Осколки. О Бытии и Ничто литературного творчества

 

 

 

С этого места, достигнув нижней мертвящей точки, мысль Камю поворачивает «к позитиву». Отрицая жалкие «розы иллюзий» и ничтожа призрак надежды, он восходит к понятию «абсурдной свободы».

 

 «Прежде речь шла о том, чтобы выяснить, должна ли жизнь иметь смысл, чтобы быть прожитой. Сейчас же наоборот, обнаруживается, что она будет прожита тем лучше, чем полнее будет отсутствовать в ней смысл. Пережить и испытать все, что тебе положено судьбой, значит всецело ее принять. Но, зная, что судьба абсурдна, ее испытаний не пережить, если не сделать все возможное, чтобы поддерживать этот выявленный сознанием абсурд...

Жить означает поддерживать жизнь абсурда».

«Одной из самых последовательных философских установок является поэтому бунт. Он представляет собой постоянное столкновение человека с собственным неведением. Он есть требование невозможной прозрачности сущего. В каждый очередной миг он ставит мир под вопрос... Он отнюдь не упование, в нем нет надежды. Бунт есть убежденность в давящем гнете судьбы за вычетом смирения, которое должно было бы этой убежденности сопутствовать.

Здесь-то и становится очевидно, как далеко опыт абсурда отстоит от самоубийства».

«Прямая противоположность самоубийцы – это как раз приговоренный к смерти».

«Для человека без шор нет зрелища прекраснее, чем разум в схватке с превосходящей его действительностью».

«Сознание и бунт – оба эти вида неприятия действительности противоположны отречению... Суть дела в том, чтобы умереть непримиренным, а не по собственной воле. Самоубийство – это самоуничижение».

«Единственная ведомая мне свобода – это свобода мысли и действия. Абсурд сводит к нулю все мои шансы на вечную свободу, зато возвращает мне свободу поступков и на нее воодушевляет. Лишение надежды и будущего означает рост готовности человека к действию».

«Абсурд просвещает меня на этот счет: завтрашнего дня нет. Вот в чем отныне причина моей внутренней свободы».

«…человек абсурда, всецело повернувшись лицом к смерти (понимаемой в данном случае как очевиднейший из абсурдов), чувствует себя избавленным от всего, что не есть это кристаллизующееся в нем страстное внимание».

«Погрузиться в столь бездонную уверенность, почувствовать себя с этого момента в достаточной мере посторонним собственной жизни, чтобы укрупнить ее очертания и окинуть беглым взглядом, не страдающим близорукостью влюбленного, – тут проявляет себя принцип освобождения...

Божественная готовность ко всему, присущая осужденному на казнь, когда однажды ранним утром перед ним распахиваются двери тюрьмы, его невероятное безразличие ко всему, кроме чистого пламени жизни, – смерть и абсурд предстают здесь, это отчетливо ощутимо, принципами единственно разумной свободы: той, которую дано испытать сердцу человеческому и которой оно может жить».

«Вера в смысл жизни всегда предполагает иерархию ценностей... Вера в абсурд, как он нами был определен, учит обратному».

«…важно не прожить как можно лучше, а пережить как можно больше… Ценностные суждения тут раз и навсегда вытеснены суждениями констатирующими».

«Настоящий момент и непрерывное следование настоящих моментов перед постоянно бодрствующей душой – вот идеал человека абсурда».

«Отправляясь от проникнутого тоскливыми страхами осознания бесчеловечности мира, раздумье об абсурде завершает свой путь в самом средоточии полыхающего страстью человеческого бунта.

Таким образом, я извлекаю из абсурда три следствия – мой бунт, мою свободу и мою страсть. Посредством одной только работы ума я обращаю в правило жизни то, что было приглашением к смерти, и отвергаю самоубийство».