Сложные простые

 

Примечание редакции от 12.07.2020:

 

По наблюдениям наших читателей, предлагаемый вашему вниманию текст является вольным пересказом рассказа Геннадия Философовича Николаева «Три опоры» (М., «Современник», 1974). В рассказе Г. Николаева героя зовут Пётр, работает он шофёром, дядю зовут Гоша, квартирантку – Кира.

 

___________________________________________________

 

От автора:

 

Хочу выразить огромную благодарность Винсенту Киллпастору – человеку, принимавшему самое непосредственное участие в редактировании рассказа, наставлении меня, помощи и советах, касательных написания данного рассказа. Большое тебе спасибо, Винсент.

Немного о самом рассказе.

Вы не увидите и не найдёте в нём пресловутого экшна и голливудских спецэффектов. И, возможно, попытаетесь, не дочитав, обвинить меня в скучности и отсутствии острого, держащего в напряжении сюжета. "Не спеши, дорогой читатель" – отвечу я. Задуман и написан он исключительно со спецэффектами и экшном души.

И видится автору, да и уверен он попросту в том, что эти самые жизненные "спецэффекты" многократно сильнее и нужнее в литературе, нежели пафосный экшн.

 

 

 

 

Вера Алексеевна прожила с Кариной до октября, наладила «быт», уехала без охоты, с чувством тревоги за дочь, раздражённая звонками беспомощного в хозяйстве мужа.

Опасения дяди Вени не подтвердились. Карина оказалась самостоятельным, деликатным человеком, ничего не требовала, не просила, не вмешивалась в хозяйские дела. С утра занималась в училище, обедала в столовой, вечерами читала книги, рисовала. Хозяйскую утварь кухонную: чайник, стакан с чаем, настольную лампу. Сначала по отдельности, затем всё вместе, меняя местами. Ольга, заходившая из любопытности посмотреть, рассказывала перед сном Сергею, что «чайник-то нечищеный, а стакан немытый, так и рисует, глупенькая – не стыдно показывать!» Ещё она шептала ему, посмеиваясь и горячо дыша в ухо, что, слава богу, она, Ольга, без этого самого завихрения, а то б чего он делал со своим хозяйством, домом и ребёнком, если б она тоже взялась рисовать. «Да ну, – говорил Серёга, помня наставления дядь Вени, – наше дело сторона».

На ноябрьские праздники Карина уехала домой, вернулась с подарками: Ваське – жёлтые ползунки с начёсом, Ольге – брошь из янтаря, Сергею – небольшой набор отвёрток. Подарки понравились, пришлись как нельзя кстати – Ольга оттаяла, стала приглашать Карину к вечернему чаю, а то, иной раз, и сама заносила ей тарелку пышных оладьев со сметаной или блинов, прямо со сковородки. Карина принимая дары, посмеивалась, подшучивала, дескать, от такого питания разленится, раздобреет, а настоящему художнику это противопоказано – впроголодь жить должен.

Дрогнули, растаяли хозяйские сердца, когда однажды в нудный выходной день Карина вдруг вышла из своей комнаты и, смущаясь, попросила Ольгу дать ей подержать Васю: – «Давно вот хотела с ним поиграть, но стеснялась». Полугодовалый карапуз доверчиво потянулся к ней, засмеялся беззубым ртом. Это был высший знак доверия: Карина стала своим человеком в доме. «Дитё, как и собака не обманет, – заключил дядя Веня. – Чутьё у них. Хороший человек не редкость, говорят, но это как кому свезёт. Нам, считай, повезло с квартиранточкой-то».

 

Наступила зима. Серёга приходил с работы чумазый, брал в сарае пихло и метлу, принимался расчищать дорожки во дворе, сгребать снег с тротуара на своей стороне, приписанной к участку. Потом возил воду в большом баке на санках от колонки через квартал, заполнял бочку в тёплых сенях. Натаскивал дров, угля, закрывал ставни и только тогда, наконец, начинал раздеваться. Усталый, сердитый, голодный. Стягивал у порога сапоги, одежду, разматывал влажные от пота портянки – босиком, в нательном белье шёл к столу, садился, клал руки на клеёнку и тихо ждал, глядя в окно на тускло освещённый двор, заваленный снегом. Ольга выносила из спальни и швыряла ему под ноги войлочные тапки, сухие и тёплые, прямо с печки, разбирала у дверей гору его одежды, раскладывала для просушки. Он шёл умываться, цокал соском рукомойника, плескался и громко фыркал – ужинать садился посвежевший, с мокрым чубом, с каплями воды за ушами. Ольга ставила большую тарелку борща, котлеты, огурчики, бруснику и стограммовый стаканчик водки, настоянной на лимонных корочках. Потом садилась напротив, и любовалась на своего мужчину, в очередной раз радостно удивляясь на его недюжинный аппетит.

После ужина обычно смотрели телевизор, частенько прикатывал дядя Веня, выходила, бывало, и Карина. Иногда Серёга брал единственную свою книгу, подаренную как-то Кариной – Джек Лондон «Рассказы и повести», и ложился в постель. Медленно, с трудом, прочитывал две-три страницы, глаза тут же начинали слипаться. Он тёр их, таращил, тряс головой, но тщетно – книга валилась из рук, он отворачивался к стенке и засыпал. Крепко, до утра.

В конце декабря ему исполнилось тридцать лет. Приготовления к празднованию начались задолго: Ольга завела брагу в двадцатилитровой бутыли, ведёрную кастрюлю кваса, заранее наварила холодец и в мисках – штук десять – выставлен на веранде. Последние дни Ольга крутилась как заведённая: то в магазин, то на рынок, то Ваську кормить, то у печки следить, чтоб печенье не пригорело; гусь в духовке сидит, тесто из квашни лезет – к вечеру ноги не ходят, пятый месяц беременности, тяжёленько. Карина посмотрела-посмотрела, взяла отпуск на два дня, поводилась с Васькой, со стряпнёй помогла. И всё у неё ладно так получалось, что Ольга только плечами пожимала: барышня вроде, а такое уменье. Торт со сметанным кремом сделала – Ольга ахнула:

– Батюшки мои! Вкусно-то как! Откуда научилась? – поражалась Ольга.

– От мамы. Она выдумщица, по-своему всё делает.

– Смотри ты! Специально тебя обучала?

– Нет, она меня не подпускает к плите, это я случайно как-то помогала ей и запомнила.

– Ишь ты! А чё не подпускает-то? Жалеет? – искренне удивлялась Ольга.

– Не хочет, чтобы я время на пустяки тратила, – не менее искренне отвечала ей Карина.

– Видали! Пустяки! А замуж выйдешь, как будешь? В столовку на пару?

– А я за повара выйду – в шутку сказала Карина.

– Как так? – всерьёз удивилась Ольга. – В этом деле не спланируешь. Я вон об лётчике мечтала, а прилетел... вон, видишь, токарь-ясный сокол.

– Да шучу я, – постаралась объяснить Карина. – Просто ни к чему мне всё это, не до этого, понимаешь? Чтобы стать настоящим художником, надо много работать: читать, рисовать, думать. На всё времени не хватит, приходится выбирать что-то одно: либо семья, либо искусство.

Ольга неодобрительно покачала головой:

– Я, конечно, человек посторонний, хочешь – слушай, хочешь – нет, но всё ж-таки скажу. Вот ты говоришь, выбрала без семьи, а как жить-то будешь? В семье ты как в крепости: защита и опора, а в одиночку? Это ж как в одном бюстгальтере выйти, так немужней быть. Я-то знаю. Мужичьё распроклятое так и вьётся вокруг тебя, каждый норовит облапать да ещё чего в таком духе, а ты и слова не скажи, холостая потому. А вдруг среди них, кобелей-то, он, твой законный, ходит – отпугнёшь невзначай, вот ведь страшно-то. А ты смазливая, за тобой ох как увиваться будут. Раз не устоишь, два, а там покатится. Есть такие прохиндеи – жуть!

Карина слушала, посмеиваясь.

– Я – заколдованная, не покачусь, – сказала она.

Ольга всплеснула руками:

– Ты же дитё ещё, мать-то куда смотрит? Вот чего я не пойму. Она-то как может на такой путь толкать?

– Мама у меня человек! Голос у неё прекрасный, могла бы стать певицей, и я уверена, стала бы, если бы не папа. Из-за него бросила. А он – начальник шахты, и шахта эта – наше всё. Будто моя сестра младшая. Днём и ночью только и слышно, как там "объект", и "почему до сих пор отгрузку не производят", и "...этот Уляшев у меня лично за каждый час простоя заплатит".

Карина говорила горячо и уверенно, и Ольга, хоть и была в корне с ней не согласна, но в глубине души даже завидовала такой способности отстаивать свои убеждения.

– Так она его любит? – пыталась докопаться до истины, понять Ольга.

– Конечно же, любит. Ведь и в консерваторию из-за него не пошла, и в глухомань эту перебралась. Любит по-своему. Но вот я бы искусство, духовность в жизни не променяла бы на семью и шахту. Больно было бы, по живому резать, но художнику и должно быть больно немного всегда.

– Вот те раз! зачем же резать по живому, милая?

– Ну, – Карина сделала небольшую паузу, как будто собираясь с мыслью. – Люди по-разному любовь понимают…

– Любовь – это ж такое счастье. Боже ты мой! – с болью вырвалось у Ольги. У неё не хватало слов спорить, доказывать свою правоту этой высокомерной и несмышлёной студентке – она искренне таковой её и считала. Она закусила губы, и со злостью принялась раскатывать тесто на пельмени.