Летят утки…

 

Откуда есть пошла тамбовская литература

 

На чтение краткой версии потребуется 2 часа 20 минут, полной – 3 часа | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Купить в журнале за октябрь 2015 (doc, pdf):

 

 

 

 

Люблю я поэтов, забавный народ…

Сергей Есенин

 

 

В юности всё кажется значительным, как будто смотришь на мир сквозь увеличительное стекло. Большая жизнь, большие люди, большие проблемы. Не пришла на свидание девушка – трагедия! Поссорился с другом – всё, дуэль! Отвергли в редакции стихи – конец надежде, завтра застрелюсь!

Впервые я попал на заседание литературной группы осенью пятьдесят седьмого года, сразу после окончания школы. Приехал из Бондарей завоёвывать мир, непременно мир, а не провинциальный, хотя и областной, Тамбов. Я – поэт, и этого достаточно! Пришёл ошарашивать своими стихами бледнолицых городских поэтов, которые, по моему убеждению, и слова в простоте не скажут. Откуда они знают жизнь, русские просторы, очарование природы? Слабаки передо мной, таким, который жил и бредил стихами, у которого с языка соскальзывают рифмы, как стружки из-под рубанка, – плотницкую жизнь с отцом прошёл вдоль и поперёк. Модную рабочую тему закручу – только так!

Заседание молодых литераторов проходило по средам на втором этаже здания по улице Советской, 118, где в то время располагались две областные редакции – партийная и комсомольская.

Собирались в большой комнате, там под зелёным сукном по самому центру стоял большой биллиардный стол. На столе в равнобедренном треугольнике матово посвечивали белой костью тяжёлые шары. Обочь без дела лежали бойцовскими пиками два кия с бронзовыми наконечниками в тайной надежде погулять в азартной игре.

Но здесь люди собирались не для игрищ! Объятые беспощадным пламенем творчества – да простится мне высокопарность! – каждый пришедший сюда изнывал от страстного желания почитать на публику свои творения: «Я ещё покажу! Я расшевелю обывателя, пощекочу раскалённым железом стихотворной строчки заскорузлые и мозолистые пятки его души! Вот сейчас прочту, – и все ахнут…».

Так или примерно так думал и я, открывая в косую линейку ученическую тетрадь, чтобы озвучить без очереди, на правах новичка, свои программные вещи перед собравшимся народом.

Но… народ остался равнодушен. Жидко рукоплескали несколько девочек пионерского возраста – и всё, и молчок!

Передо мной, лениво развалившись на стуле, с презрительно скучающим лицом, позёвывая в кулак, сидел парень моего, или чуть постарше, возраста. Отзевавшись, он сказал, что здесь стихов нет. Простая версификация!

Господи, слово-то, какое – версификация! Какая версификация? Я ничего такого не версифицировал! Я стихи писал сам, мучился, а он мне говорит какое-то чудное слово – «версификация».

Конечно, значения этого слова я не знал, спутал его с плагиатом и страшно обиделся на этого крутолицего, стриженого ёжиком парня.

За что он на меня так?

На мой вопросительный знак сидящая со мной рядом девочка, гордясь то ли своей красотой, то ли тем, что она, в отличие от меня, знает этого парня, шепнула, что парень этот – рабочий поэт Анатолий Куприн, его стихи вчера напечатала молодёжная газета, что она, девочка эта, Куприна совсем не боится, он её даже в кино приглашал… И, щекотала, щекотала своим цветочным дыханием моё ухо.

Я был, опрокинут навзничь, на лопатки. Парень такой знающий, и рабочий поэт, значит, мы с ним сдружимся.

Но быстро сдружиться так и не пришлось…

 

Много воды утекло с тех пор, размывая нашу память, но вечер, проведённый тогда в литературном объединении, незабываем.

Я постепенно становился требовательным к себе, настойчиво работал над словом, старался писать стихи только о рабочем классе, кем я тогда и был, впаявшись в монтажную бригаду строительного треста. Моё творчество иногда одобрял даже Иван Сергеевич Кучин, который был для нас непререкаемым авторитетом – Маяковский в Тамбове! Я мучительно туго, но входил в число начинающих поэтов Тамбовщины. Несколько раз приходилось с Анатолием Куприным, чем я несказанно гордился, читать свои, конечно, ещё несовершенные вирши со сцены на встречах со студентами и просто в хорошей компании.

Вскоре меня взяли в армию, а Толя Куприн поступил – немыслимое дело! – учиться в недосягаемый для меня Литературный институт имени Горького – тайная мечта всех начинающих поэтов. Из нашей тогдашней литгруппы только ему одному достался счастливый билет.

…Несколькими годами позже я написал стихотворение, горькое и грустное, памяти Толи Куприна: «Когда далеко за городом / Птицы сорвутся с веток, / Подсолнух уронит голову / В прозрачную зыбь рассвета. / Когда далеко за городом / ляжет осенняя грусть, / Холёное белое горло / Водой прополощет гусь. / Когда далеко за городом / Вечер сквозной лучист, / Ляжет строка моя горькая / На чистый бумажный лист. / Оттенькала песню синица, / Где вырос цветок-дурман… / Ты, может быть, вместе с птицами, / Уплыл за густой туман. / Весенние грозы грянут / Деревьям опять зеленеть. / Кружится лист багряный / Ближе к земле, к земле».

Но, наверное, разговор о Толе Куприне надо начинать с другого конца…

 

Стоял тихий осенний вечер, под ногами жестью коробились опавшие листья. Со стороны городского сада звучит танцевальная музыка. Вечер встреч, вечер свиданий. На Советской улице полно прохожих. Нагруженный рифмованными строчками, я иду в сторону гастронома, что у памятника Зое Космодемьянской. В те времена этот гастроном единственный в городе работал до десяти часов вечера, и можно было отовариться чем-нибудь на ужин. В общежитии, где я жил, продукты не залёживались. Бутылка кефира и батон меня бы сегодня вполне удовлетворили.

Осенними вечерами особенно хорошо пишется и думается, и у меня в голове кирпичик к кирпичику складывалось четверостишье. Оно было гениальным. Лучшего я никогда не писал. Оставалось только подобрать рифму, кажется, к слову «небо», да, действительно, было в той строфе слово «небо», но к чему оно относилось и что выражало, я позже, как ни старался, не мог вспомнить. А всё потому, что проборматывая эти строчки себе под нос, я лоб в лоб столкнулся с Анатолием Куприным. Он уже был признанный поэт, член Союза советских писателей, о чём я тогда и не мечтал. Слава Шутков, как верный оруженосец, и на этот раз был при своём суверене.

– Э-э, старичок, – протянул Слава, – пить-то когда бросать будешь? Так – и ладони оттопчут.

Шутков, как поэт, хорошо начинал. Я с нескрываемой завистью, помнится, читал его первые стихи в городской газете. Там были такие строчки: «Скорый поезд отходит медленно. На привокзальной ветер суров и крут. Я пять минут беседовал с Лениным. Пять минут». И ещё в этих стихах была такая строчка: «Я не верю, что Ленин бронзовый, разве только в руках – перо…». Эти строчки были опубликованы ещё до того, как я впервые пришёл в литгруппу, где Вячеслав Шутков был уже старостой объединения и организовал поэтические семинары для начинающих, будучи всего на один-два года старше меня. Он, помнится, подавал большие надежды…

Да… но я сейчас не о Шуткове, на мой взгляд, он сгубил свой талант на партийно-организационной работе.

 

– Пить, старичок, надо меньше, – сказал Шутков, весело посверкивая очками.

– Ну, если пьёшь, то закусывай! – Толя Куприн, перебросив с одной руки на другую свой мятый, но настоящей кожи портфель, без которого он никогда не выходил на улицу, «дипломаты» тогда ещё не вошли в моду, морщась, потирал ушибленное колено.

Я, конечно, был рад встрече. Гениальное четверостишье, вспорхнув, улетело в вечность. Осиротевшее, оно до сих пор витает где-то там, в эмпириях…

Суетливо оправдываясь, я стал божиться, что ещё со вчерашнего вечера кроме водички ничего не пил. Вот иду, мол, кефирчиком отовариться.

Толя повеселел:

– Не оправдывайся! Не перед ментами стоишь. Гони пару рублей!

Я, счастливый, торопливо вытащил скомканные рубли. На водку у меня самого не хватало, а добавить – есть. Вот они! Чем пить кефир в одиночку, лучше с водочкой приобщиться к знатным людям.

Ребята повернули со мной вместе к гастроному.

– Ты, говорят, стихи толковые написал. А ну, выдай! – ревниво повернув ко мне голову, сказал Куприн.

В то время я написал претенциозные стихи, что-то о гибели Помпеи. Теперь из них помню только две строчки: «Дышала трудно ночь и мучилась земля, как чья-то растревоженная совесть…». Особенно вот это – «мучилась земля, как растревоженная совесть», мне очень нравилось, и я, вдохновенно размахивая руками, пугая прохожих, с нажимом на ударные слова прочёл довольно-таки длинное стихотворение.

Толя неопределённо крякнул и успокоился, – значит, стихи мои были не на том уровне, чтобы задеть его самолюбие.

 

Вечер был хорош как никогда. Пусть Куприну не понравились мои стихи; он их просто не понял, вот напечатают, тогда он поймёт… С листа читается, конечно, по-другому… Вот сейчас возьмём выпивку, тогда и поговорим, тогда и почитаем, пообщаемся…

В гастрономе никого не было. Магазин готовился к закрытию. Толя порывисто двинулся к прилавку, а я, оглядываясь, пошёл взять на закуску щепоть килечки. На колбасу не хватило, а на кильку – в самый раз.

Пока суть да дело, пока продавщица, недовольно ворча, брезгливо кинула на четвертушку грязной обёрточной бумаги мягких, с порванными пузцами с десяток рыбок, Куприн уже прихватил зубами картонную, залитую сургучом пробку на лысой четвертинке.

Денег на бутылку не хватило, а чекушку на троих было, конечно, маловато, хотя я знал, что Слава Шутков к водке относился скептически. Он и теперь слывёт большим скептиком, но уже не к водке.

Пока я подходил к Толе Куприну, моя закуска уже не потребовалась – чекушка гудела порожняком.

– Молод ещё! – изучая мой разочарованный вид, сказал Куприн и засунул мне в карман уже ненужную пустую склянку.

Он отодвинул в сторону кулёк с килькой, положил портфель на серый мраморный прилавок и достал из объёмистой кожи симпатичную, лилового цвета книжицу стихов «Иду к тебе». Было видно, что он очень доволен этой книжкой.

– Дай ручку, автограф поставлю!

Ни у меня, ни у Шуткова на этот момент ручки не оказалось, а у Куприна красивая такая авторучка, импортная, с золотым пером, почему-то не хотела писать.

– Ну ладно! Держи так! Сигнальный экземпляр! Только друзьям дарю! Вот гонорар получу, так и обмоем. Тогда и подпишу. Ну, бывай! – и они с Шутковым нырнули куда-то вглубь парка как в тёмную воду.

Я стоял и радостно улыбался. Я был счастлив на сегодняшний вечер. Впервые в жизни я держал книжку стихов, подаренную мне самим автором, поэтом Анатолием Куприным, да ещё сигнальный экземпляр, который бывает особенно автору дорог.

А выпить мне тогда, если признаться честно, очень хотелось, но лиловый сборничек в руках был потяжелее даже гранёного стакана водки.

Вскоре Анатолий Куприн уехал в Подмосковье за славой, а оказалось – совсем наоборот. Неотвратимость пригородной электрички поставила точку в его судьбе. От этой встречи осталось вот такое стихотворение:

 

Памяти Анатолия Куприна

 

Когда далеко за городом

Птицы сорвутся с веток,

Подсолнух уронит голову

В прозрачную зыбь рассвета.

 

Когда далеко за городом

Ляжет осенняя грусть,

Холёное белое горло

Водой прополощет гусь.

 

Когда далеко за городом

Сентябрь безупречно чист,

Встанут над крышей голуби –

Те самые «трубачи».

 

Оттенькала песню синица.

Уснул в берегах Кариан…

Ты, может быть, вместе с птицами

Уплыл за густой туман?

 

Весенние грозы грянут –

Деревьям опять зеленеть.

Кружится лист багряный

Ближе к земле, к земле.

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за октябрь 2015 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение октября 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.