Солнечный ветер

Сергей Хазанов

Моё поколение

 

Это ловушка, брешь или клапан?

Словно коты с раскалённой крыши

Мы удираем на Дальний Запад

И на Восток, бесконечно ближний.

 

Лавой кипящей течём по свету,

Ищем триумфы, находим тризны,

Все мы – лакеи, вруны, поэты –

Дети застоя и прочих -измов.

 

Все языки на Руси великой,

Богом науськаны или Чёртом –

Едут тунгусы, финны, калмыки,

Некуда только славянам гордым.

 

Гонит нас кнут, или пряник манит?

Кто пожалеет нас, кто осудит? 

Все мы – евреи, немцы, армяне –

Здесь до могилы русскими будем.

 

Юность осталась там, за порогом,

Как велика за прозренье плата,

Мы обрели бесконечно много,

Но и не меньше наши утраты.

 

Lausanne 1993

 

 

Незавещное

 

Спасибо, жизнь, за всё, за эту старость,

Где книги, звёзды и заросший сад,

И память обо всём, что мне осталось –

Январский зной, июльский снегопад.

 

За завтра, где смышлён, хотя и молод,

И дням счастливым не видать конца,

И дети юны и послушны снова,

Внимая знаку каждому отца.

 

За прошлому поклон, за эту милость

Слова ценить не меньше, чем дела,

За ту любовь, что, к счастью, не случилась,

За ту, что прямо к счастью привела.

 

За радость, что с бедой делила ложе,

За строки, что витали между строк,

За лишний день, что всех былых дороже,

Фортуною подкинут на порог.

 

За миг, что растянулся на два века,

За лжи бальзам и откровений яд,

Там явь как сон. Там ночь, фонарь, аптека,

Там книги, звёзды и заросший сад.

 

Geneva 2018

 

 

Souvenirs

 

Жизнь бесконечна, сроки наши кратки,

Как ни крутись, но на исходе дня

Одни воспоминания в остатке,

Единственная собственность моя.

 

Металл, что ни мехов, ни ожерелий,

Ни хлеба, ни лекарств и ни воды,

Ни табака, ни крыши, ни постели

Не купит. Не укроет от беды.

 

От лести вялой, дружеских наветов,

Навязанных и вожделенных пут,

От яркой тьмы, зияющего света

Воспоминанья, к счастью, не спасут.

 

Вдову не обнадёжат, гор не сдвинут,

Старения не знают и конца,

Зато подобно драгоценным винам

В цене растут по дням и по сердцам.

 

Судьба взывала шёпотом, набатом,

Но глух и слеп был к истинам благим:

Лишь тем богат, что раздарил когда-то,

И жив, покуда памятен другим.

 

Жарой февральской, августом морозным,

Через мечты, эпохи и моря

Воспоминанья, как любовь и воздух,

Единственная собственность моя.

 

Женева 2016

Валерий Двойников

Штольберг

 

         «На узкой улице, в том городе Мечты»

         Калейдоскоп, Поль Верлен

 

Безлюдных улиц грусть и сумрачных домов,

Уюта млечность, канувшая в вечность,

Поверх церковных дремлющих крестов

В дурную устремляясь бесконечность.

 

Дымящих труб зловещая гряда –

Пейзаж безрадостный и в вёдро и в ненастье…

Производительность бездушная труда

Нам рай сулит навязанного счастья.

 

Но что нам этот рай с надеждою пустой,

Что станет наконец блаженна и беспечна

В железной клетке жизнь, – нет, в этой тьме густой

Невесел праздник наш и радость быстротечна.

 

 

Stolberg

 

          «Dans une rue, au coeur d’une ville de rêve»

           Kaléidoscope, Paul Verlaine

 

Stolberg, ses rues vides, ses échoppes fermées

et un chemin qui monte vers l’éternité,

au-delà des églises, au-dessus des croix,

là où personne d’habitude ne les voit…

 

Ces usines qui fument, ce paysage uni

que les hommes par leurs mains ont jadis bâtis,

préférant assurer la productivité,

promettant le bonheur à l’humanité…

 

Le bonheur des rues vides, des échoppes fermées,

de ce chemin qui monte vers l’éternité,

au-dessus des églises, au-delà des croix,

comme un vain espoir d’une fugace joie…

 

 

Три Елизаветы

 

Принцессе Елизавете, герцогине Брабантской

 

Байройтских зал антверпенского льна,

Гиперборейских стран Елизавета,

Ты в триединстве чудном рождена

Пленять воображение поэта.

 

В венце из роз, живое воплощенье

Неизъяснимой прелести земной,

Как райских грёз туманное виденье,

В трёх лицах предстаёшь ты предо мной.

 

В Баварии, в Брабанте и в России

В напевах муз – прозрений дивных свет,

И славят вдохновенные витии

Триумф вселенский трёх Елизавет.         

 

 

Trio D´Élisabeth

 

à la Princesse Élisabeth, Duchesse de Brabant

 

L'aura d'Élisabeth, par la céleste bonté,

d’Anvers à Bayreuth promène sa Trinité,

promise à la Culture, aux Sciences et aux Arts,

bâtissant le futur sur l’astre poétisant

 

qui éclaire la voie du droit chemin royal

dont la flamme se déploie dans la nuit australe

afin de conquérir toute âme et tout cœur

et puis, les embellir d’un infini bonheur

 

car rien n’est aussi pur que peut être l’Amour,

tant que son Génie veille, il nous guidera toujours,

qu’il soit de Bavière, de Brabant, de Russie,

un éclat d’étincelles vous toutes réunit !

 

 

С закрытыми глазами

 

С закрытыми глазами,

С полураскрытым ртом –

Писать, писать часами

Почти что ни о чём,

Град усмирив, что лупит

По крышам круглый год, –

И пусть весь мир отступит,

Но ты лети вперёд.

Писать без проволочки,

Меняя жизнь вокруг,

Чтоб наизнанку строчки

Нас вывернули вдруг.

Писать подчас и кровью,

Макнув в неё перо,

Спасая мир любовью,

Творить спеша добро.

Писать, забыв про время,

Провидцем тайн прослыть,

Низвергнуть смерти бремя

И в будущее плыть.

 

 

Tracer Les Yeux Fermés

 

Tracer les yeux fermés

et la bouche entre-ouverte,

assez pour respirer

afin de tout transmettre…

 

Sourire face aux vents

qui chassent et nous brûlent...

N’aller que de l’avant

quand le monde recule...

 

Crier sans s’arrêter,

laissant parler son cœur,

sans peur de provoquer

le fragile intérieur...

 

Transmettre tout son sang,

en y trempant la plume...

Sortir ce qu’on ressent

par sa peau de bitume...

 

Tracer, malgré le temps

qui fugue, qui dépasse,

d’un trait en emportant

la vie que l’on entasse...

Анна Маркина

            *   *   *

 

За городом, за клёнами

Такая бирюза,

Природа воспалённая,

Как мамины глаза.

 

Бывало, что работали:

Читали всё подряд,

Но вот они, но вот они

За клёнами горят.

 

Всё мается, всё шаткое,

Они следят весь день,

Как будто просят: «Шапку-то...

Ты шапку-то надень».

 

Спасут как будто что-нибудь,

Они, следя за мной...

Отрезок неба тоненький.

И голос за спиной.

 

 

            *   *   *

 

Где нет – там больше прочего болит.

Вот дерева безрукий инвалид

В окне моём за белоснежной рамой –

Как брошенный ребёнок, в стороне,

Как нищий, ждущий милости у храма…

Не я ли это дерево в окне?

 

Не я ли там, любившая сквозь тьму:

Что кинут мне, то бережно возьму –

Соломинку, ледышку, слово, камень.

Как холодно, как страшно, как темно

Тянуться отсечёнными руками

К тому, что от тебя удалено!

 

Да, было света мало со двора

Какому-то владельцу топора:

От темноты тебя он покалечил…

Но верю – будет день, увидит он

Однажды, как стоишь, расправив плечи,

Качая на руках пасхальный звон.

 

 

            *   *   *

 

под прикрытием трав убегает река

дождь грохочет стрельба боевая

по планете по всем ее материкам

кто стреляет по людям моим мотылькам

кто боярышник им подливает в стакан

как бесстрашно его выпивают

 

с бутербродом заветренных масляных букв

белый мякиш центральных каналов

и повесточный миксер взбивает фейсбук

до белкового пика до поднятых рук

и стеснённые шумом на солнечный звук

улетают седые журналы

 

и сидишь ты такой над текучей Окой

по тебе этот дождь тоже бьёт

и всё кажется медленной грязной рекой

за которой нет правды уже никакой

над которой развешено чьей-то рукой

перепачканное бельё

 

инфоливень гудит инфоливень идёт

и весь мир пеленой занавешен

ты под ливнем спокойно сидишь идиот

потому что твой взгляд обращённый вперёд

белоснежную правду ещё узнаёт

в облаках и цветенье черешен

Ольга Сульчинская

Сухари

 

Ты мне чёрных, – писал он, – пришли сухарей,

Лучше чёрных пришли сухарей.

Обо мне не горюй, а себя пожалей,

Так писал он, себя пожалей.

 

Да нарежь подлинней, будет в кружку макать

Их сподручней, удобней держать.

А посылку сама не подписывай. Мать

Пусть подпишет, нельзя рисковать.

 

Я доволен судьбой, он писал, я с тобой

Счастлив был, я доволен судьбой.

Не грусти, если вдруг не случится вестей.

Обнимаю тебя и детей.

 

Это дедушка мой моей бабушке так

На бумаге со штампом «Табак

Средневысший» писал в середине зимы.

Осуждённый писал с Колымы.

 

 

Канун

 

Служба. Верхний свет погашен,

Но свечами полон храм –

И при них тебе не страшен

Круглый космос по углам.

 

Словно ты вошёл с изнанки

В ель: в утробу Рождества.

Скоро будет – снег и санки,

Праздник, пряники, халва!

 

В полный голос встанет клирос,

Оживёт иконостас,

И пошитая навырост

Жизнь придётся в самый раз.

 

 

            *   *   *

 

Среднерусские сумерки. Дачи.

Сноп жасмина за каждым забором.

Ничего не могло быть иначе,

И не мучай себя этим вздором!

 

Между лесом и небом потерян,

Слышишь, где-то на дальнем участке,

Спотыкаясь, подвыпивший тенор

Вспоминает о счастье?

 

Не зови себя именем жажды –

Реки ходят незваными в гости.

И кого мы любили однажды,

Будут с нами и после.

 

И нигде не случилось ошибки.

И уже никогда по-другому.

Дождь шуршит, и речные кувшинки

В темноте подбираются к дому.

Владимир Зюськин

Этот травленный и ломанный…

 

По полям да по обочинам,

Позади великих дел,

Шёл и очень озабоченно

В очи женщинам смотрел.

Кто смеялся, видя этого,

Потерявшего штурвал.

Кто плевался, кто советовал,

Кто и камень поднимал.

 

А по следу невидимкою,

В небесах отражена,

С этим дурнем горе мыкая,

Неотступно шла жена.

В общем-то, они не венчаны.

Между ними – сон и мгла.

Но у этой странной женщины

С ним одна тропа легла.

 

Бормотал он, будто чокнутый,

Теребя себя за ус.

А у ней всё те же хлопоты –

Только б не менял он курс.

И когда с молодкой встречною

Он садился на траву,

Оставалась незамеченной.

Взор подъемля в синеву:

Заклинала, чтоб объятия

С той, чужою, шли на спад.

И случайная симпатия

Осыпалась, словно сад.

 

Снова брёл он, роком меченый,

Сумасшедший пилигрим.

И невидимая женщина

Неотступно шла за ним.

 

В рубище своём залатанном,

Вечно пьяный без вина

Что в блокнот он выборматывал –

Понимала лишь она

Да потомки изумлённые:

Уходя от важных дел,

Этот травленный и ломанный

Время обогнать сумел.

 

 

Свеча

 

Оплывает свеча. Червячок фитиля

Гложет пламени светлую мякоть.

И податливый воск, о пощаде моля,

Может плавиться только и плакать.

 

Убывает свеча быстротечней, чем ночь.

Каланча превращается в будку.

Умолять иль роптать  – воду в ступе толочь.

Но печаль не подвластна рассудку.

 

Огонёк с ноготок, что скребёт темноту

Так отважно, как будто он вечен –

К водопаду плывущий на шатком плоту

Распевающий гимн человечек.

 

Скоро пламя свечи, как Жар-птицы перо,

Алчно темень накроет ладонью.

Кони дня далеко, но оконце серо.

Значит, всё же доскачут к нам кони!

 

Вот уже водопад проглотил шаткий плот.

Огонёчек в агонии бьётся.

Так устроена жизнь, что сейчас он умрёт,

Но воскреснет в руке Чудотворца.

 

Ход явлений известен Творцу наперёд.

Обездушенный воск обнаружа,

Соберёт и растопит, и в форму зальёт,

И фитиль водворит, будто душу.

 

 

            *   *   *

 

Восходящий тропой словотворчества

Достигает вершины пророчества,

Получая в награду укус

Ядовитой змеи одиночества.

Евгения Джен Баранова

            *   *   *

 

И я к тебе испытываю страх,

как мошкара в электропроводах,

но выдох-вдох – и гаснут разговоры.

Был робок снег, тепла его кровать,

лати́няне готовились страдать,

диванные войска хранили Форум.

 

Но что мне до, когда нелепа мгла,

когда в тебе шевелится игла –

расплёскивает солнце по винилу.

Игрушечный бездарный режиссёр,

смотрю на эту музыку в упор,

не замечая конников Аттилы.

 

Когда мы превратимся в имена,

от пены дней останется слюна,

от цезаря – салат или могила.

У наших храмов призраки звенят,

расстрелянных приводят октябрят,

но смерти не бывает, я спросила.

 

 

Родословная

 

Один погиб, другой расстрелян,

седьмой за хлеба воровство

пострижен наголо. В постели

не причащали никого.

 

Татары, русские, евреи

рыдают, охают, скрипят.

Бредёт по матушке Емеля

глазами в ад.

 

А я тут что? Хромой излишек?

Меня не ездили плетьми,

не жгли допросами. Кто выжил,

тот обзаводится детьми.

 

И вот я существую. Хрупкий

неразговорчивый тростник –

ловлю в стакане сухофрукты,

давлю гармонию из книг.

 

И вот я женщина (морщины),

я еду к тридцати шести.

Какой остаток звёздной тины

мне полагается смести?

 

 

Голубика

 

В желании сродниться есть тоска,

недвижная, как тело языка,

когда его касаются стрихнином.

Так ледоколы мнут рубашку льдин,

так ищут дочь, так нерождённый сын

скользит над миром пухом тополиным.

 

Мне так невыносимо, так светло,

я так роняю каждое «алло»,

что, кажется, прошу Антониони

заснять всё это: кухню, стол, постель,

засохший хлеб, молочную форель

ко мне не прикоснувшейся ладони.

 

И если говорить начистоту,

то я скорее пламя украду,

отравленную выберу тунику,

чем буду улыбаться и смотреть,

как мальчики, идущие на смерть,

на небе собирают голубику.

Виктория Соколовская

            *   *   *

 

Листья скрывают твою наготу.

В анабиозе свет.

Он лишь в тебе обретает ту,

Лучше которой нет.

 

Он, искушённый тобою, простил

Где-то давным-давно.

Он бы… и сам тебя угостил.

Третьего не дано.

 

Он понимал, что в бесстыдстве твоём

Есть и его вина –

Ты из ребра его мудрым огнём

Жизни сотворена.

 

Он не забыл, возвращаясь к мечте

В мыслях, поступках и снах,

Как ты прекрасна в своей наготе

С яблоком спелым в руках.

 

 

Яблоки

 

Зимний холод, осень провожая,

выстудит однажды летний сад...

Но пока, в преддверье урожая,

яблоки зелёными висят.

 

Солнце припекает сердобольно,

на плоды обрушивая страсть.

Кто-то нашептал им: «Падать больно»,

и они мечтают не упасть.

 

Ветер окрыляет листьев стаю,

вдохновляя взвиться в высоту,

а они трепещут, не взлетая,

охраняя яблокомечту.

 

Под ветвями, как под образами,

схоронясь в преддождевой пыли,

яблоки зелёными глазами

мерят расстоянье до земли.

 

 

Французское

 

сплетенье улиц – маленький париж.

залиты солнцем все дома округи.

за окнами мелькает чёрный стриж

и циркулем-хвостом выводит дуги.

 

в прозрачной синеве застыл намёк

на тишину, растраченную всуе.

мой год неизлечимо одинок.

мой город оживает в поцелуе –

 

в слиянье губ небес и площадей,

реки и облаков, дорог и лета,

в соприкасанье улиц и людей,

подножной пы́ли и частичек света.

Юджин Гебер

Хотелось бы

 

Хотелось бы немного тёплых дней,

Порадоваться солнцу безмятежно.

Чтоб небо было ярче и синей,

А лес стоял в сугробах белоснежных.

 

Чтоб крылья вырастали за спиной,

И воздух трепетал при каждом взмахе.

Хотелось бы, чтоб ты была со мной,

И прочь ушли полуночные страхи.

 

Молитвой душу вычистив до дна,

У Бога за грехи спросив прощенья,

Подняться высоко, где даль видна,

И там парить на крыльях восхищенья

 

 

Старость

 

Старой мебелью заставлена квартира одиночки.

Вот комод, разлапистый, и потемневший ныне.

Вот в хрустальной вазе на столе засохшие цветочки.

Жаль, что запах их исчез, оставив лишь унынье.

 

Безделушками ненужными забиты полки шкафа,

будто монстров армия, томимая в неволе.

Да покрыта жирной пылью деревянная жирафа,

и не тлеть уже свечам в старинной жирандоли.

 

Одинокой на столе стоит неполная бутылка.

И в большом камине, в очаге широкоротом,

нет ни угля, ни огня, дрова не вспыхивают пылко.

Пахнет тленом, сыростью, и, чуть заметно, потом.

 

Сам хозяин стар, полулежит в потёртом древнем кресле.

Разлилась тоска по закоулкам в старом доме.

Только призраки былого в тёмной комнате воскресли,

и терзают мысли старика. Душа его в надломе.

 

Одиночество и старость. Нет от этого лекарства.

Не залить вином всепоглощающую скуку.

Нет и сил преодолеть телесной немощи коварство,

лишь внимать изношенного сердца перестуку.

 

Было всё, любовь и ненависть, и взлёты и паденья,

Промелькнула жизнь, как фотокарточки в альбоме.

Возвращают счастье только лишь хмельные сновиденья,

что приснятся старику в старинном тёмном доме.

 

 

Мой город

 

С моей страной мы состоим в родстве.

Земля отцов, я знаю, ты мне рада.

И солнца пыль струится по листве

Заросшего, но всё ж родного сада.

 

Хожу, как гость, по улочкам родным,

Ловлю тепло последних дней погожих,

Хочу смеяться шуткам озорным,

И в лица встречных заглянуть прохожих.

 

Вот тёплых дней последние листы

Пересчитает август неизбежно.

И отцветают летние цветы,

К земле склоняясь ласково и нежно.

 

Сердито тучка дождиком кропит,

Нежданный холод отзовётся дрожью.

И звонкий ливень в лужах закипит

Привычного, родного бездорожья.

 

А город мой разлёгся у реки,

И мудро дремлет, осень ожидая.

И дремлют на скамейках старики,

Чего-то ждут. Чего? А я не знаю.

Зинаида Виноградова

Надежда

 

Надежда умерла.

Ей было больно, страшно,

С агонией схватилась в рукопашной –

Теперь осталось помнить, что была.

 

Была игрива и нежна, как кролик,

Неколебима и тверда, как сталь.

Взорвал умы услужливый фейк-ролик –

И дрогнул мир, и рухнул пьедестал.

 

И сетью трещин, мелких и глубоких,

И сотнею кровоточащих ран

Покрылось тело, стало одиноким

И никому не нужным, как изъян.

 

Надежда умерла. Когда ещё воскреснет!

Быть может, скоро? Вряд ли – никогда...

Пока же Мери будет петь нам песни,

А Вальсингам... пусть точит мозг – орудие труда!

 

 

Банальные истины

 

Каждый несёт

Свой бред,

Свой бренд,

Свой Крест;

Накапливает

Опыт свой

И сумму знаний,

Произведение переживаний,

Чреду сомнений,

Самовозгораний,

Саморождений

После самоказней,

Самосожжений...

И триллионы

Индивидуальных связей.

В неповторимости

Общения со Всевышним

Никто не лишний.

 

 

Страсть и старость

 

Мне думалось,

Что дней осталось малость.

Они всё тянутся,

Всё длятся как напасть!

Старательно спивалась –

Не спилась...

Со старостью

Затеять флирт пыталась –

Но рифма ей

То слабость, то усталость –

Я не зарифмовалась –

Помешала страсть

Ко Свету, Слову,

Звуку, Человеку.

А страсть под старость –

Это вам не шалость!

Того гляди – испепелит дотла...

Пристраивать её середь стола

Под кодовым названием «Радость»

Уже пора –

Пусть буквами

Бежит из-под пера!

Дина Дронфорт

Лето

 

                   «а шарик летит»

                    Б. Окуджава

 

Из всех оставшихся я буду помнить это,

воздушным шаром взвившееся, лето,

когда не ждал никто, нигде и никогда.

Искала номера товарища-расстриги

по исхудавшей телефонной книге.

На карте мира вычисляла города,

ещё сулящие последнее начало,

и новый список грабель изучала

на горе лба, многострадальца моего.

Потери скорбно замуровывала в прошлом,

речей оттачивала осторожность

и фехтования на перьях мастерство.

 

Смотрело зеркало не де́вицей под чёлкой,

причудой подмосковного посёлка –

две тонны взгляда и Европы тридцать зим.

Но всё не в счёт, когда, распахнутые в солнце,

дразнили летних месяцев оконца 

и купидон из тучки пальчиком грозил.

Его намёк, однако, был не очень ясен –

я состоялась в каждой ипостаси, 

сполна исчерпан мне назначенный удел.

Жара стояла, боги мешкали, решая

как быть с моей судьбой... А в небе шарик,

всё голубее, в неизведанность летел.

 

 

Время багряного зверя

 

Что за громá сотрясают и почву, и дом?

Кем он запущен – последних времён метроном?

Прут за прутом золочёную клетку куют? 

Не пожалеть бы, как пращурам в Божьем раю.

 

Время – испуганных и бессловесных, когда

до горизонта не сыщешь свободного рта,

Редкого зрячего гонят слепые толпой –

Время разлома небес между мной и тобой.

 

Прахом основы, незыблемый камень начал,

истина множится кривдами лживых зеркал.

Смертная кучка безумцев возводит мирок –

кто им сказал, что управятся лучше, чем Бог?

 

Время – за чипсами зрелищ реальной войны.

Планов на десятилетья, а дни сочтены.

Время сбываться сакральным пророчествам книг.

Рокот грядущего – испепеляющий рык.

 

 

Поэт России

 

Француз слагает песнь французской булке

и плошкам, неумытым со вчера,

огням кафе в дождливом переулке

и дыму сигареты до утра.

 

У немца мирно тикают по кругу

стихи без слов. Он всю неделю ждёт,

как чинную немецкую подругу

воскресным утром в церковь поведёт.

 

Испанца волоокая девица

бросает из седла в чечётку слов.

Такое скандинаву только снится

и верится, что это про любовь.

 

А наш славянский царь лесов и топей

какой виной извечной виноват?

В похмелье битвы истин и утопий

то рушит небо и возводит ад,

то заново мостит ступени строчек,

полночным часом верует в рассвет,

клянёт, благословляет и пророчит –

тобой живёт, Россия, твой поэт!

Анна Лиске

Снежные ноты

 

В медном золоте веер ветвей

Безупречно вчеканенный в вечер,

В жёлтых косах немых  фонарей

Танец снега ложится на плечи.

В белом шёлке туманных октав

Разбледнелась луна в маске гатто,

Ангел грусти,  её не узнав,

Плакал жалобно, как щенята.

Ночь во фраке – она дирижёр,

Начинает симфонию Брамса,

Звёзды в вальсе на бале «ста жён»,

Окропили своим  преферансом.

Я лицо подниму к небесам,

Чтоб касалось и таяло счастье,

Красоте молчаливой отдам

Стихотворный восторг сладострастья.

 

 

Осенний крюшон

 

Сапфировый фагот, звуча, коснулся ночи,

Фужеры-фонари токкатой золотой

Поили совершенство в алькове непорочно,

В листве зелёных рюш осеннею порой.

Дыхание луны, как мякоть в мягкой тени,

Устами темнота рябиновых помад,

Целуя вдохновенье, цвет сентября в поэме,

Холодными губами тревожит листопад.

Канкан кругами юбок расходится водою,

Театр тишины под занавесом грёз,

Поэт и шушуны в бреду бредут тропою –

Осенних аллегорий не выстраданных слёз.

 

 

Константинополь

 

Время заснуло во взгляде

Под бархатом чёрных ресниц,

Турция в улиц наряде –

Хиджабах пестреющих птиц.

Задумчивость старого турка,

Как будто тоска моряка,

Пленительны кофе и трубка,

Легенды в руках старика.

Стук бусин о ядра друг друга,

Пьянящая пряность от трав,

Напольных кальянов фигура,

Цветная мозаика приправ.

Орехи, чалмы, благовонья,

Ковры, украшенья, нуга,

Одежды, посуда... Колдунья

Танцует в шатре и в шелках.

Синь неба стамбульского мира

Здесь падает эрой на грудь,

В сапфировых звёздах София,

Византий и Шёлковый Путь!

Светлана Сафроненкова

Не ходи

 

Закружило спиралью молочное кружево,

Не ходи ты домой по дворам.

Заморочили голову, сердце завьюжили

И разбились на слоги слова.

 

Над клыками домов, что ощерились окнами,

Нависает луна, как палач.

Ты идёшь по дворам, и снежинки иголками

Рассекают осенний твой плащ.

 

А слова всё летят, и за ветром мерещится,

Что зовут тебя к чаю домой.

И сливовый пирог дожидается вечера,

И отец за столом, как живой.

 

Домофон, замороженный зимним касанием,

Отзывается тихим «сынок».

Ты бежишь по ступеням за голосом маминым,

Преступаешь родимый порог.

 

Не ходи по дворам, твоя память изменчива,

Тех дворов здесь уже не найти.

По щекам побежали слезинки, как трещины.

Не ходи, не ходи, не ходи...

 

Обступили дома, как собаки голодные,

Ты лежишь посреди пустыря.

Где-то в прошлом в квартиру ворвался знакомую,

Где-то мать обнимает тебя.

 

 

Зверь

 

Пожалуйста, забудь про Смерть.

Её здесь нет, в квартире двое.

И день сгорел уже на треть,

По расцарапанным обоям

 

Скользят уставшие лучи

Когда-то ласкового солнца,

И мы, теперь уже ничьи,

Скользим, устав за жизнь бороться,

 

Кроватью между и столом,

Готовим суп, звоним кому-то.

Будильник с треснувшим стеклом

Уже повёл отсчёт минутам.

 

Пожалуйста, не слушай Смерть,

Смотри кино, читай газету.

Ты не посмеешь умереть,

Непрожитым оставив лето.

 

И к вечеру заваришь чай,

И будешь пить из старой кружки.

В дверь позвонят – не отвечай,

Никто тебе сейчас не нужен.

 

Но ты идёшь, звенишь ключом,

И я кидаюсь между вами…

Ты ведь не знаешь ни о чём!

Там Смерть, за этими дверями.

 

И дыбом шерсть, спина дугой,

И зверь кидается на Зверя…

Ты смотришь в коридор пустой:

«Похоже, что ошиблись дверью».

 

Пожалуйста, не плачь, друг мой,

Прости, десятой жизни нету…

Однажды встретимся с тобой,

И ты расскажешь мне про лето.

 

 

Бумажные ангелы

 

Если жизнь лишь бумажка, каких миллионы,

Не закладывай ею страницы альбома,

Не пиши на ней в спешке товарные знаки,

Не сминай, как ненужный билет.

Не отдай на потеху голодным воронам,

Не швыряй под ботинки ворам и законам.

Нарисуй на ней красные гордые маки

И проснувшийся только рассвет.

 

Если жизнь лишь бумажка – сверни оригами,

И бумажные ангелы станут вдруг... нами.

Евгений П. Парамонов

Ко дню рождения Пушкина:

 

Стихотворение лицеиста, обнаруженное спустя 200 лет после рождения А. С. Пушкина в остатках от «Одесских архивов» его брата Лёвушки

 

            «О т е л л о: "…Я – царской крови! "…».

            В. Шекспир «Отелло»

 

Я – Саша Пушкин, я из «Дома Соломона»!

К нему за мудростью пришла издалека

Царица Савская, презрев оковы трона:

Я – плод любви царей через века!

     Во тьме веков потерян царский след:

     Я – Саша Пушкин, родился в Москве…

 

Я русский иудей с чертами эфиопа,

Но грозный предок Соломона – царь Давид,

Как будто родом он из Северной Европы,

Был белокур*

                       и ликом светлолиц!

     Сквозь тьму веков прорвался Царский Свет:

     Потомок царский родился в Москве…

 

Да, в церкви я крещён, но род мой из «Суки»!**

А в ней Святой Народ общался с Богом!

И иногда, в восторге от Итога,

Кричу я: «Ай да Пушкин –  Сукин Сын»!

     Сквозь тьму веков мерцает Божий Свет:

     Бард иудейский родился в Москве!

 

Я русский человек от ветви иудеев!

И видя «Божий Перст» – как «Божий Парадокс»,

Благословил крещёного еврея

Над «Торой» иудейский ортодокс!

     Ведь тьму веков пронзает «Божий Перст»:

     В «Венце Религий» я рождён в Москве!

 

Мой Трон от «Притчей» и от «Песен» Соломона,

Кровь царская кипит во мне через века,

Но Мудрость Царская дарует мне Корону –

И Пушкин Александр, как «Божия Рука»,

   Воздвигнет «Памятник» себе нерукотворный:

   «…К нему не зарастёт народная тропа…»!

 

     Да! Тьма веков! ***

                              Но светит Божий Свет!

     Я – Саша Пушкин! Я рождён – в Москве!

--------------------------

* Библия: Ветхий Завет,1-ая Царств, гл.16, ст.12.

** Сука (в данном случае это древнеиудейское слово с ударением на последнем слоге). Суки – шалаши, в которых, по древнейшему преданию, жили иудеи в процессе 40-летнего блуждания по Синайской пустыне после их Исхода во главе с Моисеем из Египта.

*** «Тьма веков» – это и «Множество веков».

*** Исключительно поэтичное повествование о том, как мудрого царя Соломона посетила Царица Савская (так в древности именовалась Эфиопия) есть также и в рассказе А. И. Куприна «Суламифь».

 

 

В песочных часах моей жизни

 

В «Песочных Часах моей Жизни»

Всё меньше песчинок вверху –

Ни Дьявол, ни Бог не помогут

Часы эти перевернуть!

 

Но всё же на Звёздное Небо

Я так же с восторгом гляжу

И так же наивно, как в детстве,

Я в Нравственность верю и жду,

 

Что Сверху придёт Вдохновенье

И вновь мне откроет Шекспир

Всю мудрость его озаренья:

Да, «Вечный Театр» – весь наш Мир!

 

 

Жизнь как Теософское сложенье

 

Вершит еженедельно дней скольженье,

Качаясь, словно «Кобра – цифра 7»,

И нас в «Спиралей Вечности» круженье

Вонзает «Штопор – Время Перемен».

 

Влачится за Любовью шлейф Измен

И «Жизнь как Теософское сложенье».

Но если ты без сил, конец движенью –

«Коса от Смерти, та же цифра 7»!

И вечна Жизнь,

И неизбежен Тлен…

Екатерина Медведкина

Моря дочь

 

Смотрите какая вечная,

Какая глубокая –

Моря дочь.

С её высоты и земля кружево,

И море вышивкой.

Узоров плеть!

 

Может и искренне поглощает всё,

Может и ложь – сеть.

 

Шпиль Петербурга, плывут города,

Мне хочется плыть и петь.

 

Птицы молчат, а прибои шумят,

Она поглощает звук.

Может быть, враг она,

Робко-нежный,

Может быть, грубый друг?

 

Входишь в её глубину, там страшно,

Уносится всё до края,

Там города и шхуны тонут,

Узоры штормов сплетая.

 

Делаешь шаг, а она бег,

Облитая пеной дорога...

Моря ли дочь ты,

Иль я земля,

Разделим с тобою Бога.

 

Сыплешь рубины, сапфиры и смарагд,

В море своё глубокое,

Слышу: Ундина запела в траве,

Что-то про бездну далёкое...

 

Господа Книгу в наследство прими,

Как же сильна Стихия!

С причудливым морем

Плескание волн – fretum твоя Литургия.

 

 

Тощая лошадь

 

Описать, увидев тощу лошадь,

На помин души соломы постелить,

Разукрасить её рёбра в алый цвет,

Пусть почти мертва, а всё же осень,

Может быть, воды ещё подлить?

 

Свой конец тревожно ожидая,

В тихом ржанье кобылица видит сон,

Как она по полю, молодая,

Скачет рядом с огненным конём.

 

Босоногие мальчишки снятся старой кляче,

Хруст последних павших яблок на снегу,

Как обнюхивает круп её удача,

Ветер, ласковое солнце поутру.

 

И дорожкой, вовсе не прямою,

Бродит счастье, треплет клевер за щекой,

Где никто её младую не объездит,

Не стягает кожаной стягой.

 

Спит она, а тень её седая,

Как покойник ходит по земле,

Свой конец тревожно ожидая,

Снится лошадь,

Снится этой ночью мне...

 

 

На Невском

 

На приливных волнах голубых –  снег,

На Невском –  разводные...

Белые полярные следы

И влюблённых годы молодые.

 

Запятая, точка и пока

С невидимкой прошлое пакуем,

Лишь пораньше лето наколдуем,

Чтоб погуще в памяти тепла.

 

Часовой с жестокой добротой,

Научи, как можно отпускать,

Насмеяться, быть всегда собою

И про боль былую забывать.

 

Хлыст ремня, доставшийся собаке,

И глухой к обиде человек

Дрогнет –  нет, как вспомнит –  мать родная,

На него из каждых дев глядит.

 

Под рукою –  страх за левою оградкой.

Гляну справа –  юность и задор.

Не тебя ли бодрою походкой

Провожала в облачный покой?

 

Там без слов –  окутанные тайной,

Без слезы, что на чужих глазах,

С диким криком птицы улетали,

Чтоб на Невском отзвучать в шагах.

Алексей Васильев

Жизнь

 

Здесь каждый лишь король момента

Ушёл момент, ушёл король

Без ясного ангажемента

Такая роль, такая роль

 

Её сыграть не так уж сложно

Когда не знаешь что играть

Здесь невозможное возможно

Ведь некому кому пенять

 

И всё здесь так неповторимо

Неповторенье здесь закон

Идут по жизни пилигримы

И каждый он, и каждый он

 

Летят всегда куда-то птицы

Плывут туда же облака

Здесь кое-что, но состоится

Что сильно, ну, а что слегка

 

И будет вечностью дорога

Но каждому конец пути

И дай всем Бог, ну хоть немного

Толику смысла обрести

 

 

Обращение к человечеству

 

Все люди из одного корня

Кто б мог меня разубедить?

Пусть что иное будет спорно

Об этом спорить – нож тупить

 

Нож острия любого мненья

Беру своё я за цевьё:

Все люди – братья без сомненья

И сёстры. Ясно ж – ё-моё!

 

Тогда зачем нужны нам страны?

Границ суть визовый кордон

Их охраненья истуканы –

Ложь предрассудка испокон

 

Ну, да нужны, понятно, семьи

Но кровной мести смысл в чём?

Все люди – родственники, верь мне

Уж как подумал я о том!

 

Мы дети все одной планеты

Куда-то в космосе летим

От нас самих все наши беды

От них избавиться хотим?

 

Тогда нам надо всем подумать –

Так мир чтоб преобразовать

Чтобы печеньки вместе хрумать

И чтоб за них не убивать

 

На то ж нам выдано мышленье

Из-за него мы царь горы

Отбросьте всякое сомненье –

Нельзя быть злым! Будьте добры!

 

Сейчас я супер как наивен,

Когда я это говорю?

Но голосист, интерактивен

Веру любви надежд храню

 

Через меня прёт вдохновенье

Когда струится этот текст

Вручая вам такое мненье –

Возможно самый главный квест

 

Для человечества, я знаю

Мой голос слишком одинок

Но я умею и мечтаю –

И дай нам Бог на это срок…

 

 

Сияние

 

Хорошего вам вечера!

Сказать нам больше нечего

И фразою заученной

Закончен диалог

И так мы все общаемся

По жизни кувыркаемся

И ритм её заглюченный

Сменить кто б вряд ли смог

 

И всяк собою мается

По волнам колтыхается

Событий разноплановых

Какие Бог пошлёт

Моргнул, глядишь – смеркается

Ещё... И жизнь кончается

И планов великановых

Проклюнулся просчёт

 

Но осознать так хочется

Что хоть бы что не кончится

А может, и продолжится

В каких-то там веках

Как в небе звёзд мерцание

Так наших глаз сияние

В потомках преумножится

Сияньем в их глазах

Глеб Океанов

Бывшая

 

Я ей повторял и повторял:

«Не любил и не люблю, не скучал и не скучаю!»

А она в двери стояла:

«Что, не пустишь даже? Не предложишь чаю?»

 

Я угрожал ей кулаком,

Я ругался матно-грязно,

А она лишь шёпотом:

«Ну, всё понятно, ясно…»

 

Я объяснял ей тише:

«Ну, оставь меня. Ведь счастье прошлого не знает!»

А она в ответ лишь:

«Быть может, ты и прав… Да точно прав ты, понимаю…»

 

И она пошла куда-то,

Вниз, спиралями перил…

Прошептала: «До свиданья, папа».

А я просто дверь закрыл.

 

 

 

Поминальная молитва

 

            Песня

 

И не минет меня

Чаша сия –

Портрет на груди,

Крест на спине.

 

И по мне бедный ангел

Тризну споёт.

Стакан запотеет,

Стакан упадёт.

 

И не минет меня

Чаша сия –

Портрет в чёрной раме,

Крест на холме.

 

И по мне в полутьме

Кто-то воем взревёт.

Слезу обронит,

Да под утро уйдёт.

 

И не минет всех нас

Эта юдоль –

В последний раз

Последняя роль.

 

Последний стакан,

Не чокаясь, тост.

Я весел и пьян

Иду на погост.

 

 

Холодно

 

А хорошо бы быть сейчас мертвецки трезвым,

Голодным до урчанья и замёрзшим жуть,

Чтобы руку, от холода почти окоченевшую,

К твоей щеке, как к камину, протянуть.

 

Стряхнуть снежок, поправить тебе волосы,

И с души слой пыли как бы сдуть,

И поцеловать, и попрощаться шёпотом

И глупую твою слезу с собой, в платочек, завернуть.

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в марте 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: