Дважды молодцом не быть

 

Всегда задавался вопросом: от кого мы пошли? От бояр? Или царевых слуг? Пушкарей? Кузнецов? Целовальников? Беглых крестьян?

От кого бы то ни было, все мы топчем свои дороги и несем тот фамильный портрет, а быть может, и сам характер, какой нёс в себе наш прародитель, утверждая себя сквозь потоки летящего времени через тех, кто ушёл, и идёт.

 

 

 

 

Кривыми дорогами шёл Дмитрий Юрьевич от престольной Москвы, где его не признали великим князем. Шёл Шемяка и через Галич, около стен которого был разгромлен войсками Василия Тёмного. И после кружения по северным городам вышел к Сухоне, чтоб отправиться вниз по реке на дощُаниках и насُадах.

Устюг не выставил против него щита, полагая, что Дмитрий и есть настоящий правитель русского государства. Дабы заставить людей уверовать в это, он расправ не чинил. Требовал лишь одного, чтобы его величали всея Руси князем.

Нашлись, однако, горячие головы, которые называли его душегубцем и призывали посадских людей к отпору. Приспешники Дмитрия выявили таких, и вскоре они предстали перед Шемякой.

Дмитрий Юрьевич восседал на высоком сухонском берегу в берёзовом кресле, специально вынесенном на волю из воеводских палат. Широколицый, в парадном кафтане, высоких кожаных сапогах, выглядел он усталым и недовольным.

Внизу, шагах в пяти от Шемяки конвойные подводили связанных за руки устюжан. Пять человек: Долгошеин, Лузсков, Жугулев, Водокрасов, Еживин. Вопрос у Шемяки один:

– Признаёте меня всея Руси князем?

Давид Долгошеин:

– Не признаю.

Жугулев:

– Вором тебя признаю.

Ондрейко Лузсков:

– Да пошёл ты...

Шемяка приоживился, когда огромный, схожий с медведем, ещё не старый, но и не первой молодости громила замешкался, застывая, как идол.

– Ну, а ты? – подторопил его князь.

Это было невероятно. Будто и не было в грузном теле Кузьмы Водокрасова полновесных семи пудов. Веером, уронив ниже плеч лобаُтую голову, на сгибающихся ногах, подпорхнул к Шемяке и бросился на колени:

– Государь! Бес попутал! Сам не пойму, почему тебя ворогом называл! Не казни! Буду служить тебе, яко преданный пёс! – И, дрожа, стал нырять головой, лобызая у князя колени.

– Не усердствуй, – сказал Шемяка, – вон туда становись, – показал на стоявших чуть в стороне троих устюжан, молчаливых и важных, всем своим видом дававших понять, что они из высоких и не каждый с ними может быть рядом.

– Эй, вы! – повелел им Шемяка. – Развяжите его, – кивнул на Кузьму.

Тут предстал перед князем последний из обречённых – большерукий, с крутыми плечами детина в грубом руُбище и коротких берестовых сапогах. Детина смотрел на него, не мигая.

– Хорошо глядишь! – похвалил его князь. – Глаз не прячешь. Я, пожалуй, холоп, и тебя на службу возьму. Хочешь?

– Нет! – отказался Еживин.

– Почему? – удивился Шемяка.

– Ты такой же, как брат твой княже Василий.

– Ну и что?

– А то, что вы по колено в крови.

– Згинь! – Шемяка дёрнул десницей, словно подписывая бумагу, которой отказывают во всём. И копья стражников закачались, притрагиваясь к Ефимке, чтоб поставить его в затылок к таким же, как он.

Поднявшись с кресла, Шемяка, не глядя ни на кого, приказал:

– В Сухону их!

Потом повернулся к кучке чопорных устюжан, кто поклялся служить ему верой и правдой.

Четыре шеи вытянулось навстречу.

Шемяка выбрал самую толстую. Поманил к себе пальцем.

Водокрасов – сама покорность – тут и есть возле княжеских ног.

– Старшим тебя назначаю! – сказал Шемяка. – Будешь их,– показал глазами на подарестных, – топить, как щенят.

Водокрасов вытянулся колом, словно гвоздь проглотил, до того ему стало колко и неприютно. Однако оправился, взял себя в руки.

– Как это делать – учить не надо?

– Не надо, – ответил Кузьма.

– Жизнь за жизнь, – добавил Шемяка, – ежли кто заартачится – тоже в воду!

 

Был прохладный июльский вечер. Копьеносцы, одетые в летние, без рукавов доломаны, погнали плененных к реке, заводя на мостки.

Мостки, с которых полощут бельё, далеко уходили в реку. Слева от них – скопление лодок, справа – дощаник, впереди – голубеющий омут реки.

Голос Шемяки, как гром среди ясного неба:

– В последний раз спрашиваю, холопы: признаёте меня своим князем?

В ответ – тишина. А в ней – смирный выплеск воды, набегаемой на мостки.

Шемяка нахмурился и неспешно прошёлся глазами по возившимся с камнями устюжанам, среди которых снова отметил Кузьму, прокричав ему, как товарищу по работе.

– Приступай!

Водокрасова не узнать. Минуту назад был сама оробелость, а теперь – суровее всех суровых. Даже троица устюжан, уже не чопорных и не чинных, а расторопных и дюже смирных, с кем он вместе ворочал в суплесках камни, разглядела в нём страшного человека.

– Ежли кто что не так – утоплю! – сказал он им между делом.

И ему поверили, словно чёрту.

 

Камни были тяжёлые, потому поднимали их по троёнке и, согнувшись, тащили к мосткам. Здесь Кузьма, как артельный хозяин, распределял, кому, где и за кем находиться. Распределив, брал свисавшую с камня верёвку, делал петлю и ловким взмахом кидал её так, что петля сама садилась на шею.

Стражники шли по мосткам, сопровождая несчастных. Двое стражников, двое копий, упиравшихся в спины людей, ступавших друг по-за другом к краю мостков.

Плеск…

Плеск...

Плеск...

Еживин ступал последним. Сердце болело. Не за себя – за сына и за Настатью. Как они там? Без него? Ведь столько обидчиков в этом мире... И вот он почувствовал, как, прорывая рубаху, в него полезло одно, а потом и второе копье. Не зная зачем, он вздохнул, наполняя легкие воздухом до отказа, и, увлекаемый камнем, рухнул в омут вниз головой.

Дно имело уклон. И камень, коснувшись его, покатился, ломая Ефимкову шею. Рядом, как водолазы, висели, вздымая вверх ноги, его товарищи по несчастью. Еживин учуял веревку, которая стала сползать куда-то к затылку. Он только и сделал, что клюнул вниз головой, и камень свалился. «К лодкам!» – выблеснуло в сознании, и Ефимко поспешливо оттолкнулся и поплыл, работая лишь ногами. Перевернувшись спиной ко дну, увидел смоленые днища. «Не шуметь!» – повелел самому себе и еще потерпел, проплывая к окну двух неплотно стоявших друг к другу лодок. Здесь и вынырнул. Здесь, где был никому он не виден, и решил переждать. Здесь и узел, сидевший зверьком на руках за спиной, попытался сорвать.