в крошечный приповерхностный слой, хотя, возможно, бездонный объем, и теперь вода была даже не водой, а всепоглощающей субстанцией без температуры, одушевляемости и познаваемости.

– А деревья пластмассовые, – сообщил Авель, но выглядят, как засохшие настоящие – не отличишь.

Ах, ну конечно, еще и деревья! Деревья: голые коричневые остовы, которым даже от рождения дохлым никогда не было места на острове. Похоже, на Авеля флюиды озера не произвели должного впечатления – он разве что в него не плюнул.

– Смотри, – позвал Авель.

"Чем больше я узнаю, тем больше не понимаю, – подумал Каин, – на кой черт вся эта мишура? Хотя озеро недурное. Хорошо, что я тогда вышел с другой стороны, а то наложил бы в него и весь эффект порушил."

– Смотри, – позвал Авель.

Чего он там высмотрел? Не вода, а жидкий асфальт. Посыпанный сажей. В нем, наверное, еще бродят в поисках упокоения пробные блики первого дня...

Авель тыкал пальцем в сторону дома.

– Видишь? – испытал он.

– Говори скорее.

– Ты скорее слушай. Трещинка, а?

"Да какая еще..." – Я припоминаю.

– Читал?

– Э-э-э-а-а...п-помню откуда-то... – Каин вспомнил. Вчера в игре "Э. А. По." Трещина там присутствовала, но вот в каком контексте?.. – Прости, старик, я замерз. – Это была правда.

– Она настоящая.

– Честь ей и хвала.

– Не нарисованная, а настоящая, – настаивал Авель. – Она проходит до самого подвала. И даже под подвал. В скалы.

– А-а, – сказал Каин. – В ад. Она молодец. – Он скрылся за дверью.

– В принципе да, – немного сокрушенно пожал губами Авель. "До чего он примитивно мыслит." И чуть позже, поостыв и вспомнив бутерброды: "Да Господь ему судия."

Его немного покоробило это безразличие. Трещинка была его любимой гордостию. После того как он прочел Библию, с кумирами было покончено, вот разве что она. Трещинка – предмет неодушевленный, оправдывался он. Да и предмет ли? Возьму да и сделаю ее своим кумиром! Он придал ей сакральный смысл, это был его талисман и залог свободы. Она была как он считал его детищем, при утверждении декларации о намерениях он даже выбирал момент чтобы топнуть с досады, настаивая на ее строительстве. Toр-one. Да! Совершенно особый символ; и если бы его попросили ответить, какой именно, то он путано прокричал бы что-нибудь о воплощенной субынфернальности под знаком возмездия в архитектуре, когда сквозные пробоины с обязательной перспективой на расширение закладываются в проект абсолютно нового строения. Но – не попросили. Так сделали. Или само треснуло. Авель спрашивал у Симеона – само или не само? Симеон ответил – само, хотя вероятность такого сложного процесса очень мала – одна стомиллионная, но что это по сравнению с Малехом, вероятность которого вообще равна круглому нулю.

Каин подключил телеантенну, состряпал себе коктейль и, немного поленившись, приготовил обед; тогда и вернулся Авель.

– Буду, – сказал он.

Каин ставил на стол посуду, а помимо этого думал, к чему это Авель сказал, что он, дескать, будет. На рюмках он сообразил, что тот, без сомнения, прочел его риторический вопрос, который он вообще-то задал в никуда, но Авель был одним из тех парней, которые могут легко оперировать с куда более хитрыми ипостасями, нежели незатейливое "никуда". А целиком ипостась выглядела так: "Небось и жрать будешь на всем готовом, сукин сын..."

– Ну, садись, – пригласил Каин. – Я – коктейль, а ты?

"А я – Авель", – подумал тот и глуповато хихикнул.

Каин бросил в стакан соломинку и за раз втянул половину его содержимого. Авель удостоился водки.

– Кто все это нагородил? – спросил Каин.

– Что? – спросил Авель.

Каин демонстративно ел суп.

– Малех, – ответил Авель.

Каин съел суп.

– Ну, если ты о руках, то эти, праведники. Из числа вторичных. Из Завулонова колена, кажется. Каждый по кирпичу кинул – и нагородил. А может и не они вовсе. Даже скорее не...

Каин принялся за мясо.

– Хорошо, – сказал он, – чужими руками.

Еще лет сто назад, услышав такие слова, Авель обязательно подал бы: "Сдается мне, что ты против Дана... Ты что, против Дана?!", а Каин отразил бы: "Знаешь, возможно, да..." тогда Авель выдумал бы: "Ну знаешь-шь!.." и подрумянился, он это здорово-прездорово умел.

– Ну ладно, – продолжил Каин спустя пару минут, – а вещички?

– Купили.

– Как?

Авель бросил набивать щеки, прожевал все что он в них напихал и сглотнул.

– Такой процесс, – ответил он.

– Какой – такой?! – разозлился Каин. – Берешь деньги, идешь в распродажу и покупаешь. Ты что – "никогда не покупал?", но Каин и сам не покупал, – не знаешь, как покупают?

– Смыслишь, – решил Авель после паузы, в течение которой съел всю картошку и весь-весь салат.

– Так покупают на деньги! – воскликнул Каин.

– Это само собой.

– Послушай, ты знаешь, что такое деньги?

– Это число. Деньги – это число. У каждого человека есть свое число.

"Умник!" – А откуда они берутся?

"Вот достал..." – Из банка.

– А туда?

Авель налил чаю и бросил сахар.

– Слушай, ты чего от меня сегодня хочешь?

– Я хочу узнать, на какие деньги это все куплено.

– На деньги шефа, естественно! – чуть не крикнул Авель. – Послушай, у тебя есть деньги?

– На кой хрен мне! Я на полном обеспечении.

– Вот и у меня нет. И у грешников... тьфу! праведников тоже нет. Мы все, выражаясь по-человечьи, нищие. Нищие – это те, у которых число денег равно нулю. Делай вывод.

– Ты издеваешься надо мной что ли? Я же тебя как раз и спрашиваю, откуда у шефа деньги?

– Ну нарыл где-то, ну, Каин! – взмолился Авель. – Ну перестань, в самом деле!

– Вот так бы сразу и сказал, – успокоился Каин. – Где-то нарыл. Дай сигарету. Вон, за спиной. Все сразу ясно – нарыл. А, Авель, где?

– Я с тобой на эту тему больше не разговариваю, – сказал Авель.

Авель был строг. Если его о чем-нибудь спрашивали, и он не знал достоверного ответа, то он брал из своего запаса немного строгости и складывал из нее: я с тобой на эту тему больше не разговариваю. И собеседник сразу начинал беспокоиться о другом, а именно: в каком месте он перед Авелем так опростоволосился.

Они одновременно принялись за мороженое, причем Каин вылил в свое остатки коктейля.

– Интересно, – пробурчал Каин, – где шеф нашел такого дурака?

Он рассчитывал на Авелево любопытство и победил. Тот несколько секунд оживленно мучался, а потом не выдержал пытки.

– Какого? – попытался он.

– Что? – Каин сделал вид, будто не понял. – А-а, я имел в виду кредитора. Привык, понимаешь, разговаривать вслух, скоро и думать вслух начну.

– А почему ты полагаешь, что он нашел кредитора, и почему кредитор дурак?

– Непременно нашел. А на дураке я не настаиваю. Может быть он олигофрен. Вот смотри. Пункт первый. Если ты не можешь заработать, значит, ты можешь только занять. Пункт второй: Малех за всю жизнь ни копейки не заработал. Снова пункт первый: выходит, занял. А для того чтобы отдать заем, надо опять заработать. Смотри пункт второй.

Авель реагировал.

– Нет, – продолжал Каин, – быть дураком или не быть – это святое право клиента, и я на него не посягаю, а просто констатирую: попался очередной богатый простак на удочку. Ведь Дан не отдаст. Зачем ему отдавать? Его даже в тюрьму посадить нельзя, не то что заставить денег заработать.

– Ну да, – огорченно подтвердил Авель в конце. – В чем-то верно. Охмурять он умеет... О добре и зле, о грехе и геенне, о царствии небесном... о королях и о кап... Грешнички не звонили?

– А так вкуснее, – сказал Каин.

– Грешники не звонили?

– Праведники?

– Да.

– Нет.

Ближе к вечеру примчался самолет и вывалил несколько дюжин коробок с едой и выпивкой. Праведников, если не считать пилота Гада, с ним не прибыло, а он наотрез отказался даже высунуть нос из кабины – будто его и вовсе на этом свете не было. Несносный климат тут же пригнал к ящикам бархан снега. Авель не подал вида, что он это заметил, а Каина это ощутимо разволновало. На маленьком тарахтящем каре они до полной темноты возили груз в отель, а потом распихивали его из проходов по углам и чуланчикам. После этого Авель захныкал, пожаловался на боль везде, налепил девять бутербродов с ветчиной и сыром и уплелся смотреть мультфильмы, а Каин битый час бродил по отелю в поисках приключений, но их время еще не пришло, а самое большее что он нашел, не прибегая к сложным чувствам, был пакетик чьей-то марихуанки, затыканный в простенке между душем и нишей для статуи, но без оной.

Придя в свой номер, он включил терминал и просмотрел почту. Завулон писал, что обзвонил все телефоны отеля, но никого не нашел. Если он, Каин, еще жив, то пусть подобьет Авеля встретить грузовой самолет, который, по Завулоновым представлениям еще только должен был прилететь.

Второе сообщение было от Левия, но подписано его Катей. Она сообщала, что активно помнит Каина, что он, Каин, по ее мнению, душка, что она его, в принципе, хочет, и что у них, как ей кажется, так много общего, что Господь намекнул на это их именами, начинающимися с "Ка". Сие откровение озарило ее буквально намедни, и есть подозрение, что в этом не обошлось без разносторонне известного... Тут и обрывалось.

Каину больше всего понравилось ее незрелое: "в принципе", а попытка упоминания кого-то (Уж не шефа ли с его безудержной привычкой соваться чем попало в чужие дела?!) заставило его с завистью и недовольством сморщить нос. Он познакомился с Катей в какой-то новоотстроенной, сверкающей стеклом, никелем и безгрешностью церкви, куда праведников отправил Дан, чтобы они сами, без его помощи сделали определенные выводы, но какие именно – не сказал.

( – А ты настоящий Каин? – А что, не похож? – Значит, это ты почикал Авеля? – Точно. А, кстати, вот он, познакомьтесь... – Упс. У-упс!) Кате было на полгода больше четырнадцати, она обратилась к вере совсем недавно и случайно после пылкой и безответной первой страсти: ее делало вид что любило, а потом жестокосердно отбросило ничтожество, решившее скрепить брачные узы с ее несколько более взрослой сестрой. Чтобы заработать на общественное уважение оно поехало в некую странную землю, которую по воле случая шестьсот лет с перерывами делили две страны: ничтожество отдалось Азербайджану, а несостоявшаяся невеста повадилась ходить из угла в угол, где день и ночь наговаривала, чтобы оно подорвалось на армянской мине:

Ложилась спать я Катерина, въ темную вечернюю, позднимъ поздно; вставала я в красную утреннюю зарю ранымъ рано; умывалась ключевою водою изъ горнаго студенца; утиралась бђлымъ платомъ родительскимъ. Пошла я изъ дверей въ двери, изъ воротъ въ вороты… из угла в у… и вышла в чистое поле. В чистомъ полђ охорошилась, на всђ четыре стороны поклонилась, на горючь камень Алатырь становилась, крђпкимъ словомъ заговорилась... Заговариваю я, раба Катерина, свое ничтожество о подрыве на большой противопехотной армянской мине; крепко-накрепко...

Полюбовник, однако, скорее всего имел свой персональный оберег против христианских мин, но в конце концов попал под дружественный огонь, из которого, едва не сгинув, вышел сильно преображенным – политически – и – перешел к армянам.

Впрочем, разговорам о бывшем любовнике она предпочитала обсуждение с Каином Библии, от которой была в неописуемом восторге. – Это же авангард! – восхищалась она. – Фарес родил Есрома, Есром родил Арама, Арам родил Аминадава, этот дурной Аминадав выдавил Наассона, Наассон родил Салмона – и пошло-поехало! Не-ет, церковь в корне изменила мою пресную жизнь, – говорила она Каину в неофициальной исповеди. – Слушай, а всех этих рожениц ты тоже знаешь? Взглянуть бы на них... – Из-под сени той церкви Каин, заботясь о нормальном развитии еще неокрепшей души, ее, конечно, увел, за что не получил от шефа абсолютно никаких реляций, а от праведника Варлаама длинный косой взгляд и Уголовный Кодекс в подарок. Поначалу его тоже немного будоражила разница в возрасте (очень много минус четырнадцать с половиной), но, узнав, что бывший любимый был тоже относительно не юнец, он обрел равновесие. "Семь... – Семьсот... поди там разбери, а рожей я и так и эдак вышел, как ей ни крути."

Посидим, попьем вина, предложил он.

А еще чего мы будем делать?

Можем больше ничего не делать.

А у нас получится?

У тебя как?

И она мне сказала... И я ей сказал. Да, это было бы здорово, если бы она так говорила. Но она говорит другое. Я слишком многого от нее хочу.

Каин положил подбородок на стол, закурил и попробовал представить, как Левий объяснял Кате способ отправки сообщений... "Нет, об этом лучше перед сном не думать!" Он резко оттолкнулся от стола.

Курение было для него не забавой, а серьезным расчетливым получением удовольствия, поэтому он не умел, да и не хотел учиться пускать кольца, чего не скажешь о большинстве безалаберных праведников, к которым как ни зайди, всегда найдешь двух-трех остолопов, швыряющихся друг в друга разнокалиберными очередями дымных бубликов. Кольцо – идеальный равномерно вращающийся тор – получилось случайно, и он невольно залюбовался его плавными очертаниями, как, впрочем, и всем что делал, даже плохо. Оно не спеша, с чувством собственного достоинства расширялось, поднимаясь вверх и там в неистребимом чванстве за свою красоту прозевало уровень, где теплый и холодный потоки менялись местами и сломалось. Ближний к окну контур сжался и утек на улицу, увлекая за собой свои похудевшие остатки. Малех, задрав перст, на это сказал бы как не раз: "Вот так, ребята. Любой напыщенной дурости – любой! (перст выше) – рано или поздно – будет положен предел, каждой свой, и..." – за что схлопотал бы своим диким обручем по шее.

Кольцо привело Каина к пакостным воспоминаниям, ему привиделся процесс поглощения черной дырой какой-нибудь зазевавшейся звезды – его последнее дело до проекта.

Малех призвал его к себе. Он был уже в теле.

– Но я привожу в порядок свои дела! – сразу на всякий случай возмутился Каин. – Путь неблизкий, мир велик, а... – но тот не расслышал.

– Каин, душечка, – грустно сказал он, – пора мне на тот свет... Обещай, что исполнишь мою волю.

– Ну-х-х... – выдохнул Каин.

– А как сделаешь – сразу за мной, – успокоил шеф. – Так вот, надо сляпать черную дыру и все прибамбасы, которые там к ней положены. Да смотри, – наказал он строго, – чтобы люди смогли ее обнаружить!

– Одну?

– Лучше парочку, – подумав, сказал шеф, а еще подумав, уточнил: – и одну в запас. Мало ли что... Тьфу тебя, Каин! – вдруг устыдился и вспылил он. – Опять сбил с толку! Какую пару?! Ты создай процесс, а они сами пусть образуются в каком угодно количестве, понял? Пару, конечно, сам отследи, а уж потом пущай плодятся и размножаются совершенно произвольно! И чтобы как по писанному, о'кей?

– Ну какую еще пару? Каких дыр?! – взмолился Каин. – Как??

Шеф без слов протянул ему какой-то журнал.

– Не у всех руки есть, – отказался принять Каин. – И глаза. И мозги, раз уж дело докатилось до журнала.

Но это оказалось слабовато. Реферат статьи для Каина подготовил Асир, у которого уже были все три компоненты, необходимые для общения с журналами. Он же и внедрил всю информацию в Каина, приговаривая: "Дерьмовая работенка, доложу я тебе. Будь осторожен. Дерьмовая работенка, доложу я тебе. Будь осторожен. Дерьмовая работенка, доложу я тебе. Ну, будь!"

– На фиг это надо? – жалобно негодовал Каин у Малеха.

– А что?

– Да ведь такая чушь!

– Да чушь, – согласился тот. – Но это Ихняя чушь. Йихняя Собственная Чушь. Тебя она пускай не трогает. Когда мы еще закончим с проектом, а они, неровен час, возьмут да и полезут искать именно черную дыру... Как ты не понимаешь!

– Ну и полезут!

– А не найдут!

– И не найдут! И черт бы с ней!

– Оно конечно, но они заволнуются, многие могут заболеть... Но если серьезно, то на самом деле главное в другом. Видишь ли Каин, такие вещи как эти самые черные дыры были выдуманы очень хитрыми и умными людьми. Настолько умными, что под всю эту ахинею они умудряются вышибать из правительств неплохие деньги для своих совершенно земных и водных бытовых прихотей и фантазий, но происходить это будет лишь до тех пор, пока самые дорогие из фантазий сбываются в обозримом финансовом будущем. Как ты думаешь, что произойдет, если они не обнаружат своей поганой черной дыры, которую ты не сделал?

– Не дадут денег? – предположил Каин. – Ну и пусть.

– И что они станут делать?

– Начнут работать? Образно говоря, выйдут в поле... Или к станку... К швабре, а?

– Человек, всю жизнь законно и нравственно обиравший других, никогда не выйдет навстречу швабре, Каин, – шеф подарил миру усталый снисходительный выдох. – Он найдет другой способ, и нет никакой гарантии, что тот окажется столь же безобидным. И ты, Каин, своей ленью удобряешь почву для их будущего греха!

– Ну и пусть, – пробормотал Каин. – Даже интересно. А то не жизнь, а мед какой-то...

– Жизни положено быть медом, – мягко просветил Дан и весь вспыхнул нездешним трепетным важным светом, а кольцо, так то прямо завибрировало в предвкушении наслаждения, – любить надо ближнего сво... В общем, душка, вспомни о мировом эфире и проваливай!

Каин сделал в обратном порядке – провалил и вспомнил. Когда-то много лет назад шеф поручил ему создать мировой эфир, но Каин их обоих задвинул: мирового эфира ему показалось чересчур много, и он налепил его в двух-трех местах, да и то кое-как. Но какой-то умник (Каин даже сгоряча поклялся отомстить, когда тому придет время, да, конечно, остыл) решил проверить существование эфира на деле и – как назло – проверил не там где тот был, и все пошло прахом. В результате появилась ужасная теория относительности и пришлось срочно стряпать целую кучу заумных релятивистских эффектов; все, включая шефа, жутко шуршали, целыми днями кривя пространство и тормозя то тут то там время, проклинали Каинову лень, а он, понимая свою вину, сотворил себе средний палец и топырил его на все четыре измерения.

Поэтому на этот раз он умерил свою гордыню и отправился к Иосифу за консультацией. Тот, конечно, никакой консультации не дал, зато вдоволь повздыхал, тренируя непривычные легкие и язык:

– Мне эти постоянные перемены тоже торчком стоят. Я в свое время Солнце к Центру приколачивал, а Землю мы вшестером еле свернули. А Марс! Я сначала его весь каналами перекопал, а потом велели зарыть – и засыпал как миленький. До сих пор себе не прощу. И ведь никому это в сущности не надо. Разве простому человеку есть дело до того, из чугуна Луна или не из чугуна? Ведь простому человеку что надо?..

Каин терпеливо ждал.

– Что надо, Каин, – не менее терпеливо повторил Иосиф, – простому человеку?

Каин сделал глаза и посмотрел в них на него.

– Ну ты что, Каин, не помнишь, что тебе надо было, когда ты был простым человеком?

"Надо было грохнуть тебя тоже", – вспомнил Каин.

– Ну да ладно, я после того шефу так прямо и сказал: если так дальше пойдет, то как же быть с устоями? А? С устоями-то как быть? Это же святое – устои! Мы же на них вскармливались. Все на них вскармливались! А что получается: сегодня они планеты, понимаешь, туда-сюда, а завтра скажут, что их предок – обезьяна? А он засветился и отвечает: ну так что ж, дескать, знать, такова судьба их свободы. Так оно и вышло, как я говорил: доехали до макак. Это, выходит, и я – Йа! – от обезьяны? Нет, мне, конечно, плевать, за макак у нас Неффалим отвечает, но за правду обидно. А тебе, Каин?

"А мне за обезьян", – подумал он.

Первую половину ночи Каин опять провел за Авелевым компьютером, разыскивая трещину в программном обеспечении и временами безразлично думая о себе и Кате.

"Жизнь – сплошная рутина повторений", – флегматично философствовал он, выгребая начинку из Авелевых сэндвичей.

Потом он взял томик По, открыл, погладил глянцевую белую бумагу и заснул.

 

 

 


Оглавление


1. «Ашер»
2. Cоюзники
507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!