Некропоэтика

* * *

Возвращается боль студенистой рекою.
Берега у реки – мой болезненный сон.
По реке перевозчики едут за мною.
Я зову их. Но гаснет мой загнанный стон.

Тяжело. Но не больно. Прохладой смертельной
Обволакивал ноги тяжелый туман.
Не стоялось. Не шлось. Только крестик нательный
Не оттягивал больше ненужный карман.

– Раздевайся, – сказали. Под белые руки
В лодку черную дух мой спокойно ввели.
Все исчезло: материя, запахи, звуки.
И безгрешный мой след затерялся вдали.

Тебе

Гнилое мясо в ящике истлевшем,
Облезлый труп – он в собственном соку
Законсервирован. Душе сгоревшей
Гнилое тело больше ни к чему.

Могила плесенью давно покрыта,
Могильный крест уж набок накренен...
Прошли года – и ты забыта,
А он – уж простоит недолго он.

В сырой земле живые черви
Пусть копошатся в голове твоей,
В пустых глазницах медленно, но верно
Произрастает то, что для людей

Страшнее ужаса ночной могилы,
То, что зовет и манит за собой.
В них набирает, набирает силы
Она – старуха с острою косой.

Зловещий вой над кладбищем ночным
Весь в потном ужасе услышит человек –
И старая придет скорей за ним,
И заберет с собой его навек.

Гнилое мясо грудами лежит
В земле сырой. Ложись и ты скорей.
Здесь кладбище. Здесь дух твой породит
Десяток новых стонущих смертей.

Эпитафия бывшей жене

Постойте, леди. Помните ль вы старость?
Прозрачным, трепетным огнем
В вас била молодость. И шалость
Струилась сквозь хрустальным сном.
А было время, к Вам без спросу
Зайти почти исключено,
И приставать с любви вопросом
Запрещено. Не мудрено:
Прошли года и вы остались
И без зубов, и без друзей,
В холодном доме вы старались
Пригреть хоть что-то, хоть блядей!
Но безуспешны все попытки
Бесславной битвы за себя.
Вам каждый день приносит пытку...
Тут рифма просится: "любя",
Но не пролезть ей в эти строки,
Не затесаться среди слов!
Не место здесь любви. Убоги
И этот стих, и этот кров,
И эти сладостные вздохи,
И эта запертая дверь.
Хоть, впрочем, простыни неплохи.
Но – поздно. Вы в гробу теперь.

* * *

Никогда тишина не была гробовой –
Все мерещилось что-то во мраке:
То шаги, то шептанье, то призрачный вой
Принимались за странные знаки.

И казалось, что ночь никогда не пройдет.
Не спалось, не пилось, не писалось.
И казалось, что солнце уже не взойдет,
И от жизни лишь память осталась.

Но однажды на слух перестали давить
Даже эти ужасные звуки.
Тишина. Пустота. И не хочется жить.
Это Господа теплые руки.

Палач

То не песня, не крик, и не плач
Растревожили сонную душу.
То по городу пьяный палач
Пробирается мимо конюшен.

Он с работы тяжелой бредет.
Заплетаются сильные ноги.
Он мычит, и скулит, и поет,
И пыхтит – он один на дороге.

Закрываются окна домов,
Гулко хлопают двери подъездов –
Никого впереди. Он таков:
Нет охочих на лобное место.

И лишь лошади ржут за стеной,
На дыбы поднимаясь пугливо,
Да летит у него за спиной
Кто-то черный, рогатый, игривый...

Странник

Странник с головой разбитой
На обочине дороги
Недвижим лежит.
Овцы целы. Волки сыты.
Звезды холодны и строги.
Тишина царит.

Бездыханный, полупьяный,
В пустоте ночной оставлен –
Грудь рассечена.
Нет, не кровоточат раны,
Крови нет. И мозг раздавлен.
И молчит луна.

Я стою неподалеку.
Где ты, голос мой пропавший?
Смелость где моя?
Подойти тихонько боком?
Убежать? Позвать? Но – страшно:
Странник – это я.

* * *

Слева – день. Справа – ночь. Все уносится прочь.
Я стою на обочине мира.
Я беспомощен. Кто-то мне должен помочь.
Я голодный и мне не до жира.

А напротив – другой. Он такой же, как я –
Оборванец худой и несчастный.
Мы стоим, друг на друга уныло смотря.
Между нами – наш мир безобразный.

На обочине много таких же как мы –
Безобразных, голодных и странных.
Все течет. Все меняется. Наши умы
Умирают от снов постоянных.

Снится нам все одно: по дороге бредем
Вместе с теми, кто нас не заметит.
И, наверное, все мы когда-то умрем,
Ну а там нас, конечно же, встретят.

Смелый запах

Осколки зеркала осыпались на пол.
Удар силен. Пришелся точно в глаз.
Кулак в крови. Я отхожу за стол.
Где нож? С тобой расправлюсь я сейчас.

Ты на столе лежишь – забыла обо всем.
Тебе я безразличен, как и все.
Я нож возьму – мы вместе в ад войдем.
Я захлебнусь в крови, не нужной уж тебе.

Я режу злое тело на куски.
Ты безразлично смотришь на меня.
Какие у тебя бездонные зрачки!
Я весь в крови. Я убивал, любя.

* * *

Ты поэт неживой.
И твой гроб не пустует.
Смерть сказала: "Ты мой".
Смерть тобою торгует.

Дело сделано. Слов
Не находят друзья.
Обитатель их снов
Ты теперь навсегда.

Но летит и поет
Над обрывом луна.
Я приду и уйду.
Мне теперь не до сна.

* * *

Я вернусь к Вам, холодный и синий,
И меня принесут на руках.
На губах моих будет иней,
Будут льдинки сверкать в глазах.

Удивленная, вы пройдете,
Задержав лишь усталый взгляд.
А потом, может быть, и поймете,
Для чего этот маскарад.

Когда полна луна

В ночном кладбищенском тумане
Бледнеют мертвые глаза.
Они живут в гниющей ране.
У них – кровавая слеза.

Пробьет лишь полночь – и нисходит
Земля с светящихся могил.
Рука гнилая крест отводит...
Он ухнул. Волк вдали завыл...

Скрипят, откидываясь, крышки.
Зловещий крик ночных зверей
Стихает. Из могил в одышке
Выходят облики людей.

В движеньях мертвых – тихий холод,
Спокойствие сырой земли.
Лишь ощутив безумный голод,
Они к тебе придут. Пришли...

И твой безумный смертный ужас
Зальет смердящий липкий гной.
Твои мозги – прекрасный ужин!
Ничто не вечно под луной...

Параноид

В электрическом сне под раскатами грома,
Под ударами тока меж тучей и телом
Бьется в смертной агонии ангел над домом –
Под дождем проливным дьявол делает дело.

Освещает трагедию мертвенно-бледный
Свет луны. Между тучами бледность распята.
В вспышках молнии дом одинокий и бедный.
Он уже распрощался с последним закатом.

Я в постели борюсь с удушающим смрадом.
Кости ангела камнями сыплются с неба.
Тихо дверь отворилась и кто-то рогатый
Вдруг в окно заглянул. Только спрятаться где бы?

С потолка вдруг закапало красным и липким.
Ожила вдруг кровать. Я – в руках сатаны!
Застонал и заплакал... Проснулся... И вскрикнул:
Рядом стынет в крови труп любимой жены...

Послушайте...

Как уютно в могиле сырой...
Как удобен последний мой смокинг.
Подгнивающих досок пороги
Охраняют смертельный покой...

Было время – я был счастливым.
Было время – я был как ты,
Гордым, странным и молчаливым,
И любимым дарил цветы...

Было время – как ты, был весел,
Улыбался и водку пил...
Только дом деревянный тесен –
Нам не выбраться из могил.

Я лежу и гнию спокойно.
Черви ползают между ног.
Пусть приснится вам стан мой стройный –
Я бы в сон к вам проникнуть смог.

Я к тебе обращаюсь, мой мальчик,
И к тебе, сестричка моя.
Ну пожалуйста, засыпая,
Не забудьте вспомнить меня.

Посещая ваш сладкий сон,
Я махну вам рукой истлевшей,
И почувствует друг вспотевший,
Как закончился ваш сезон.

* * *

В тишине ночной тихо капает смерть:
Кап... Кап... Кап...
В этом доме на улице Икс
Кто-то сжался в холодных лапах.
В этой комнате дверь заскрипела,
Заглянула прохлада зимы
В летний воздух.
В запавших глазах – тихий ужас.
Запела,
Завыла она тихо песню свою,
Песню черной чумы.
Не дожить до ближайшей весны...
А на улице пиво дают...
А на улице лопнули почки
И весна...
Но она
На листочках
Зеленых кодирует желтую смерть.
И годов круговерть
Все рождает,
Затем убивает.
В этом доме вдруг стало темно.
Во дворе вдруг завыли собаки.
Вдруг заплакал малыш за стеной.
Здесь давно
Ждали тихого гостя.
Он пришел.
И во мраке
Расписался костлявой рукой.

Девушка в снегу

Я сижу в сугробе –
Больно и приятно –
Словно детский гробик,
Строгий и опрятный.
Я для зимней ночи
Сплю в снегу пушистом.
И покрыты очи
Сеткой золотистой.
И снежинки тихо
На меня ступают.
И рукою лихо
Я их в рот сгребаю.
Снег такой спокойный,
Вежливый, приятный.
И сугроб – достойный
Друг мой необъятный.
И в сугробе дама –
Я часы считаю.
До свиданья, мама.
Я вам все прощаю...

* * *

Долгая дорога.
Путники устали.
Помолились богу –
И поумирали.

Город

Город дышит вонью машин,
Город слышит улицы вой,
Город видит жителей гной,
Город один. Он – болен.
Не волен
Даже вздохнуть.
Вздымается грудь –
Он болен.
Город болен собой.
Сизый туман,
Изрыгаемый трубами,
Скрыл прогнивший скелет.
Дома –
Как гнилые зубы,
Не могут кончить обед.
Это все. Этот свет
Затмевается кислой улыбкой
Нелепых домов,
Разъетых кислотным дождем.
Грязная кровь –
Житель ржавленых труб.
Город – труп.
В мертвых стеклянных глазах его –
Смерть.
Радиоголос иглы телевышки:
"...Смерть...Смерть...Смерть..."
И только мерзкие черви
Отравленных душ
Копошатся.
Но им – крышка.
Все – мерзость.
Все – гадость.
Все – чушь...

* * *

Гробики хрустальные мои,
Камешки души моей безродной,
В пустоте бездушной и свободной
Вы дорогу верную нашли.
Вы нашли не самый легкий путь,
Но нашли вы то, чего искали.
Голубые пройденные дали
Нам, увы, обратно не вернуть.
Гробики хрустальные мои...

Мой горек хлеб

Я хотел бы вырыть яму себе и своим друзьям –
Глубокую яму презренья и дикого мрака,
Глубокую яму, и прежде всего – для себя.
Я хотел бы увидеть всех нас в образе шлака.

Наши души в опасных клещах летаргических снов,
Безвременья покровом сдирающих листья свободы.
Я лопату возьму, и я вырою траурный ров.
Я друзей подожду у покрытого сумраком входа.

Вот и время пришло и мне, и моим друзьям.
Нам ложиться в могилу не страшно – нам это привычно.
Мы в могиле умрем или сразу, или по частям.
Мы себя погребем. Вот и все. В остальном все отлично.

Противно, но факт

– Эй! Вы! Грязные черви!
Я теперь не просто бешеный зверь.
Я могу наверно... Даже без наверно –
Я могу вам попу показать теперь!
Не боюсь я грязи – ни в словах, ни в мыслях.
Не боюсь я что-то где-то потерять.
Не боюсь я горя в невезучих числах.
Не боюсь я в рожу всякому плевать!
Вы, навоза кучи! Разверните рыло!
Разомкните слизь своих вонючих век!
Я не просто бог вам! Я вам – то, что было,
То, что есть и будет, будет целый век!
Что вы рты раскрыли, мерзкие вы дряни,
Или вам желудок прихватил понос?
Всяк из вас поносом умываться станет
И в дерьме купаться – в шутку и всерьез –
Если захочу я. Будете вы сыты,
Будет, чем ужраться, так, чтоб до ушей.
Ну, а пожелаю – будете убиты,
Будете обедом гнилостных червей.
Ладно, все. Кончаю. Может, и противно.
Может, поблевать потянет кой кого.
Только знайте, гады, буду неотрывно
Наблюдать за вами. И делать кой чего.