Господин Шариков

С утра Шарикову было тоскливо. Жена кротко поцеловала его перед тем как закрыть за ним дверь, и от этого привычного утреннего ритуала почему-то железной рукой зашарило внутри, сдавило сердце, горло, почему-то слезы подобрались к углам глаз.

Шариков заспешил на работу по бульвару. Февральская поземка шипящими змейками путалась под ногами. Торопящиеся в неясном утреннем свете прохожие, похожие в зимних шапках и шубах на больших лохматых животных, взглянув на него, как бы отшатывались и продолжали забег.

Когда в предутреннем тумане,
Себя смиряя, в жизнь бредешь,
Полночным мороком, обманом,
Встречает пошлость, или ложь
Суетных жизней, встреч ненужных,
То, что записано судьбой,
В длиннейший список дней натужных,
Ползущих цепко за тобой.
Февральский ветер неизбежность
Безжалостно в лицо швырнет,
Прохожий, кинув взгляд небрежно,
Лицо надменно отвернет,
И ты, замкнувшись от обиды,
Всех прежних, бестолковых дней
С лицом, бесстрастным нарочито,
Плывешь по жизни.. Есть ведь в ней
Всегда, всегда надежде место

…

На этих строчках Шариков поскользнулся и упал, больно ударившись коленкой. Полежал немного, жалея себя, и поплелся дальше. Тоскливое чувство не проходило. Мир был чужим и враждебным. Он опять казался себе маленьким мальчиком в окружении смеющихся и странно смотрящих на него поблескивающими глазами сверстников. Темно-синие тени прохожих в утреннем тумане только усиливали это впечатление. «Почему же так тоскливо», – думалось Шарикову. Трубы судьбы пели вовсю свою песню, и она откликалась в нем, не ведающем, что происходит, сжимала ледяной рукой его сердце.

Наконец Шариков добрался до работы. Вечно путающиеся под ногами Ромка с Ленкой почему-то при встрече с ним порскнули в сторону.

Шариков дернул ручку в кабинет Сергея Вячеславича – хотел попросить перенести отчет на завтра в связи с неважным самочувствием, но дверь неожиданно оказалась закрытой. «Ну что ж, само собой перенеслось», – подумал Шариков и пошел на рабочее место.

Борменталь встретил его сокрушительной улыбкой. «Что-то ты распушился, недоносок», – подумал Шариков, но сил ставить наглеца на место не было.

Работа немного успокоила и увлекла, так что Шариков и не заметил, как в кабинете появились трое незнакомцев. Одетые в темные костюмы и тонкие водолазки, они чем-то напоминали огромных мрачных насекомых.

– Этот? – спросил тот, что явно был за старшего, у Борменталя. Тот судорожно кивнул.

Дальше у Шарикова было такое ощущение, что он перестал слышать. Слова оглушили его, и мир онемел. Заглатывая воздух ртом, он сидел и смотрел, как шевелятся губы у людей-насекомых.

Наконец его стали настойчиво теребить за плечо. Нужно идти, понял он. Звука по-прежнему не было, но он как-то понимал, что от него хотят.

Холодными, негнущимися руками он натянул пальто и пошел по коридорам на выход в сопровождении жуткого эскорта. Заботливо оповещенный Ромкой с Ленкой люд высыпал из дверей и смотрел на него. Губы у некоторых шевелились и презрительно кривились. Он понял, что они что-то говорят ему.

Вышли на улицу. И вот она. Предмет, возникший из детства, из ночных кошмаров, черная клетка на колесах, в которой увозили собак. Она ждала его, и она явилась за ним.

Кончилось все, понял он. Все и навсегда. Больше не будет ничего. Бежать, подумал он и рванулся. Чья-то нога ловко сделала подсечку. Несколько ударов ногами по ребрам заставили его завыть. Могучие руки схватили за шиворот и поволокли на огромной скорости к стремительно нарастающей в размерах машине. Удар головой. Мир взорвался и потух.

Тело Шарикова бросили в скотовозку и закрыли дверь.

Наверху Борменталь наблюдал за происходящим, стоя у окна. Машина отъехала. Шариков исчез из его жизни.

За окном распогодилось. Поземка улеглась, взошло солнце, яркое, предвесеннее. Оно как будто глядело на Борменталя сверху и посылало ему привет.

«А ведь это не просто солнце», – осенило его.

Что-то знакомое как-будто проступило в сиянии солнечных лучей.

«Псой!»– ахнул Борменталь, – «Псой! Солнце нашей поэзии приветствует меня! Меня! Именно меня!»

Голова его сладостно кружилась.

Поехали…