Сиеста

Детство

Детство. Творог в холодильнике. Верёвок сажени,
Несущие мокрые простыни по коридору.
Женщина, которая голову моет женьшенем.
На подоконнике – недозрелые помидоры.

Отрывной календарь. Рецепт самаркандского плова.
Восход – в 5.15, закат – в 22.48.
«Живо мыть руки – и ужинать. Уже всё готово!»
Тюлень на плакате резиновый мячик подбросил.

Женщина ложками лязгала. В махровом халате
Сильной рукой мешала на сковородке картошку,
Пылесосом жужжала под выдвинутой кроватью,
Книги читала, вынимая из суперобложки.

Сумерки. В отсветах телевизора – пол паркетный.
Белая ночь. Форточка ловит беззвёздные дали.
«Надо спать!» Я ворочаюсь. На потолке заметна
Лёгкая паутина. Меня накрывают шалью…

Бывало, снилось, что я не чувствую притяженья
И улетаю в форточку. А на кровати дремлет
Женщина, которая голову моет женьшенем.
Вспоминая о ней, я боюсь свалиться на Землю.

   13 апреля 2009 года

Бологое

   А. Блоку

Растворимый кофе на узком столике
Задрожит, как озеро в хмурый день.
На полях газеты – крестики, нолики…
Полусон. Зима. Обрывки идей…

А в окне – перрон в рыжеющих сумерках,
Семафоры, стрелки, вокзал в огнях,
Три куплета песни. Тоска? Безумие?
Или кто-то ждёт в свете фар меня?

Или кто-то смотрит в двери вагонные,
Как смотрела нимфа в цветном платке?..
Жандарм. Паровоза глаза огромные.
Школьный двор. Учебник. Рука в руке.

Бологое. Чашка желта от накипи.
Вечер… Шестьсот пятьдесят пополам.
Снег… У меня была тройка по алгебре.
Строчки в блокноте, разбитый кулак…

Жёлтые полдни. Февраль. Гололедица.
Свечи погашены. Гулкий плевок…
За облаками – Большая Медведица –
В пропасти между Невой и Москвой.

Снег запорошит терзания совести.
Верхняя полка. Наушники. Плед.
Жизнь пополам. Две столицы – две повести.
Жёлтый февраль похоронен без почестей.
В прошлое продан последний билет.

   17 апреля 2009 года

Инь и Янь

Когда в Сеуле гроза,
Наперебой – голоса
Юго-восточных ветров
И хлещут ливни,
В Пхеньяне солнца жетон
Печёт иссохший бетон
И серых памятников
Тупые бивни.

В Сеуле пробки. В тиски
Сжимает утро виски,
Гудки врываются
В окна небоскрёбов.
В Пхеньяне – стаи ворон,
Полупустое метро…
Солдаты тянут носок
И смотрят в оба.

И север в зелени ив
Под соль-мажорный мотив
Встречает полдень. А юг –
Под крики чаек.
Береговой полосой
Крадётся Ким или Цой,
Ногой ворочает гальку
И скучает.

А в бледном небе большом,
Родном и вечно чужом, –
Растут следы серебристых
Самолётов.
Есть только Инь или Янь –
Сеул и призрак-Пхеньян.
И на границе –
Скелеты пулемётов.

   24 апреля 2009 года

Линия Маннергейма

В недрах жёлтых учебников – чёрно-белые фотографии:
Сосны под снежными шляпами, шинели на фоне гранита,
Скользкие улицы Выборга; карты, таблицы и графики:
Численность танков, зениток, гаубиц, раненых и убитых.

Полдень. Озёра морщатся. В электричках торгуют чипсами,
Обсуждают скупых соседей и броски последнего гейма…
Финские прозвища станций, пассажиры с мокрыми лицами…
Солнце печёт. Крадётся болотами линия Маннергейма.

Жарко. Пот стекает за шиворот. Пахнет смолой и травами.
Камни, поросшие мохом, отдавили сосновые пятки.
Торфом засыпаны доты, завалены касками ржавыми.
Помню, писали «Куоккала» в истрёпанной школьной тетрадке.

Вянет полынь. Опоясаны пни муравьиными тропами.
Штурмуют подошвы кроссовок отряды солдат чёрно-рыжих.
Землю молотят кроты, пробираясь пустыми окопами,
Натыкаясь на палки, похожие на охотничьи лыжи.

Рельсы бегут на север. Бивни шпал, канонады колёсные…
Небо, июлем выжженное, помнит Густавов и Вильгельмов.
А на старой потёртой плёнке – кочки под снегом белёсые,
Фигуры в шинелях мелькают между молчащими соснами
И исчезают, падая навзничь, за линией Маннергейма.

   7 мая 2009 года

Объектив

В детстве шумели крикливые ласточки,
Крыльями щупая скользкий обрыв.
Лесенки, удочки, ландыши в вазочке,
Тонкие стружки сосновой коры…

Волны, разбуженные теплоходами,
Лай с хрипотцой от зари до зари.
Так не хотелось спасаться от холода
И потерять этот ветреный ритм…

Калейдоскоп. Лоскутки и созвездия
Сбивчивых кадров. Летят и летят
Листья, минуты, недели, столетия.
В зеркале – чёрно-оранжевый МКАД.

Эхом звучат колыбельные мамкины…
Мокрый асфальт. То ли явь, то ли сон:
Ночь. Циферблат. Коридоры Останкино.
Ломаных лестниц щербатый бетон.

Башня. Прожекторы. Шамкает рация.
Бледный охранник в потёртых штанах…
Видно, пора поменять декорации,
Чтоб не пропасть в бесконечных стенах.

Видно, пора пропадать за воротами
И, напевая минорный мотив,
Волны, разбуженные теплоходами,
В чуть запылённый ловить объектив.

   9 июня 2009 года

Разговор с мамой

«Я свечку поставлю, вот только дойду до церкви!» –
Мне мама в трубку шепчет. А я сижу
В углу, на паркете. И в форточке вечер меркнет,
И поездов глухой не смолкает шум.

А в храмах сыро от слёз и горящего воска,
У трафаретных взглядов немых икон,
И попрошайки в кроссовках, пьянющие в доску,
Ладони тянут, клянча на самогон.

Меня не учили молиться и причащаться,
Не объясняли, чем знаменит Иов.
Мне не понять монотонных поповьих нотаций
И глубины церковнославянских слов.

А мама скажет: «Ты всё обязательно стерпишь!
Открой окно, послушай колокола.
Я свечку поставлю, вот только дойду до церкви!..»
Гроза собирается. В форточке вечер меркнет,
И занавеска прыгает у стола.

   23 июня 2009 года

В ногу со временем

Если б я жил при Донском, то я был бы стригольником –
Топил бы по-чёрному печь и жевал бы краюшку хлеба,
Жёг бы лучинку на узком шершавеньком столике,
Крестился двумя перстами, смотря в тёмно-синее небо.

Если б я жил при Палкине, я был бы западником –
Ездил бы в Рим и в Берлин и оттуда писал по-французски,
Свечи ломал, но в душе оставался праведником,
Умел говорить о любви, на груди разрывая блузку.

Если б жил при Кровавом, то был бы, видать, эсером…
Или – чёрт его знает – может, каким-нибудь машинистом –
И водил бы составы, а в ветреном двадцать первом
Проклял бы красные звёзды и с женой убежал за Вислу.

Меркнут часы, как вулканов остывшие кратеры.
«В ногу со временем!» – вертится в памяти въедливый лозунг.
Город растёт. И по стройкам снуют гастарбайтеры,
А я составляю строчки, вдыхая бензиновый воздух.

   25 июня 2009 года

* * *

«Чем ни жить – всё временно. Оставаться
На плаву поможет только искусство», –
Говорил мне друг. Нам было пятнадцать.
Таял снег в ложбинах под небом тусклым.

На озёрах льдины ломались с треском,
Шёл ко дну с размаху брошенный камень.
На дорогах грязи бурые фрески,
Растворяясь, хлюпали под ногами.

Мы ругали дождь и кидали карты
На крыльцо. Куря, выбирали роли.
Он врачом стал, я – кем-то вроде барда
С несмолкающей головною болью.

Потянулись годы. Слова иссякли.
Мы сменили темы и растерялись.
«Чем ни жить – всё временно…» Бьются капли
В трафареты окон. И стынут дали.

1 июля 2009 года

Сиеста

В наступившей сиесте от жары рассыхаются лестницы,
Замирают в распахнутых окнах гудки теплоходов.
Помню, щёлкали семечки мои шебутные ровесницы
На скамейке у старой веранды. Дымили заводы
На краю горизонта. Рыбаки в панталонах и кепках
Доставали увесистых щук из реки полнотелой.
Я катал по ночному проспекту одноклассницу Светку,
Немного застенчивую, с растрёпанным бантом белым.
Заржавел мотороллер. И в сараях засовы потрескались.
Разъярённое солнце врывается в пыльные щели.
Иногда забегают приятели побряцать железками,
Покурить, затушив сигарету шершавенькой дверью.
И куда ни подашься – только мрачные нутра подъездов,
И прабабушка снится, платок поправляя, всё реже.
На заброшенных удочках порвались прозрачные лески.
Захромали ворота. Всё преданней старческий скрежет.
А в окне занавеска – словно девочка с белыми бантами.
В заскорузлых дворах на поребриках – пятна бензина.
В городе строят метро и ломают халупы с верандами,
И на набережной так застенчиво вянет рябина…

   6 июля 2009 года

Гитаристка

Во дворе её звали Ассоль.
На балконах домов-кораблей
Паруса кружевных занавесок
Плясали от ветра.
И карабкались лифты на мачты.
И эхо железных дверей
В лабиринтах прихожих-кают
Растворялось. Куплеты
Разгонялись один за другим
Под приливы гитарных стаккат,
Разбавляя мелодию
Питерских сонных окраин.
Только не было моря на Ржевке.
И кем-то зажжённый закат,
Разгораясь, краснил
Утомлённые лица трамваев.

На асфальте возились грачи,
А соседи звенели ключом
Под её хрипловатый,
Немного мальчишеский голос.
И она зашагала на запад,
Гитару взвалив на плечо,
Задевая ладонью
Акаций нестриженных хворост.

По брусчатке стучат каблуки.
Разгудевшись, спешат корабли –
То ли в мокрый Дюнкерк,
То ли в знойный оранжевый Лагос.
Только клонится к вечеру день,
Только лето проходит. В пыли
Задыхается ветреный,
Вечно скучающий август.
А в порту катера на волнах,
Тихоход с рулевым колесом
Ударяется в борт
Проржавевшей захламленной барже.
Запахнувшись, присядет на мол
Гитаристка по кличке Ассоль,
Перевёрнутой шлюпки
И рваного паруса стражник.

   9 июля 2009 года