HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Станислав Алов

Митино молоко

Обсудить

Рассказ

Опубликовано редактором: , 4.07.2008

 

 

 

– Митя.

Он дернулся всем телом (что, уже пора?!), ощущая мягкое родное тепло кровати, которую предстояло вот сейчас покинуть – ради ужаса, ужаса, ужаса…

– Митя! – голос матери переходил из нежной тональности в требовательную. – Нашему соне пора в школу.

Не размыкая век, в темноте отчаянья, он перевернулся на другой бок и уперся носом в стену – недоброжелательно прохладную и твердую. «Только не сегодня. Неужели выходные уже прошли?..»

– Митя, ты же будущий мужчина, – укоризненно сказала мать и строго добавила:

– Поднимайся. Немедленно.

В последнем слове – а слово было привычным – Мите постоянно слышалось нечто бесчеловечное. В его голове оно спонтанно делилось надвое: не медленно. То есть ему (Мите) не давалось даже элементарного шанса просто потянуть время – успокоиться, подготовиться, что ли, к новой, еще неизведанной казни. Мать была тверда, как стена семейного очага. Все кончено: нынче точно был НЕВЫХОДНОЙ, а значит – невозможно спрятаться, отсидеться дома, негде спастись. Эти три не – и как бы с трех сторон страха – хлестко всадили по ножу в Митино тельце. Он высвободил из-под одеяла тонкую, похожую на колбаску, левую ногу и сделал первое движение к своему ежедневному кошмару.

– Твое молоко в ранце, – умильно улыбнулась мать.

 

В школу, впрочем, Митя отправлялся не сразу. Сначала он опускался в лифте на три этажа вниз и там, поглядывая на неумолимую стрелку часов, таился, копил бесполезные силы: благо, из окна их квартиры не был виден подъезд – и мать не могла заметить, как сын «пропадает» минут на семь. В класс же он впихивал себя чуть позже первого звонка. Кем-кем, а разгильдяем Митя не был по самой своей природе, но привычка намеренно опаздывать укоренилась в нем прочно и надолго. Прогуливать уроки вообще он никогда бы не решился, а потому приходилось выбирать меньшее из зол. С одной стороны, конечно, входя в класс последним (вот речь учительницы ровно лилась за дверью, разгоняя облака зевоты и всегдашнего шепотка – а вот ораторша застыла на полуслове с раззявленной пастью), Митя не мог избежать всеобщего вниманья, а порой, и дружного хохота, традиционно следовавшего за дежурной фразой монстрихи (если то был, например, урок литературы): «а вот и наш князь Дмитрий»; – но с другой стороны, таким наивным способом «князь» избавлялся от набора более губительных утренних истязаний, зачинщиком коих, как правило, выступал вездесущий Юрик Птицын.

Юрик Птицын был. Был основательно и безжалостно. Юрик Птицын был сладострастный, в чем-то даже талантливый садист, а внешне напоминал именно того жирного неуемного медвежонка, что изощренно мучил Митю во сне (а позднее, бесстыдно обретя плоть, и наяву) еще с раннего детства. Передвигался Юрик в сопровождении двух «шакалов» – Савенкова и Карпенко. Тех самых Карпенко и Савенкова, которые однажды – дело было февральским утром – уронили Митю со ступенек школьного подъезда – так, что он набил себе огромнейшую шишку об лед. Причем, сделали они это в присутствии многочисленной публики и столь виртуозно (птицынская школа), что непосвященный мог бы предположить, будто все произошло по чистой случайности. Савенков шел позади Мити и как бы не нарочно выставил ногу именно тогда, когда Карпенко – ступавший перед Митей – как бы не намеренно споткнулся и повалился назад. Митя мигом очутился на льду с головою, как ему сперва почудилось, треснувшей надвое.

– Ой, как нехогошо получилось, – прогнусавил костлявый Карпенко: у него был заложен нос.

Однако спектакль, как посчитал его режиссер, завершен не был – требовался апофеоз. Финальная сцена безусловно принадлежала Птицыну. Юрик возник у подножия ступенек (Митя покорным зайчонком корчился под его нависшей фигурой, не предвещавшей ничего хорошего) и, изображая услужливого товарища, потянулся к ранцу, слетевшему с владельца и валявшемуся в стороне.

– Как же ты так, Митька? – протягивая ранец инстинктивно съежившемуся Мите, вопросил Птицын. Как вдруг он остановился, игнорируя растопыренные Митины пальцы, и деловито произнес:

– Проверю: все ли цело...

Митя зажмурил одуревшие от боли глаза, в которых метались, такие же, как он сам, безумные зайчики. Юрик же щелкнул застежкой (публика напряженно вглядывалась: что же дальше?) и – медленно, как в кошмарном сне, кривя рот в пародийной гримасе плача – перевернул ранец кверху дном. «Должен быть звонок. Где звонок?..» Из ранца послушной чередою – как обжигающий снег на лицо, как спровоцированные таки Митины слезы – посыпались вещи: тетради, учебники, кулек с булкой, красный пенал, белая бутылка… Белая бутылка падала как-то особенно неспешно… И тут все зазвенело.

– Ай-я-яй, – тонко, по-птичьи, запричитал Юрик, торжествуя (фокус удался – он состоял в финальном разоблачении самого фокуса: все случайное – не случайно). – У сыночка разбилась бутылочка. Теперь мамка заруга-ает…

 

Мите было одиннадцать и он был ребенок нежный, хрупкий, словно молоко в прозрачном сосуде, кое он ненавидел всей своей маленькой душой. Пресловутая бутылка с молоком, бережно обернутая матерью в целлофан, и непременная булочка являлись символами его вселенской незащищенности.

Если Митя изначально и не был «маменькиным сынком» – таковым его сделал Птицын. Юрик находился повсюду – неотступной тенью, липким черным туманом, обволакивающим Митин мир. Юрик охотился за своей жертвой всякую перемену… впрочем, нет, не всякую (это было бы слишком просто); иногда он милостиво оставлял ее в покое – однако для того лишь, чтобы уже на следующей перемене застать успокоившуюся было добычу врасплох. Юрик был абсолютно неутомим, горазд на выдумки и всесторонне истязал своего подопечного (именно подопечного, ибо испытывал к последнему чувства ревностные, почти родственные и никогда не позволил бы, к примеру, обидеть Митю без собственного ведома): порою был банален и бесхитростно выкручивал руку в сладостном ожидании слез, но чаще пытался еще и проявить остроумие – разумеется, так, как он сам его понимал. В своем многострадальном ранце Митя мог обнаружить все, что угодно: рулон туалетной бумаги, баночку с настоящими тараканами, а однажды даже – соску с синим ободком. Эти «знаки внимания» были, в общем, не страшными и в чем-то даже милыми пустяками (так, что временами Мите представлялось, будто Юрик и в самом деле как-то патологически, навыверт влюблен в него) в сравнении, скажем, с судьбой Митиной туфли, полностью утопленной в унитазе, или с тем, как в том же школьном туалете Митю однажды связали, перекрутив веревки через трубу отопления, и ему пришлось долго звать на помощь. Но основным орудием Птицына были не вещи, не слова и даже не кулаки – то были люди, толпа, кою в душе он наверняка презирал, но обожал направлять и ею травить, травить…

Как-то раз в начале алгебры Митя ощутил резкий едкий запах, а потом заметил, что в его учебнике те страницы, которые требовались для занятия, склеены друг с другом каким-то сильным, на редкость вонючим клеем. Но то было полбеды: через несколько минут его вызвали к доске – и под жутковатый хохот сверстников он поднялся из-за парты вместе со стулом, решительно не желавшим отлепляться от брюк. Митя растерянно смотрел по сторонам: вокруг были лишь мерзкие раскрытые пещеры ртов, из коих как бы и струилось едкое зловоние. Только Юрик Птицын не смеялся – искрились и презрительно улыбались одни его свиные глазки. Когда Митя схватился за спинку этого враждебного стула и рванул его от себя… Самое гибельное и непоправимое (и пожалуй, являвшееся изюминкой той птицынской забавы) в истории с клеем было то, что Митя на алгебре обыкновенно сидел с Марой – предметом, как было всем хорошо известно, его безнадежнейших воздыханий. Ах Мара…

Мара вообще-то была Машей. Но в школе и во дворе все дети почему-то называли ее Марой: то ли пытаясь как-то «замарать», что ли, ее чересчур яркую красоту; а то ли странное имя прилипло потому, что было в Машиной внешности нечто от ведьмы. Митя не был единственным несчастным влюбленным, мечтавшим о благосклонности Мары: таковых в школе – вздумай кто-нибудь построить их всех отдельно, скажем, на первое сентября – набралось бы порядочно. Иное дело, что большинство из них тщательно скрывали собственные чувства за напускными насмешками. Однако в присутствии Мары смешки как-то затихали – ее побаивались: возможно, за неразговорчивость (а молчание этой десятилетней девочки действительно было пугающим – не пустым); а быть может – за слишком большие завораживающие зрачки, в коих поблескивала непонятная скрытая опасность для всех. Словом, Мара также состояла в клане отверженных, только ее отверженность знаменовала собою – в отличии от Мити – присутствие в ней некой чужеродной истинной силы. Даже всемогущий Юрик Птицын в сравнении с огнем, полыхавшим в глазах Мары, казался желторотым цыпленком – со всеми его жалкими фокусами и уловками. Птицын ненавидел Марины зрачки, как жесточайшего конкурента, но был совершенно бессилен перед ними. Мара относилась к Мите чуточку лучше остальных – однако факт сей не давал последнему ни единого шанса в делах любовных (да и какие такие «любовные дела» могли быть у Мити вообще): Мара просто жалела его, как беспомощного котенка.

 

Событие – разом переменившее размеренный, как плавная пытка, ритм Митиного бытия – случилось опять-таки зимой и на первый взгляд не несло в себе ничего сверхъестественного. На сей раз все произошло – будто в зеркале, выворачивающем мир на изнанку – после уроков.

А день, кстати, выдался на редкость удачным: и Птицын особо не тревожил, и Мара была как-то на удивление мила. Мите даже пришла в голову невнятно оформленная мысль об условности счастья, кое проявляется лишь в сравнении черно-белых величин: то есть, случайная улыбка Мары – на фоне избавленья от Птицынского ада – обращается почти что в сияние любви. Но счастье, как и любой сон, оборвалось быстро – с последним звонком. Как это уже не раз бывало, пока Митя переодевался, куда-то запропал проклятый ранец. Зная по опыту, что искать его бесполезно (мать Мити смутно переживала по поводу его возвращений без ранца, но он как-то маловразумительно пояснял, что дескать оставляет иногда ранец в школе, что мол так ему удобней), он обреченно поковылял домой, точно маленький, разбитый душою старик, моля кого-то только об одном: не встретить по дороге Мару – хоть от нее скрыть свой очередной позор. Не смотря на единственное желание души – унести это дурацкое хлипкое тело отсюда как можно быстрее, раздвоившееся существо, бредущее по заледенелому асфальту, двигалось медленно, преодолевая раннюю одышку (бремя страха): дышалось тяжко, все было тяжко.

Митя миновал половину школьного двора – как вдруг нечто предательски твердое рухнуло прямо ему на голову. В этой самой голове раздался словно бы треск разбитого стекла (бутылка из под молока – понял Митя); после чего сверху послышался звук затворяемого окна. На льду лежал ранец.

И тут наступил предел. Митина душа получила окончательный Удар. Череда совершенных над ним мелких и крупных изуверств образовала единую, абсолютно уже непереносимую муку. И вот лопнуло. Стало ясно, что он – рассыпавшийся на куски человечек – не может более существовать в этом ужасе, ужасе, УЖАСЕ… Где-то на периферии мысли всплыл голос матери: «Митя, ты же будущий мужчина». И Митя, исполненный нечеловеческой ненависти (к себе в первую очередь), заорал во все горло:

– Чтоб ты сдох, скотина!

Дети, до того спешившие домой, моментально остановились, уставившись на горланящего мальчика в немом любопытстве. Каждый из них интуитивно почувствовал: что-то не так, равновесие жизни нарушено. А на ступеньках подъезда – как и в Митиных зареванных глазах – внезапно оформилась знакомая жирная фигура.

– Это ты мне кричал? – зычно поинтересовалась фигура, порывисто недобро дыша, и, не дождавшись ответа, ринулась к Мите. Тот рванулся, побежал со всей мочи, со свистом вбирая в себя морозный воздух. Напрасно. Вот уже навалилось. Корежа. Кромсая. Шмякая носом об лед. Вот сейчас и конец. Вот и хорошо. На куски. Ужасно. Ужасно больно…

 

– Кто… кто это сделал? – спросила мать, глядя на его разбитый нос и кровавый синяк под глазом, – спросила очень жестко, хотя и сквозь слезы. Он промолчал.

– Кто бы они не были, – твердо произнесла мать, нервно роясь в аптечке, – эти ублюдки заслуживают смерти.

 

Первая же новость, которую узнал Митя, возвратившись в школу (а он не посещал занятий вот уже почти две блаженные недели), была удивительной, светлой, освобождающей: Юрик Птицын… странно даже подумать – такого с ним никогда не случалось… непобедимый и грозный Юрик заболел – и заболел серьезно. По школе ходили слухи о воспалении легких.

«Видно, простудился, когда меня бил», – решил Митя. А еще он решил, что – поделом, что, в общем, так и быть должно. Впервые в небе его маленькой жизни засияло давно забытое слово СПРАВЕДЛИВОСТЬ. «Наверно, валяется в кровати и пьет горячее молоко», – с некоторым даже злорадством представил Митя. Неуправляемая фантазия как-то сама поскакала дальше. И вот уже перед глазами поплыла гадкая, но крайне приятная Митиному взору, вереница образов. Студенистое Юриково тело на смятой постели. Скребущая боль в легких. Удушающий запах лекарств. Озноб. Монотонное тиканье часов, пульсирующих на тумбочке. Та же пульсация в распухшей от температуры голове – только не в такт. Отвратительно рознящиеся удары, фатально не способные достичь единства. Как же… Как же соединить их в одно? Вот тогда был бы шанс… спастись… Разрушенное ноющей болью пространство комнаты. Пространство, выпивающее из тела влагу жизни. И шепот в бреду: «Митька… Прости, Митька…» И мать Юрика – такая же раздувшаяся жаба, только побольше – протягивает кружку с молоком: «Юрочка, милый, ну попей. Попей, солнышко. Может, легче станет…» «Не станет», – вдруг ободряюще и ласково шепнул незнакомый голос внутри Мити.

В классе властвовал хаос. Даже учителя ощущали неясное беспокойство. Савенков и тощий Карпенко присмирели без направляющей силы и ходили теперь какие-то неряшливые, потерянные, точно утратили сам смысл бытия.

«А хорошо бы они… – подумалось Мите на географии, – вот тоже взяли и…» – тут он неожиданно встретился взглядом с Марой: в ее пепельных глазах читалось странное вниманье.

 

На следующий день директриса была сама не своя. Подумать только – двое в один день, да еще и оба из одного класса… Она, словно преодолевая сопротивление враждебного воздуха, втиснулась в этот самый класс. Урок геометрии был прерван заранее. Все ждали некоего сообщения. Директриса, будто стеснительная девочка, молча проследовала к доске, замялась, заправила за ухо крашеный хною локон и наконец выпалила:

– Дети… – словно смутившись от внезапной громкости собственного голоса, она прокашлялась. – Простите… Дети. Сегодня мне. И всем нам. Очень тяжело… Мы потеряли… двух наших учеников. Не столь уж важно, что они были далеко не отличниками…

«Боже, о чем я?» – укорила директриса саму себя и поправила слегка сползшие очки.

– Неважно. Важно, что их нет больше с нами. И никогда не будет…

Класс уже догадался, о ком идет речь: места Савенкова и Карпенко пустовали.

– А все почему? – вопросила директриса, обвела страдальческим взором класс и неопределенно шмыгнула носом в платок: то ли сморкаясь, то ли сдерживая потенциальную слезу. – Потому, дети, что эти наши ученики были беспечны… нет, даже не беспечны, – она сняла очки и принялась протирать их все тем же платком. – Их поведение совершенно непростительно. Из-за глупого мальчишеского желания побаловаться…

Словом, речь получилась весьма пространной. Митя понял одно: вчера вечером Карпенко с Савенковым забрались в подвал новостройки, стоявшей напротив школы, и попытались учинить там очередную каверзу – замкнуть провода в главном трансформаторном щите, чтобы устроить короткое замыкание и обесточить дом. И это им удалось. Правда, с одной оговоркой – сделали они это собственными телами.

 

Митя сладко дремал в своей уютной постели. Теплое одеяло заботливо прикрывало его тело от любого зла, сосредоточенного за окнами. Подушка была мягкой и дружественной, нежно обволакивая его приятно сумбурные мысли.

Митя уже знал о своей власти – чуде, пришедшем из вне. Знал, что изменился. Каким образом? Почему? А может, он всегда был таким? Говоря откровенно, эти вопросы его не особенно волновали. Он чувствовал, что становится мужчиной. Так вот, что это означает. Теперь он может почти все. Да почему, собственно – почти? Просто он милостив. А эти две твари вполне заслужили собственную участь – за все, что сотворили с ним, за его молоко.

Тихонько приоткрылась дверь. Мать поглядела на сына, укутавшегося в одеяло: «Солнышко мое. Кажется, спит».

– Спокойной ночи, Митенька, – прошептала она, и полоска света исчезла.

Митя завернулся в одеяло еще плотнее и улыбнулся своим мыслям. Мир устроен правильно. За все, за все будет расплата. Интересно, кстати, а как там Птицын? – Митя даже еле слышно рассмеялся от сознания полного и окончательного счастья.

Так – посмеиваясь, с этим риторическим вопросом в голове – Митя и уснул. Ему пригрезилось бескрайнее алое небо. И небо было горячим, как гигантская сковорода. И небом этим владел только он один – Митя. Правда, во сне его почему-то звали Ваалом. Так летел маленький ангел мести Ваал: переполненный древней несокрушимой силой, раскаляя собою воздух, поджаривая заживо случайных птиц. Предстояло сжечь еще великое множество душ.

 

Мара сегодня была очаровательна необычайно – как сама весна, начинавшая щебетать за окнами школы – и кажется, даже обращала на Митю свой дымчатый взор значительно чаще, чем прежде. Еще бы она не обратила… Впрочем, в последнюю неделю (неделю, надо сказать, весьма неудачную для тех, кто когда-либо обидел Митю) его не покидало подозрение, что Мара знает о нем, что она, возможно, обо всем догадалась – и потому так глядит на него. «Ничего. Ничего, – размышлял Митя. – Мы теперь похожи. И она точно будет моя. Ведь я так хочу».

Когда после уроков Мара сама подошла к нему и предложила, чтобы он проводил ее домой, Митя даже раскраснелся от счастья и полностью утвердился в собственном могуществе.

– Я давно хотела поговорить с тобой, Митя… – начала Мара, когда они отстали от прочих детей и направились сквозь глухие гаражи к ее старенькой пятиэтажке.

– Да… – Митя с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться: он ощущал себя заправским кукловодом.

– Ты… Ты знаешь?..

– Конечно, – уверенно прервал ее Митя. – О твоих чувствах? Я всегда знал, что ты когда-нибудь…

– Ты не понял. Ты знаешь о том, что стало с Птицыным?

– Ай-я-яй, – неожиданно для себя причмокнул губами Митя. – Молоко-то сыночку не помогло… А что с ним? – уточнил он на всякий случай.

– Не притворяйся. Птицын умер в больнице. Вчера. В школе еще не знают.

– Правда? – почти не удивился Митя, пытаясь хоть как-то подавить заклокотавший в груди восторг. – И что? Тебе его жалко?

Мара остановилась и серьезно посмотрела на него.

– Не в этом дело. Я чувствую…

– Что же?

– Чувствую, что все это… сделал ты. И с Савенковым. И с Карпенко тоже. И с другими.

– А что, если это так? И откуда ты знаешь про Птицына? – Митя попробовал схватить Мару за руку, но та порывисто отстранилась:

– Не важно.

– Не играй со мной, – мрачно предупредил Митя.

– Как же я тебя презираю! – в огромных Мариных зрачках отчетливо засверкал гнев. – Ты так и остался ничтожеством.

– Замолчи!

Мите захотелось ударить ее, заставить проглотить собственные слова, изжить со свету. Но Мара не унималась. Наоборот, слова лились из нее сплошным неудержимым потоком:

– Ты даже стал хуже. Да! Жалкое насекомое, которому дали то, что ему не принадлежало. Ты просто слизняк. Жестокий младенец. Где твоя соска?..

– Заткнись!

– Ты ничего не понял. Я… – Мара на мгновенье замолкла, и вдруг голос ее сделался стальным:

– Я дала тебе эту Силу!

– Что?!

– Я отдала тебе ее. Всю! Понимаешь? У меня теперь ничего не осталось. Только я сама. Я считала, тебе она нужней. Я надеялась, ты станешь сильным и чистым. А ты… ты способен лишь на мерзости.

– Заткнись! – заорал Митя. – Ты все равно будешь моей! Ты осталась такая же. Я знаю. Ты все лжешь. Но я и тебя одолею! Потому, что я сильнее! Сильнее всех! Мое имя Ваал!

Он задыхался от злобы, от осознания того факта, что он не избран небом, что всего-навсего какая-то сопливая ведьма из жалости…

– Я-то думала, – внезапно всхлипнула Мара, – ты когда-нибудь назовешь меня… Машей.

– Какой еще Машей?! – завопило то, что было Митей. – Да ты просто маленькая сучка! И сейчас ты отведаешь МОЕГО МОЛОКА!

Он сгреб ее в охапку, заткнул рот и потащил в еще голые кусты за гаражами, в грязь. Он принялся стаскивать с отчаянно царапающейся Мары юбку, разрывая податливую ткань. Через минуту он победно осознал: Ваал наконец-то стал Мужчиной.

 

 

 

2004 г.

 

 

 

503 читателя получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 27.03.2024, 19:43 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Лучшие бк для ставок на спорт
Поддержите «Новую Литературу»!