Картонный Ангел

Прокаженные

В нашем городе вспыхнула оспа, холера, чума…
Нет, постой-ка, любовь (что страшнее чумы и холеры!).
Горожане влюбляются, медленно сходят с ума,
Забывают себя, обращаются в новую веру.

И, звеня бубенцами, как стадо безмозглых коров,
Прокаженные бродят в окрестностях нашей столицы.
В их блестящих зрачках только небо и только любовь,
И пустые надежды, как язвы, уродуют лица.

Им уже не помочь. Их терзает горячечный бред,
Их терзает апрель и медовое солнце в зените.
…Почему же тогда я смотрю прокаженным вослед?
И шепчу про себя: «Заразите меня, заразите…»

Послушай…

Послушай лес – он шепчет, он поёт,
О том, как бесконечен небосвод,
Весь в тонких облаках, как будто в марле…
Весенняя река несёт наш плот
Туда, где вересковый тёмный мёд
В серебряной кастрюле варит карлик.

Остановись на несколько минут,
Послушай сад – там ландыши цветут, -
Кувшинчики для горьких слёз Волховы…
Безлунной ночью тролли прячут клад…
И так хорош наш старый светлый сад,
Что нам с тобой совсем не нужен новый!

Вот город – миллионы каблучков,
Он крутит фильмы, смотрит бой Кличко,
Играет перезвоном колоколен…
Бульвар искрится, как «Вдова Клико»,
Под нами город дышит глубоко,
Ты слышишь? Он влюблен, а, может, болен.

Послушай нас, мы словно бы везде –
В лесу, в саду, на дымчатой звезде,
В кафе бульварном ждем вино и ужин…
Мы на реке: вот лодка, вот – весло…
А знаешь, почему нам так светло?
Да просто мы с тобой умеем слушать!

Театр кабуки

Океанской волной пахнет сумрак ночных якиторий,
На серебряном блюде – омары, в бокалах – вино…
Знаешь, гейша-любовь прячет тысячи грустных историй,
Сотни тайн в голубом рукаве своего кимоно.

Мы молчим. Неуместными кажутся взгляды и звуки.
Завтра ты улетаешь. Так будет. Ты твердо решил.
Наш роман так похож на спектакль театра кабуки –
Мало слов, много музыки, много бамбуковых ширм.

Город пьет через трубочку наше вишневое лето,
Город видел немало таких же, как мы, дураков.
Кто-то выплеснул сумерки – горький густой амаретто,
Разбавляя миндальным ликером несказанность слов.

Мы молчим, словно это – не здесь, словно это – не с нами.
Впереди – обреченность: туманы, осенняя медь…
…Ты салфетку сложил, будто с детства знаком с оригами,
Но никак аистенок бумажный не может взлететь.

Ты уехал

Не увидеть ни ржавой луны, ни обветренных звезд – 
Только мутные сны и кофейная горечь самбуки...
Ты уехал, забрав наше лето. В прокисшей разлуке
Бултыхается синяя ночь – не ухватишь за хвост.

«Ты уехал, уехал» – под вечную песню цикад
Разлетается вдребезги сердце... банально, не так ли?!
Бесноватые тени рисуют на стенах пентакли...
Я хочу все вернуть, я хочу расколоть циферблат.

Август в позднюю нежность и в поздние розы одет.
Вкус волны на губах, крики чаек, стихи, звездопады –
Не спасут! «Ты уехал» – жестоко стрекочут цикады.
...Море цвета печали. Медузы мерцают в воде.

Если грустно – пиши

Если грустно – пиши. Я сегодня ловила улыбки:
Я поймала с десяток счастливых и парочку робких.
Там, где время течет, я стояла на мостике хлипком
И чужие улыбки, смеясь, запускала в коробку.

У тебя снова полночь проколота стрелкой минутной?
У тебя снова лёд – и дорожки посыпаны солью?
Если грустно – пиши. Если зябко, темно, неуютно –
Напиши! Я пойму, я улыбки пришлю бандеролью.

Я – всего лишь ловец зыбких радуг и радостей зыбких,
Я охочусь на сны и цепляюсь за воздух проточный...
Если грустно – пиши. Я отправлю с десяток улыбок
И одно сумасбродное счастье. В конверте. По почте.

История одного прощания

Вот и всё. Остается кивнуть и расправить плечи,
Рассмеяться – да так, чтоб никто не услышал боль,
Потеплее закутаться в тонкий весенний вечер,
Повторять «время лечит» и скоро, мол, «станет легче»…
Бригантина плывёт в туманы. Адьос, Ассоль!

Эти тёмные воды текут со времен Потопа…
Текст – прочитан, подчёркнут и выучен наизусть.
Можно старую маску слегка подлатать, подштопать,
Нацепить. А теперь веселись, Коломбина, чтобы
Не заметили грусть. Ах, о чем вы?! Какая грусть?

Небо, будто картину, повесили как-то криво:
Ни поправишь, ни станешь на цыпочки – высоко.
Ты не веришь, но ветры затихнут в плакучих ивах, 
Будут тёплые сны поспевать, как тугие сливы,
Сны о лете. Твои. Дотянись – и сорви рукой.

Ты не веришь, не веришь, но будут цвести люпины –
Их махровые свечки прожгут межсезонный сплин.
Чьи-то сильные руки (поверишь ли, Коломбина?!)
Вдруг протянут тебе темно-красный кусочек глины –
Вот же, счастье! Какое хочешь – сама слепи.

Картонный ангел

                            Mi hanno detto di scrivere la vita...
                            ed io ho scritto il tuo nome...***

Моя душа живет в черновике
И ждет, когда ее сотрут резинкой...
А Вы, на обветшалом чердаке,
Там, где танцуют лунные пылинки,
Где полуночный льется полонез,
Где в старых сундуках чужое время,
Вы – просто бес, зеленоглазый бес,
Любимый всеми, но забытый всеми.

Меня давно пора переписать:
В черновике душе крылатой тесно.
Мне говорили: «Падай в небеса!»
А я взлететь пыталась в Вашу бездну.
Так наобум, по-детски, сгоряча
Хотелось вниз – где звезд зеленых россыпь!
Мне говорили: «Нарисуй печаль!» –
А я для Вас нарисовала розу...

Смеялись: «До чего, однако, глуп
Картонный ангел, полюбивший пламя!
Сгоришь!» ...а я пыталась Ваших губ
Коснуться пересохшими губами.
Кричали: «Чистый лист – как новый путь!
Скорей хватай за хвост ветра и с ними
Лети! Перепиши свою судьбу!
Всего лишь слово – и свободной будь!»
...а я... я... написала Ваше имя.

***меня попросили написать мою жизнь,
И я написал твое имя… (итал.)