Офелия

(Пьеса в пяти актах)


Действующие лица: 

Гертруда – королева Дании,
Клавдий – король,
Полоний – вельможа,
Офелия – его дочь,
Лаэрт – его сын,
Рейнальда, Корнелия – придворные дамы,
Марцелла – белошвейка,
Бернардо – садовник,
Актёры и режиссёр бродячего театра 

Акт пятый:

(Состоит из четырёх кратких картин, которые сменяют друг друга, поворотами сцены на глазах зрителей)

(дом Полония)

(Входит Лаэрт)
Лаэрт:
Офелия, пора проститься – уже подняты паруса,
и тороплюсь сказать тебе, сестра, слова, важнее тех,
что прежде говорил…
Я знаю, Гамлет, принц наш и наследник трона,
вниманье тебе дарит… и, надеюсь, почтителен…

Офелия:
О, бесконечно… будто, на троне – я – не он…

Лаэрт:
На троне вправду – ты... не Дании, конечно,
а чистоты своей, сестра, и благородства,
невинности и прелести, которым земные мерки малы…
Ты, дитя, себе цены не знаешь, так послушай, что я скажу:
О, будь благоразумна – не опустись ты с высоты своей…

Офелия
(в сторону):
Опять о «высоте и положеньи» – уже иных: не трона – чистоты,
которую пасти должна совместно с благородством и прелестью…
Вот сложность: не смешать бы стада мои, вершины бы не спутать,
чтобы саму себя не потерять…

Лаэрт:
Ты говоришь с собой? Меня послушай,
что должен я сказать, как брат сестре:
будь осторожней – знай,
любовь мужчины, имеющего власть, бывает зла…
Себя он слышит и свои желанья,
не держит чувств и волю им даёт,
глух ко всему, что против его страсти,
и верит он, что мерою страданья и счастья владеет сам,
что в нём заключены права и судьбы других людей…

Офелия:
Права? Хотела бы отдать ему судьбу…

Лаэрт:
Ошибка: верит он, но то не значит,
что истинно готов судьбу принять хозяином: –
достойно и надёжно. Он верит так,
а значит, будто… не лжёт, и нет вины в его началах,
чьи концы сокроются в реке с названьем Лета …
Пойми, он любит, словно волк – ягнёнка:
желает плоть – источник сил и жизни – его, но не твоей…
Он верит, ну, а ты не доверяйся – и знай,
что честь твоя… тебе дана на миг –
на сохраненье древним родом нашим,
хранящим честь не годы, а века.
Ты – ты не вся, вернее, не совсем…
ты – только часть, а остальное:
моя сестра, и дочь отца, и мать того, кто род продолжит…

Офелия:
Как странно: я – не я… Порой… и мне так чудится,
как будто, и нет меня – во мне… а я… брожу
среди чужих офелий в их одеждах, поклонах и словах.
И хочется бежать к себе – туда, где травы дики
и цветы не лгут – не манят красотой пустой…

Лаэрт:
Поверь мне, пустота, что так страшит тебя –
вся в пустяке с названьем нервы – вниманье не на них…

(Входит Полоний)
Полоний:
Я слушал не дыша, ловя отцовским ухом
слова своих детей – здесь, в уголке.
Что делать, иногда приходится сидеть в засаде,
чтобы поймать хоть отблеск яви, которая таится от людей.
Наш род терпеньем славен и умом, и ловкостью,
цена которым более, случается, чем доблесть на войне
с её убытками досадными казне.
Лаэрт, тобой доволен я. Слова твои к сестре
о многом говорят не только ей, но и тебе –
язык нам дан для слов, слова – для мыслей,
что в тишине беззвучия пропасть обречены.
Вот выбор наш – дать мысли жизнь иль нет,
усилья плоти, дыхания собрать в аккорд,
отдавшись, словно флейта, в мелодию,
чтобы вернуть природе, что взято, и не прахом –
гармонией живой, что сочетает мысли с делом…
Увы, совсем не много есть людей, умеющих играть на флейте…
А чтобы смочь… себя… самих настроить так,
чтоб фальшью не оскорбить небес –
таких не знаю, а ведь я – старик...
И, вот, приходится фальшивить самому, чтоб в такт попасть –
искусно лгать, чтоб вышло достоверно…
Не удержусь, скажу вам тайну:
как-то подумал я, что, верно, наш Господь, разрушив башню,
ту, что в Вавилоне, не разорвал язык, а уничтожил – совсем,
и то, что нам досталось в этот век – не более,
чем щебет неразумный, как у пичуг лесных.
И вот, живём подобно кукушатам: толкаясь,
видя смысл весь в червяке…
Но, точно, я – старик, раз разболтался,…
А был мне сон, что вырвался из тайников души,
как будто мы прощаемся надолго, и должен я успеть сказать,
что прежде не сумел… иль не посмел…
Прощай Лаэрт, и будь благоразумен,
как я – до сей минуты, и как буду – с минуты сей,
(прежним уверенным голосом) честь рода сохраним…

(Лаэрт уходит.)

Полоний:
(помолчав, к Офелии):
Ты, дочь, и счастие моё, и горе, и гордость, и укор…
Я пред тобой немею, словно взлёт высокой мысли страхом сбит,
и в точке их пересеченья… язык мой замер:
и для лжи, и для того, что кажется мне правдой…
Ну как сказать – живи, но не живи, люби, но осторожно,
дыши, но в пол-дыханья, биение умерь в груди? Ну, что ещё?
Настрой свой голос в такт со всеми теми,
в ком слуха нет совсем, иль от рожденья глух?

Офелия:
Отец…

Полоний:
Постой, молчи, не нужно слов: силок – пустяк,
пока в нём не забьется живая мысль,
чтоб испустив свой дух, пред памятью предстать…
Себе противоречу, но грех тот – мой – не твой,
а ты чиста и чистоту храни – вот весь урок.

Офелия:
Отец, мне…

Полоний:
Знаю, принц вниманье дарит – на вид приятное,
но ты не верь, в нём суть совсем иная.
И, к тому ж… он болен, кажется… и странен тот недуг:
то говорит невнятно, горячо, а то молчит,
но так красноречиво и холодно,
что лучше бы кричал, ногами топал…
Он, как музыкант, что ноты потерял и держит паузу невольно…
Забудь, Офелия, что прежде говорил, и слушай заново,
как будто чистый лист открыв.
Вот что сказать хочу тебе я, дочь,
зачем явился я от важных дел, которые несу
с достоинством вот тридцать лет уже.
Веди себя согласно положенью: и своему, и моему,
и брата, и предков всех. Будь не грустна, но и весельем
не докучай другим – не терпят лиц счастливых…
Читай, но не усердно, а скорей, чтоб скоротать часок –
не любят умных… Почтительна будь, но не черезмерно –
лесть ценится не к чину, а к лицу…
Внимание с рассеяньем храни в одном сосуде…
Что ещё? Да, Гамлет… не отвергай его, но поощрять страшись –
не ясен смысл его недуга и аккорда, что паузе вослед придёт…
Бегу к делам, притронусь лишь ко лбу моей голубки,
словно напьюсь из родника целебного (целует её в лоб) –
с тобою Бог: Ему доверю то, в чём сам бессилен…
(Уходит).

Офелия:
Мне страшно – белый лист открыть, все прежние закрыв,
чтоб записать там: «чистоту храни»?
Но как писать, не измарав листа и белое не вымазав чернилом…
Мой лоб – родник, и мысль… лишь замутит его…
Я – сторож мига краткого, что дан для утоленья чьей-то жажды…
Устала белое я мерить – цвет, который сам не виден по себе,
а только… в сочетании с иными: быть ли… нет – от случая зависит,
даже боле: чёт-нечет выпадают так, что есть надежда на счастливый случай,
а я должна всегда лишь уступать, чтоб видимость движенья создавать…
всем тем, кто жить спешит…