Свобода на белом шарике

 

 

 

(Скормух в кабинете, обставленном старинной мебелью. Одет в костюм начала XIX века: сюртук, белые панталоны. Ходит вокруг бюро с пером в руке, время от времени что-то записывает .)

 

Скормух – Очень много зависит от правильно выбранного времени. Князь говорит, что декабрь самый подходящий месяц для выступления, к тому же коронация. А я думаю, рановато. Вот февраль если бы или март, тогда уже можно было бы рассчитывать на массовые беспорядки. (входит князь Алексис в военном мундире, он похож на Олексея, но у него уверенный вид и благородные манеры) – О, здравствуйте, здравствуйте, дорогой князь.

 

Князь Алексис – (садится в кресло) – Bon soir, mon ami. Пришел сообщить вам, что дела наши плохи.

 

Скормух – Что такое?

 

Князь Алексис – К государю каким-то образом попали списки заговорщиков Вельской губернии. До нашей пока не добрались, но могут и выдать.

 

Скормух – Скверно. (бросает перо и ходит нервно по комнате) – Это скверно. До выступления еще несколько месяцев, и такой удар. Теперь начнут следование...

 

Князь Алексис – Теперь-то начнут, и в связи с этим я хотел попросить у вас отставки.

 

Скормух (останавливается, пораженный) – Как! Вы... вы... это же малодушие, князь!

 

Князь Алексис – Mon cher, я не за себя боюсь, я не могу ставить под удар свой полк. Ведь он гвардейский и не будет принимать участия в мятеже.

 

Скормух – Причем тут ваш полк? Речь идет о свободе народа, а вы боитесь принести в жертву один полк. Не понимаю вас, князь.

 

Князь Алексис – (достает кисет, нюхает щепотку табака, морщится, встает и подходит к окну) – Любите вы, милый мой, громкими фразами выражаться. Свобода, народ. Вы лучше веру народную не троньте, а свобода нам с вами только нужна, а не им.

 

Скормух – Помилуйте, князь, не трогаю я их веру? Не посягаю. Я только хочу разъяснить, как сделать лучше.

 

Князь Алексис – Не прикажете ли подать чего-нибудь выпить, милейший.

 

Скормух (кричит) – Варфоломей! (входит лакей) – Подай нам с князем водки, да побыстрей.

 

Варфоломей – Там вас какие-то люди дожидаются, ваше сиятельство.

 

Скормух – Что за люди?

 

Варфоломей – Вроде как странники, а может, из монастыря за подаянием...

 

Скормух – Гони их в шею, некогда мне сейчас благотворительностью заниматься. (лакей выходит) – Так вы что, князь, предлагаете отказаться от борьбы?

 

Князь Алексис – Ничего я вам не предлагаю. Делайте, как знаете, а я позволю себе retire.

 

Скормух – И это называется просвещенные умы! Нет, видно опять я не в ту эпоху попал, с вами каши не сваришь.

 

Князь Алексис – Фантазии, мой дорогой друг, сплошные фантазии. Вся наша беда в том, что мы слишком начитались Вольтера, Руссо и других гениев...

 

Скормух – Вам, князь, что же, не нравятся их идеи? Не кривите душой, ради бога.

 

Князь Алексис – Причем тут идеи? Они красивы, не спорю. Но что с ними делать? (подходит к столику и берет в руки большую хрустальную вазу) – Вот ваша великолепная идея – такая же хрупкая как этот голштинский хрусталь.

 

Скормух – Я не призываю вас только любоваться идеями. И заниматься словоблудием вроде гренадерского кружка, где восхищаются дураком, французиком Массоном, тоже не хочу. И Руссо больше читать не хочу, и речи Мирабо – хватит. Настало время применить наши идеи на деле.

 

Князь Алексис – Не наши они! Как вы не понимаете! Не наши. Там их выстрадали кровью своей...

 

Скормух – А что же в таком случае наше, многоуважаемый? (входит Варфоломей с подносом, ставит на столик. Скормух показывает на лакея) – Вот эта кривая рожа, которой все равно, что конституция, что деспотия? (подходит к окну) – Или может вот эта грязная улица – смотрите, – пьяные монахи тащат в трактир какую-то бабу. А у нее все лицо в подтеках от побоев. Вот это, князь, наше.

 

Князь Алексис (подходит к столику, наливает себе штоф и пьет, морщась при этом) – Итак, я сообщил вам свое решенье. Я передам вам все списки, и можете рассчитывать на мою честность. Мне пора в имение – Софья Алексеевна захворала.

 

Скормух – Алексис, неужели мы способны только болтать и прятаться за женскими юбками?

 

Князь Алексис – Нет, мы еще можем напиться шампанского и подставить свой лоб на дуэли какому-нибудь дураку-соблазнителю.

 

Скормух – Во Франции не меньше нашего стрелялись на дуэлях, однако же и революцию чудно сделали.

 

Князь Алексис – Вы забываете, что мы отстаем на целую историческую эпоху, мой друг. Никакой, даже самый талантливый, революционер не сделает революцию, если не готовы для того особые условия. В России революция будет лет через сто – не раньше. И мне кажется...

 

Скормух – Что вам кажется?

 

Князь Алексис – Мне кажется, что это будет нечто, нечто такое, прямо противоположное взятию Бастилии.

 

Скормух – Берете на себя роль пророка, князь. А сами сейчас, сию минуту, и шага сделать не можете.

 

Князь Алексис – Я уже делал шаги! Делал, сударь! Прошение на имя государя об освобождении крестьян в Зелено-Спасском, помните?

 

Cкормух – Прошение?

 

Князь Алексис – Да-с. Что повлекло разбой и пожары по всей губернии. А одна компания освобожденных до того развеселилась, что убила в трактире жандармского унтера и маркера. Вот так, уважаемый.

 

Скормух – Что ж, князь. Без жертв никакого дела не бывает. Значит, будут и пожары и убийства, и возможно, даже...

 

Князь Алексис – Этого у нас уже достаточно было. И что из того получилось, скажите на милость? На смутьянов больше кандалов вешали, а власть еще больше крепчала и тупела и окружала себя еще одним кольцом телохранителей.

 

Скормух – Я очень рассчитывал на вас, князь. Не знаю, как теперь. Боюсь, общество осудит ваш поступок. Чтобы вы там ни говорили, а теперь назад пути нет. Мы выступим, а через сто лет пусть уж другие выступают, если у нас не получится.

 

Князь Алексис – Не получится, никак-с не получится...

 

(входит Варфоломей)

 

Варфоломей – Графиня Ступницкая-Клевре. (следом стремительно входит молодая женщина в черном платье, в руках у нее большой сверток)

 

Скормух – Графиня! Что так рано? (пытается схватить и поцеловать ей руку, но графиня отдергивает руку и падает в кресло)

 

Графиня – Беда! Ко мне приходили с обыском, два жандарма. По высочайшему распоряжению. Я убежала через запасной ход. Вот (протягивает сверток) – успела вынести.

 

Скормух – (разворачивает сверток) – Как же они могли пронюхать? Я подозреваю, что кто-то выдал весь наш союз.

 

Князь Алексис – Я вам говорил, сударь, не надо женщин втягивать в это дело...

 

Графиня – Как вы смеете, князь! Вы сомневаетесь...

 

Князь Алексис – Да, представьте себе, сомневаюсь. Вам ведь это все равно, что развлечение, chere countesse.

 

Графиня – Я прошу вас, князь, запомнить раз и навсегда, что я также как и вы обеспокоена судьбой народа.

 

Князь Алексис – Ха-ха-ха! Вы все словно сговорились произносить эти пустые фразы.

 

Скормух – (заканчивает осматривать содержимое свертка, в котором оказывается небольшая бомба) – Придется передать это моему доверенному лицу. У него есть один человек, который доведет дело до конца.

 

Графиня – Я получила письмо от Пашкевича из Лодзи. Их группа осуждает террор.

 

Князь Алексис – А юбки с отворотами они не осуждают?

 

Графиня – Ваши шутки сейчас неуместны, князь.

 

Скормух – Это никакой не террор. Убийство высочайшего лица должно служить сигналом к началу мятежа. Сначала выступит Семеновский полк, затем присоединятся Волынский и Сретенский.

 

Графиня – А рабочие на мануфактурах?

 

Скормух – Там агитируют Клосс и Заломов. Пока их сторонников можно по пальцам пересчитать.

 

Графиня – Если бы удалось гвардейский полк привлечь, мы верно бы выступили с удачей.

 

Князь Алексис – Об этом не может быть и речи. Если просто царей поменять или царицу-матушку на престол воздвигнуть, как в 1762 году, то это, пожалуйста. А с вами они не пойдут. Кто вы такие? И что им предлагаете? Конституцию? Без царя? Это же смешно.

 

Скормух – Обойдемся без вашего полка, князь. (слышен шум голосов на улице) – Что там за гам, дьявол!

 

Князь Алексис (подходит к окну) – Чернь куда-то идет в большом количестве. Должно, депутация к городскому главе, опять по поводу холерных бараков. Однако, мне пора. (раскланивается с графиней и Скормухом) – Желаю успеха в вашей справедливой борьбе, дамы и господа. (выходит. Пауза. Скормух долго смотрит на графиню, затем подходит к ней и резко обхватывает за талию. Пытается прижать к себе и поцеловать. Графиня сопротивляется).

 

Графиня – Ну что вы, месье, вам мало того, что я потеряла репутацию с вашим тайным обществом. Ну, перестаньте же.

 

Скормух – Дорогая, я чувствую, что грядут великие события, но нас с вами могут разлучить навсегда, могут даже лишить жизни, вы понимаете?

 

Графиня – Я понимаю, но надеюсь, что граф поможет мне выпутаться из этой истории.

 

Скормух – Ха-ха! Выпутаться? (пытается повалить графиню на диванчик. Наконец ему удается это) – Никакой граф, даже великий князь, вам не поможет, дорогая. Готовьтесь бежать за границу – это единственное спасение.

 

Графиня (нежно обнимает Скормуха ) – Я люблю, люблю вас. Откуда вы здесь взялись, смелый рыцарь из глубин веков? Да, я хочу уехать с вами во Францию. Мы будем оттуда руководить борьбой.

 

Скормух – К сожалению, там я ничего не смогу сделать. Мой дух несется сквозь века, но только на ограниченной территории, в основном на этой восточно-европейской равнине.

 

Графиня – Вы – мой настоящий герой, и везде будете таким. Мне надоели все эти Заломовы, Княжинские и Клевре. Как они замучили меня своими стихами и переживаниями. А вы, вы словно сделаны из железа.

 

Скормух – Ну, дорогая, вы меня обижаете. У меня тоже есть чувства. К вам, например. Но я никогда не позволяю чувствам мешать моему основному призванию.

 

Графиня – В чем же ваше призвание?

 

Скормух – Будить, будить сонные головы. Показывать им, как их топчут любимые власти, как они из-за собственной лени и страха добровольно встают на колени и лобызают сапог тирана.

 

Графиня – А зачем это показывать? Это и так очевидно.

 

Скормух – Не для всех. А для кого очевидно, те не знают, что делать, как избавиться от угнетения. Я показываю им, как организовать восстание или хотя бы, как проводить реформы.

 

Графиня (гладит лицо Скормуха ) – Ты избрал тяжкий путь, мой милый. Если нельзя во Францию, то я бы хотела остаться с тобой вдвоем на маленьком острове – ах, как чудесно!

 

( Скормух склоняется к груди графини, но в этот момент раздаются глухие удары за дверью. В комнату кто-то вталкивает князя Алексиса, который, поскользнувшись, падает на пол. Мундир у него расстегнут, рубашка вывернута, на лице кровавый след от удара. За князем входят трое – следователь Корпулян в сером, наглухо застегнутом доверху френче без воротника, в нем сразу узнается Корлупчий, и двое дружинников в кожаных куртках с пистолетами. Корпулян держит в руках папку ).

 

Скормух (медленно отпускает графиню и, застегивая сюртук, встает и смотрит на Корпуляна) – С кем имею честь?

 

Корпулян (делает знак дружинникам) – Принесите стол. (на сцену вносят большой стол с тумбами, покрытый зеленым сукном. На столе лампа. Следователь садится за стол, включает лампу и открывает папку). – Гражданка Ступницкая-Клевре. (смотрит на графиню) – Вы будете?

 

Графиня – Я.

 

Корпулян – Нами получены сведения о том, что вы занимались шпионажем в пользу одной иностранной державы. Я следователь особого отдела Корпулян, веду ваше дело.

 

Скормух – Что за дурацкая комедия? Да еще в моем доме!

 

Корпулян (смотрит в бумаги на столе) – А вы, гражданин, не мешайте следствию. Дом этот не ваш, а государственный, а до вас еще очередь дойдет. Не волнуйтесь, степень вашей вины мы определим...

 

Скормух – Какой еще вины?

 

Корпулян (делает знак дружинникам) – Сядьте! (дружинники толкают Скормуха на диван. Следователь направляет свет лампы в лицо графине) – Состояли ли вы в связи с гражданином Клевре?

 

Графиня – Вы имеете в виду графа Клевре? Что значит "состояли в связи", я вас не понимаю?

 

Корпулян – Не прикидывайтесь дурочкой, гражданка Ступницкая. Нам известно, что вы образованная женщина. Отвечайте на мой вопрос.

 

Графиня (гордо) – Конечно, я образованная.

 

Корпулян – Тем хуже для вас.

 

Графиня – Почему?

 

Корпулян – Потом узнаете. Ну?

 

Графиня (задумчиво) – Состояла в связи... Естественно, ведь он мой муж.

 

Корпулян – Это сейчас для нас не имеет значения.

 

Графиня – Что не имеет значения?

 

Корпулян – Что он ваш муж.

 

Графиня – Простите, я не совсем...

 

Корпулян – Государственные интересы выше ваших семейных отношений.

 

Графиня – Но вы же сами спрашивали насчет связи.

 

Корпулян – Да, я спрашивал насчет связи, а не о том, кто ваш муж. Постарайтесь точно отвечать на мои вопросы.

 

Графиня – Но ведь это то же самое...

 

Корпулян (поднимает папку и ударяет ей о стол) – Нет, не то же самое! Вы уводите следствие в сторону, и это будет учтено при вынесении приговора.

 

Князь Алексис (испуганно) – Приговор!

 

Корпулян – Еще раз повторяю, что нас не интересуют родственные отношения. Все равно, кто он вам – сын, брат или любовник. Сегодня муж, а завтра никто. Сначала нужно установить его социальное лицо, а там уже компетентные органы решат, муж он вам или не муж.

 

Графиня – Социальное лицо?

 

Корпулян – Не будем отвлекаться. Итак, каков был характер ваших связей с вышеупомянутым гражданином Клевре?

 

Скормух (вскакивает с дивана) – Как можно женщине задавать такие вопросы?! (один из дружинников бьет его в живот и Скормух, согнувшись, падает).

 

Графиня – Я не знаю, что вы от меня хотите. Лучше я буду молчать.

 

Корпулян – Нами установлено, что гражданин Клевре в течение тридцати лет занимался деятельностью, направленной на подрыв экономических и моральных устоев нашего государства, являясь агентом иностранной державы...

 

Графиня – Тридцати? Да ему всего тридцать девять.

 

Корпулян – Ничего удивительного. Гражданин Клевре еще с молоком матери впитал ненависть к нашему порядку.

 

Графиня – Выходит, его надо было арестовать, когда ему было девять лет от роду?

 

Корпулян – К сожалению, наши органы не проявляли должной бдительности в то время. Но сейчас выросло много закаленных, опытных бойцов невидимого фронта, и нам удается выявлять антигосударственные элементы даже в еще более раннем возрасте.

 

Графиня – Позвольте папиросу, если можно.

 

Корпулян (протягивает пачку) – Пожалуйста.

 

Графиня – Простите, могу я задать вам вопрос?

 

Корпулян – Вообще вопросы здесь задаю я, но для вас (улыбается) делаю исключение.

 

Графиня – Кто именно дал вам сведения, что граф Клевре шпионил в пользу иностранной державы?

 

( Корпулян откидывается на спинку стула и переглядывается с дружинниками, те улыбаются наивности графини ).

 

Корпулян – Гражданка Ступницкая, вы явно или прикидываетесь или нас за дурачков считаете. Вы что, хотите, чтобы я открыл вам государственные секреты, методы нашей работы? (меняет тон на грозный) – Хватит играть в наивность! Кроме того, вам должно быть ясно, что даже если бы у нас и не было никаких сведений, гражданина Клевре все равно пришлось бы арестовать!

 

Графиня – За что?

 

Корпулян – У него подозрительная фамилия. Так, ну что же, теперь у нас достаточно показаний. Пожалуйста, гражданка Ступницкая, распишитесь вот здесь (подвигает лист бумаги).

 

Графиня – В чем я должна расписываться?

 

Корпулян – В том, что состояли в преступной связи с гражданином Клевре.

 

Графиня – В преступной? Но ведь это абсурд...

 

Корпулян – Расписывайтесь, расписывайтесь быстрее, не усугубляйте своего положения. Гражданин Клевре занимался преступной деятельностью против нашего государства – это факт. Вы состоите с ним в брачных отношениях, следовательно, вы – родственница осужденного Клевре и, стало быть, косвенно вовлечены в шпионские действия. Закон все предусматривает.

 

Графиня – Но вы же сами говорили, что то, что он мой муж не имеет значения для государства.

 

Корпулян – Да, пока он живет и трудится как честный гражданин. Но при установлении преступной связи этот факт приобретает решающее значение.

 

Графиня – Простите, вы сказали "осужденный". Он что, уже осужден?

 

Корпулян – Ну разумеется. Наш отдел работает быстро и эффективно.

 

Графиня – Но где он сейчас?

 

Корпулян – Там, где ему и всем подобным положено быть. Расписывайтесь, не тяните, это не в ваших интересах.

 

Графиня (расписывается) – Неужели его даже нельзя увидеть?

 

Корпулян – Ха-ха-ха! Действительно, гражданка Ступницкая, странное у вас образование. У вас отсутствует, как бы это сказать, правильное понимание момента. Не то что "увидеть", а мой вам совет – не произносите вслух его имя. Себе сделаете хуже. (берет листок и вкладывает в папку) – Уведите её. Следующий. (дружинники уводят графиню, затем возвращаются, хватают князя Алексиса и подтаскивают его к столу). – Фамилия!

 

Князь Алексис – Князь Княжинский... Алексей Петрович.

 

Корпулян – Ну что, Княжинский! Долго еще будем шутки шутить?

 

Князь Алексис – Я не шучу.

 

Корпулян – Вы опять величаете себя князем.

 

Князь Алексис – Я не величаю, я и есть князь. (долгая пауза. Корпулян рассматривает князя с кислой миной на лице)

 

Корпулян – А я кронпринц. (дружинники хохочут) – А вот он – (показывает на одного дружинника) герцог. Ты ведь у нас герцог, правда?

 

Дружинник – Гы-гы-гы.

 

Корпулян (достает бумагу из папки) – Вот что, Княжинский. Во-первых, что касается вашей фамилии. У меня с самого начала были сомнения. Мы проверили вашу анкету и выяснили, что ваш дед по материнской линии был не Княжинский, а Княжев. Так?

 

Князь Алексис – Не слышал о таком.

 

Корпулян – Вы еще много чего не слышали. Зачем, спрашивается, вашему деду понадобилось менять фамилию? Как вы думаете?

 

Князь Алексис – Не знаю.

 

Корпулян – А мы знаем. Чтобы скрыть свое недворянское

происхождение.

 

Князь Алексис – Это чудовищная клевета. Я исконный столбовой

дворянин. Все могут подтвердить...

 

Корпулян – У нас есть свои свидетели (нажимает кнопку звонка. Входит Фаина) – Вам знакома эта женщина?

 

Князь Алексис – Нет, совершенно незнакома.

 

Корпулян (Фаине) – А вы что скажете?

 

Фаина – Княжев это. Мы с ним раньше в одной ячейке были...

 

Князь Алексис – Какие ячейки! Я решительно протестую и не желаю...

 

Корпулян – Молчать! (Фаине) – Продолжайте.

 

Фаина – Он всегда такой был. Я его еще тогда раскусила, когда листовки в Семеновский переправляли. Боялся он, белоручка. Потому и к эсерам переметнулся. А там его эта баба, Сонька, совсем окрутила...

 

Князь Алексис – Не Сонька, а Софья Алексеевна, у нее сильнейшая мигрень. Господин следователь, я покорнейше прошу отпустить меня, так как семейные обстоятельства...

 

Корпулян (спокойно) – Или ты сейчас же заткнешься, камер-юнкер, или мы тебя заткнем. (Фаине) – Продолжайте, свидетельница обвинения!

 

Фаина – Он больше всех сначала кричал, что надо выступить, надо, мол, показать, на что революционеры способны. Всякие теории нам толкал.

 

Корпулян – Какие именно теории? Научные или псевдонаучные?

 

Фаина – Ну, в общем, как свободу завоевать. «Свобода, свобода!» – все говорил – «демократия там, либро... ливер... ливерна...»

 

Скормух – Либерализация.

 

Фаина – А, вот-вот, то самое.

 

Корпулян (делает отметку в бумагах) – Понятно, значит псевдонаучные. А каковы были его взгляды по национальному вопросу?

 

Фаина – По национальному за полную агрономию стоял.

 

Корпулян (подозрительно) – За агрономию, говорите?

Скормух – Она имеет в виду автономию.

 

Фаина – Ну да. Верно товарищ подметил. ( Скормуху ) – Я тебя где-то видела. Ты не из гипропросовских, товарищ?

 

Корпулян – За полную автономию значит? Вплоть до самоопределения?

 

Фаина – Вплоть до самоопределения.

 

Корпулян – А вы сами часто беседовали с подследственным?

 

Фаина (мнется, говорит нерешительно) – Ну, как же, бывало

и говорили... как все, когда заданий не было..., когда время было и...

 

Корпулян – Вы что-то скрываете. Предупреждаю вас, свидетельница, за утаивание сведений или дачу ложных показаний вы будете нести ответственность.

 

Фаина (решительно) – Я ничего не скрываю! Да, чего там... были мы с ним... на сеновале, ну и... сами понимаете. Но революция...

 

Корпулян – Как же вы могли вступить в интимную связь с таким неустойчивым, можно сказать, анархически настроенным элементом, а? Нехорошо, гражданка свидетельница, нехорошо. (делает пометку в бумагах).

 

Фаина – Я не просто так, я ему все время говорила, что не ту линию надо принимать. Как раз и на сеновале у нас спор вышел по одной статье товарища Плеханова, по расстановке сил (пауза).

 

Корпулян – Продолжайте, продолжайте.

 

Фаина – Я, товарищ следователь, правда, старалась.

 

Корпулян – На сеновале старались?

 

Фаина – Нет, я старалась, чтобы он все эти идеи из головы выкинул. В общем-то, он много полезного для нашей ячейки сделал. Но буржуйское воспитание... тут уж. (вздыхает) – Для женщины это, конечно, хорошо – нежность. Но для революции недостаточно сознательный.

 

Корпулян – Нет уж, свидетельница. Слишком мягко вы его определили – недостаточно сознательный. Это вы недостаточно сознательная, но о вас мы позже поговорим. А он – самый настоящий враг. Да, наш с вами классовый враг. И отвечать будет по всей полноте закона. (поворачивается к князю) Ну что, Княжинский, то бишь, Княжев. Хотите что-нибудь добавить? Хотя нам уже все ясно, и дополнительных показаний не требуется.

 

Князь Алексис – Я – князь Алексей Княжинский, и я подам петицию через коллежского советника на имя...

 

Корпулян – Хотите прикинуться невменяемым? Не выйдет (достает листок из папки) – Вот заключение медицинского эксперта о вашем психическом состоянии. Вы нормальный. Так что, мне очень жаль, гражданин бывший эсер, провокатор Княжев, но... пятнадцать лет как минимум.

 

Князь Алексис – Простите, вы духовное лицо?

 

Корпулян (терпеливо) – Все шутите? Ладно, через пару недель вам уже не будет так весело. Уже не будете величать себя князем. А еще через месяц поймете, что у всех нас только один князь, один царь, один герцог! А мы все, и вы в том числе, его подчиненные! Понятно?

 

Князь Алексис – Мне странны ваши рассуждения. Разумеется, государь наш державный един, и все мы слуги его величества, но что касается титулованных особ...

 

Корпулян – Я титулованная особа, болван! Я!

 

Князь Алексис – Но вы своими манерами совершенно не походите на...

 

Скормух – Походит, князь, вполне походит. Это титулованная особа новой формации, надо это учитывать.

 

Корпулян ( Скормуху ) – Вам не давали слово! Ждите своей очереди!

 

Скормух – А чего мне ждать? Мне уже все ясно. Все понятно. Нет, нужна другая стратегия. Эта модель ошибочна, она не работает в условиях абсолютизма...

 

Корпулян – Взять его! Быстро!

 

(дружинники бросаются к Скормуху, но тот хватает бомбу, принесенную графиней, и заносит ее над головой. Из бомбы валит дым )

 

Скормух – Ложись! (все бросаются на пол) – Не двигаться! (кидает бомбу на середину сцены – все окутывается густым дымом. Прожектор освещает только Скормуха. Во время его монолога все остальные уходят со сцены. Смена декораций)

– Наука не дает правильного ответа на мои вопросы. Монтескье ошибся. И Гегель тоже, выходит, ошибся. Где же выход? (ходит по сцене, видит в глубине дверь, подходит, открывает ее – оттуда доносится шум людской толпы и машин, быстро захлопывает и возвращается на середину сцены). Но каковы поэты, а? Каковы поэты? Наука и философия ничто по сравнению с гениальным Пушкиным и Байроном.

 

"Он, черв земной, чего он ищет в небе?

Довольно бы того, что он живет.

Но так он ценит свой случайный жребий,

Что силится загадывать вперед".

 

Стихи, стихи. Стихи – это еще не программа действий. Глас божий, отзовись! Слышишь ты меня? (загорается красная маска, глас долго прокашливается, сопит, вздыхает) Ответь же, я хочу знать, что ты еще нас не покинул.

 

Глас божий (говорит тихо, с натугой) – При совокупности субъективных условий наша концепция развития должна отвечать насущным потребностям индивидуума и всячески способствовать эволюции общества на соответствующих этапах...

 

Скормух – Стой! Стой! Что ты несешь! Ты раньше так не говорил с людьми.

 

Глас божий – Раньше они и так все понимали, что я говорю. Душой и сердцем понимали. А теперь им логику подавай. Вот я тебе и даю логику.

 

Скормух – Какая же это логика? Что это за "наша концепция"? Чья это "наша"?

 

Глас божий (с грустью) – Нашего совета. Я теперь один ничего не решаю. У нас тут совет, коллегия. Очень все усложнилось!

 

Скормух – Ну ладно. Так что там про эволюцию общества?

 

Глас божий – Мы предлагаем модель общества, построенного на абсолютном равенстве, свободе индивидуума, подлинной демократии, отсутствии эксплуатации человека человеком, истинном гуманизме, оптимизме, коллективизме, ...кт – кт ... – изме, ор-ро-ро-изме, изме...

 

Скормух – Что с тобой, Стрибон? Что случилось? Я тебя не узнаю. Ты бог или нет?

 

Глас божий (откашливается) – Гм, в общем да, конечно, но, в некотором смысле, у нас тут...

 

Скормух – Послушай, а у тебя случайно бороды нет?

 

Глас божий (испуганно) – Что? Что? Какой бороды? Какая может быть борода?

 

Скормух – Ладно, прости, если я тебя обидел. Но все, что ты говоришь, как-то странно.

 

Глас божий – Ничего нет странного в теории гуманизма и коллективизма.

 

Скормух – Да, но я уже где-то это слышал.

 

Глас божий – Тогда послушай то, что ты еще не слышал. Может быть, это научит тебя не дергаться и не метаться из стороны в сторону, не мчаться напропалую сквозь века попусту. (говорит голосом диктора радио) – Здравствуйте, дорогие товарищи. В текущем году предприятия нашего района выполнили план по реализации продукции, намеченный на собрании представителей общественности производственных объединений "Каскад" и "Химпром", руководителей областных министерств и ведомств...

 

Скормух – Нет, это же какой-то бред! Зачем мне это слушать? Замолчи! Прекрати сейчас же, я тебе говорю!

 

Глас божий – ... всего было выпущено продукции на сумму 140,356,000 рублей, что превысило прошлогодние показатели на 1,4 процента. Коллективы работников швейных объединений, в свою очередь обязались уже к декабрю текущего года...

 

Скормух – Да замолчишь ты! (хватается руками за голову)

 

Глас божий – Послушай, послушай еще, сейчас у тебя будет шанс испытать это на себе: (продолжает голосом диктора) «...но не все еще обстоит благополучно в крупных механизированных хозяйствах Гуровского агропромышленного объединения, где за долгие годы не повысились удои молока из расчета...»

 

Скормух – Я не желаю тебя больше слушать, не желаю! (размахивается и бросает камень в маску, маска потухает. Скормух в изнеможении садится на пол.) – Все. Теперь он надолго замолчал. Лет на пятьдесят или на сто, по крайней мере.