Бабье лето

На чтение потребуется полтора часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

«Память возвращается, как птица, в то гнездо, где раньше родилась», – написал известный поэт, и этим сказал всё о том, что принято называть ностальгией.

Глубокое чувство утраты чего-то большого, главного, чего нельзя объяснить рациональным разумом, над чем можно только молча опустить голову, привело меня через много лет к порогу, от которого протянулась и моя, пусть неровная и каменистая, но только моя дорога.

Я приехал в город своей нищей юности и попытался отыскать в неузнаваемых чужих переулках тот самый, каменный, оставшийся от бывших вынужденных переселенцев на принудительные работы (тогда было и такое!) барак, в котором мне пришлось проводить самые счастливые часы жизни.

 

В сладком уединении, спрятав зябнущее тело в поношенный ватник, я отдавался своей, невесть откуда взявшейся, гармонии строчек и слов, от которых, как я тогда неразумно и поспешно считал, зависит всё моё будущее.

Голова кружилась, и сердце пело от гулких звуков – своих и чужих.

Я пробовал писать стихи.

Это половодье захлёстывало меня так, что я неделями не выходил из своего логова, обогреваясь только жаром своей молодой крови.

Дело в том, что я своей судьбой распорядился несколько опрометчиво. Посчитав себя поэтом, уволился из монтажного управления и разом потерял крышу над головой. Меня выписали из рабочего общежития.

До первого вечера было ещё ничего, а как подоспела ночь, сразу стало неуютно и зябко.

 

Но не всё так плохо.

Добрейшая тётя Сима, наша комендантша Серафима Ивановна Никольская, верила в мой талант, кажется, больше, чем я сам. Долгими вечерами, сидя с ней в её каптёрке на груде матрасов, я, вдохновенно прикрыв глаза и мотая головой в такт строчек, доказывал себе и ей всю прелесть поэзии.

Тёте Симе мои сочинения нравились.

Она даже несколько раз всплакнула, когда я однажды прочитал ей стихи о своём послевоенном детстве, насквозь продутом ветрами недавней войны.

Изредка стихи публиковали областные газеты, так что отправляясь на «вольные хлеба», я был уверен, что меня ждут, не дождутся литературные журналы и издательства.

Святая простота!

 

Всё это я говорю к тому, что Серафима Ивановна, следуя своим материнским чувствам, приютила меня, обездомевшего, в складском закутке семейного барака, которым она тоже заведовала.

Закуток находился прямо в подвале, так что мой потолок служил полом полуподвальной квартиры, где и проживала со своим горьким мужем и сыном Андрюшей Ниночка Теплякова.

Каменные стены барака были метровой толщины, даже в самые жаркие дни лета они не пропускали тепло, но и за всю зиму, как ни топи – согреться было невозможно.

Сложенные ещё в позапрошлом веке для рабочих суконной фабрики, стены эти видели многое.

На заре советской власти здесь располагалась детская колония. Потом колонию расформировали и сюда направили жить людей трудового фронта, иначе говоря, осуждённых за разные провинности к принудительным работам. Потом отдали барак в распоряжение местного жилкомхоза для социально незащищённых граждан нашей необъятной родины.

Тогда на какое-то время и моя жизнь оказалась социально незащищённой и протекала в этом пакгаузе. Уж очень стены барака напоминали сооружённые ещё Петром Первым складские помещения на невских берегах – глухие, мрачные и оттого таинственные.

 

Вернувшись по случаю в город своей юности, я страстно захотел увидеть тот порог, откуда началась моя дорога во взрослую жизнь. Такие сооружения времени неподвластны, стои́т, небось, дед каменный! Куда денется!

И я прямо с вокзала – кроме пачки сигарет в кармане, у меня никаких вещей не было – подался по забытым улицам и переулкам на заводскую окраину в надежде встретить кого-нибудь из знакомых. Серафима Ивановна, дорогая тётя Сима, давно умерла, но ведь кто-то должен остаться? Ниночка Теплякова, наконец! Помню, как она мучилась со своим сынишкой Андрюшей и уголовником-мужем. Может, увижу ещё? Ей-то куда деваться?

Ноги по старой памяти сами принесли меня к большому двухэтажному строению, совсем непохожему на моё бывшее гнездовье.

Только по старому раскидистому вязу да по бокастой водонапорной башне, сохранившейся здесь, то ли по недосмотру местных властей, то ли ещё по какой причине, я догадался, что вот это здание, облицованное по теперешней моде в декоративный мрамор, с высокими светлыми окнами в которых, несмотря на ясный день, празднично горело электричество, освещая зазывную щедрость витрин – есть тот самый барак.

 

Весь первый этаж занимал роскошный магазин женского белья, вызывая смутные чувства.

Полуобнажённые изящные формы звали к богатой весёлой жизни, где всё можно достать за деньги.

Хороший магазин для зажиточных людей, но какое отношение он имеет ко мне, к тому периоду жизни, когда я, запахнув на груди поношенный ватник, приобщался здесь к восторженному восприятию образного мира? А, какие были собеседники! – Павел Васильев, Есенин, Николай Клюев, Гумилёв, Тряпкин и даже Маяковский с одесситом Багрицким.

Вот они какие собеседники были у вечно зябнущего и юного барачного жителя!

Теперь здесь празднично светились окна сквозь золотую мишуру сквозных занавесок.

Зайти, что ли? Вроде, товар не для мужчин. Хотя, как сказать... А, что? Давай зайду!

Горьковатый запах духов тонко просачивался через большие стеклянные двери. Мой помятый дорожный вид тут никак не вязался с лёгкой кружевной изморозью интимного нижнего белья, при виде которого сразу хочется чего-то высокого, нежного и несбыточного.

Но искушение было велико. Небось, не выгонят!

И я открыл податливую дверь с мелодичным звонком, сообщающим, что пришёл покупатель оставить свои давно отложенные для такого случая деньги.

 

Никаких отложенных или лишних денег у меня не было, да и покупать такие рискованные вещи я никогда в своей жизни не осмеливался. Потому, сделав подобающий независимый и рассеянный вид, я стал, как пожарный инспектор на выявление случайного возгорания, оглядывать помещение.

– Гражданин, вам не здесь?! – откуда-то из-за занавесок меня окликнул певучий женский голос.

Что – «не здесь?!», я так и не понял. Может, вид у меня был настолько неуместен в этом царстве облачных кружев, что заставило усомниться в моей покупательной решимости такой знакомый и полузабытый голос.

Повернув голову, я заранее уже знал, что увижу кого-то из моего далёкого времени, только кого – не догадывался.

– Нинка! Ниночка Теплякова! Это ты, что ли?

Моему удивлению не было предела. Передо мной стояла в строгом деловом костюме женщина, в которой я никогда бы не узнал свою старую знакомую, если бы не эти глаза. Так до сих пор и не исчезла какая-то виноватость, – извиняющиеся глаза, да голос, идущий, казалось, из самой глубины, оттуда, где живёт в своём мире женская всепрощающая душа.

Хороший голос. Любил его когда-то слушать, сидя в ледяном подвале за упрямой неподатливой строкой, а сверху с потолка слышалась баюкающая колыбельная песня. Это её голос тогда будил во мне ещё непонятные, смутные желания семейного уюта и счастья, до которых мне было так далеко, что не доедешь ни на каком транспорте.

 

– Нина, ты ли это? Прямо вся, как дама высшего света! Миллион выиграла в рулетку?

– Выиграла. Может, больше, чем миллион. А ты всё такой же! Я тебя сразу узнала, только засомневалась. Очень уж ты постарел! Думаю, точно – сосед мой, только совсем другой!

– Да и ты совсем другая! Никогда бы не подумал, что ты так можешь выглядеть! – сорвалось у меня с языка. – Извини за бестактность, но, правда, ты вся такая, такая....

Ниночка закраснелась:

– Говори! Какая? Я и сама не думала, что можно так жить. А вот живу ведь. Павел Петрович! – крикнула она куда-то за занавеску. – Павел Петрович, иди я тебя с давним соседом познакомлю! – потом ко мне: – Ты-то где теперь? Я слышала, что получилось у тебя с писательством. Небось, теперь и деньги появились, не как тогда?

Ах, Нина, Ниночка, наивная женщина, случайно выигравшая в жизненной лотерее! Какие могут быть в сучье время у писателя деньги? В долгах – да! За каждую выпущенную в свет книгу надо теперь деньги искать или спонсора. Что сказать?

Я не стал переубеждать её в уверенности, что писатели, – люди богатые и счастливые. Святая ложь! Мне стало неловко за свой далеко не презентабельный вид:

– Да вот, с дороги только! В командировке здесь... – И для верности твёрдо повторил: – В командировке. Посмотреть пришёл на барак наш, а увидел дворец какой-то!

 

К нам подошёл, припадая на правую ногу, мужчина моих лет, или несколько помоложе.

– Павел Петрович, познакомься – мой старый товарищ и сосед. – Ниночка взяла за руку мужчину и протянула его руку мне.

Я назвал себя и пожал поданную руку:

– Как здесь всё изменилось...

– Да! Пришлось сюда вложиться по максимуму. Нина Александровна настояла, а я поддался! – засмеялся мой собеседник, подмигивая Нине Александровне.

Я с удивлением посмотрел на Ниночку. Надо же! Нина Александровна!

Здесь я впервые услышал, что моя давняя соседка Ниночка ещё имеет отчество, а то всё Ниночка да Ниночка! Вроде девочки на подхвате, на побегушках, а тут сразу – Нина Александровна!

Слышите разницу? Вот, что даёт человеку его отчество. В нём всё – и уважение к происхождению, и какая-то жизненная весомость, солидность, вроде галстука в мужском костюме. Ведь не скажешь человеку при галстуке: – эй, ты, посторонись! Ты мне ногу отдавил!

 

– Что же мы здесь стоим? Нина Александровна, приглашай своего знакомого в гости! Он, как я слышал, в командировке. А командировочный человек, человек государственный, свободный. Ему в самый раз за семейным столом посидеть. Так ведь? – Павел Петрович дружески, положил мне на плечо руку, подчеркнув убедительность вопроса.

По всему было видно, что этот Павел Петрович – довольно коммуникабельный и простой человек.

Действительно, а чего разыгрывать неприступную крепость? Кто ж от стола откажется?

Я вопросительно посмотрел на Ниночку, теперь уже – Нину Александровну.

– Ой, извини, а я и не подумала! – потом к своему Павлу Петровичу: – Паша, повесь табличку «Перерыв» и пойдём обедать! Мы здесь, наверху живём. Да и ты располагайся у нас. Гостиницы теперь дорогие. Ты где остановился? – обернулась ко мне Ниночка, стуча каблучками по ступенькам винтовой лестницы, ведущей прямо из торгового зала на второй этаж.

– Да я только с поезда, ещё до гостиницы не дошёл.

– Вот и хорошо! У нас восемь комнат, а гостей никого. Вот и поживёшь с нами! Правда, Паша?

– Ну, если нашему гостю удобно... Ты – как? – спросил он, переходя со мной на дружеское «ты».

Действительно, почему бы у них не остановиться на некоторое время? По всему видать, семья дружная, общительная. Да и платить какие-то деньги за угол в гостинице не хочется. Тем более что в нашей конторе командировочные мизерные, да и те не всегда получишь. И я с радостью согласился.

– Ну, вот. Так мы и живём! – Павел Петрович широким жестом обвёл большую, как средних размеров сельский клуб, гостиную, занимавшую почти половину второго этажа нашего когда-то густонаселенного барака.

 

Да, перестройка была основательная! От прошлого здесь ничего не осталось, разве только полуметровые кирпичные стены, да и они тоже снаружи спрятаны под модной пластиковой обшивкой, а внутри – под слоем цветной штукатурки.

По центру гостиной стоял круглый стол с высокой цветочной вазой, в которой круглыми дымчатыми иссиня-голубыми ёжиками на длинных стеблях стоял большой букет острого синеголовника – упавшие с зимнего неба звёзды.

Есть такая разновидность колючей поросли, которая растёт у нас в средней полосе по сухим луговым склонам. Растение неприхотливое и необыкновенно красивое своими, отливающими чистейшим серебром, колючками. Раньше у нас в Бондарях букетики синеголовок развешивали по углам для отвода нечистой силы, которая ну никак не выносила один вид этой божьей травы.

Таким способом только и спасались одинокие послевоенные бабы от засилья всяческой нечисти...

Над круглым столом цветным шёлковым парашютом спускался купол абажура, весь залитый золотом электричества. Золотой песок сыпался на белую в огромных розах каёмчатую скатерть.

Весь антураж гостиной напоминал старинную залу в каком-нибудь купеческом доме – всё основательное и крепкое, говорящее о нерушимости семейного уклада и достатке.

 

– Нина Александровна, может, ты пригласишь отобедать нашего гостя? Чего-нибудь такого – поплотнее и покрепче! Ты как? – по-свойски обратился он ко мне.

– А как? – в тон ему ответил я, предвкушая по одному улыбчивому виду хозяев долгое застолье. Да и время было такое, самое-самое: то ли поздний обед, то ли ранний ужин.

– Ну, тогда так, – по-хозяйски стал распоряжаться Павел Петрович. По его полушутливому тону было понятно, кто в доме хозяин, – что есть в печи, на стол мечи!

– Паша, может, пойдём на кухню? Там поуютнее. А здесь, как на стадионе...

– Давай на кухню! Я не возражаю! А ты? – повернулся он ко мне.

– Возле печи и харчи горячи! – попробовал я скаламбурить.

Было видно, что во всём этом большом доме недавно делали основательный евроремонт и перестройку.

Всё как с чистого листа.

 

Кухня по площади немного уступала гостиной, но сверкающий антураж всевозможных приборов, буфетная стойка с баром для напитков и низкий продолговатый столик под белой скатертью делали кухню больше похожей на маленькое уютное кафе где-нибудь в приморском городке. Так потянуло сесть и заказать чего-нибудь такого, от чего в душе станет просторно и вольно.

Наверное, у меня разыгралось воображение, и я представил себя сразу и молодым и счастливым.

– Садись, а я Ниночке помогу у плиты! – Павел Петрович, смахнув со стула с золотым шитьём маленькую подушечку-пуфик, усадил меня за столик. Скатерть на столешнице оказалась на уровне моих коленей, что позволяло расслабиться, откинувшись к мягкой высокой спинке стула резного темного дерева.

И здесь чувствовалась основательность семейного уклада, чему я не переставал удивляться.

Было видно, что гостей здесь не ждали, но бутылка запотевшего стекла уже стояла на столике, как бравый прапорщик в ожидании построения солдат.

Вот появился рубленый на скорую руку салат из помидоров в майонезе, прямо на широкой разделочной доске наше русское сало с крупными зубчиками чеснока, широкие ломти хлеба и пара малосольных огурцов в прилипших листиках из рассола.

 

– Пока – всё! – поставил на стол рюмки довольный Павел Петрович и потёр ладонь о ладонь, размышляя, чего бы ещё здесь не хватало для первой «разминки». – Ладно, всё! Нина Александровна, присаживайся к нам! Я на ужин сам что-нибудь сварганю! Иди сюда! А то гость твой уже заскучал.

– Да, нет! Это я ещё с дороги такой. У вас здесь так уютно...

Подошла в цветном фартуке сама Ниночка:

– Вы угощайтесь, а я пока котлеты пожарю. Я враз!

– Ну, давай! – что-то раздумывая, попридержал в руке рюмку Павел Петрович. И уж совсем просто: – Баба с возу – кобыле легче! А мы с тобой, брат, выпьем, потому что – мужики!

 

Непредвзятая домашняя обстановка и добрые хозяева делают своё дело. Стопку Павел Петрович держал как факел. Поднимал над головой, вспоминал своих боевых товарищей, братался со мной, но пил маленькими глоточками, а потом вкусно хрустел огурцом…

Неожиданно я понял, что от бутылки осталась совсем ничего, а солнце ещё стоит в окнах. До вечера ещё далеко…

Вот уже Ниночка принесла отварную молодую картошку и в низкой блестящей кастрюльке котлеты, залитые ярко-красным горячим соусом, исходящим такими запахами, что злоупотреблять доверием хозяев не стоило бы, но рука сама потянулась к вилке.

– Э, подожди! А накинуть ещё по стопарику? – было видно, что Павел Петрович здесь заскучал по гостям, и теперь вот и сам с удовольствием угощается и меня, случайно завернувшего сюда на переулок памяти. – Давай посидим. Хорошо-то как: солнце в окнах, закуска на столе, – Павел Петрович взял со стола почти опорожнённую бутылку и посмотрел на просвет. – Нет, так дело не пойдёт! Мы еще не начинали, а выпивка уже кончается. Я щас!

– Посиди, Паша, у меня в холодильнике настойка монастырская. Она для здоровья. Ух, хороша! Я сама принесу! – Ниночка сняла фартук, повесила его на спинку стула и, машинально поправив причёску, пошла к холодильнику. Вернулась она с приземистым, но довольно внушительным и бокастым графинчиком гладкого, литого стекла с желтоватой жидкостью, в которой нырял и выныривал остроносым поплавком красный стручок перца. – Это вам для очищения мозгов. Чесночная настойка на перце. Её рецепт мне подсказала моя добрейшая Анна Петровна, царствие ей небесное! – Ниночка перекрестилась на высокие в закатном огне окна и присела к нам за столик.

 

Не знаю, почему настойка называется монастырской, но от святости монастырей она, по-моему, взяла самое ядреное, то есть очищение через покаяние.

По действию на все вкусовые рецепторы её можно назвать «огненным драконом». После одного глотка рука сама начинает шарить по столешнице, чтобы ухватить на закуску.

– Ничего не скажешь – добрая настойка. Слезу вышибает, как зажатые в тиски, ну, эти самые... о чём лучше за столом промолчать.

– Ух! – вкусно мотнул головой Павел Петрович и полез вилкой в кастрюльку с котлетами.

– Да, хорошая учительница была Анна Петровна! – После звучного выдоха я последовал примеру хозяина. В голове становилось заметно светлее, но зато есть захотелось неимоверно.

Самое интересное, что после пары рюмок такой настойки выпивка стала представляться пустопорожним занятием, сознание полностью переключилось на закуску. А как говорил мой незабвенный бригадир монтажников Серёга Чалый, пить да закусывать – это только портить водку.

Действие алкоголя быстро улетучивалось, а аппетит нарастал. Было даже как-то неудобно так часто нырять вилкой, но кто же от такой закуски откажется?

 

Хорошие люди, хороший ужин, хорошая выпивка – самое время по чашке кофе и поговорить. Я отложил вилку.

Угадав мои мысли, Ниночка пошла к плите, и оттуда сразу поплыл густой аромат настоящего кофе, нет, не того, растворимого, перетёртого в зольный порошок, а настоящего, из жареных и только что смолотых зёрен.

Чудесный запах дальних стран и неожиданных приключений. В маленьких чашечках размером не более розового лепестка, уместился весь Зурбаган с Алыми парусами.

– Нина, я рад тебя видеть такой счастливой, ты что, клад нашла?

– Ага. Вот мой клад, посланный Богом! – Ниночка встала, молодо встряхнула кудрями и притянула голову Павла Петровича к своей груди. – Вот мой клад! – повторила она и ласково поцеловала в уже начинающую лысеть макушку своего обожателя. – Клад ты мой бесценный!

Тот только смущённо улыбался и крутил головой, норовя освободиться.

– Ну, тоже скажешь – клад! Неизвестно ещё, кто кому должен! Что бы я один без тебя делал? Плохо мне тогда было, когда Елены Ивановны, жены Леночки моей, не стало. Сын далеко – не докричишься, а горе – вот оно, близко. Я, было, чуть не запил, да вот Нина Александровна рядом оказалась, вытащила из чёрной дыры, пожалела. Сын её, Андрюша, в конторе меня заменял, пока я отходил от заразы этой, – показал он на рюмки… Да, – спохватился Павел Петрович, – а почто же мы сидим так вот... – Ниночка, ты не возражаешь, если мы с гостем ещё – по рюмашке?..

– Не знаю, как гость? – обратилась она ко мне.

Злоупотреблять гостеприимством – самое последнее дело. Я решительно отказался:

– Хватит уже! Может, лучше, Ниночка, ты про свою жизнь расскажешь? Интересно всё-таки! Как сын твой, Андрюша?

– Он у нас теперь, – она с гордостью посмотрела на Павла Петровича, – докторскую степень защитил! В космической отрасли работает. В Москве квартиру получил. Мы, – она опять ласково посмотрела на Павла Петровича и взяла его за руку, – квартиру ту, московскую, на сына Паши переписали, хотя Николай Павлович, – так она уважительно назвала пасынка, – на Дальнем Востоке пока ещё служит. Полковник! – она снова с гордостью посмотрела на мужа. Было видно, что Ниночка одинаково гордится и своим сыном, и сыном Павла Петровича.

– А здесь вы как оказались? – я обвёл рукой помещение.

– Павел Петрович мне решил подарок сделать. Свой бизнес в Москве продал, а этот барак выкупил и перестроил его под магазин, как я с детства мечтала. Так вот мы здесь и живём. Правда, Павлуша?

– Павда, правда! Ты нам лучше пивка принеси с креветками. Мы с твоим гостем посидим, покалякаем. Ты как? – снова спросил он.

– Да, тоже – так! – в тон ему ответил я шутливо.

 

 

 

Воронеж, 2014 год