A la guerre, comme…

Будьте добры – без конвульсий…

…будьте добры –
без конвульсий,
бьётся под кожей пока
ниточка чёткого пульса,
и не слабеет рука,
верная мускулу истово
в сече свистящей,
когда
пробует
приступ за приступом
взять нашу крепость орда…

Будьте любезны –
без судорог,
судари,
и без гримас,
если не будет по вкусу вдруг
пуля,
доставшая нас
после победы,
и плаца
выщербленного средь,
в памяти чтобы остаться,
нам предстоит умереть
и, дай Господь –
без ошибки,
но мы
поблагодарим
всех на прощанье улыбкой,
как подобает живым…

Кишлак зачистили…

…кишлак зачистили…
И вот –
ещё в горячке боя –
мальчишку очередью, влёт,
я снял…

А после, воя –
перекипели слёзы в пот –
подумал – если тенью
во сне мальчонка тот придёт,
я попрошу прощенья…

Нога

…нога осталась под Гератом…

И снова вижу я во сне –
оторванная –
обратно
нога является ко мне…

И, обскакав
протез отстёгнутый,
в ночной кромешной темноте
вновь лезет под одеяло стёганое
и норовит припасть к культе…

И так мечтает рваной кожей,
костей осколками
опять
бедра натёртого подножье
и приголубить,
и обнять…

И не фантомною –
живою
желает болью взныть,
когда
коснётся голою ступнёю
шипов колючего куста,
сучка засохшего
иль снега
морозным утром…
Иль в пути –
отсиженная –
в тошной неге
зашевелиться,
отойти…

Нога осталась под Гератом…

И снова вижу я в бреду,
как –
покалеченный –
обратно
я за ногой
нагой
бреду…

У меня – два ордена…

…мне чуть-чуть подпортили
рёбра дуры-пули…
У меня – два ордена…
И медалей – уйма…

Ах, как смотрит гордо
десантура ушлая…
Ты ж в крови – по горло…
В трупах – по макушку…

И ещё угробил бы
дали б волю –
скольких –
не за суку-Родину,
а за друга – Кольку…

От отдачи синее
до сих пор плечо моё…
Русый чубчик – в инее,
да война – в печёнках…

У меня – два ордена,
и медалей – уйма…
Под Гератом в рвоте я
от гангрены умер…

Иль героем в гари
Кандагара грудью
я закрою парня
матерного, грубого…

И увижу брови
мясника иль Бога
с капельками крови
на халате мокром…

А на левом фланге
боя или боли
я услышу ангела
вспоротого вопли…

И почую, воя,
пере-,
перештопанный –
шорох колкой хвои
да речушки шёпот…

Отстрелялся,
вроде бы…

Тошно ноют раны…

У меня – два ордена…
Пусть сынок играет…

Последний

…ни к чёрту нервы-то
с утра, похоже…
Забыл я – первого…
Второго – тоже…

Не лезут в глотку
и водка с пиццей –
ребят из роты
не помню лиц я…

Не помню более
ни тьмы кромешной,
ни жгучей боли,
ни пуль, во мне что…

Эй, кто там прячется
на дне стакана?..
Забылись начисто
и скал оскалы,
и зев ущелий,
срывался в кои,
и вонь шинелей,
и колер крови…

Ни к чёрту нервы-то
к ночи, похоже…
Не помню – первого…
Второго – тоже…

И лишь последний
и то – порою
приходит –
бледный,
во лбу с дырою…

Комроты Боря

…учил меня Боря,
комроты,
салагу:
– Не ешь перед боем…
Спирт выпил?..
И ладно…

Зудел до изнанки
души
он, зараза:
– Спи лучше под танком…
И то, брат – вполглаза…

И в духову хату
не суйся –
сперва ты
закинь-ка гранату…
И снова – гранату…

Журил меня Боря,
комроты,
зелёного:
– Зачем перед боем
бельишко-то новое?..

Сопливого точно,
баюкал,
мальчишку:
– Менять через ночь, так
не хватит бельишка…

А если…
Уж, коли что…
В плен не давайся –
отрежут и голову,
братец,
и яйца…

– Не ешь перед боем!..
Спирт тяпнул?..
И ладно… -
учил меня Боря,
комроты,
салагу…

Висел полумесяц
на крепе,
как ногтя
обрезок…
За месяц
до вывода
в копоти
узнали мы Борю
в сгоревшей «вертушке»…

Ах, зря перед боем,
он,
выпив,
покушал…

Зеленеют тускло звёздочки патиной…

…зеленеют тускло звёздочки патиной…

Клёны багровеют у дома…

Стали старыми давно наши матери…

Овдовели вновь наши вдовы…

Ветер утром хлещет скалы, как плетью…

Тает выцветшее солнце в прицеле…

Были б взрослыми уже наши дети,
если б их отцы тогда уцелели…

На столе – сирень,
в саду уворованная…

Стол покрыт когда-то белою скатертью…

Вышли замуж наши вдовы по-новому…

До сих пор нас ждут ещё наши матери…

За окном – луна, словно дыня
на иссине-позолоченном блюдце…

Коль запомнили вы нас молодыми,
молодыми нас, молю, и забудьте…