Сложные простые

 

Примечание редакции от 12.07.2020:

 

По наблюдениям наших читателей, предлагаемый вашему вниманию текст является вольным пересказом рассказа Геннадия Философовича Николаева «Три опоры» (М., «Современник», 1974). В рассказе Г. Николаева героя зовут Пётр, работает он шофёром, дядю зовут Гоша, квартирантку – Кира.

 

___________________________________________________

 

От автора:

 

Хочу выразить огромную благодарность Винсенту Киллпастору – человеку, принимавшему самое непосредственное участие в редактировании рассказа, наставлении меня, помощи и советах, касательных написания данного рассказа. Большое тебе спасибо, Винсент.

Немного о самом рассказе.

Вы не увидите и не найдёте в нём пресловутого экшна и голливудских спецэффектов. И, возможно, попытаетесь, не дочитав, обвинить меня в скучности и отсутствии острого, держащего в напряжении сюжета. "Не спеши, дорогой читатель" – отвечу я. Задуман и написан он исключительно со спецэффектами и экшном души.

И видится автору, да и уверен он попросту в том, что эти самые жизненные "спецэффекты" многократно сильнее и нужнее в литературе, нежели пафосный экшн.

 

 

 

 

Гостей созвали в субботу. Пришли мужики с завода с жёнами. Ольгины подружки с кавалерами. Соседи, родственники и, конечно, дядя Веня. Пригласили и квартирантку. Пили, ели, плясали – за здоровье именинника. Ночью шумной ватагой ходили на Ангару, горланили песни, толкали друг друга в сугробы, аукали в чёрную муть реки – с другого берега, с вокзала долетали свистки, скрипы, лязг буферов, крики путейщиков.

Карина отстала от компании и пошла вдоль берега. Набережная была затянута густым туманом, редкие фонари казались мохнатыми шарами. Туман плыл, колыхался, катился белыми клубами по заснеженному парапету. Вдруг: «Ой!» – донеслось с того берега. «Ой-ей-ей» – повторился тот же странный нечеловеческий какой-то звук, высокий и жалобный. Что-то зашипело там, вдалеке, натянулось до звонкого металлического стона, взвизгнуло – ещё-ещё, – затихло, затаилось. Из тишины, скопившейся вокруг сонных прилепившихся к берегу домиков, вытек тонкий живой звук: завыла собака. Карина слушала не шелохнувшись.

Внезапно из морозной искристой ночи на неё набежала весёлая орава – подхватили за руки, швырнули в сугроб, обсыпали снегом. Карина лежала на спине и сквозь заснеженные ресницы смотрела на радужно дробящийся свет фонаря над ней. Было немного грустно от того, что на улице такой холод и, даже будь у неё с собой этюдник – невозможно рисовать. Ей представлялась картина, которую она напишет, обязательно напишет.

На рассвете гости разошлись по домам. К обеду, несмотря на выходной день, допивать и доедать, пришёл только мастер Сергея с работы. Ольга, сама ещё пьяненькая, кое-как растолкала Серёгу, дядю Веню, обновила закуску на столе, выставила две «Столичных» – с мороза. Приглашали и Карину, но она лежала с головной болью, бледная, измученная первым в жизни похмельем, сердитая на себя за то, что бесполезно пропадает день. Ольга носила ей «лекарство» – стаканчик «красненького», но Карина с отвращением фыркала и пряталась в подушку.

Под вечер её позвали ужинать, она вышла на кухню. За столом сидели дядя Веня, Серёга и мастер. Дядя Веня, чёрный, морщинистый, с впалыми щеками, всё вскидывал свои руки, поправляя сползавшие манжеты, и, как лошадь, отгоняющая мух, тряс головой. Сергей, поглаживая кудрявый чуб, осоловело улыбался в пустоту. Белая рубаха его была залита на груди брагой и помята, пухлые щёки поблёскивали рыжей щетиной. Мастер, огромный и толстый мужик немного старше на вид Сергея, по-атамански развалился на двух стульях и жевал ломтик сыра. Большой рот его был в синих шрамах, губы казались перекрученными – память о давней аварии, которая унесла жизнь почти всей его семьи. Выжил только он и совсем ещё грудной сын. Обе челюсти у него были вставные, белоснежные искусственные зубы придавали его лицу странный моложавый вид и казались частью неправильно составленного фоторобота.

Она села с краю, перед чистой тарелкой. Мастер, которого, со слов Сергея, никто никогда не видел после аварии абсолютно трезвым, приподнял гранёный стакан с водкой, и приятным рокочущим голосом пропел:

Художник, художник, художник молодой.
Нарисуй мне домик с кирпичною трубой.

Он зажмурился и с блаженной улыбкой продолжил:

Нарисуй мне небо, нарисуй мне лес,
Нарисуй мне сказку, полную чудес.

Дядя Веня заплакал. Серёга обнял его за плечи и притянул к себе, а другой рукой потянулся к бутылке.

– Так-то вот, – сказал мастер и одним глотком выпил водку. – Ух! – Торопливо заев квашеной капустой, махнул рукой в сторону Карины: – Художник – дело нужное, но не бабское. Никакой мужик не вытерпит, чтоб жена была художницей, а раз так – хенде хох, гитлер капут! – побалуешься до первого ребёнка и бросишь.

Карина, наклонив голову, молчала. Это она уже не раз слышала и от отца, и от школьных подруг. Все почему-то считали своим долгом предупредить, предостеречь, отговорить, пока не поздно, чтобы выкинула из головы «блажь». Отец, например, считал, что недурно быть врачом или инженером, и перед выпускным экзаменом закатил форменный концерт: топал ногами и кричал, что не выпустит из дому «в это самое училище». Спас тогда только внезапный звонок с шахты, и отец умчался чинить расправу над провинившимся там в чём-то Уляшевым. Одна лишь мама – человек. Всё понимающий человек. Не желала дочери своего варианта тихого семейного счастья, от которого иногда волком хочется выть на такую огромную в северных широтах, вечно холодную луну.

– А вы довольны своей работой? – спросила Карина мастера.

– Вполне! – не раздумывая, ответил он.

– А если серьёзно?

– На полном серьёзе!

Мастер пьяно, но хитро улыбался, было ясно, что правды от него не дождёшься. Карина тоже заулыбалась. Она вдруг поняла, до какой степени наивный вопрос задала ему. Ей захотелось написать его портрет. Поглядывая на него, Карина думала, что этот человек мог быть отличным типажом для портрета римского гладиатора: изуродованный в аварии рот, угарно-красное лицо от частых возлияний – лицо уставшего, израненного варварами воина; пластиковые челюсти с белоснежными зубами, коротко, по-военному подстриженные седые волосы, и глаза, цепкие и жёсткие даже во хмелю – отпечатки многочисленных поединков со смертью.

– Вот он, – мастер хлопнул Сергея по спине, – недоволен. Не хочет точить детали, строить самолёты. Надоело, говорит. А я б всю жизнь точил и строил бы и не рыпался. Он по-отечески потрепал Серёгу за шею, дал подзатыльник. – Точишь и точи. Станок крутит, стружка летит и порядок. Без сюрпризов и выкрутасов.

– Правильно! – поддакнула Ольга.

Дядя Веня поднял указательный палец, покачал им, набрал воздуха как бы готовясь к речи, но получилось только многозначительно икнуть. Все засмеялись. Пьяно улыбнулся и он, толком не поняв – чего это все смеются.

– Что вы, – сказала Карина, когда все успокоились, обращаясь к мастеру, – человеку нельзя без перемен, как же вы не понимаете? Как же это без сюрпризов? Боже мой, тоска-то какая.

– Художники ж не умирают с тоски, – усмехнулся мастер, – а тоже всю жизнь одно и то же: рисуют и рисуют.

– Сравнили! У художника каждая картина – новая жизнь, новые эмоции. Отличные от прежней.

– А токарь разные детали точит, на разных станках работает, да и как работать – тоже большое дело. Одни работают, только оборудование гробят и брак гонят, другие – как стихи пишут. У нас книга в заводской библиотеке есть: «Токарь – поэзия обработки металла».

– Ну хорошо, не спорю, но вот, как, по-вашему, Сергей может повысить свой класс? Ну, и заработок соответственно? – Карина неожиданно перевела разговор из русла философии на седевшего тут же и вздрогнувшего от неожиданности Серёгу.

– Это мы не запрещаем. Конечно. Пусть готовится, совершенствуется, сдаёт – хоть на шестой сразу. Станок даже новый выделим. Это правда. И без сменщика, один, работать будет. Дело-то за ним, – мастер указал взглядом на Сергея.

– Вы как, Сергей? Хотите на станок новый перейти? – спросила она Серёгу.

– Можно, конечно. – Неуверенно ответил он. – Но ведь… ну, да. Можно…

– Ну что значит «можно»? Нужно! Это же рост всё-таки, какое-то движение, – не унималась Карина. – Знаете, как древние китайцы говорили: "Когда дерево перестаёт расти, оно начинает умирать!"

Ольга ревниво следила за разговором и всё порывалась что-то вставить, но её перебивали. Теперь, после слов Карины, она не выдержала и, громко постучав вилкой по столу, сказала:

– А что сразу-то учиться сейчас? Всё бросить и учиться? Так и до института его науськаете, что бы на мастера выучился. Тут сам себе хозяин, а там – каждый будет выкобениваться, гнуть из себя, и отвечай потом за них за всех, алкашей. – Она повернулась к Сергею: – Оно тебе надо? Работаешь и работай, не слушай никого. Со временем и разряд повысишь, зачем всё бросать и сломя голову упираться? Нам что, живётся плохо с твоим четвёртым сейчас? Не понимаю я.

Дядя Веня поднял палец и, пьяно ворочая языком, сказал:

– Вот верно, всё верно, Ольга. Неча выдумывать и голову людям морочить.

Мастер показал Карине на дядю Веню, вот, мол, мудрый человек, не то что некоторые. И лукаво очень подмигнул.

– Для простого человека нужна надёжность, стабильность. Ему перемены ни к чему, – сказал он и потянулся к бутылке. Ольга встрепенулась, опередила его, щедро наполнила стакан. Сергею и дяде Вене не налила – они были уже совсем «хорошие».

Карина выпила чаю с ватрушкой и ушла спать. Уже сквозь сон она слышала рокочущий голос мастера – он пел что-то, перевирая мотив и путаясь в словах, и невозможно было понять, что это за песня.