Восьмая жена

На чтение потребуется 1 час | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

За Марией пришли поздно утром. Протопоп, дьякон, архиерей и несколько служек. Все в клобуках и рясах, кто с крестом, кто с иконкою на груди.

Она уже знала. Накануне предупредили: идёт крестный ход с прахом сына её царевича Дмитрия. Углич – Москва. По этой дороге его и несут. И вот сегодня гроб прибудет в столицу. Событие небывалое. Кто-то уже заранее известил – быть большим чудесам!

Облепивший Марию причт церковных служителей, меньше всего думая о главенстве, возглавил шествие москвичей. На подходе к последней улице уже не три ряда мелкого звания горожан выстукивало подошвами туфель, сандалий, сапог и бахил мощёный булыжник, а, по меньшей мере, сто три.

Где-то в толпе, среди самых бесе́дливых, знающих всё и про всех, пожилых и старых москвичек, ступала и шустрая Лизавета, успевавшая сразу кого-то старательно слушать, кому-то кивать головой, с кем-то даже ещё и спорить.

 

Опять, как и в прошлом году, встреча с царевичем Дмитрием проходила в селении Тайнинском, за Москвой. Только теперь с царевичем не живым, а покойным, вырытым несколько дней назад из земли.

Несмотря на жару и смешавшиеся дыхания, воздух был освежающе бодрым, даже чуть пряным. Пряность шла от обшитой праздничным бархатом ра́ки. Дышалось легко. Вся толпа в возбуждении наблюдала за новым помостом, где стоял мерцающий бархатом гроб. А перед гробом высокая, с мрачно опущенными бровями, взятая гаснущей красотой – мать виновника торжества. Всё внимание на неё. Даже стоявшие по бокам Марии вновь испечённый царь Василий Иванович Шуйский и без пяти минут патриарх всей Руси Филарет воспринимались второстепенно. Над центром помоста, где голубела рака, над Марией, над головами первых лиц государства, над окружившими их дворцовыми служками, над всеми протоками движущейся толпы висело нечто свершающее, немое, наполненное великой тайной, выливающейся в слова: «Сейчас! Что-то будет!»

Мария чувствовала на себе взгляды жадного ожидания. Стоявший меж ней и толпой низкорослый Шуйский никому не мешал, и всем было видно её оттененное платом и воротом платья задумчивое лицо, вмещавшее сосредоточенность и терпение. Ей было немного не по себе. Пятнадцать лет миновало с тех пор, как она проводила царевича в землю. И вот он вынут оттуда, лежит перед ней.

 

По знаку Шуйского двое служек подняли крышку. Мария была готова увидеть останки несчастного сына. Но что это? Что? Не череп, не кости, скрещенные на груди, не рёбра скелета покоились перед ней. В гробу лежал свежий мальчик. Одетый в новое одеянье, с чистой кожей лица, с мягко сложенными губами, казалось, он был живой, но заснул, и должен вот-вот пробудиться.

«Не он!» – только-только не вскрикнула мать. Но рядом был Шуйский. Хрящи ушей на его голове напряглись, выражая негодование, и Мария услышала свист, с каким он шепнул, на неё не глядя:

– Обращайся к нему, как к сыну! Не будь идиоткой! Иначе самой быть в гробу.

Шуйский был в мерцавшей камушками рубахе. По нешироким её плечам, как два золотых удава, сползали вышитые лучи.

У Марии перехватило горло, словно два золотых удава переползли с царских плеч на неё, и стало ей нечем дышать. Однако она пересилила страх, вздохнула с тяжёлым усилием и громко, с ненавистью то ли к себе, то ли к мёртвому мальчику не сказала, а крикнула:

– Сын!

Подсекло толпу, так и стукнуло по повздоُшью. Однако не всю. Не каждого человека. Кто-то в самой гуще её вскинул руку и рассмеялся:

– А как же Лжедмитрий? Ты и его ведь признала сыном? На этом же месте! Али не так?

 

Повернулась Мария к толпе. Бледная, с задрожавшим лицом, по которому, как с горушки, покатился комочек горя. И слова с языка комочками покатились. Растерзанные слова, обмакнутые по самое горло в женское горе:

– Это была моя слабость. Виновата я. Каюсь. Кабы я его не признала, была бы уже неживой…

По дряхлеющему, в морщинах лицу Василия Шуйского проползла благодарственная улыбка. Даже крупный, с двумя горбинками нос его благодарно повеселел. Мария сказала так, как угодно было не ей, а ему. Он даже её похвалил, объявив на всю деревенскую площадь:

– Настоящая мать! Сколько лет не видела сына. Тут не в диво и растеряться. А нет! Устояла. Не зря же была у Ивана Четвёртого крепкой женой. Крепкий царь. Крепкая и царица. И Господь удостоил их достойнейшим сыном. Сидеть бы ему и сидеть на праведном троне. Не привелось. Не допустил до этого Годунов. Переправил царевича в царство мёртвых. Был наследник – и нет. Но Господь рассудил как великий мудрец. Оставил царевичу образ нетленного сына земли, кому предстоит ещё нас удивить. Дух, который сейчас от него исходит, это то, что когда-то принадлежало ему одному. А теперь он есть наш. Он несёт всем нам жизнь. Убирает болезни. Слепых превращает в зрячих. Увечных – в богатырей. Завтра! – Шуйский вытянул руку к Москве. – На Красной площади, там, где Лобное место, он покажет себя в полной силе!

 

Золотой крест, висевший поверх рубахи, наполовину скрылся в ладони царя. Шуйский поднял его, а потом опустил, совершив им движение около гроба. Служки в несколько рук погрузили крышку на гроб.

Зазвучала жалейка. Грустный звук её был щемящим, точно вылетел не из рога, а из горла печального отрока, тихо прощавшегося с людьми.