Вторая вода

На чтение потребуется 2 часа 30 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Оголялись склоны Мологи, превращаясь в вырубки и кострища. Раз в десять дней приплывал пароход, чтоб оставить пустую баржу, а гружёную лесом отправить в кипевшие стройками Переборы. Не стало маленького селенья, утонувшего средь бараков, в которых, как в муравейниках, копошились строители Волголага, возводившие через Волгу гидроплотину. Лес был нужен для новых бараков, охранных вышек, высоких заборов, спецзаведений, контор, мастерских, гаражей, перевалочных баз и многих других возводимых сооружений.

Под вырубку леса, который так и так зальёт рукотворное море, отводилось огромное междуречье между Шексной и Мологой. Было где развернуться лагерным лесорубам.

Конвой следил, чтобы к нужному дню баржа была целиком загружена лесом. Наблюдал и за тем, чтоб в порубочной зоне было спокойно, без невыходов на работу, без симуляций, скандалов и драк, без подозрительных настроений. О том, чтоб сбежать, не могло быть и речи. Никому не хотелось пули в затылок.

 

Были, понятно, и недосмотры. Кто-то купался в Мологе по вечерам. Кто-то рыбку ловил на заре. Кто-то сладко балдел, выпивая на сон грядущий мухоморовую заварку. На подобные действа охрана смотрела сквозь пальцы. Так же была она равнодушна и к частым отлучкам своих пособников по конвою, братьев Баженовых Миши и Гриши, совершавших бандитские рейды по деревням, привозя оттуда на лодке то зарезанного барана, то мешок колхозных гусей, то корзину тяжёлых рыбин, выбрав их из рыбацких снастей. И лодка была у них с той стороны, взятая, как смеются Баженовы, на прокат у колхозников-ротозеев.

Баженовы были из активистов. Их на работу не отправляли. Они были правой рукой надзирателя-вертухая, чутким ухом опера из ментовки. Лагерное начальство их, как правило, презирало. Оно же и к делу их приставляло. Кричать, загонять, замахиваться и бить – к подобным действиям склонен был далеко не каждый служащий зоны. А Баженовы склонны, ибо в такие минуты они, как и всякие низкие люди, имели власть над душами беззащитных, уничижительный вид которых вызывал у них радостный глум.

Вышло так, что все работы в порубочной зоне попали под зоркий догляд старательных братьев, точно были они хозяевами участка. И это устраивало охрану, освободив её от лишних забот.

 

Как-то вечером братья, выбрав минуту, подвалили к Степану. Тот сидел у костра. Смастерил кочедыг, и давай им плести из берёстовых ленточек клетку за клеткой, чтоб ходить на работу не в развалившихся сапогах, а в лаптях.

Старший, Миша, с синим, будто тёсаным из осины лицом, взглянув на Степаново рукоделье, пренебрежительно ухмыльнулся:

– Кончай фуетой заниматься. Кирзачи тебе отдаём!

Не поверил Степан. Откуда у них сапоги? Разве с покойника сняли? Но никто в эти дни в их отряде не умирал.

– У вас нет моего размера.

– Сорок пятого, что ли?

– Сорок шестого! – назвал Дитятьев размер, который он никогда не носил.

– Есть и такой! – Это Гриша, младший Баженов, такой же, как старший, широкий и грузный. Однако с лицом аккуратным, даже красивым, если бы не открытые резкие ноздри да рыскавший взгляд, обнажавшие в нём осторожного вора, на уме у которого только и было, где бы чего бы ему спереть, но так, чтоб за это его не били. – У нас есть из чего выбирать! – добавил Гриша уверенным тоном, точь-в-точь заведующий хозяйством, где выдаются казённые сапоги.

 

Не очень-то вник Степан в то, что сказал сейчас Гриша. Однако Миша тут же и пояснил, кивая на младшего брата:

– Он у нас, будем считать, кладовщик. Сапоги получал со склада. Но на всех так и так их не хватит. Выдаём самым-самым. И тебе решили отдать. Но за это ты нам службу сослужишь.

– Какую службу? – насторожился Степан.

Старший Баженов чуть потянулся, сломал свисавшую ветку, небрежно махнув этой веткой к реке:

– С нами сгуляешь на лодке. Недалеко. Версты две. На колхозную ферму. Бычка завалим – и сразу назад.

– Мы бы и без тебя, – улыбнулся младший Баженов. – Да ты нам впонрав. Знаем, что ты воевал с колхозом, и он за это тебя запихал на зону. Идёт?

– Нет, – отказался Дитятьев. – Это что получается? Это грабёж?

– Не грабёж, а отместка! – С весёлым подмигом, как ухарь ухарю, молвил старший.

Но Степан как упёрся:

– Зря время теряете. Не желаю. Ни отместки, ни грабежа.

– Что ж, давай, – младший пнул горящую головешку, вышибая её из костра, – оставайся, как лапоть, с лаптем. Кирзачей тебе не видать.

 

Братья ушли, провалившись в сумерки вечера, как в былое. Степан подкинул охапку сучьев, чтоб посветлело, и можно было продолжить работу кочедыгом.

Огонь обгладывал сучья и, трепеща, поднимался к ярусу листьев, что опустила к земле коряжистая берёза. Берёз было много. Для строительства Волжской плотины они не годились. Потому и стояли нетронуто, белыми свечами, переглядываясь друг с другом.

К костру Дитятьева многие подходили. Посидеть. Перекинуться новостями. Помолчать. Погрустить.

Вид Степана, когда он сидел, склонившись к своим широким рукам, в которых летала колёсами ленточная берёста, был какой-то домашний, крестьянский. Лицо же при этом словно бы улыбалось, передавая спокойствие и привет, а глаза, чуть прищуренные от дыма, мерцали отблесками костра и несли в себе трудные думы о родной стороне, бередившие сердце его оттого, что была она рядом, такая соприкасаемая, близкая-близкая, но совсем недоступная для него.

 

Пришёл долговязый, в чунях на босу ногу, Олёша Бусов, тот самый, кто подколол Степана, доставая его багром из реки. С сутулой спиной, без рубахи, в казённом халате поверх голых плеч, непоседливый, резкий, он не умел, ну нисколько, сидеть на месте. То ему надо костёр подправить. То пересесть с колена левой ноги на колено правой. То вскочить, раздуваясь полами халата, чтоб поймать взлетевшую над огнём зелёную саранчу. Перекатывая с места на место огарыш от головешки, сказал:

– Приходили, сучары. Вербовали в банду свою.

Не удивился Степан.

– Ко мне они тоже совались.

– А знаешь, зачем им третий?

– Догадываюсь. Чуть что не так, всё свалить на него. А самим остаться в целе.

 

Точило свежестью и прохладой. В ложбинках и на реке, качаясь волокнами, поднимался туман. С той стороны Мологи послышались голоса. Детский:

– Тятя! Вон огошок!

И тут же мужской:

– Это тюремщики!

– Можно туда?

– Загунь!

– А чего-о?

– Зарежут!

Вздохнуло издалека. Через лес сквозь иголки к еловым стволам хлынул терпкий прилив хорошо прогревшихся за день воздушных дыханий. С шершавой коры то и дело срывались жуки и мухи, спасая себя от стекавшей сверху смолы. Пахло древностью, и в запахе том лес казался явившимся из преданий. Мнилось, будто ему не сто с чем-то лет, а все восемьсот.

 

– Там, – Бусов поднялся, всматриваясь в завитое дымкой правое побережье, – на той стороне, ближе к северу – Сить…

– Героическая река. Слышал, слышал о ней, – улыбнулся Дитятьев.

– Слышать одно, а жить на Сити – другое.

Медно-красное от костра молодое лицо Олёши было обычно спокойным – и вдруг какая-то в нем напряжённость. Видимо, вспомнилось что-то.

– Уж не оттуда ли будешь? – спросил у него Степан.

– С Брейтова я, – ответил Олёша. – А оно рядом с Прощёным ручьем, местом на Сити, где татары побили русских.

– Ну-ко, ну-ко? – Степану хотелось узнать подробней.

Бусова дважды просить не надо. Заговорил, вспоминая, будто и сам участвовал в этой битве, возвратившись оттуда, как битый воин, выбредая из Сити через века:

– После битвы войско татарово поредело, и их князьки набирали бойцов из жителей наших сёл. Выбирали не всех подряд, а самых стоялых, самых рослых здоровяков. Кто-то шёл к ним. А кто – ни в какую. Этих, кто упирался, – саблей по шее!

– Времена повторяются, – молвил Степан.

– Ты о чём? – недопонял Бусов.

– О том, что эти Баженовы – такие же вертухаи, как и татары. Нас с тобой тоже метили в ихнее войско. Да мы не пошли. Почему?

– Не разбойных кровей! – откликнулся Бусов. – И всё равно опять оно нас поломало.

Теперь Дитятьев Бусова недопонял:

– Кто?

– Иго.

– Татарское, что ли?

– Да нет. Татарское всё-таки свергли. Теперь – большевистское.

– И как же нам быть?

– Ждать.

– Как долго?

– Этого я не знаю.

– Но кто-то ведь знает?

– Бог.

Бусов был непоседливым человеком и любознательным в то же время. Когда-то учителем был. Вёл в школе Историю СССР. О, как многое в этой истории было ему непонятно. Пытался пробелы в познаниях восполнять. Читал. Исследовал. Рылся в архивах. И само собой, расспрашивал тех, кто, по его пониманию, был на много его умнее. Из-за этих вопросов он и попался. Получил 10 лет за то, что спросил у приезжего лектора:

– Как бы мы сейчас жили, если бы во главе государства стоял не Сталин, а царь?

 

Стемнало уже. И костер поугас. Не слышно было и бряканья алюминиевой посуды, с какой вернулся с реки лагерный повар. Пролетел козодой. Рухнула где-то вблизи ветровальная ель.

Степан закончил свою работу. Примерив лапти, оставил их на ногах.

– Я и тебе их сплету, – пообещал, хлопая по колену сидевшего возле него Олёшу, – этому делу я у отца научился. Эх, как хотел бы его увидеть! Да и не только его. Мать. Полину свою. Сынка. У тебя-то в Брентове кто остался?

– Жена, дочка, мама. Не знаю, как и живут, – понурился Бусов. – Жаль, что далековато. А то бы слетал. Чтоб туда и обратно за ночь обернуться. Взглянуть бы… И снова я – человек…

– За ночь обернуться, – повторил за Бусовым и Дитятьев. Переменился в лице, а пальцами рук обхватил колени, сжав их в порывистом нетерпении.

– Слушай! – поднялся Дитятьев и, как заговорщику заговорщик, шепнул Олёше в самое ухо:

– И всего-то семь вёрст. Успею, поди-ко. Сейчас уйду, а к утру ворочусь. Перевезешь за реку?

Понял Бусов. И тоже переменился, словно рукам, ногам и всему его телу передалось нетерпение человека, который так и так уйдёт сегодня домой и, если ему повезет, то ночью увидится с теми, кого не видел пять лет.

 

Было тихо, и смутные силуэты берёз сеяли тут и там дрожащие пятна. Небо было без звёзд, и в гладком зеркале медленных туч уныло и слепо мерцала река, одновременно в темнеющих водах своих, отсвечивая и небо.

Все крепко спали. И лодку, стоявшую у баржи, они оттолкнули без шума. Уже на другом берегу, вылезая из лодки, Дитятьев обнял Олёшу:

– Спасибо, дружище!

Так же тихо вернулась лодка назад. Вытаскивая её на берег, Бусов услышал, как с двух сторон, где темнели кусты, к нему направились два силуэта. Он узнал в них Баженовых. И вздохнул, сожалея о том, что не было рядом Степана.