Строгие рамки

 

Коллективизация, спасая от голода города и Красную армию, подрубила под корень становой хребет Советского государства, отняв у него истинных земледельцев, большинство которых было сослано в холодные земли русского Севера. Именно о таких выселенцах и идёт в повести речь. Не только тех, кого под дулом нагана отправляли в суровый путь, но и тех, кто добровольно рвался в необжитые места, где хозяином был больше волк, нежели человек. Почему добровольно? На этот вопрос и отвечает повесть.

 

 

 

 

Сутки, наверное, плыли без остановки. И вдруг все услышали, как скоргоُчуще взвизгнула днищем баржа, замолчал пароход и где-то рядом был брошен на берег хлопнувший трап.

– Если мы у Бобровского, – выплыл откуда-то басовый голос, – то отсюдова сплошь перекаты. Поди-ко, высадят. Двинем до Поُлдарса пешедралом.

– И как далеко?

– Километров пийсят.

Именно так. Пятьдесят километров реки между Полдарсом и Бобровским были опасны для пароходов. Здесь, как нигде на Сухоне, было много притоков, берега изрыты оврагами и логами, а пороги, казалось, не кончатся никогда. Из-за этого капитан парохода и сделал здесь остановку. Спрыгнув на берег, он подождал, когда подойдет к нему товарищ из ГПУ. Этим товарищем был Малявин. Поздоровавшись за руку с капитаном, Малявин спросил:

– Что предлагаешь?

– Поплыву без баржи. Боюсь посадить ее на каменья.

Усмехнулся Малявин:

– В прошлый раз не боялся?

– А зря. Каб побоялся, донышко б ей не протер.

Малявин стал заводиться:

– Хочешь, чтоб я своих подопечных отправил поُсуху бережком?

Капитан не сдавался:

– Как по-другому-то?

– Всё! Разговор окончен. Плывем! Иначе, сам понимаешь: неподчинение мне рассматривать буду, как саботаж!

Капитан был упорен:

– А если засядем?

– Лето нынче – сплошные дожди, – ответил Малявин. – Вода высока. Не дрейфь! Вставай на пары!

 

Четверть часа спустя над колесами парохода забурлила вода. Капитан был опытный. Вырос в этих местах. Считай, с мальчишеских лет плавает на буксирах. Постарается. Да иначе ему и нельзя. Малявин – мужчина не только серьезный, но и опасный. С таким не поспоришь.

На барже, кроме двух охранников, не было никого. Малявин ушел в избушку. Под треск березовых дров в печурке улегся на койку. Он был доволен. Благо выигрывал целые сутки. Если бы он послушался капитана, пришлось бы ему эти сутки топтаться в дороге. Рядом с этими, от кого наносило запахом кислой одежды, усталостью и несчастьем.

И тогда, две недели назад, когда на барже сидели такие же бывшие люди, Малявин бы мог не плыть, а идти. И тогда капитан не сразу ему подчинился. Но он настоял, как и сегодня, пообещав упорство его рассмотреть, как враждебное делу сопротивление.

Правда, тогда деревянное днище баржи протерли подводные камни. И разломы пришлось затыкать пыжами. Баржа из-за этого так до места и не дошла. Последние километры она не плыла, а ползла, наполняясь водой. Пришлось ее бросить на полдороге. Около хвойного леса. Бросить вместе с людьми. О-о! Как они изумленно смотрели на них, когда Малявин с охранниками перебирались на кое-как подобравшийся к ним пароход.

– А мы-то как? Мы-то? – кричали им в спину.

Малявин не знал, что ему предпринять. Не сажать же их всех на маленький пароход. Они бы даже туда и не влезли. Да и куда бы их было везти? Не туда же, откуда их забирали. И потому он сказал капитану:

– Назад!

– Как? – не понял его капитан. – А их-то куда?

– Пусть тут остаются, – ответил Малявин.

Больше всего опасался, что по прибытию в город, Уревич спросит его: как он доставил людей?

– Баржа дала течь, – объяснялся Малявин, – из-за чего и оставили на реке. Оставили вместе с людьми.

– Не с людьми, а со злостными кулаками! – поправил его Уревич.

– Да, со злостными, – согласился Малявин. – И куда я теперь?

– Опять поплывешь! Туда же! – ответил Уревич. – С новой партией. Партию эту уже формируют там, на местах, сельсоветские власти. Дуй туда! Подторопишь хоть их. Бженко еще собирался. Этот душу вытрясет у любого. Можете вместе…

В голове у Малявина дума за думой. Сегодняшний день и недавний переплелись, и теперь они как одно. Первая вылазка к северным землям. Теперь вот вторая. Мешает то, что он вспомнил плывшего к берегу беглеца, которого он застрелил. То и досадно было ему, что он совершенно не знал этого человека. Не помнил даже его лица. Так нельзя, думал он. Нельзя стрелять неизвестно в кого. Так можно убить и хорошего человека. Брата родного, а может быть, и отца.

Заснул он внезапно, как вышел из буйного мира, где бьют, стреляют и убивают, в мир, где нет, и не будет уже ничего. А пароход шел и шел, волоча за собой громоздкую барку, под днищем которой лежали опасные камни, омываемые водой.

Еще одна ночь обнажала себя, выставляя навстречу отвесные склоны реки, домик бакенщика под елкой, чью-то залитую плотной водой неподвижную лодку и черное небо, куда из-под облака, как на жатву, выскочил этаким серпиком острый месяц.

 

Утром всем выселенцам велено было подняться наверх. Малявин сверял пофамильные списки.

– Дерябин Иван Алексеевич?

– Тут.

– Горынцев Евлампий Иванович?

– Этта.

– Коровкина Апполинарья Степановна?

– Я.

– Булькотин Арсентий Харламович?

– Мы.

– Булькотин Василий Харламович?

– Мы.

Малявин отвлекся от списка, взглянув на стоявших шагах в десяти от него двух малорослых в стеганых ватниках с постными лицами мужичков:

– Братья, что ли?

– Братья.

– Это вы сундук-от на пристани уронили?

– Мы.

– Безрукие, – усмехнулся Малявин и стал выкликивать дальше:

– Новикова Августа Федоровна?

– Здесё.

– Думов Василий Кондратьевич?

– Я.

– Шишкин Гаврил Константинович?

Никто не ответил. Малявин опять:

– Шишкин Гаврил Константинович?

Опять – тишина. «Значит, это и есть тот самый, кто пытался сбежать», – догадался Малявин и снова уставился в список:

– Шумова Анна Васильевна?

– Здесь.

– Попов Василий Васильевич?

– Я.

Ответ прозвучал неуверенно и с заминкой. Малявин запомнил того мужика, которого сам же и брал в пресловутом Совинском и даже прикладом его угостил, когда тот попробовал было скрыться. Да и видом тот был не такой: белые брови, и волос – кружком. А тут? Малявин бдительно вперил глаза. Перед ним стоял не Попов. Ростом такой же. Однако лицом этот шире, брови, как головехи, и волосом – ворону брат.

– Отведите его, – приказал конвоирам.

И те, подойдя к Борзенину, подтолкнули его к избушке. Поставили около складки поленьев, велели не двигаться и стоять, пока их начальник не кончит сверку.

– Кринкин Иван Михайлович?

– Я.

– Селиванов Пахом Владиславович?

– Я.

– Блинов Павел Фролович.

– Он тамокиُ, – подсказал Малявину кто-то из женщин, закутанных в серое отереُпье, – лежит не шевелится. Вроде как помер.

Малявин выделил пальцем братьев Булькотиных:

– Сходите за ним. Сюда его! – приказал.

Дочитав до конца пофамильный список, сделал крестики против фамилий Шишкина и Блинова.

«Попов, пень березовый, видно, сбежал, – подумал Малявин. – Стало быть, к берегу надо. Туда, где есть телефон. Сообщить о сбежавшем. Пусть ловят. Да. Канитель. Не хотелось бы. Ну, а что? Если без этого? Плыть, как и плыли. Без всякого приставанья. Звонок мой, как палка о двух концах. Меня же, поди, и накажут за то, что прозевороُтил. А ну их! Плывем! Попова возьму и отправлю туда, к мертвецам. – Карандаш в толстых пальцах Малявина сам нашел фамилию мужика и поставил против нее уверенный крестик.

 

Братья Булькотины вытащили из трюма одетого в желтую кофту лядаُщего старичка. Положили около борта.

– Чего с ним? Куда?

Засунув бумаги в наплечную сумку, Малявин с нехотью, словно бы делая одолжение, приблизился к старичку. Был тот какой-то усохший весь, съёженный, жалкий, с лицом, которое умирало, однако не умерло и теперь с нетерпением ждало собственной смерти.

– На ладан дышит, – сказал Малявин.

Братья засуетились:

– Значит, на берег его? В больницу?

– Какая еще больница! – со злостью, но так, чтоб не слышали лишние уши, рыкнул Малявин. – Туда его! В воду!

– Но он ведь живой! – возразили ему.

Малявин съязвил:

– Тогда с собой забирайте! В трюм! И сидите там с ним! Но чтоб здесь от него не воняло! Понятно?

Понятней некуда. Малявин ступил, перешагивая цепочку. Он даже не обернулся, когда услышал негромкий всплеск, с каким погружался в подводную неُُжить одетый в женскую кофту еще не умерший старичок.

Подойдя к Борзенину, он недовольно спросил:

– Кто такой? Почему не в списке?

Галактион попробовал улыбнуться:

– Потому что не из сселенцев. Меня никто ниоткуда не забирал. Я сам сюда сел. По собственной воле.

Не поверил Малявин:

– Добровольно на выселки? За тысячу верст? Быть не может!

Борзенин опять попробовал улыбнуться:

– Можно мне и не верить. Но ведь сел-то сюда я не сам по себе. Сесть сюда мне помог товарищ Уревич.

Интересно стало Малявину. Неужели этот бровастый с черным взломом волос на большой голове человек говорит ему правду?

– Уревич? – удивленно переспросил.

– Да! Это он посоветовал мне садиться на вашу баржу.

– Для чего?

– Чтоб попасть к выселенцам, которых тоже куда-то тогда увозили. В общем, там у меня семья! К ней и еду!

Малявин решил уточнить:

– А когда увозили?

– Две недели назад.

«Вот оно как! – Малявин умел оставаться невозмутимым, когда обстоятельства дела вставали против него. Поэтому и сейчас ни одной морщинкой лица своего он не выдал внутреннего волнения, какое в нем ворохнулось, как неожиданная опасность. – Выходит, семейку эту я за два раза везу туда, сам не знаю куда. В тот раз оставил ее на воде. А сейчас?»

– Документ? – спросил он, протягивая ладонь.

Борзенин достал из кармана суконника справку.

Прочитав ее, понял Малявин: Борзенин не только опасен, но и хитер, и ждать от него можно было, чего угодно.

Возвращая справку, Малявин осклабился, выражая не только лицом и глазами, но и пальцами рук, заплясавшими вдруг по широкому кожаному ремню, стянувшему толстый его живот под застиранной гимнастеркой, ликование зверобоя, который гнался когда-то за зверем, однако его упустил, и вот тот снова к нему попался.

– Всё в порядке! – сказал он Борзенину. – Я знаю, куда тебе надо. Скоро встретишься с ними. Счастливчик!

Борзенин не верил своим ушам. Лицо его высветилось улыбкой, а шея сама пошла на поклон.

– Спасибо! Спасибо!

Малявин похлопал его по плечу.

– Телячьи нежности. Ни к чему…

 

На палубе не было никого. Охранники всех затолкали в трюм. И Борзенину тоже туда показали. Но он не полез. Уселся, свесив ноги над лемехом быстро летящей волны. Так и сидел, пока не увидел винтовочный ствол, который навел на него охранник.

– Нельзя тут. Не велено. Вниз спущайся.

Борзенин как и не слышал.

Охранник – к Малявину. С жалобой:

– Не слушается собака. Сидит и сидит.

– А ты бы ножкой его! Раз – и нет никого.

Охранник смущен:

– Шутишь, товарищ Малявин.

– Ладно, – Малявин забрал у него винтовку, – поди, отдохни, – показал на избушку, откуда он только что вышел.

На палубе было, хотя и солнечно, но прохладно. Берега раздвигала уже не Сухона, а Двина, неся свои воды к далекому Белому морю.

Малявин окинул взглядом баржу. Фигурка сидевшего человека его раздражала. «Мужичье мурло, – думал он, – к семейке своей захотел! А семейки и нету! Рыбка скушала! И тебя она скушает с аппетитом. Может, сейчас тебя шлепнуть? Чтобы ты обо мне никому ничего». Малявин поднял винтовку. «Никто не узнает, – сказал, оправдывая себя перед тем, кого не было и не будет, однако мог бы, возможно, и быть, если что-то пойдет вдруг не так. – Нет, не пулей его, – передумал Малявин. – Слишком громко. Лучше ногой. Подойду к нему сзади. Бац! И нет человечка».

Он уже подбирался к Борзенину воровским скрадным шагом. Уже осталось каких-нибудь десять метров, как вдруг Борзенин поднялся на ноги, передернул плечами:

– Озяб! И я вниз полезу. Там потеплей.

«А может, оставить его? Пусть живет? – думал Малявин. – Мужик-от вроде не из болтливых. Да если бы что и сказал? Эки страхи! Никто бы ему не поверил. А если поверил бы – тот же финиш. Ничего мне не будет хоть так, хоть этак. Ведь стрелял я в кого? В беглеца. А в воду швырял? Мертвеца. Все делал правильно. По закону. Не боись, Борзенин, живи. Может, ты мне еще пригодишься. Плотник-строитель… Вот и возьму я тебя к себе. В поселке 73-й квартал, куда мы плывем, ты будешь моим прорабом…»

Вернувшись в избушку, Малявин повесил винтовку на штырь. Посмотрел скучающе на конвойных, сидевших с кружками чая около печки, зевнул и прошел в отгороженный закуток, где стояла его походная койка, а под ней металлический сундучок. Достал из него каравашек ржаного, пару луковок, огурец, круг житомирской колбасы и бутылку водки. «Что еще надо для полного счастья?» – спросил у себя и, откушав, как может откушать здорового склада хорошо поработавший человек, упал на кровать и мгновенно заснул.