Волчица

Старое двухэтажное здание красного кирпича до революции было домом ведущего в городе купца, Платона Захаровича Зубова, которому, как говорят, так и не удалось уйти от справедливого возмездия коммунизма. Этот факт подтверждали дружные свидетельства всех обитателей интерната, как детей, так и взрослых, которые, как один, утверждали, что мрачный призрак Платона Захаровича по ночам любил тряхнуть стариной и, горланя песни, и хлопая дверками всех шкафчиков, слонялся по дому в поисках спиртного. Это явление было еще одним подтверждением гнилостности всего капиталистического общества, ибо какой уважающий себя призрак коммунизма станет являться ночью в нетрезвом состоянии, использовать нецензурные выражения и подавать детям плохой пример? Призрак Платона Захаровича имел еще одну замечательную воспитательную функцию: добрые нянечки оставляли на «ночное дежурство» особо провинившихся за день ребятишек, причем наказанному следовало стоять всю ночь одному, пока его товарищи мирно спали. Считалось, что этого времени совершенно достаточно, чтобы обдумать свое аморальное поведение и укрепиться в стремлении не поступать так впредь. Первоклашки и ребята немногим старше шли на это наказание, как на верную смерть. Самые искушенные давали советы и «верные средства» против нечистой силы: зажать головку чеснока между мизинцем и безымянным пальцем левой ноги и без остановки повторять слово «коммунизм». Обычно, после двенадцати, ослабев от всепоглощающего страха и постоянного стояния, жертва засыпала на деревянном полу, свернувшись калачиком. В шесть утра уборщица баба Клава будила ребенка, которого отправляла спать оставшийся час, приговаривая: «Изверги окаянные!»

Сегодня была Машина очередь. А вина ее была вот какой. Почти с самого приезда она облюбовала одно укромное местечко в большом, запущенном саду. Маша брала свою куклу и, забравшись в кусты, доставала библию. Когда она читала, перед глазами вставал отец Павел, говорящий проповедь, матушка Авдотья, всегда такая ласковая, Вера Дмитриевна – молодая и красивая. Каждый образ больно сжимал сердце. Так больно, что из глаз катились слезы. Маша прочла: «Любите друг друга…» и ее бросило в дрожь. В каком же мире она живет, если за любовь людей признают «врагами народа»? Что же станется с этим народом? Ей казалось, что весь мир вокруг сошел с ума, что все надели маски и играют в каком-то бесконечном спектакле, что задачей каждого является следить и доносить, а малая горстка отличающихся чудаков обречена на вымирание. Маша понимала: чтобы ни происходило, она должна остаться собой. Этого бы хотели отец и мать. Каждый день она молилась за них, были ли они живы, или мертвы. Маша чувствовала, что эти молитвы делают их ближе и облегчают страдания.

В тот день небо было особенно голубым. Был март месяц, и уставшие за зиму тонкие ветки кустарника страстно тянулись к солнцу, кое-где из-под снега выглядывала черная оттаявшая земля с коричневыми вкраплениями полусгнивших листьев. Маша сняла колючую шерстяную шапку и ощутила холодный, отрезвляющий воздух. Весна. А весной – Пасха. Первый раз за всю свою жизнь она не знала когда. Ну и что же! Пусть каждый Воскресный день станет для нее праздником! Мы ведь только благодаря этому и живем…

– Вот ты где! – Прервал ее мысли чей-то громкий оклик. Она быстро встала, и библия, захлопнувшись, упала на землю.

– Кто вам дал право за мной следить? – возмутилась Маша. В ответ послышался громкий смех.

– Вот умора! – Гоготали девчонки, ее соседки по комнате. – Нам было интересно куда ты все время ходишь со своей куклой, вот мы и решили выяснить.

– А кто здесь следит? – Добавила другая. – Здесь никто не следит – мы просто проходили мимо.

– Что это ты читаешь? Смотри а то ведь так и до интеллигентки не далеко.

– Девочки! Вы только взгляните! – Священный ужас сковал их души и, не отваживаясь даже дотронуться до книги, девочки покосились на Машу.

– По-моему, нужно довести это до сведения Раисы Марковны. – Громко сказала одна из них.

– А может быть не надо? – Боязливо спрашивали некоторые.

– Кто это среди нас такой трус? – Тонким, писклявым голосом спросила высокая девчонка. Все молчали, и Маша смело посмотрела на них.

В кабинете Раиса Марковна громко на нее кричала и ударила по щеке. Она говорила о «растлевающем элементе» и о «буржуазной испорченности», о «светлом коммунизме», который Маша мешала строить, и об «опиуме для народа». В конце концов, хрипя и брызжа слюной, она стала тыкать библией и кулаком Маше в лицо. Спокойствие и хладнокровие девочки вздымали в ее душе гейзеры и вулканы раздражения. Наконец, силы ее иссякли.

– Отдайте, пожалуйста, книгу. – Тихо попросила Маша. – Это память.

– Память о врагах народа? Постыдись! – Прокричала Раиса Марковна, грозя ей пальцем, и яростно метнула книгу в стоящее рядом с ней мусорное ведро. Маша хотела достать библию, но статная фигура женщины загородила ей проход.

Когда она зашла в класс по трудам, девчонки с нетерпением оглянулись. Маша попыталась проглотить ком, но из глаз от обиды брызнули слезы. Она заняла свое место, но они все котились и котились по щекам – такие горячие и соленые, что больно жгли лицо.

– Ладно тебе, нашла из-за чего плакать, – успокаивали некоторые, – ну постоишь в темноте – это не страшно – я уже три раза стояла, и ничего.

– А я пять!

– И я!

– И я тоже! – Маша улыбнулась, но все еще продолжала плакать.

– А мы-то думали ты никогда не плачешь. – Некоторые стали гладить ее по голове, заправляя, черные барашки за уши. От этого ей стало еще печальней. В класс зашла учительница, Маша всхлипнула на последок и высморкалась, в протянутый кем-то платок.

Большая круглая луна заглянула в окно, у которого стояла Маша, и оставила блеклые полосы света на деревянных полах. Маша залезла на подоконник и стала смотреть луне прямо в глаза, не отрываясь. Ну что ж, все, что ей нужно, она будет помнить. Им никогда не вырвать этого из ее мыслей! Луна красовалась на небе, как царица, в окружении придворных-звезд. Где-то там сейчас ее Волк воет одиноко на луну. Маше захотелось, чтобы он почувствовал, что она думает о нем. Вдруг, до ее слуха донеслось легкое поскрипывание половиц под чьими-то шагами и от страха сердце бешено застучало в ушах.

– Ты где? – Спросил чей-то шепот, и Маша успокоилась – это человек.

– Здесь. – Так же тихо ответила она. Лунный луч осветил каштановый чуб мальчишки из восьмого класса.

– Вот, возьми. – И он протянул ей краюшку черного, свежего хлеба.

– Спасибо.

– Не стоит. Я отлично знаю, как по ночам хочется есть. Я сегодня тоже на «дежурстве».

– А ты то за что? – Маша протянула ему половинку.

– Так, пустяки. – Он усмехнулся. – Это мое обычное место. Я вот что хотел сказать: ты молодец. Ты очень смелая.

– И ты не считаешь, что читать библию это плохо? – Удивленно спросила Маша.

– Мне ее бабушка в детстве читала. Я ведь тоже «враг народа».

Маша понимала, как это. И, вообще, они понимали друг друга. Они уселись на подоконник и тихо-тихо перешептывались о своем прошлом. Маша уже давно ни с кем так откровенно не разговаривала, и почти забыла, что это значит, когда тебя понимают.

– Когда я закончу училище, я поеду на Север, в Сибирь. – Мечтал мальчишка.

– Почему в Сибирь?

– Подальше от этих людей!

– Люди везде одинаковые.

– Нет, неправда. Я точно знаю. Мой отец так говорил, а он всегда говорил правду. – он замолчал на минуту. – А ты? Что ты будешь делать, когда выйдешь из этой тюрьмы?

– Не знаю. У меня еще не было времени подумать. – мальчик удивленно посмотрел на нее. Маша улыбнулась. – Извини, я не знаю как тебя зовут.

– А, да, – он смешно вскочил, чтобы представиться, – Николай Скворцов.

– Коля значит. А я – Маша, Мария Малыхова.

– Я знаю. Тебе никогда не казалось, что луна на нас смотрит?

– Да. И у нее очень красивые глаза. Иногда, – сказала Маша, нахмурив брови, – когда очень плохо, хочется завыть. Как выл мой Волк.

– Волк?

– Да. Мой ручной волк. – Мальчик улыбнулся и, сощурившись, посмотрел на Машу.

– Да ты просто ведьма. – Маша пожала плечами.

– Ты не первый – меня так с рождения зовут.

– Они не правы.

За окном холодный весенний ветер гнал по небу худые, изодранные облака, то и дело, закрывавшие яркие звезды и луну, и шумно гнул к земле голые скелеты деревьев. Временами, неугомонный Платон Захарович громыхал дверьми, форточками и другими предметами, заставляя ребят браться за руки, хотя оба знали, что в современном коммунистическом обществе, кого-кого, а духов и призраков не было и подавно. Утром баба Клава отправила заснувших детей по кроватям, сокрушаясь о не педагогичности таковых наказаний.

Маша не миновала товарищеского суда, где каждый «настоящий комсомолец» почел своим долгом напомнить ей о растлении молодых умов в буржуазном обществе, повинить и потребовать обещания впредь не совершать подобного. Что ж, Маша терпеливо соглашалась, жалея их в глубине души. Как же бездумны были окружающие ее люди! Как же немыслимо глупо выглядели они, и сами не понимали того. Она не могла понять, что делает людей такими слепыми и боящимися всего созданиями? Как бы там ни было, она никогда не станет такой, никогда. Они отобрали ее последнее утешение – библию, но она помнила все, что ей было необходимо. Слова сами возникали в ее сознании, когда становилось тяжело и невыносимо. Это была ее тайна, и никто не мог залезть в ее мысли и запретить думать.

Мысли и Коля Скворцов были Машиными единственными друзьями. Между ней и остальными стояло непонимание, хотя она старалась не отличаться от остальных и не выражала вслух своих мыслей никогда. Будучи внимательной и приветливой, Маша со многими была в прекрасных отношениях. Но та Маша была лишь половинкой от настоящей. В какой-то мере, с обеих сторон знал ее Коля, так же знала его и она, что сблизило их и сделало неразлучными. Двое покинутых миром детей нашли друг в дружке поддержку в трудное для них время.

Маша любила учиться. Получаемые знания были одним из маленьких окон света в ее жизни. Ее замкнутый мир приоткрывался, каждый раз впуская что-нибудь новенькое. Клетки и молекулы, из которых состояло все окружающее, невероятно привлекали ее живой ум. Сильные строки великих поэтов и писателей будоражили сознание. Ей не нравилось, пожалуй, лишь одно: как извращались их слова, и как необходимое значение с легкостью принималось детскими умами.

Она попрощалась с Колей на рассвете, перед его отъездом в училище, в их укромном уголке запущенного, старого сада. Они осознавали, как трудно и непривычно будет друг без друга. Это было тяжелое серое утро. Коля сказал ей тогда: «Ты, Маша, – ангел, ангел, у которого еще не выросли крылья». И, поцеловав в лоб, ушел. До ее выпуска оставался еще год.